Роман «Начать сначала» – из трилогии «Повернуть судьбу»

– Никто не требует от вас звать её мамой, – тихо ответил адвокат. – Но, возможно, вы захотите хотя бы один посмотреть в глаза женщине, которая дала вам жизнь?! Не ради неё. Ради себя.

Она медленно опустила письмо на колени и посмотрела в окно. За стеклом цвела июньская зелень, в небе плыли лёгкие облака, словно напоминание о том, что мир продолжает двигаться. Но внутри всё застыло.

– Я не знаю, что мне делать, – честно сказала она. – Я не понимаю, кто я теперь? Всё, что было моим, теперь кажется чужим. А всё, что должно быть новым: пугает до ужаса. У меня будто отняли имя, прошлое… да всё!

– Поверьте, я видел многих людей в такой ситуации. Живёшь в отлаженном, привычном ритме и вдруг наступает такой момент, что всё переворачивается с ног на голову и твоя судьба полностью меняется. Это страшно. Это ломает. Но иногда… иногда даёт шанс построить новое!

Светлана слабо улыбнулась, будто сквозь боль.

– Мне кажется, я прожила чужую жизнь.

– Ваша жизнь – всё равно ваша. Никто её не украл. Никто не заменил. Но судьба… она порой заводит в такие повороты, что дух захватывает. Главное – у вас есть выбор. У вас есть шанс повернуть судьбу! Светлана Викторовна хочет поговорить, увидеть вас. Но это только ваш шаг.

– Да уж, такого поворота судьбы и таких изменений в жизни я не могла и предположить?! – посмотрела на него и тихо проговорила Светлана.

Он замолчал, давая ей время. Потом, словно вспомнив, достал из ящика конверт.

– Здесь документы. И информация по счёту. На ваше имя открыт счёт в Центральном банке. Она хотела вернуть вам то, что не дала в жизни. Вы её единственная наследница.

Светлана с изнеможением посмотрела на конверт. В глазах была не благодарность, не интерес, а какая-то бесконечная усталость.

– Мне ничего не нужно, – тихо сказала она, поднимаясь со стула. – Я не знаю, что делать с этим?

Адвокат понял, что в данный момент настаивать бесполезно. Он понимал, что сейчас её нельзя ни утешать, ни уговаривать. В такие моменты человек должен пройти через себя сам. Разобраться. Пережить.

Светлана встала. Письмо оставила на столе. На лице было напряжение, в глазах неясная тревога.

– Я возьму его с собой? – сказала она, глядя на лист бумаги, как на неподъёмную ношу. – Подумаю. Мне нужно время. Много времени.

– Конечно. Оно ваше. Если захотите встретиться, я могу организовать. Но только если вы будете готовы?!

Светлана промолчала. Она не могла ещё смотреть в глаза. Адвокат не настаивал.

– Вас может отвезти водитель. Мы предусмотрели это.

– Не надо. Я дойду сама, – она машинально задвинула стул.

– Я могу позвонить вам завтра?

Светлана кивнула, не оборачиваясь. Слишком многое перевернулось. Всё внутри говорило: «Беги. Не верь. Спрячься». Но где-то глубоко, очень глубоко, теплилось странное, мучительное: «А вдруг?..»

Вдруг то, что она так боялась узнать, на самом деле откроет не боль, а что-то большее? Понимание, спокойствие? Или хотя бы завершение мучительного вопроса: кто ты и откуда?

Но пока в ней была только пустота. И шаги по коридору, которые отдавались эхом в её голове, как отголоски чужой жизни, в которую она, сама того не желая, вошла, распахнув дверь.

Она прошла мимо помощников, не замечая их. Вышла на улицу. Шум города отдалялся, будто она была в коконе. Всё вокруг стало чужим, каким-то искусственным.

– Почему так произошло? – спрашивала она себя. – В чём я была виновата? Почему она меня бросила? Как теперь жить, зная, что всё это время я не та, кем себя считала? Как жить дальше с чувством прожитой чужой жизни?!

Светлане шла медленно. Казалось, что на неё взвалили непосильную ношу, но её нужно нести, нельзя сбросить и вздохнуть свободно.

Глава 5: «Правда на изломе»

Приехав домой, Светлана бросила сумку в прихожей и, не включая свет, прошла в комнату и почти рухнула на диван. Ни сил, ни желания двигаться не было. Тело ломило, будто её только что били, голова стучала, сердце колотилось с такой силой, что дыхание сбивалось, как у человека, пробежавшего марафон. Всё в ней кричало: «Хватит! Остановись! Я не выдержу!»

Она смотрела в потолок, не мигая, уставившись в одну точку. Белая, ровная, ничем не примечательная поверхность вдруг казалась бесконечной, как пустота, в которую она сейчас проваливается. На душе было гадко, противно, даже мерзко. Словно её окунули в липкую правду, которую и вытереть невозможно, и принять страшно.

Кажется, так плохо ей не было ещё никогда?! А ведь в жизни случалось всякое: и предательства, и разочарования, и одиночество. Но это… это выбивало почву из-под ног.

– Мама… – прошептала она, с трудом ворочая языком. – Мама… надо же?! – и всё внутри сжалось от боли.

Она вдруг поняла, как сильно привыкла к этому слову. Какое оно было привычное, укоренившееся. А теперь вдруг чужое.

– Другая мама? – с комком в горле подумала Светлана. – Почему? За что? В чём я провинилась перед этим миром, чтобы вот так… вот так узнать о себе?

Она обняла себя за плечи, словно пытаясь удержать остатки разрушающегося мира, собрать всё то, что рассыпалось внутри. От обиды и злости к горлу подступили слёзы, но не было даже сил их пролить. Она чувствовала, как будто весь запас боли и плача за жизнь был уже исчерпан, и теперь осталась только пустота.

– А, ведь я чувствовала… – мысленно проговорила она. – Всю жизнь чувствовала, что что-то не так? Что я не своя. Ненужная. Лишняя.

Сколько раз в детстве она ловила на себе холодный взгляд матери? Сколько раз пыталась заслужить внимание, любовь, хотя бы улыбку, и не получала ничего? А сейчас всё стало ясно.

– Конечно! Как она могла меня любить, если я была не её? Я не была дочерью, я была плодом греха мужа. Она, может, и старалась. Но не смогла. И я это чувствовала, кожей, сердцем, каждой клеточкой чувствовала, что я не была дочерью. Я была обязанностью. Обузой. Молчаливой чужой девочкой. Как же она могла меня любить? Почему со мной это произошло? За что? О Господи, как тяжело!

Она тяжело вздохнула, и злость поднялась волной. Накатила. Настоящая, едкая. На ту, другую женщину, на «маму», которая жила в Лондоне, жила, как королева.

– Светлана Викторовна… – с горечью подумала она. – Значит, нас зовут одинаково? Хотите встречи? Что ж, будет вам встреча! Я расскажу, как жила. Расскажу о боли, одиночестве, детстве, полном унижений. Пусть знает, пусть терзается! Потому что я мучилась из-за неё. Потому что она бросила меня. Навсегда.

В коридоре хлопнула дверь. Послышались весёлые голоса дочерей.

– Мам, мы дома! – крикнула старшая, Алёна, увидев туфли у входа.

В комнату влетели обе, смеясь, весело переговариваясь, но тут же резко остановились, заметив мать, лежащую на диване. Светлана выглядела так, будто перенесла лихорадку: бледная, с потухшим взглядом, усталостью, пропитавшей каждое её движение.

– Мама… ты заболела? – подошла Алёна, сев рядом и положив ладонь на её руку.

Светлана медленно поднялась, опираясь о подлокотник. Она и в самом деле заболела от этой новости. Сердце продолжало учащённо биться, в голове, как в кузнице, стучали молоточки. Сил почти не осталось, только какой-то надлом, тихий и беспомощный.

– Нет, девочки… нет, мои хорошие, я… я просто устала, – прошептала она. – Со мной всё в порядке. Просто тяжёлый день.

– Мама, по тебе не скажешь? – не поверила Алёна, всматриваясь в лицо матери. – Что-то случилось?

Светлана вздохнула и кивнула. Заметив, как насторожилась Алёна.

– Ксюша, принеси, пожалуйста, мою сумку, – сказала она младшей дочери. – Она в прихожей.

Ксюша кивнула и быстро сбегала. Светлана достала из сумки жёлтый конверт, тот самый, и протянула старшей дочери.

– Алёна… прочти. Вслух. Я хочу услышать это ещё раз. Не знаю зачем. Просто… хочу.

Растерянно посмотрев на конверт, потом на маму, Алёна почувствовала что-то странное. Без слов сняла куртку, села, вынула письмо, разгладила его и, бросив взгляд на сестру, начала читать. Голос дрожал.

Ксюша не двигалась. Она сидела на краю дивана, сжав руками ремешки портфеля. Словно боялась даже пошевелиться.

Письмо звучало в тишине гулко, болезненно. Несколько раз Алёна прерывалась, переводила взгляд на мать, потом продолжала. Ксюша достала платочек и начала теребить его, будто не знала, куда деть руки. В комнате сгущалось напряжение.

Когда чтение закончилось, наступила долгая пауза. Обе девочки смотрели на мать в полном молчании, будто мир остановился.

– Мама… – наконец заговорила Алёна. – Я ничего не поняла. Это… что это?

– Мама, бабушка Неля, что не наша бабушка? – Ксюша с испугом перевела взгляд с письма на лицо Светланы. – Не может быть!

– Она была вашей бабушкой, – кивнула Светлана. – Она вас любила. Вы её тоже любили. Значит, она, и есть ваша настоящая бабушка. Настоящая не по крови, а по сердцу.

– А эта… бабушка? Кто она? – с трудом выговорила Ксюша.

– Моя… мать, как выяснилось, – едва слышно ответила Светлана. – Родная мать.

– И что теперь? – шепнула Алёна. – Что с этим делать?

Светлана посмотрела на неё и устало улыбнулась.

– Не знаю?! – сказала она. – Но она хочет встретиться. Наверное, я соглашусь. Я должна… Я хочу увидеть её. Понять. Задать вопросы. А потом… потом решим, что делать с этим дальше?!

В тот вечер никто не стал ужинать. Светлана ушла в комнату и почти сразу легла. Девочки шептались на кухне до поздней ночи, стараясь не тревожить мать. Но Светлана не спала. Она лежала в темноте с открытыми глазами и будто проваливалась в прошлое. Мимо проплывали сцены детства, давно забытые, вытесненные, болезненные. Теперь всё обретало смысл!

Те холодные взгляды. Безразличие. Тот факт, что её не искали, когда она задерживалась, никогда не спрашивали, голодна ли, устала ли, как дела в школе? Брат был любимцем. А она просто была.

Она вспоминала, как в шесть лет просидела на крыльце до самой темноты, потому что боялась зайти домой, из-за разбитой чашки. Как в одиннадцать мама не пришла на её концерт. Как в пятнадцать накричала на неё, даже не узнав, в чём дело.

Светлана всегда чувствовала себя чужой. И теперь получила подтверждение. Правда легла поверх старых ран.

– Значит, я правда подкидыш… – прошептала она. – Никому не нужный ребёнок. Неудобная. Лишняя.

Слёзы подступили сами. Она уткнулась в подушку и, как в детстве, заплакала. Тихо, чтобы никто не услышал. Чтобы не тревожить дочерей. Но в этих слезах было всё: и боль, и обида, и жалость к себе, той маленькой, одинокой девочке, которая всю жизнь искала тепло, а получала холод.

Так, уткнувшись в подушку, она и уснула. Впервые за много лет не женщиной, а ребёнком. Раненным, потерянным, беззащитным.

Глава 6: «Когда встречаются две тени»

Как и обещал, Владимир Викторович позвонил на следующий день. Голос его был спокоен, даже сочувственный, будто он понимал, какую бурю сейчас переживает Светлана. Она выслушала его до конца, а затем, коротко и без эмоций, сообщила, что готова на встречу со Светланой Викторовной.

Нет, она не знала, зачем ей это нужно?! Возможно, чтобы поставить точку? Возможно, чтобы понять? Или, быть может, просто чтобы заглянуть в глаза той, кто когда-то, много лет назад, отказалась от неё? Светлана хотела задать ей один-единственный вопрос: почему?

Почему она лишила её матери, любви, права быть нужной? Почему она росла как волчонок чужая в собственной семье? Почему мама ушла, не посмотрев назад?

Машина приехала вовремя. Чёрный «Мерседес» с затемнёнными стёклами аккуратно остановился у крыльца магазина. Водитель вежливо распахнул перед ней заднюю дверь. Светлана спокойно села, сдерживая чувства внутри. Странно! Ни волнения, ни страха. Только тяжесть где-то под рёбрами.

К дому подъехали через тридцать минут. Новый жилой комплекс в «Тихом центре» производил впечатление. Стильная архитектура, полированная плитка у входа, цветы на аккуратных клумбах. Всё говорило о респектабельности и достатке.

Светлана молча шла по мраморной лестнице. Руки сами собой сжимались в кулаки, ладони были влажными. На третьем этаже помощник адвоката опередил её, собираясь нажать на звонок, но не успел. Дверь распахнулась резко, как будто хозяйка всё это время стояла за ней, прислушиваясь.

Он отступил, пропуская Светлану вперёд, и, не сказав ни слова, остался на площадке. Дверь за её спиной мягко захлопнулась.

И вот они напротив друг друга. Две женщины. Мать и дочь. Незнакомки. Они стояли молча. Одна с напряжённой осанкой, в строгом костюме, с аккуратно уложенными волосами и почти незаметным макияжем. Другая замёрзшая внутри, выжидающая.

Светлана изучала женщину перед собой, свою… мать.

– Такая ухоженная… – с укором подумала она. – Вот как выглядят те, кто не тратит себя на детей и на то, как заработать, чтобы вырастить их! Всё в порядке: гладкая кожа, прямой нос, губы, как у меня… Только глаза другие. Выцветшие. Чужие.

– Здравствуй… – мягко произнесла хозяйка. Потом, спохватившись, поправилась: – Извините, здравствуйте.

Голос дрогнул. Она не знала, как называть дочь. Слишком поздно.

– Пожалуйста, проходите, – добавила она.

Светлана стояла, молча, не двигаясь с места. Хозяйка чуть отступила в сторону, приглашая войти.

– Пожалуйста! – ещё тише, дрожащим голосом произнесла она.

Светлана колебалась, сердце заколотилось. На секунду ей захотелось развернуться и сбежать, убежать от этой встречи, как убегают от несчастий, притворяясь, что их не было. Но она пересилила себя, шагнула вперёд.

Они прошли в просторную, почти музейную гостиную. Мягкие кресла, низкие диваны, ковры; всё в спокойных бежевых тонах. Хозяйка снова жестом предложила сесть. Светлана молча присела, стараясь держаться прямо.

Молчание затянулось. Обе смотрели друг на друга. С каждой секундой Светлана всё отчётливее видела в чертах хозяйки свои. Брови, губы, линия подбородка. Только глаза были разными: у неё тёмно-карие, от отца. А у этой женщины каре-зелёные, с тревогой и виной.

– Чай? Кофе? – наконец заговорила хозяйка, цепляясь за формальности.

Светлана только покачала головой. Хозяйка села в кресло напротив, но никак не могла найти себе места: то придвинется, то отодвинется, будто не знала, где должно быть её место рядом с дочерью.

– Я… понимаю, – начала она тихо. – Я понимаю твоё отношение ко мне. И к тому, что я сделала. Вернее, не сделала. Я очень виновата. Не только перед тобой, но и перед твоими девочками. Я оставила тебя, потому что не справилась. Потому что была юной, глупой. Боялась. Не знала, как жить. И не знала, как любить. Я была слаба. Но… я не могла допустить, чтобы ты попала в детский дом! Тогда это казалось мне единственным выходом. Прости меня, за мою неопытность, за мою слабость!

Она сжалась, будто ждала удара.

– Даже волчица не бросает своих детёнышей, – Светлана слушала и не узнавала свой голос, когда сказала.

Слова прозвучали тихо, но с такой болью, что гостья замерла. В глазах хозяйки мелькнула дрожь, но она не заплакала. Только стала меньше, тише. Светлана смотрела на неё и не чувствовала ничего: ни жалости, ни тепла. Только злость. И усталость.

– Может быть, ты дашь мне шанс? – едва слышно произнесла хозяйка. – Хотя бы попытку… Я понимаю, что не заслужила, но, пожалуйста?! Может быть, мы всё-таки попробуем? – взмолилась.

Она смотрела на Светлану и ждала ответа, как приговора. А та действительно не знала, что сказать. Как судить человека, которого ты только что встретила, и который должен был быть с тобой всю жизнь?

Внутри всё боролось: обида, боль, жалость к себе той, маленькой, одинокой девочке, которая ночами плакала в подушку. Та девочка не знала любви. И сейчас вдруг перед ней женщина, которая могла бы стать её матерью. Но не стала.

– Почему через сорок пять лет? – наконец выдавила Светлана. – Почему не раньше? Почему молчали?

Светлана Викторовна закрыла глаза.

– Боялась. Виновата. Боялась, что не простишь. А потом Лондон, муж… смерть его. Тогда всё вдруг обрушилось. Осталась одна. И впервые поняла, что без тебя я никто.

Не зная, что делать, Светлана сидела молча. С появлением этой женщины полностью перевернулась жизнь и понимание себя в ней. Как ответить на этот вопрос? С одной стороны, хочется узнать, почему только через сорок пять лет она решила найти дочь? А с другой стороны, если она и в самом деле мать, то почему бы не узнать подробности произошедшего, не познакомиться поближе, а главное – попробовать понять её и её поступок.

Молчание было тяжёлое, обволакивающее.

– Хорошо… давайте попробуем, – не зная, к чему это приведёт впоследствии, с трудом выговорила Светлана. – Я не знаю зачем? Но давайте.

Светлана Викторовна вдруг тихо заплакала. Плакала сдержанно, промокая уголки глаз кружевным платком.

Глава 7: «Моё детство – твоя вина»

Светлана смотрела на неё и не могла понять, плачет ли та от радости или от страха, или просто оттого, что слишком поздно. Время нельзя вернуть.

– Тебе, наверное, уже сказали, что меня зовут Светлана Викторовна? – сказала хозяйка, стараясь взять себя в руки. – О себе я расскажу позже. Сейчас расскажи ты. О себе. О детстве. О девочках. Расскажи всё?! Я жила, мечтая услышать твой голос.

Светлана долго молчала.

– Вы правда хотите знать? – пристально глядя на хозяйку, сухо спросила Светлана, ухмыльнувшись в душе, как-то зло, нехорошо, ужаснувшись себе и своему поведению. – Хотите знать, как я росла? Как ко мне относились в детстве?

– Да, очень хочу, расскажи всё подробно, с самого детства! – уже немного успокоившись и, внимательно глядя на дочь, твёрдо ответила Светлана Викторовна. – Про себя, про отца. Я всю жизнь мечтала об этом! Мечтала о том, чтобы видеть, как ты росла, как заговорила, как сделала первые шажки. Закрывала глаза и представляла, какой ты стала.

– Вы же всю жизнь следили за нашей семьёй, за мной? – пристально глядя на неё, вставила Светлана.

– Нет, что ты?! Конечно, не всю жизнь, – теребя в руках белоснежный платок, ответила Светлана Викторовна. – Только последние годы после смерти мужа, я заключила договор с адвокатской конторой, и они начали собирать сведения о вас. Поэтому про твою жизнь я совсем ничего не знаю. Расскажи, пожалуйста!

– Мой рассказ не будет приятным, – безжалостно взглянув на Светлану Викторовну, с ели заметной усмешкой, произнесла Светлана. – В детстве у меня мало было радостного. Ведь, как выяснилось, я подкидыш!

– Прости, но я хочу знать, что пришлось тебе пережить в детстве, – прочтя всё во взгляде дочери, произнесла Светлана Викторовна. – Это же из-за меня?!

– Хорошо, что вы это понимаете! Тогда слушайте, – совершенно безжалостно, не подбирая слов, пристально глядя в глаза сидящей перед ней женщине, начала рассказ Светлана: – Я росла в доме, где была чужой. Мама… та, что вырастила меня, никогда не называла меня «моя радость». Никогда не целовала в лоб перед сном. Я была «обязанностью». Всё для брата. А я просто… существовала. Понимаете?!

Светлана Викторовна опустила глаза. Платок в её руках дрожал.

– Я была невидимкой. А потом сама себе. Своё раннее детство я, конечно, не помню. Как заговорила и как пошла, не знаю, и мне об этом никто и никогда не рассказывал! С пяти лет я начала не только помнить, но и видеть, различая в отношении мамы ко мне и брату. Он был любимым ребёнком, его баловали, ласкали. А я только с завистью наблюдала за этим. Подходила к маме в надежде, что и меня сейчас приласкают, поцелуют, но она вставала и уходила.

Хозяйка всхлипнула, но промолчала. А Светлана смотрела в окно, будто слова её не касались. Словно это кто-то другой рассказывает чужую, сломанную биографию. Только лицо её горело, а внутри снова зашевелилось то, что долго было спрятано: обида, злоба, чувство брошенности.

– Я не знала, что значит быть любимой. И вы… вы могли изменить это. Но не сделали. Вы выбрали Лондон!

– Боже… прости! – прошептала Светлана Викторовна, сжав пальцы в платке.

– В пять лет что-то сломалось во мне, – Светлана говорила всё медленнее, всё тяжелее. – Мой день рождения. Было много гостей, взрослых, детей. Дарили ткань на платья. Не игрушки, а ткань! Мне не за что было радоваться.

– Почему не игрушки? – осторожно спросила Светлана Викторовна.

– Потому что игрушек у меня не было, – задержав взгляд на ней, ответила Светлана. – Никогда!

– Вдруг появился фотограф, – безжалостно, выплёскивая детские обиды, продолжала Светлана. – Начали собирать детей, чтобы сфотографировать именинницу. А мама сказала, что мне не в чем. Тогда одна женщина сняла со своей дочери красивое платье и надела на меня. Оно было шикарным, но первое и последнее в моём детстве, – она провела по лицу рукой, отгоняя жалось, но легче не становилось. Обита только нарастала. – И тогда, в том платье, я впервые поняла, что я чужая. На той фотографии я выгляжу не на пять, а на десять. С поджатыми губами, сведёнными бровями. Знаете, что было вечером после того, как гости ушли?

– Что?.. – тихо спросила женщина, сжав платок.

– Мне влетело. За то, что не отказалась фотографироваться. Мама сказала, что теперь надо платить фотографу. Фото спрятано. Я не люблю его. Это первая моя фотография, и на ней чужая, злая взрослая девочка. Это была я.

– Может, продолжим за чашкой чая или кофе? – робко предложила Светлана Викторовна. – У меня есть настоящий английский чай, свежий…

– Лучше чай, – коротко ответила Светлана, чувствуя, как сохнет во рту.

– Тогда пойдём на кухню. Там… по-домашнему.

Они прошли на кухню, аккуратную и уютную. Светлана Викторовна торопливо разлила чай в красивые фарфоровые чашки с золотой каёмкой, поставила поднос с печеньем, пирожными, конфетами. Всё дорого, изысканно.

– Угощайся, – тихо сказала она, опускаясь на стул.

Светлана, взяв красивую чашку, лишь сделала глоток. Посмотрела на это вкусное изобилие, но есть не хотелось. Внутри всё сжималось от напряжения, от непрожитой боли.

– Рассказывай дальше, пожалуйста, – осторожно попросила мать.

– Хорошо, – Светлана не смягчалась. – С этого момента я начала замечать неодинаковое отношение ко мне и брату. Когда мы с братом подросли, появились домашние обязанности. Только распределялись они несправедливо. Мне всё. Ему почти ничего. Если он что-то не делал, виновата была я. Мама кричала, что я должна была увидеть и сделать за него. И да, мне доставалось. Ремень, крик, упрёки. А он в это время смеялся. Смеялся надо мной!

– Это… это жестоко… – вытерла глаза Светлана Викторовна. – А отец? Почему он молчал?

– Ему было не до нас. Он пил. Много. Почти всегда.

– Пил?.. – с трудом выговорила женщина. – Странно, когда мы познакомились, он совсем не пил, в рот не брал?!

– Вы говорите, что он не пил, когда вы его знали? – Светлана посмотрела ей прямо в глаза. – Может, и не пил. А потом начал. Сколько я себя помню, он пил каждый день. Возвращался с работы пьяным и продолжал пить до ночи. А потом слёзы. Садился на диван и плакал. И теперь я начинаю понимать, почему?!

Светлана посмотрела на Светлану Викторовну и только сейчас до конца поняла душевное состояние отца. А та зажмурилась, не в силах сдержать слёзы.

– Я разрушила и его жизнь?.. – прошептала она.

– Получается, да, – Светлана не смягчилась.

Она сделала ещё один глоток чая. Молча смотрела на плачущую женщину, и ей не было её жалко! Ей было тяжело и трудно вспоминать, рассказывать, но она не хотела жалеть Светлану Викторовну, хотя уже чувствовала, что рассказывать всё труднее и труднее, и опять, как в детстве, становилось жалко себя до слёз. Но в то же время что-то внутри освобождалось, оттаивало.

– Игрушек у меня не было. Никогда. Только однажды… отец принёс заводного металлического коня с каретой. Она ехала, толкая коня, а он перебирал ногами в воздухе. Я не могла налюбоваться. А на следующий день она исчезла. Просто исчезла. Мама обвинила меня. Сказала, что потеряла. Я плакала, клялась, но её это не интересовало.

– А где он брал такие игрушки? – тихо спросила женщина.

– Он ездил. Каждый год. Один. У него был бесплатный билет на самолёт, он не отказывал себе в удовольствии. Даже когда дома не было сапог или еды. Один раз он привёз мне белые лакированные туфли перед выпускным. Мама хотела их забрать. Он не дал. Это был единственный раз, когда он заступился за меня!

Светлана на секунду замолчала, заметив волнение хозяйки, и холодно продолжала.

– Внешне мы жили неплохо, – отвернувшись, чтоб не начать жалеть её, сказала Светлана. – Холодильник, телевизор, всё у нас появлялось раньше, чем у соседей. Соседи приходили смотреть. А мне было нечего надеть. Я ходила в чужом. Мне не покупали. Отец отдавал четверть зарплаты, остальное копил на отпуск. Чаще всего летал в Севастополь, – она метнула взгляд на мать.

Светлана Викторовна вздрогнула.