Полдень древних. Гандхарв

Потом шагнул вперед и вытянул руку, может, хотел помочь. И вот этого не надо было делать. Замотав головой и руками, нет, мол, стойте там, где стояли, она быстро, местами на четвереньках, местами ползком, метнулась обратно к тропе. Даже не ожидала от себя. Этакая спорая легкость в членах. Как у бездомной собаки. И хромает вроде, и особо не спешит, а хрен поймаешь. Включилась программа «попытка к бегству номер два». С учетом всех промахов. И бог с ним, с этюдником. Ноги сами собой, незаметно и стремительно, несли к цели. Так шустро, что, кажется, будто летишь. Дома уже там, за кустами…

Но необъяснимо и пугающе обороты начали спадать. Потихоньку. Ноги ленились, словно по колено в воде. И вот уже обнаруживается неспешный шаг и размышления: «А не остановиться ли?» И остановилась, и обернулась.

Ангел позы не поменял. Так и стол лицом к обрыву, ссутулившись и понурив голову. На его, застывшем каменной маской лице, был, не объяснишь, оттенок, какой-то невыразимой горечи. Как бывает у смертельно обиженных людей.

Разрывало на части. Одна вопила и сыпала руганью, вторая находилась в тупике. Больно ей было на этого пришельца смотреть.

Но тут тело опять дернулось и отнесло на пару шагов назад. Ангел резко развернулся и почти закричал:

– Куда ты все время бежишь? – он всплеснул руками. Ничего не понимал. Оскалился, сморщил нос. Глаза бешенные. Но не страшно. Смешно очень. Она прыснула и зажала рот ладонями. Слишком резкие, нечеловечески правильные, черты производили впечатление грима. Вульгарного, из самодеятельного спектакля, когда густо наводят жестокие брови и челюсти.

Она сделала серьезные глаза, не отнимая ладоней. Но ангела понесло. Он был рассержен, даже взбешен. Разговор перешел на высокие ноты:

– Я страшный? Делаю что-то не так? Ответь!

Еще пара шагов назад. Отчаянные мотания головой и руками. Мол, не беспокойся, все в порядке. Драм всех этих не хотелось. Да она попросту не знала, что сказать. Не ожидала такого. После бесконечно длящейся паузы, было, наконец, выдавлено хрипло и не своим голосом:

– Зачем вы за мной бежали?

– Надо было тебя остановить, – злиться он престал, но не расслабился. Холодно сверкал глазами. Лицо у него было на удивление выразительным. Черты быстро и неуловимо менялись, обнаруживая все мысли и намерения. Такое можно наблюдать у совсем маленьких детей, лет двух-трех. Когда человек еще не примерил защитную маску. Это было приятное впечатление. Красивые лица редко бывают живыми и подвижными.

И, похоже, парень не ощущал своей красоты. Страх оскорбить неуместной гримасой божественные формы, очень чувствительный для всех красавцев, здесь отсутствовал вовсе.

Он виновато улыбнулся и добавил:

– Ты бы далеко могла уйти, заблудилась…

Опять какую-то пургу несет. Заблудилась… Может это такой российский амиш, которому устав запрещает даже подтяжки и шляпу? Эти теряются порой во времени и пространстве. Нет, ну он гипербореец, ты забыла…

– Вы не в курсе, наверное, тут рядом есть деревня.

Ангел поднял брови.

– Скажи, как попросить, чтобы ты объяснила, почему видишь несколько тел? Ведь сейчас я – целое! Он во мне!

Страшно подмывало спросить: «Кто – он?» Но, в таком случае, беседа грозила затянуться. Стали бы объяснять. И выяснилось, что там все, как у большинства шизофреников. Воображаемый друг, либо двойник. И его, может даже, как-то зовут и характером он обладает сложным… Много она такой литературы прочитала, пока разбиралась в своем случае.

– Извини, Сар, мне пора. Устала, домой хочу.

Нахмурился, взглянул искоса.

– Глупость делаешь. Нет никакой деревни. Здесь леса на много переходов.

Она кивнула и направилась по тропинке к коттеджам.

– Не уходи далеко! – звучало уже вслед и сознания почти не касалось. У парня был звонкий, сильный голос. Не многие обладают таким, когда каждое слово ласкает слух, перекатывается в памяти как крупная жемчужина…

Все это вертелось в голове, но больше всего на свете, хотелось скучных, обыкновенных лиц и обстоятельств.

Вот сейчас должно мелькнуть! Тот самый дом на окраине. Но вокруг – деревья. Вполне первозданные, поросшие мхом. Под ноги стелятся узкие, полузаросшие тропы. Пару-тройку раз она убеждала себя, что пошла не туда, опять что-то перепутала. Возвращалась к исходной точке и проделывала еще один бессмысленный и пугающий путь. Упрямства хватило ненадолго.

С трудом подавляя кипевшую в голове панику, она ловила себя на версиях уже откровенно диких. Да, конечно, наслышана о перемещениях во времени и пространстве. И, да, от участи этой никто не застрахован. И, да, обитали здесь по слухам какие-то тайные жители. И орали, наверное, они.... Но, черт побери, это какая-то желтая пресса! Фиолетовый туман должен быть, как во всех этих статьях описано! А тут ничего! Есть этот чертов Сар, есть озеро. И вокруг него начисто отсутствуют все еще с утра существовавшие постройки… Была еще версия, что Сар – колдун и ее загипнотизировал…

Но мысли такие – они поверхность, иллюзия рассудка, под ними, клокотало безумие. Холод, дрожь, дурнота. Огромного труда стоит подавить тысячу беспорядочных позывов к движению. В реале же стоишь с глупым видом, вертишься во все стороны и ни на чем не можешь сфокусировать взгляд.

Сар! Это был выход. Единственное живое существо в этом кошмаре. Господи, только бы не ушел! «Леса на много переходов…» Этот в курсе… Надо ловить и вытрясать!

К счастью, хватило ума далеко не ходить. Вон он, просвет между деревьями и озеро… Но ловить и вытрясать… Это смешно может получиться с падшим ангелом. Публика такая глаголет ровно то, что считает нужным, не более…

Угораздило же… Она присела на корягу. Улыбнулась, покачивая головой. Кому рассказать – не поверят. Были в жизни и похуже обстоятельства. Но чтоб вот так…

Впрочем, она знала, секрет этого нежданного спокойствия. Водилось за ней такое. У любого заполошного человека бывают в тревоге точки останова, наверное, чтоб с ума не сошел. Короткое замыкание… Чтобы там ни творилось вокруг – сидит, улыбается, на душе спокойно… Бабочки в животе…

Хоть мир рухни, хоть тигр на него прыгни – устал бояться. Тоже, по сути, псих. Ущербная генетика… В природе такие не выживают. А вот цивилизация их щадит… За вполне самоубийственными тормозами часто приходит озарение. Человек вдруг остро ощущает красоту природы, понимает новую закономерность бытия, видит ослепительный художественный образ. И надо, чтоб он выжил, и об увиденном рассказал…

Ангел… Вот какой он… Нарочно не придумаешь. Не бывает просто подобного замеса форм и смыслов. И голос… Волшебный… Это он, наверное, не сразу может со своего небесного на человеческий перейти. Прям все как у нас… Говорить без акцента начинаешь, только с привычки думать на языке. У них, наверное, быстрее…

Она была благодарна себе за эти минуты. Приятно впасть в детство. Размышлять о природе вещей в рамках пятилетнего ума. Волшебники, сказки, феи… Иногда это надо.

В реальности она просто боялась возвращаться. Новый знакомец будил в ней те же болезненные ощущения, что и активный, чрезмерно брутальный старец с сединой, крашенной в желтый цвет. Ну, не бывает такого в природе. Противно ей, чтобы возрасту не покорялись и вели себя как раковая клетка, неугомонная и бессмертная. Нечто в ее сознании примириться с существованием этого человека не могло. Занозой он был в мозгу. Вспомнишь – заболит… Страшный человек. Почему страшный – непонятно…

Красивый ведь… Этакий сухой, явленный в мистической экзальтации, отшлифованный веками лик.

Она качала головой улыбаясь. Тридцатилетняя дева в поисках смыслов…

***

Опасения разминуться с ангелом оказались напрасными – косвенно он в здешних местах присутствовал. Самого не видно, но котомка стояла. Уронив себя и этюдник на поваленный ствол, она не имела ни сил, ни желания двигаться, так и сидела, понурив голову. На смену нелепым порывам пришла желчь.

Разглядывая, даже не винтажного, а какого-то археологического вида, ангелову поклажу, она не могла представить, о чем можно говорить с ее владельцем. Это какой-то восставший из кургана печенег, кто его знает.

– Ну и? – нежданно прозвенело над ухом.

Ее передернуло. С трудом заставила себя поднять глаза и опять непроизвольно мотнула головой. Невыносимо…

– Пойдем!

И опять началось это пугающее вторжение. Когда человек делает с тобой нечто, а ты просто не успеваешь уследить. Непонятно, пугает больше или бесит. И отбиться нельзя. Не успеваешь…

Сперва рука заболела. Потом тело испугалось ощущения полета. Это она уже бежит, отчаянно перебирая ногами. Ринули вверх, потащили, сцапав руку как клещами. И понималось все задним числом… Как в дурном сне!

Ангел стремительно несся сквозь кусты. Ветки, высокая трава, соломенные косы… Все мелькало в бешенном ритме. Успевай только уворачиваться. Желчь как рукой сняло. Тут бы выжить.

Но когда с вершины холма открылись окрестности – забылось все. Озеро лежало в чаше пологих холмов, в самой низине. При виде этой величественной панорамы, не то что про досаду и усталость – как тебя зовут забудешь. Восторг! Бархатная, многоцветная зелень холмов, внизу, как драгоценная брошь, вода. И если, вот, так вертеться по кругу – сплошной зеленый горизонт. Непроходимая тайга, как ковер на весь зримый мир. Даже не понятно – сон это или явь.

– И где здесь дома? – Сар величественно покосился.

– В лесу есть. Наверное…

Пейзаж ничем не напоминал все виденное с холмов за деревней. Там были просеки, залысины полей, поселковые крыши.

– Жило – это очаг, а очаг – это дым.

Назидательный тон в ангельский образ попадал. Этакая коломенская верста из золота и слоновой кости, обернутая мешковиной. Архаически одет, архаически причесан. Должен, по законам жанра, сыпать ветхозаветными фразами…

Но лес, даже без этих самых «жил», он сводил с ума. Полное отсутствие логики и красота! Расслабляющая сердце, веселящая ум. Которой прощаешь все! Свежий ветер, проносящийся свозь тело. Шум волнующихся исполинских дерев…

– В святом месте стоишь. Это – Арьяна Ваэджо.

Что бы там ни было сказано, с величием тайги сравниться не могло. Не проникало в ум. Там безраздельно царил зеленый горизонт. Сар, меж тем, продолжал:

– Кунда – ее пуп, исполняет желания.

Кунда… И тут уже захотелось прислушаться. Вот, как он это произнес… С ударением на «у», немного в нос, так что сразу понятно, что слово родственно «кунать», «окунать». Позабавило, признаться. Такая игра в слова, с поисками новых смыслов, обычно под градусом начинается. Окутанное ватой сознание выдает порой удивительные перлы… Под градусом? Сейчас?

Ну, а почему бы и нет? Абсурд полный, вроде напилась… Это, наверное, название все же, иначе он бы сказал «озеро». И, на минутку, санскрит. Ну да, он же арья…

– Чего же ты желал?

Сар усмехнулся.

– И ты действительно хочешь знать?

Нет, ничего она такого не хотела. Домой надо было. Очень. Чтобы скучно, привычно и в голову не лезло неожиданное: «Господи. Это еще и родина Заратуштры…»

Опять тормозняк. Мозги устали от чудес. Она улыбалась, мирно щурилась и оглядывалась. На холме было хорошо. Остаться бы подольше…

***

Эйфория кончилась по ходу спуска. Накатил дикий утробный страх. Сердце билось как бешенное, дрожь она даже не пыталась унять. Просто надо было следить, чтобы тело, по возможности, не дергалось, и не подворачивались ступни. Она потирала плечи и нервно озиралась.

Вечерело, по траве начал стелиться туман. Обычно это была пора возвращения в жилище. Когда компания художников, побросав в углу этюдники, хвасталась добычей, пила чай и осознавала себя некоей слитой общностью. Волки для того же воют на луну. А она вот здесь.

На берегу озера абсурд ситуации резанул по нервам со всей силы. Место было знакомое, исхоженное и писанное не раз… Она поняла, что больше не может всего этого переносить. Сейчас же должно кончиться! Как страшные сны. Надо мотать головой и собраться в ком. Сильно сжаться… И будет комната в коттедже, кровать, незаконченные этюды по стенам… Она села, привалилась к бревну и зажмурилась. Вот еще минута и сейчас!

– Ну и что скорчилась? За хворостом, сходи, – на спину легло теплое и мягкое, оглаживало… И чертов сон не уходил!

Нет, ну должен! Обязательно! Вот сейчас! Отодвинуться только от этого теплого, большого… Но не пускало. Навалилось, принялось трясти. Пришлось открыть глаза. И физиономия эта опять…

– Да отвали ты! – глаза щипало, щеки мокрые. Почему мокрые? Ведь не плачет… И не уходит, не уходит сон! Не оставаться же в этом кошмаре!

С паникой она справиться уже не могла. Будущие творцы еще в детстве демонстрируют такие срывы в садах-интернатах. Лишение привычной обстановки – апокалипсис. Ведь именно она – каркас этих хрупких мозгов. И с годами ситуация не меняется. Так же они ведут себя в тюрьмах, неизвестных пугающих местах и мучительных отношениях. Истерят, полностью себя теряют. Считается это слабостью натуры и откидывает человека в самые низы стадной иерархии. Но вся ирония жизни в том, что существа с характером более твердым, получающие при виде вопящего неврастеника приятный массаж самооценки, в культуру особых ценностей не привносят…

То, что с ней творилось, было гранью обморока. Все звуки, запахи, прикосновения казались пронзительно резкими. Мир виделся не целым, а серией почти не связанных между собой эпизодов с какими-то неправдоподобно четкими подробностями, которые намертво врезаются в память. На мгновение отвлекла боль. Что-то впилось в лодыжку. Еле сбросила. Даже кричать не могла, так испугалась. Зеленое, небольшое – зверек, или какой-то кудрявый кустик. Будучи сброшено с брючины, фыркнуло, секунду призадумалось и легонько, этакой иноходью, поскакало прочь. Больше всего напоминало брокколи, выпустившую лапки для удобства передвижения.

– Экая штука редкая! – послышалось над ухом, – это ж баранец! Не думал, что они могли где-то выжить!

Последнее, что помнилось – Сар, устремившийся за существом. Пытался его поймать, наверно. Выглядел глупо. Кот, охотящийся за лягушкой… Но куда ему зеленую поймать…

Что-то внутри отметило, что творящееся – реальность и теперь это навсегда…

Она закрыла лицо руками и заорала что есть сил. Скорчившись, царапая кожу на щеках, повалилась в траву.

Глам. Мета четвертая

Кто знает, какова любовь богинь, в тайне предпочитает ее избегнуть. Они походят на драгоценный подарок, который негде хранить. Только их красота оправдывает все, заставляет закрывать глаза на противоестественность связи.

Да, Ратна была той самой небесной странницей, найденной в пыли, положенной за пазуху, и беспощадно ранящей живот и ткань рубахи острыми как лезвие краями. Такие следует хранить в ларцах с защитными янтрами…

День рядом с ней рождался из ночи. Держа в объятьях этот хрупкий мир, он испытывал странные, незнакомые чувства.

В нежной, гибкой телесности Ратны было много от ребенка. Невысокого роста, волосы коротко острижены, как обычно у жриц-сайби. Трогательно… Как семилетнее дитя на грани выбора варны.

Он не зачал жизни. Ни одной. Знал об этом и делал намеренно. Порой воины поощряли такое. Но тело… Оно негромко шептало о своем. Однажды застал себя носящим ее по клети. Укачивал, завернув в одеяло. Испугался. Слишком многое из телесных стремлений приходится забывать ради пути.

Но отцом он был… Всем, кого втянул суровый мир воинов. Они приходили в кром стриженными, в знак обретения нового пути, потерянными, слишком маленькими и беспомощными. Семи лет от роду. Им нужна была рука на голове и доброе слово. «Отче» – так они обращались и обращаются. Но это «отче» звучит как «исвара».

Был, правда, человек, называвший отцом без оттенка «господин». Мальчик, за которым стояла смерть. Яркий, сильный, избранный… Надежда для свода, для всех арийских вежд… Прирос к сердцу. И украл то, что крадут дети в жажде воплощенья. Зерно жизни.

Десирад по прозвищу Сар… И не только по прозвищу. Сар, каких поискать. Вещий…

Жалею, что отдал ему зерно, но свершенье для воина – единственно возможный ход событий. Не ведаешь на этом пути, что многого в жизни стоит избегнуть. Не начинать и не задумываться даже…

***

Днем Ратна горела, как солнце. Едва возможно угнаться. Когда силы оставляли, вспоминался лунный свет, она, спящая. И все забывалось. И страх, и восторг. Пропадали сомненья… Только эта прекрасная мечта в руках. Мечта о несбывшемся, о невозможном…

«…Ты найдешь утраченное в грядущем…» Аватар-мета жила без малого пять тысяч лет тому вперед. Древняя машина сошла с ума, выбрав для служения чужака. Это была женщина, походящая сутью на Ратну, но на Ратну из мира демонов…

Поисковая сеть жрицы беспримерно мелкая и подробная. Взглянул – едва не одолело забытье. Так бывает перед лицом непосильного испытания Нити уходили за временной предел на тысячелетия. Какую же мощь должно вмещать в себе это хрупкое тело?! Тогда он впервые испугался. И этой женщины, и пропасти, куда она толкала.. Задумался о побеге. Пусть все идет, как заповедано. Надо готовить вежду к исходу…

Ратна мгновенно поймала настрой, и произошел разговор взглядов. Она ни к чему не принуждала, не давила и не пыталась обмануть, просто предлагала возможность… Единственную… Исход был тяжким испытанием и, в половине случаев, заканчивался неудачей.

В деланиях переноса из грядущего воину со жрецом не сравниться. Пришлось прибегнуть к силе братства. Деяние поддержали те, кого называют сары. Воины с сильным жреческим зерном. Взглянув на иного, не вдруг поймешь – нара или нараяна. В кроме их было шестеро. Совсем юные. Но мета сара видна уже с рождения. Они не спрашивали ни о чем, просто отдали, что требовалось. И с той поры стали единым комом силы. Многоглавым уродом из тех, что срастаются в утробе, и обречены на дикую смесь отчаяния и удовольствия от близости друг друга.

Пока не попробуешь, не можешь себе представить, сколь многое приходится отдавать тому, кого считаешь отчасти собой. Особенно, если он твое подобие. И вместе с силой дана ему свобода. Свобода быть странным, несуразным, страшным порой в своем принципе.

Десирад был одним из шести. И он предал меня. Предал дважды.

И первый раз я не отважился его судить. Стоит идти против природы? Ратна была из тех, кто не успокоится в объятьях одного мужчины. Что странного, в том, что следующим выбрали его – юного, красивого как бог, владеющего волшебным голосом гандхарва?

Он мог и не пойти вслед за ней. Ведь видел и понимал все. Но родовая связь делает глухим и слепым к страданиям старших. Так человек принужден выживать в недрах этой дживы…

Второй раз… Мне ли его судить? Он – моя молодость. Та же буйная, больная душа. В поисках смысла, своего места под солнцем…

Меня, будь я тех же лет, начатое напугало бы, отвратило… Нет в том правды и милосердия. Жестоко, как сама жизнь, дающая шанс сильному за счет слабых…

Юному не по силам принять и благословить зверство бытия. Рвется и бунтует, даже с риском погибнуть, стать тем самым загнивающим членом, который стоит отрубить, чтобы выжило целое.

Но больно это и страшно – резать собственную плоть…

Лина. Обстоятельство пятое

Тяжесть… Болят бока, руки, голова. Челюсти сводит. Во рту противный кислый вкус. Дышать невозможно. Это страшное навалилось всем весом. Ни вывернуться, ни даже дернуться…

Глаза разлепить… Трудно дается, но надо. Первое – удивленный взвизг. Просто не смогла удержаться. Испугалась очень. Лапы. Прямо у лица. Красные, корявые. Одна давит на лоб. Больно – череп едва не хрустит, другая сжимает скулы, в двух болезненных точках, чуть ниже уха. Когда надавишь случайно, щеку подперев – появляется эта самая боль в сведенном подбородке и кислота во рту.

Меж лап – сосредоточенная ангельская физиономия. Запах пота, свисающие растрепанные косы. Оскалился, даже кончик языка высунул между зубами. Погружен в процесс и уверен в результатах. Знает, то есть, что делает.

И все предвидел. Что будут дергаться, вырываться. Сидел на ней, плотно обхватив ногами бока. Очень сильный и тяжелый. Руки притиснул к туловищу. Не двинешься. И болит все, как в клещах.

Вместо ругани получалось мычанье. И сознание вернулось, прояснилось вполне. Возмущенье и злость, они, как раз – последствия включения мозгов. Пока не работают – страх… Такого утробного ужаса, как здесь, когда уже само тело паникует, трясется, рвется куда-то нелепо – не доводилось испытывать. Просто не хозяин уже этому напуганному зверю.

Что очнулись и злятся, ангел мигом просек. Хватку ослабил, откинулся назад, но не слез. Сделал странный жест. Встряхнул руки, будто хотел, чтобы сошла вода или грязь. Пас был из целительского, или даже, врачебного обихода.

– Извини, думал ты сильная, – он сделал неопределенный жест у головы, – держишься, самоуверенно.

Ребра болели невыносимо. Тяжелый, сволочь. Странно тяжелый для такого сложения. К тому же, вставать не собирался. Наклонился, провел рукой по волосам. Приблизился. На лице, застывшем каменной маской выражение сумасшедшее. Глаза распахнуты, ноздри дрожат. Черт его знает, то ли принюхивается, то ли в горло сейчас вцепится. Она отвернулась, дернулась изо всех сил и простонала:

– Да слезь ты уже! Больно!

Он легко поднялся. Будучи крупным человеком, Сар был на редкость ловок в движениях. Мягок и быстр, как ртуть.

Руки занемели совсем. На боках, должно быть, уже наливались синяки. Вид будет веселенький через пару дней. Что врать-то? Соседям… Какие соседи?

Действиям ангела она не удивлялась. Вот, другой это сделай – и ругаться, и драться бы полезла. Но в ангеле было странно все. Какой диагноз непонятно, но видно – не здоров человек. Однако реакцию на ее поведение проявил вполне стандартную. Производила она впечатление этакого самоуглубленного флегматика, и никто не беспокоился насчет неожиданных взбрыков.

– Ты, должно быть, разочарован?

Сар отмахнулся:

– Сейчас тут веселье начнется… Мало не покажется!

У него был вид собаки, взявшей след. Глаза стеклянные, ноздри дрожат. Сеттер в стойке. Даже руку к груди подтянул, чтобы уж совсем один в один. Наконец отвлекся, мотнул головой и бросил:

– Шевели концами, вставай!

Видя, что не спешат, схватил за шиворот и поднял рывком.

– Кому говорю! Хворост собирай и в яму вали! – иконописный лик отлился в совершенно собачий, под усом блеснул клык. Не подчинись – верно заработала бы оплеуху. Испугаться не успела. Мигом отнесло на десяток шагов. Тело, оно свое дело знало....

Но собранный в суматохе хворост в руках не удержался. Посыпался. На Сара было страшно смотреть. Высокий жилистый парень, изо всех людских типажей более всего напоминавший спецназовца, отчетливо паниковал. Двигался очень быстро, просто метался. Охапки веток жужжали, как снаряды. В яму их кидал. Порой промахивался. Но страх, он виден в тысяче мелких жестов. Оскальзывании, промахах, влажном блеске глаз. В манере этой поминутно оглядываться, дрожа ноздрями. Он боялся… Вот такой… Косая сажень в плечах…

Господи, что же это будет? Кошмар какой-то уж совсем…

Неожиданно накатили другие ощущения. О хворосте больше не вспомнилось. На грани слышимости родится шум и начал нарастать, стремительно, как приближающийся поезд. Гудело громко и странно, как в трансформаторной будке. Такой едкий, проникающий в самые мозги, звук… В воздухе ощущалось электричество, до того, что чудились искры, пробегающие в траве и между ветвей. Одежда и волосы чувствительно кололись током. Гул перерос в треск. Это ударило по нервам и заставило сжаться, застыть, спрятать лицо. К горлу подкатила тошнота. Она не помнила себя от ужаса.

– В яму, скорей! – рявкнули над ухом. Удар и полет вниз. Яма была глубокая. Непонятно откуда взявшаяся рытвина примерно в человеческий рост. Скорей всего, опавший карст. Здесь так бывает…

Что на этот раз уже точно сломает себе шею – уверенность была полная. Летела вниз головой. Благо хватило ума выставить вперед локти. Ветки спружинили, как батут. Ее откинуло к стене и вовремя. Сверху валилось темное и тяжелое. Отчаянный треск, и ее утянуло под сучья. Дышать стало невозможно. Мало того, что на ней лежали всем весом, ее вдавливали в сучья, трамбовали на самое дно. И главное не видно ничего. Лицо накрыл войлок. Толстая мохнатая ткань. Складки бесконечные, из которых не выпутаться. Она мотала головой, отплевывалась и пыталась кричать. Но слышался хрип.

Наконец удалось высунуть нос. Страх немного отпустил. Неяркий свет угасающего дня сквозь массу сучьев, предметы какие-то угольными глыбами…

Потом родился звук. Сначала на грани слышимости. Похожий на радостный, полный рев трубы. Раскатистый, богатый, он радовал ухо, и даже казалось, что сейчас мелодию узнаешь… Потом стало не до этого. Сар навалился всем весом, стиснул, так что ребра хрустнули. На уши легли горячие влажные плиты. Окутало ватой, но звук он продолжался, только теперь поменял тембр и переродился в зловещий рев. Сейчас это был уже невыносимо резкий сигнал электрички. Бесконечно растянутый, свербящий ухо, Господи, да что же это? Ревет все громче, и вот уже та грань, когда звук вот-вот погаснет навсегда, разорвав перепонки. Страшный, почти неслышимый, ощущаемый как мелкая тряска, гул, от которого кипят мозги....