Страсти по Фаусту. Роман

– Я смотрю – ты размечталась шибко. Мечты-то и урезать можно.

Поняв, что скромная семейная месть удалась, Люба достойно парировала:

– Урезать можно зарплату, а мечты – никогда. Ты знаешь, чем отличается умный от дурака? Тем, что дурак кричит, а умный торчит…

– Ну, ты у нас – Софья Ковалевская, или эта… Блаватская. Философию развела, – начал отбрыкиваться Лёва. И он тут же привёл неоспоримые доводы:

– Если ты такая умная, то скажи: почему все великие люди – поэты, художники, писатели, скульпторы, философы, режиссеры, композиторы – были мужчинами?.. А? Я просто не представляют себе, чтобы, к примеру, «Рождение нового человека» или «Распятие» живописала бы женщина; или «Войну и мир» накропала бы какая-нибудь светская дама. Молчишь? То-то!

Любу же это не убедило, она достойно отстаивала свою позицию:

– Да что б вы делали без женщин? Где бы вас искать было? Кто вдохновлял Пушкина? Кто озарял Дали?! Да они без женщин ничего не свершили бы! Женщина – это вдохновение! И ты, Диоген доморощенный, лучше молчи!

И тут, наконец, Лёва поймал то, к чему стремился всё это утро, – зацепку, необходимую для «отвязки», – бодун дошёл до точки невозврата. И Никанорыч с удовлетворением произнёс:

– Насчёт Диогена – после разберёмся; а вот, коли я прозябаю здесь, как хлыщ неприкаянный, – так, стало быть, ты меня вдохновляешь плохо. Не чувствую я вдохновения. Одни вдохи да выдохи. А толку никакого. Одни кривотолки да ругань с утра. Эх, сил моих больше нет. Пойду в лавку, освежусь…

Лёва свернул газету и встал.

– Вот есть же на свете счастливые люди… Стихи пишут, играют на лютне, любят друг друга, – задумчиво промолвила Люба, глядя в пространство.

– Дак правильно; меньше орать надо. А то раскудахталась. А после – играй ей на лютне, – ответил Лёва и усмехнулся.

– Да ты уж петух, каких в окрýге не сыщешь. Всё кукарекал бы да водку с портвейном жрал. Никакого проку. Чего стоишь, как истукан? Думаешь, если утро, так и дел никаких?

– Нет у меня отдыха. Вся жизнь – работа. В идеях я весь…

И Лёва отвёл глаза.

– Знаю я твои идеи, – со вздохом сказала супруга. – Сначала пивка для рывка, потом – портвешка для стишка, а потóм…

– А потóм – пляски с ментом и тоска с котелком! – перебил её Лёва. – Много ты понимаешь. Не знаешь ничего… Эх, сил моих больше нету. Пойду – освежусь, авось полегчает.

Он подошёл к окну и подумал:

«Однако прохладно на дворе. Надо бы потеплее чо-нить…»

И он быстро начал собираться.

Глядя на него, Люба зафиналила утренний кипиш:

– Смотри, недолго там; а то на ночь двери запру, – будешь порог околачивать.

– Нэ-нэ… н-не боись. Нэ-нэ-нэ… надо бэ-бэ-будет – в окошко вэ-вэ-вэ-влечу. Ну, бэ-бэ-бывай.

И с появлением этого паскудного заикания Никанорыч понял: синдром бодуна вошёл в активную фазу… Медлить было нельзя. И он стал мобильным. Он шустро оделся, незаметно прихватил с собой «Капитал» в пакете, паспорт, и суматошно покинул квартиру…

– Так чаю и не попили, – промолвила Люба, отрешённо глядя в пространство.

4. Озарение спецкора Лютнева

В то время как в квартире вышеупомянутых супругов происходила утренняя разборка, в другой квартире, тоже патриархальной, но неизмеримо более комфортной, обставленной ампирной мебелью, завтракали супруги Лютневы, это были молодые люди, искреннее любящие друг друга. На софе сибаритствовал глава семьи Илья Лютнев, жуя сэндвич и запивая его свежезаваренным кофе… Рядом с ним на софе, поджав ноги, сидела его супруга Мила, молодая обаятельная женщина, одетая в атласный халат.

Она любовалась своим избранником, ласково приговаривая:

– Кушай, мой заюшка; Илюшенька—дорогушенька…

И Илюшенька-дорогушенька, что-то мыча полным ртом, кивал и аппетитно поглощал свой супербутерброд.

Закончив завтракать, Илья вдруг погрузился в размышления…

Он загадочно улыбнулся, глядя на Милу, и с интригой изложил:

– Ты знаешь, Мила, меня сейчас посетила интересная идея… А не мотануть ли мне за репортажем куда-нибудь в регион, – в какой-нибудь провинциальный достопримечательный центр, – этакий знойный городишко… Россия полна самородков. И они, эти самородки, наверняка изнывают от тоски по душераздирающей правде жизни, коей кипит наша вездесущая центробежная пресса. Они – самородки, и им нужен добытчик, – тот, кто их найдёт и обнародует. Вот я-то и стану их добытчиком. Я же спецкор!

Илья восторженно посмотрел на супругу, встал и взволнованно закурил; а затем принялся прохаживаться по комнате, обдумывая дальнейшие действия, необходимые в работе спецкорреспондента, а попросту – бродяги журналиста… Мила, все это время оцепенело слушавшая супруга, округлила свои и без того большие глаза.

Она растерянно спросила:

– Илюша, а в какой город-то ты собрался?

– Да город никуда не убежит. Это – уже детали. Главное – идея! Был бы товар, а купец найдётся, – неоднозначно высказался Илья. Он с авантюрным самозабвением посмотрел на супругу и вошёл в поток эйфории…

Мила как-то странно смотрела на любимого, а затем не менее странно произнесла:

– А и чего бы не попробовать? Мы люди хваткие, умные, говорить умеем…

– Правильно мыслишь, – вставил Илья и плюхнулся на диван, в самозабвении закатив глаза… Затем встал и принялся ходить по комнате, вынашивая свой оглушительный план…

Действительно, странный народ эти придумщики авантюр. И всё бы ничего, да только уж слишком ретиво раскрутил свою грёзу спецкор Лютнев, находившийся под чутким обаянием своей страстной супруги. Но самое упоительное заключалось в том, что Илья Лютнев даже не знал, в какой город он собрался за этим самым сомнительным репортажем. Мистика! Зато его очаровательная Мила знала, что, если её ненаглядный что-то втемяшил себе в голову, то это уже прочно и безотлагательно, это испытательный сенсор дальнего назначения… И вот теперь спецкор Лютнев пробовал этот сенсор в автономном режиме, иными словами – он желал детальнейшего расклада своего стратегически-убойного плана со всеми последствиями и официальными изложениями в духе сенсационного репортажа со всем его авантюрно-пьянящим размахом… Лютнев расхаживал по уютной комнате, размышляя, а Мила внимательно наблюдала, как он менял мимику и взгляд, очевидно накручивая в мыслях что-то жутко интригующее, фантастически экстремальное и натурально улётное… Да, спецкор подсел на крутую «фишку» – на идею, от которой у него закипали думы и сладко урчало в глубинах его организма… А ведь была уже у него подобная штука! Было дело, ездил он в тьмутараканию, собирал репортажи… Вот только подпортили всё местные трудоголики да ценители правды. А где она, эта правда? Лютнев догадывался, что она существует, но где точно – этого он не мог сказать даже себе… А дело было так: прибыл спецкор в деревню, каковых немало в Российской глубинке, да решил срубить новостей в лёгкую. Но тормознулся тут же на бунтарских замашках местных аборигенов – типа давай нам главных, жрать нечего, ходить не в чем, ездим на старых собранных тракторах, денег никто не платит, и вообще, говорить ни о чём не будем, пока не дашь нам клятвенное обещание, что немедля сходку созовёшь в своём центре и пособишь нашей братии хоть чем-то… Спецкор, честно говоря, слегка офонарел от всей этой самородной истерики с её сумасбродной горечью, и пообещал, конечно же, пособить и слово замолвить за горемык деревенских. Дело кончилось мирно, – спецкора безотлагательно и щедро угостили местной самогонкой, после чего он долгое время пребывал в состоянии веселящей прострации с её независимостью от внешнего мира. Ну а затем Лютнев отбыл в столицу, после чего напрочь забыл о своих клятвенных обещаниях, ибо и без того дел невпроворот, кругом хрен знает что творится, неровен час, без дохода останешься, и вообще, думать нужно, когда что-то требуешь и говоришь… Да. Такие вот извилины судьбы, извороты натуры. С тех пор Лютнев железно усвоил: делать нужно лишь то, что важно для тебя, только своё, и никаких сдвигов в сторону, никаких благотворительных замашек с мучительными последствиями и отходняком… И теперь он размышлял очень трезво, хотя и не слишком понятно со стороны рассудка. А кому интересен этот расклад рассудка? Он просто скучен. Вот то ли дело душа… В ней столько всего таится! Какие приключения, какие повороты, какие внезапности! Да. Решено. Спецкор натурально всё наметил и спланировал…

5. Театр импровизаций

К этому времени режиссёр Лукоморьев в своей квартире уже закончил набор текста, и отправил всё это на принтер. Через некоторое время он принялся оживлённо просматривать отпечатанные листы… Затем он прошёл на кухню, зажёг газ и поставил чайник, с удовлетворением что-то намурлыкивая…

Наспех съев объёмный бутерброд с колбасой и запив его чаем, Лукоморьев забрал распечатанную рукопись, оделся и поспешил туда, где его ждал творческий коллектив под крышей непредсказуемого и многотонального Театра импровизаций…

В это дивное утро Театр дышал предчувствием новых идей. На сцене, сидя на стульях, балагурили актёры с актрисами в ожидании режиссёра.

Одна из актрис, ироничная стройная Люся, имеющая стильную причёску и глубинный чарующий взгляд, проникающий в бездну сознания, с иронией обратилась к актёру с не менее проницательным взором и моложавым лицом:

– Веничка, ты сегодня у нас что-то подозрительно гладко выглядишь… Не поделишься секретом?..

И Веничка непринуждённо поделился:

– Чтобы клетки обновлять, нужно думку фильтровать…

– Это точно, – вступил в разговор актёр Стас, весельчак и балагур, каких мало. – Я вот как-то гулял по Калифорнии…

Все тут же напряглись, переключив всё внимание на Стаса…

И Стас вдохновенно продолжил:

– Да. Иду я как-то по Калифорнии, гуляю себе спокойненько, думку фильтрую… Смотрю – шоп. Дай, думаю, зайду. Ну и зашёл. Гляжу – а за прилавком – Мата Хари, – тени наводит… Меня увидала – разулыбилась и говорит: «Заходи, Стас, у нас пиво свежее». Я остолбенел поначалу, а потом думаю: «Возьму пивка, раз свежее.» Ну и взял. Мата Хари дала мне пару банок и шепнула: «Ты заходи к нам почаще, Стас, – у нас не только пиво бывает…» И подмигнула мне так, по-свойски… Ну я вышел на улицу, хотел было пиво открыть – попробовать, гляжу – а навстречу Гарри Поттер идёт, и улыбается как-то загадочно… Я тоже в ответ улыбнулся. А Поттер и говорит: «Привет, Стас! Гуляешь?» Я отвечаю: «Гарри, ты, что ли?» Он говорит: «Да, я. А то кто ж ещё.» Я говорю: «А что это ты такой загадочный?» А он отвечает: «Да вот, спешу на платформу девять и пять четвертей…» И улыбается. Я говорю: «Гарри, что у тебя с арифметикой? Ты что-то не то загнул…» А он говорит: «Да я следы заметаю. Я тут намедни занял бабла Волдэморту. Он решил себе новое тело купить. Да сдуру взял и купил тело Шрэка… Теперь с него долг не вышибить, придётся его мандрагорой окучивать… Ну ладно, пошёл я.» И пошёл он себе дальше по Калифорнии. И я пошёл. Вдруг смотрю – а на меня надвигается этот Волдэморт в теле Шрэка… Ну, думаю, всё, приехали… А Гарри вдруг развернулся и что есть мочи как долбанёт его заклинанием, у меня аж уши заложило… И тут этот мафик шрэкообразный раздуваться стал… А потом взлетел, как воздушный шар, да и лопнул. У меня от этого взрыва и вовсе в глазах потемнело… Вот же, блин, думаю, до чего дожил. Вдруг смотрю – а прямо на меня Терминатор идёт, и пушку свою на меня направил… Я думаю: ну нет, гад, ты-то меня на ура не возьмёшь. Я кое-что тоже умею… Взял да и шарахнул в него заклинанием, – самопальным, естественно. Он на глазах у меня весь и разъехался, как масло на сковородке… А в голове – душераздирающий возглас Терминатора этого: «Что ж ты, падла, самопалы юзаешь?!» Я смекнул тут же да и ответил: «Сам падла. А самопал – он и в Африке самопал. Никто ещё не запрещал самозащиту, блин, гусь перелётный с железяками стрёмными…» Вспомнил я тут про пивко, что Мата Хари мне дала, да и глотнул его… И тут исчезла Калифорния… Я вдруг онемел весь… Глядь – кухня моя, родимая… И я в ней, тоже родной такой весь… Дай-ка, думаю, проверю – не глюк ли это… Ну и ещё пивка отпил малость… Тут смотрю – кухня моя исчезла… Ну точно – глюк, ядрёна кончита. И стою я у переулка какого-то обшарпанного. Гляжу – а из подворотни выходит поручик Ржевский с рабыней Изаурой под руку… А навстречу им выдвигаются Турецкий с Каменской, и тоже под руку… Турецкий хвать пушку – и на Ржевского наставляет; а Ржевский тут же как шарахнет в него матом семипудовым!… Турецкий с Каменской так и рухнули навзничь. А Изаура и говорит Ржевскому на ломаном русском: «Ви ошен карачо и силно умеет гаварит; я согласна бит Ваша лубовница…» А Ржевский осклабился, меня увидав, и молвит: «Стас, не бойся, тебя я не трону.» Ну, думаю, надо ещё раз думку отфильтровать, – и пивка из банки глотнул… И тут всё исчезло… Я глаза открываю – сижу перед зеркалом в нашей гримёрке, а сзади Лукоморьев меня тормошит: «Стас, вставай, домой пора. Ты переутомился…» И тут я понял: думка отфильтрована.

Закончив свой умопомрачительный монолог, Стас с удовлетворением откинулся на стуле.

Когда общий хохот поутих, актриса Нора резюмировала:

– Это просто эпический шедевр…

– Да, Стас, тебя нынче сдвинуло конкретно, – добавила Люся.

– Конкретный сдвиг всегда на пользу, – произнёс вдохновлённый Стас.

– М-да, если сдвиги с утра, то значит работать пора, – поэтически произнёс Веня.

И Стас тут же воскликнул с весёлой иронией:

– Ну и где наш великий и ужасный?!

И тут появился режиссёр театра импровизаций Лукоморьев:

– Я здесь!

Все замерли. Режиссёр бодро поднялся на сцену и выложил на столик подготовленную рукопись. Все оживились.

Лукоморьев, потирая руки, тут же заинтриговал актёров:

– Ну что, монстры богемы, у меня для вас – новость… Сейчас мы освежим нашу глубинную драму всепроникающими импровизациями… А затем займёмся внедрением светлых идей в задворки сознания. А дальше – гастрольный экспромт. Народу нужна радость!

И он загадочно улыбнулся.

– Неужели гастроли? – вопросил Стас.

– Несомненно, – ответил Лукоморьев.

– А куда? – поинтересовалась актриса по имени Аня.

И все направили взгляды на режиссёра…

– Пока секрет, – загадочно произнёс Лукоморьев. – Не всё сразу.

Он взял рукопись, отделил от неё нужную часть и продолжил, глядя на актёров:

– А сейчас – вот, нате-ка текст. Это нужно срочно проштудировать и попробовать поставить, – разумеется, пока черновой вариант, но… главное, чтоб основная линия в головах осела…

Лукоморьев посмотрел на Сашу с Люсей и продолжил:

– Саша, Люся, – здесь главные роли, это вы должны сделать.

И он вдохновенно вручил им часть текста своей нетленки.

Актёры Саша и Люся оживлённо принялись просматривать отпечатанный текст…

Режиссёр обратился к остальным актёрам, держа в руках другую солидную часть рукописи:

– Так; Стас, Веня, Костя, Паша, Нора, Аня… Вот здесь – импровизации… но – с учётом вашей виртуозной фантазии. Это – вкратце.

И он вручил рукопись Стасу, после чего Стас принялся читать рукопись, целенаправленно пуская листы по кругу.

Актёры оживились, сгруппировались и начали просматривать рукопись новой неадекватно интригующей пьесы, передавая друг другу листы с отпечатанным текстом…

– Это всё желательно продублировать, а то сразу всем читать сложно, – сетовала актриса Нора.

– Сейчас на ксерокс пустим, – успокоил Лукоморьев. – Вы пока суть уловите, а дальше – дополним.

Стас оторвался от чтения и задумчиво произнёс:

– Да, импровизация требует особой чуткости…

– И не только чуткости; отваги она требует! – дополнила Нора.

Актриса Люся, оторвавшись от текста, вдруг задумалась. Она вымолвила:

– Странная вещь происходит в нашей драматургии… Почему-то все герои – Офелия, Гамлет, Ромео, Джульетта, Тартюф, Дон Жуан, Фауст, Маргарита, – все они – из другой страны…

Лукоморьев с улыбкой пояснил:

– Понимаешь, Люсенька, для того, чтобы жить в России, нужно иметь огромную силу воли…

Стас понимающе кивнул, – мол, попал в точку…

6. Мистерия небожителей

А в это время в дивном пустынном саду, озарённом весенними солнечными лучами, стояли под разлапистым деревом двое: Фауст и Маргарита. Одеты они были празднично, – на Фаусте был костюм, длинные волосы были изящно убраны в косу; Маргарита же была в светлом шикарном платье. Они были слегка взволнованы и в то же время сосредоточены на чём-то своём, внутреннем, что выражалось в их взглядах и загадочных улыбках… Полностью придя в состояние равновесия, они начали свой поэтический диалог.

Маргарита, прислушиваясь к чуму-то, вымолвила:

– Мой милый Фауст, как здесь тихо…– Да, Маргарита, воздух дик,Но надвигается шумиха, —я чую драму впереди…

Фауст осмотрелся. Маргарита продолжила:

– Но, если драма неизбежна, —пускай наполнится душаживой мечтой, что неутешнохранит любовь, судьбу верша,

И Фауст подхватил:

– Судьба – в себе, на то и драма,её вершить – вот пирров лад;душа раскроется, как рана,постигнув Истину и Сад…

Маргарита вновь прислушалась к чему-то и молвила:

– Но дышит мир несовершенством,и пробужденье – ключ к сердцам!Во мне опять горит блаженство,и плачет осень по садам…А грозы те, что плоть знобили,легко ль во благо обернуть?Любой каприз подвластен силе,и боль земная вяжет путь…

И Фауст продолжил:

– Как нагота меняет чувства,так созреваньем дышит плод;без превращений было б пусто,и жив прозрением исход.

Маргарита вновь встревожилась:

– О, как опасны и невинныпути любви!.. Но что слова!Мы обращаемся в руины,когда беспечна голова.

И Фауст философски констатировал:

– Борьба не стоит сожалений,из пепла Феникс воспарит;любой душе дарован гений,вопрос – когда он в ней раскрыт…

Маргариту это вдохновило; она произнесла:

– О, как ты прав, мой Фауст милый;мы все – Единым сочтены.

И Фауст вымолвил:

– В любом горит свобода силыи напряжение струны…

Маргарита вновь вдохновилась:

– Так пусть звенит она любовью,заблудшим свой даруя зов!

Фауст неопровержимо уточнил:

– Пусть всё придет само собою, —в игре свободы нет оков…

Он осмотрелся и продолжил:

– Но всякий шанс таит смятенье,и нет спасенья во хмелю;мы разделяем пир не с теми,а мир – и сладостен, и лют…

Тут Маргарита лирически «включила адвоката»:

– Благие думы обнажая,не стоит время торопить;душа бессмертно молодаядолжна свой голос укрепить.Никто не плачет о покое,и суета слышна везде;так седоков швыряют конии вновь тоскуют по узде…

Фауст усмехнулся и философски высказал:

– Не зная тайн преображенья,куют апломб лишь дураки;удача требует смиренья,и здесь бессильны кулаки.Кто выживает в этой бойне?Кого почувствовать нельзя.Как забулдыга с перепою,молчит святой, хандру гася.

Маргарита опять встревожилась:

– Но что влечёт в чужие даличудных бродяг? Азарт ли? Стресс?..Им суета мила едва ли,как прихожанам – блажь повес.

Вымолвив это, Маргарита взглянула на Фауста.

Фауст улыбнулся и зафиналил:

– Душе нужна одна лишь тайна;и суть дороги – в ней самой.Так и стихия не случайна, —пока есть буря – есть герой…

С этими словами они растворились в туманном пространстве загадочного сада…

7. Ничего не желают лишь мёртвые

Тем временем Лёва Башковитов, будучи с бодуна и не при делах, но, уже выручив деньгу за презентованный «Капитал», получивший покой на полке одного из старинных книжных магазинов столицы, мобилизовав всю свою силу воли, уже выходил из этого самого магазина с надписью «Букинист». Он что-то бубнил себе под нос (очевидно для поднятия духа) и направлялся не иначе как в винный магазин…

А между тем спецкор Илья Лютнев в этот момент как раз уже подходил к парадному входу небольшого патриархального здания. Подойдя к солидной двери с помпезной вывеской: «Издательство Секретный вестник», Илья открыл дверь и исчез в глубине холла… Пройдя по коридору, он остановился напротив двери с табличкой Комм. Дир. А. П. Варшавский. Илья набрал воздуху и зашёл в кабинет…

В этом кабинете за столом вальяжно сидел солидный человек щедрых манер в затуманенных очках, одетый как денди; он курил длинную тонкую сигарету и попутно попивал кофеёк, непринуждённо слушая Джо Дасена…

– Привет, Петрович! – с ходу приветствовал Лютнев комдира Варшавского, мгновенно прервав его идиллию.

– А, Лютнев… Добро пожаловать, – лениво ответил Варшавский.

Он убавил громкость на музыкальном центре и поднял томный взгляд на Лютнева, который быстро прошёл к столу и остановился напротив коммерческого директора.

Илья возбуждённо продолжил:

– Петрович, выписывай командировочные, – еду за спецрепортажем!

– Куда? – невозмутимо спросил Петрович.

– На юга, – туманно ответил Лютнев.

– Что значит – «на юга»? Здесь нужна конкретность. Это ж не частная лавочка, а секретный, понимаешь, вестник… И вообще, расслабься и определись, – вальяжно изложил Петрович.

Он глотнул кофе и смачно затянулся сигаретой.

– Да я там определюсь. Понимаешь? Там, – многозначительно произнёс Лютнев. – У нас направлений – как собак нерезаных; и кругом – сенсации. Не могу же я заранее всё просчитать, – где и кто мне услуги окажет. Этак и дел никаких не выйдет. Я же – спецкор! Чуешь?

Илья с надеждой смотрел на Петровича. Тот усмехнулся и лениво вздохнул, как бы намекая спецкору на субординацию и вообще на значимость собственной персоны.

– Чуешь, чуешь… – скептически передразнил Варшавский.

Он поразмыслил и выложил:

– Ну, хорошо. Я тебе выпишу командировочные; но, если прогоришь – из зарплаты вычту. Согласен?

– О чём разговор! Конечно, – обрадовался Лютнев.

– Окей.

Петрович встал, открыл сейф и аккуратно достал упаковку купюр… Отсчитав необходимую сумму, он убрал деньги и закрыл сейф. Петрович положил на стол командировочные для спецкора и сообщил:

– За хорошие деньги нужно так же хорошо и поработать…

– Само собой, поработаем.

Илья улыбнулся и облегчённо добавил:

– Ну вот – это другой разговор.

Он уже хотел было взять эти деньги, так запросто предоставленные ему комдиром Петровичем, но тут же был остановлен.

– Не спеши… – с иронией произнёс Петрович. – Распишись… за получение…

Он протянул Илье ручку и ведомость; спецкор, вздохнув, поставил свою подпись.

– Будут проблемы – звони, – с невозмутимой вальяжностью добавил Варшавский.

– Разумеется! – ответил возбуждённый Лютнев.

Он забрал деньги со стола, упрятал их во внутренний карман и покинул кабинет…

И тут каким-то немыслимым образом в голову спецкора влетели поэтические строки: «Душе нужна одна лишь тайна, и суть дороги – в ней самой…»

Илья напрягся, резко остановившись, улыбнулся непонятно чему, и вымолвил:

– Вот это да… Уже поэзия во мне звучит… Это неспроста. Точно! Правильно, что лечу за репортажем!

И он, вдохновлённый этой внезапной мистической фразой, пошёл дальше, покидая на время глобальный отдел под названием «Издательство Секретный вестник». А когда он вышел на улицу, в пространстве призрачно прозвучало, как бы вдогонку вдохновлённому спецкору: «Так и стихия не случайна: пока есть буря – есть герой…»

А шумный мегаполис в этот нелёгкий час был далёк от поэтических настроений. По одному из переулков шёл Лёва Башковитов, и нёс он три бутылки вина, тяжело дыша…

На ходу он бормотал себе под нос, при этом страшно заикаясь:

– Вэ… вэ… в-вот ведь гэ… гэ… г-говорила мэ.. мэ… м… мама: «Лёва, нэ… нэ… н… не пей, Лёва, не пей…» Нэ… нэ… н… нет же. Лёва не слушался, осёл упрямый… Вэ… вэ… в… вот и мучайся тэ… тэ… т… теперь… с бодунища…

Тут Лёва сбавил шаг и решительно произнёс:

– Дэ… дэ… д… дойду – нэ… нэ… н… не дойду? Дэ…. дэ… дойду?.. Не дойду.

Он резко остановился и выровнял одышку; потом достал бутылку, протолкнул ключом пробку и жадно отпил прямо из горла… Облегчённо отдуваясь, он убрал бутылку и закурил папиросу. Войдя в более нормальное состояние, Лёва Башковитов продолжил свой путь…

Неожиданно его взору предстал удивительный типаж: манекен с непостижимо натуральной внешностью. Он стоял в полной неподвижности, словно застывшее мгновение вечности… У ног манекена лежала шляпа – по всей видимости для гонораров; но Лёва в пылу восторга её просто не заметил. Он изумлённо смотрел на манекен.

У него вырвалось:

– Ну надо же, – как живой… Неужели научились так делать?

Никанорыч заворожённо смотрел на этот манекен, пытаясь понять: манекен это или всё-таки человек? Манекен оставался неподвижен, как истукан; он даже не моргал, что не было свойственно живому человеку… Лёва приблизился почти вплотную к нему и глянул в сторону противоположного тротуара, по которому спокойно гуляли прохожие. Внезапно он услышал голос, прозвучавший совсем рядом:

– Отойди. Не мешай работать…

Лёва вздрогнул и вперил изумлённый взгляд в застывший манекен. Этот голос исходил явно от него… Но говорящий манекен оставался неподвижен и по-прежнему не моргал и даже не менял направление взгляда… Тут Лёва подумал: «А не глюк ли это?» И он осторожно потрогал манекен, пощупал руку, плечо… Манекен не производил ни малейшей реакции на это. «Вот же блин, ну натуральный человек…» – опять подумал любознательный Лёва. И тут, то ли вино заиграло в голове Никанорыча, то ли щекотливая любознательность ударила в мозг, озарив душу прыткой шалостью, но он решил конкретно и окончательно удостовериться в своих измышлениях – человек это или кукла…. И Никанорыч, шпанисто осмотревшись, чтоб никто не увидел, дал хорошего пинка под зад манекену. Вот же до чего доводит любопытство!