Полдень древних. Арьяна Ваэджо

***

Прекрасны лики прародителей. Как искрящийся лед. Тьме и холоду удалось привести плоть в форму столь совершенную, что подобное найдешь разве у богов.

Сам вздрагивал поначалу, увидев отражение. Странные сухие черты, невыносимой резкости и изящества. Благо старость сделала свое дело, сгладив и измяв это пугающее совершенство.

Сын менялся резко и неравномерно. Видно было, как его живая, страстная душа противится льду. Но умудрилась-таки согреть, наполнить красками даже этот снежный лик божества. Он походил на гандхарва. Лукавого небожителя, обожавшего наблюдать за впечатлением, производимым его особой. Все оборачивались вслед. Благо, он не воспринимал себя всерьез. Так соловей не видит собственного величия, исторгая очередную божественную трель.

Застав его ночью у очага, дрожащего, с безумными глазами, скрюченного в ком, можно было понять, что он едва терпит это бремя. И от помощи, как всегда, откажется. Хотелось схватить за косы и трясти, покуда дух не вылетит.

Что же ты наделал, дурень? Кто тебя туда тянул?

***

Когда растишь дитя с семи лет, уже не видишь, где кончается твоя и начинается его жизнь. Слишком много отдано и пройдено. Особенно, если надо создать невозможное. Вложить эту хрупкую, подвижную, чрезмерно чувственную суть в тело воина. Увлекаешься, многое начинаешь спускать. Только б выжил, только бы хватило ему сил…

И не успеваешь отследить, как с холодным любопытством, этот плод твоих усилий лезет к тебе внутрь, бестрепетно расшвыривая и ломая сокровенное, не ведая ни жалости, ни сомнений.

Да, Дух Севера делает жестоким. И к себе, и ко всему живому. Плоть становится абстракцией. Жив только разум, в своих глобальных играх понимающий людей сгустками света, обреченными погаснуть.

Еще он строит стены, этот Дух. Ту самую броню-тюрьму… Когда проведший жизнь в твоих ладонях, закрывается. И пускает как гостя, чтобы развлечься и поиграть. И может не заметить в этой игре, что убил…

Лина. Обстоятельство шестнадцатое

Далеко в таком виде куда уж пойдешь? Присесть бы. Она огляделась.

У входа, то ли людскими трудами, то ли стихийно, разлеглось семейство крупных валунов. На один из них и потянуло.

Приземлилась, этак осторожно, с краю. И с минуту боролась с потоком образов, воспоминаниями о темной, как дурной сон, лестнице… Хотелось реальности, но она лишь слабо сочилась сквозь миражи.

Когда зрение обрело-таки фокус, обнаружилось неожиданно, прямо перед носом, крепкое колено в серой штанине. Сар сидел рядом, на том же камне и покачивал ногой. На лице – кроткое выражение и, должно быть, мерзавец, знал, что хорош, просто исключительно хорош собой, с таким вот.

– Ты что меня ждал?

– Ждал, любопытно за тобой наблюдать, да и свет надо поддерживать.

– А он горит не сам по себе?

– Не сам, временами стоит обновлять.

Улыбался. Поставил ногу на камень и обнял ее. Так делают дети, не решающиеся рассказать что-то важное, примеривающиеся и ждущие, когда будет можно. Посидел с минуту, но поймав опасливый взгляд, посерьезнел и мягко, стремительно отлился в другое положение. Наподобие тронной позы египетских владык. Именно так они и выглядят в граните – собранными, наряженными, сидящими сдвинув голени, с прямой как струна спиной.

– Прости, я не должен был так себя вести, – молчал некоторое время, потом неожиданно, порывисто развернулся, неприятно напомнив, этого своего, отошедшего в лучший мир брата, – можешь делать со мной все, что хочешь. Целовать, обнимать, лезть под одежду. Но придется мириться с тем, что мое тело будет меняться. Не могу успокоить. Впрочем, не бойся, руки распускать не стану.

Посмотрел исподлобья. Потом улыбнулся.

– Ты, наверное, устала и голодна? Пойдем!

***

Вечерело. Голубой сумрак начинал обволакивать лес. По верхушкам шли огненные блики… Это сколько же времени прошло?

В пяти минутах ходьбы располагался тот самый, крытый гонтом, сруб. Нечто вроде гостиницы. Жилье. Не особо просторное. Но неприхотливому человеку можно обустроиться и жить себе, пока шедевр не закончит. Вела к нему лесная тропа, порой теряющаяся в кустах, порой образующая непонятные петли вокруг деревьев и камней.

Как и все их творения, жило рождало смутный страх. Появилась и уже успела въесться, привычка успокаивать себя в ходе очередного культурного шока. Ничего, мол, не дергайся, наверняка есть этому научное объяснение… Впрочем, находилось оно не всегда. Вид у всего, что они делали, был, конечно, дикий, но это еще пол-беды по сравнению с предназначением, собственно, изделия. И предметы, и строения мотивировались логикой какой-то инопланетной. И разница вида и сути поражала порой до полного отвисания челюсти.

Дом был не столь тяжким случаем. Шарахаться от него не хотелось, напротив, тянуло как к теплому, родственному какому-то, мотиву. Ну не могут не восхищать эти мощные белые валуны основания, эти вековые охристые бревна, из которых ловко и ладно выведены стены! Все это росло из леса, травы, облаков, желтой глины тропинок… Даже абсурдный декор совершенно не противоречил общему впечатлению.

Как и в землянке, к бревнам было прикручено много странных предметов. Металлические накладки, в определенном, довольно сложном, ритме, какие-то кронштейны, держащие цветные деревянные шары. Антенны что ли? Крупные гвозди, вбитые прямо в стену, не просто, так себе, скобяные изделия, а волнистые и с шипами!

В отличие от землянки, потрясавшей блестящим никелем декора, здесь все было из меди, крытой каким-то составом – рыже-розовой, либо проржавевшей – зеленой. Из нее были накладки, гвозди и крупная розетка на груди крышного конька, больше напоминающая телевизионную тарелку. Ну, не делается такое ради красоты! Слишком сложно. Мелькало смутное опасение, что это звездолет…

Но нет… Что—то еще… Знакомая до боли ассоциация. Весь этот блеск варварской машинерии не бросался в глаза первым. Стояло за ним нечто из детства, из сказок, из колоритных и качественных советских иллюстраций…

Богатырская застава! Вот! В точности напоминает картинку к былине! Та же основательность, грубость, циклопичность. Сработано для людей сил каких-то немеряных. Таких, что могут кисть, например, вывихнуть, просто слегка ее пожав, и потом вправить без боли, чтобы человека, значит, не обижать.

И все говорило о том, что семь, а может даже семьдесят семь, богатырей здесь временами появляются. Вот, примерно, как этот ангел. Компания, если представить, та еще…

Дом, судя по голове над крышей, был конем, и, можно гарантировать, сзади будет как хвост, так и все остальное. Жеребец это или кобыла смотреть не хотелось, перед глазами плыли цветные пятна, и, время от времени, возникал какой-нибудь лик из пещеры.

***

Когда обвыкаешься с теплым сумраком сруба, вертишь головой, пытаясь что-то разглядеть в темноте, всей мощью наваливаются впечатления иные. Запахи, звуки… Пахнет странно. Аптекой. Чем-то сладким, наподобие ванили или корицы. Пряности эти опять… Да вот же они, висят перед носом, веники. Много. Спускаются гроздьями с низкого потолка…

Тихое блеяние, легкий стук копыт. И, вот, не надо было этого звука! Сразу стало чувствоваться амбре от животных в доме. Козы…

Ее взяли за руку и потянули по лестнице наверх. Свет, наконец! Желтый, вязкий как мед, колышащийся, тревожный. И, черт! Совершенно канонические лучины в поставцах! Зрелище абсурдное после пещерной иллюминации… Все углы ими уставлены. Правда, размышления о том, что это – сектантское послушание или сугубая повернутость на экологии, быстро погасила сама комната.

Это была просторная зала, в которой этих светцов не помешало бы и побольше. Окна шли частым рядом под потолком. Не окна даже, скорей отдушины.

Утопающий во тьме низкий потолок рассматривать не хотелось. Опять начнутся эти вопросы: «Ну, вот, зачем все так сложно? Кому это нужно в темноте?» Потому что местные верны себе были и на этот раз. Из тьмы, на радость домовым, которые могли тут селиться целыми отрядами, выступали крупные, замысловатые детали, все в россыпях блестящих гвоздей, похожих на звезды. Узоры эти поражали свежестью и блеском, их явно кто-то чистил, даже полировал.

Если абстрагироваться от потолка, вся остальная зала вполне укладывалась в образ богатырского логова. Такого волшебного, из древних легенд, пространства, которое сразу создает настроение. Вековые бревна стен, мебель более для мамонтов, чем для людей, сено на полу. При взгляде на саровы сапоги, можно было догадаться, что подобный шедевр (а ремни на икре плелись очень часто и замысловато) при входе снимать не будешь.

В общем, гридница, где можно скакать в пылу фехтования по столам и лавкам, распивать стоялые меды и наслаждаться выступлениями скоморохов…

На деле функции залы были весьма разнообразны – храм, столовая и клуб.

Божница располагалась в глубине помещения, у стены, и представляла собой красивую композицию из деревянных идолов, удивлявших своей суровой простотой, после всего виденного в пещере. Стояли они на резном постаменте из цельного ствола.

Середину зала занимал стол, крепкий, грубый, с поразительно красивой стертой поверхностью. Такое бывает, когда по крестьянскому обычаю дерево скребут, чтобы обновить и очистить от грязи. Поверхность становится несколько волнистой. Вокруг, по периметру, располагались лавки, крытые шкурами и толстыми, грубыми коврами, похожими на деревенские дорожки.

Мебель, стоявшая вдоль стен, на первый взгляд напоминала неширокие, длинные столы на циклопических козлах, но выполняла, видимо, роль диванов. Понималось это по лохматым шкурам, подушкам и коврам в изобилии укрывавшим поверхности. На них были разложены крупные, сложные музыкальные инструменты. Иные походили на небольшие арфы, другие на гусли, но большинство напоминало наворочанные какими-то непонятными устройствами лютни с изрядным (у иных по двенадцать) количеством струн. Она знала, что это за штуки. Вины, очень древние сложные инструменты, сохранившиеся до наших дней только в Индии. Особо значимые, может, исключительных качеств или возраста, покоились в резных коробах.

Но расслабляться, попав в более или менее узнаваемую обстановку, однако не следовало. Некоторые детали в убранстве быстро приводили к мысли, что жилище не канонически былинное. Ощущалось тут веяние эльфийских крыл…

На лавке, прямо у входа, располагалась такая, например, инсталляция. Вина, с двумя гигантскими кожаными резонаторами, смутно напоминавшими крылья птеродактиля, в венке из цветов и лент. Цветы полевые, желтые, каковых немало растет на уральских болотах, искусно сплетены в широкий тор и разложены вокруг инструмента. Внешним слоем лежат ленты, узкие полосы из мешковины, окрашенные, надо сказать, без упора на качество, каким-то красным пигментом. Вот так. Что сие значит? В цветах и овациях нуждается не только музыкант, но и инструмент? Или это натюрморт кто-то пишет? Она надеялась завести обо всем разговор после трапезы.

А есть уже хотелось. И как-то очень развезло от усталости.

В комнате волнами бродило тепло. Ближе к ночи – абсолютное благо. Жар шел от глиняных труб, закрепленных под лавками. Держалась система на причудливо кованых ножках, заботливо изолированных от деревянного пола. Конструкция в целом напоминала традиционную китайскую. Снизу топилась печь, и воздух от нее поднимался по периметру комнат, в трубах. Лавки держались, таким образом, в тепле.

Стол к ее приходу оказался накрыт. Едва вошли – Сар поклонился божнице. Указал жестом сесть и застыл в позе «намасте». Так традиционно начиналась трапеза.

Любопытно было наблюдать этого человека в привычной обстановке. Он совершал повседневный ритуал, к которому приучили с детства, не тратя много сил, не на показ. Эти мимолетные, проходящие мимо сознания движения, как раз и составляют мелодию жизни, ее вкус и смысл, и очень ярко являют отличие миров.

А в их мире есть начинали по старшинству, сперва боги, потом люди. В суровом климате благ немного, добыть их трудно, каждая крошка на счету. Посему желудку не помешает дисциплина. Чтоб не сразу, и не вдруг, и не когда фантазия придет. Десять раз подумаешь, прежде чем весь круг начать, ничего не забыть и не перепутать. Здравый, конечно, подход.

Спев длинную мантру, прочувствованно и как-то по концертному красиво, Сар кинул в жаровню кусочки от всего, что на столе. Туда же осторожно, чтобы не затушить угли, вылил пару капель питья. Из глиняного сосуда на высоких ножках повалил пар, запахло пряными травами.

Боги откушали – и людям пора. Жестом показали – «приступим, братие». Гостям ритуал не навязывался. Видимо, были у арьев контакты с теми, кто богов участниками трапезы не считал.

– Сам накрыл?

– Нет, за распорядком трапез следят другие.

– А кто?

– Эту еду принес Борута.

– И что это за персонаж?

– Шудра.

– Слуга?

– Что есть слуга? Он – шудра. Идущий рядом. Подопечный и помощник.

– Твой?

– Всех, кто здесь бывает. Но ты не ответила кто такой слуга. Тот, кто избрал гейс служить? Кому?

И, вот, как ответить на вопрос человеку, которые не знает, что такое Индия и тамошние касты? В его понимании это – Бхарата, и люди там делятся на варны, которые кастам, кстати, не идентичны.

– Слуга – это из нашего времени терминология. Такие, не самые далекие и сильные люди, способные только на простую работу.

Дико слушать, когда пытаешься объяснить привычное инопланетянину. Ведь там все просто должно быть, чтоб пятилетний понял. Сар с удивлением внимал, вытянувшись столбиком, как сурикат.

– Но, вот, понимаешь, это они не сами такую жизнь избрали. Многим просто не повезло. Раньше они считались низшим сословием. На месте, этой твоей, Бхараты, теперь другая страна, там их просто презирают, – Сар округлил глаза, пришлось обстановку разряжать и напряженно скалиться «извини, мол, такие странные обстоятельства», – а у нас это просто профессия.

Сар с минуту молчал, потом спросил осторожно:

– А за что их следует презирать?

– Так это у них! Сейчас эта страна Индией называется.

Сар скосил глаза на все еще полные тарелки. Всерьез до еды пока не дошло.

– Да, Глам был прав.

Помолчав немного, усмехнувшись и опершись локтем о стол, добавил:

– Но, вот, если меня и Боруту рядом поставить – у богов уж скорей я не получился. Со мной-то, в отличие от него, Вишну не говорит.

– Ну, ты как-то к себе суров, – разговор неожиданно вырулил к местному мироустройству, – а скажи, они у вас почитаются, эти шудры? Такие авторитеты?

Сар пожал плечами.

– Да не надо им этого. Они приходят за другим. Держать круг жизни.

– Как это?

– Согревать, оберегать, заботиться. Таким образом направлять.

– А что они делают, конкретно?

– Ну, так – дом на них. И все, что в доме.

– Домашней работой, то есть, занимаются. И все?

– Да не только. Они дом держат. А тут сила нужна.

– Держат, это как?

– Чтоб стоял от века и в упадок не приходил. Чтоб любой пришедший получал, что желает, – Сар придвинулся ближе, грозно навис над столешницей и прищурил глаза, – по-твоему кто-то без этого обойтись может?

Как всякий задетый за живое спорщик, он выдерживал паузу. Злить его не хотелось. Сам собой сложился примиряющий жест – ладони вперед и чуть колышутся.

– Согласна, не может! Просто, даже любопытно посмотреть на этого Боруту.

– Не стоит, – Сар откинулся назад и выпрямился, – захочет – сам покажется. Они, если предстают – хотят что-то важное сказать, а так особого интереса к себе подобным не имеют.

Еде следовало уделить внимание. Не расшуметься бы опять на голодный желудок. На столе царствовала все та же святая простота: лепешки, козий сыр и вяленое мясо. Из того, что завлекает к трапезе, был только пряный соус и тарелка свежей зелени.

– Попробуй от всего, не пожалеешь, Сар обвел рукой стол, – не спроста он так захотел нас накормить.

Тем, что поставлено на стол, объесться было нельзя. Рассчитывалось все на неспешное смакование, долгий вдумчивый процесс и сильную волю. Какие тут эмоции и неположенные мысли – обычай. От участи все быстро проглотить и хищно приглядываться к кускам соседа, спасло только то, что желудок она растягивать не любила и ела, по природе своей, мало. Но, вот, такой персонаж, как Сар, в ее время уплетал бы за троих.

Однако челюстями он двигал с неохотой. Успелось уже до деталей изучить обстановку, и придумать не одну причину встать из-за стола и побродить по залу.

Когда дошло до крынки с питьем – обрадовалась. Наконец! Появилась возможность разговор продолжить. И смотрели, этак, приглашающе, с благожелательным интересом… В напиток было подмешано что-то хмельное, явственно ощущалось. Через время в голове зашумело. Ну и, понятно, потянуло задавать нескромные вопросы.

Сар вел себя в точности, как кустодиевский купец. Поставил горячую чашку на кончики пальцев и дул на нее. Правда, в его случае это смотрелось ритуалом. Красивый человек с идеально прямой осанкой, медитирует, дуя на воду. Даже не хотелось отвлекать, но было очень любопытно.

– Сар, скажи, а вот, безумный бег прошлым вечером, он от кого был? От этого белого привидения?

Сар бросил свое занятие и покосился.

– Да, его так и называют – Белый призрак. Это Торд, мой побратим.

– Он хотя бы живой или мертвый? Жуткий до невозможности.

– Поверь, он вполне жив, а пугать, это он умеет.

– Он и тебя напугал? Ты был просто сам не свой.

Сар отхлебнул из чашки.

– Нет меня он не пугал, а вызвал на смертельный поединок.

Вот тебе раз… То есть можно было ожидать чего-то подобного. Повисла тишина. И тот в ней, кто ее боялся, брякнул неожиданно:

– Это он телепатически что ли?

– Нет, он показал это знаком.

Сар поставил чашку на стол. У него дрожали руки, глаза часто ворочались под светлыми ресницами. Так бывает с людьми, кипящими негодованием. Наконец, он оскалился и ударил кулаком по столу. Посуда со звоном подпрыгнула.

– Ну, нельзя, ты понимаешь, нельзя, затевать подобное в святом месте! – с минуту он молчал, так и не разжав кулак. Смотреть на него было страшно. Потом обмяк, провел рукой по лицу и добавил вскользь, – да и не было желания у меня с ним махаться. Добрейший и умнейший из людей, которых знаю, а ведет себя как придурок! Кажется, я его ранил.

Он натужно вздохнул и наморщил лоб.

Осадок известие оставило неприятный. Опять давалось понять, что на ней сосредоточены какие-то краеугольные для этого общества интересы. Просто, вот, до смертельной драки доходит. А ее, надо сказать, никогда не вдохновляла роль сказочной принцессы. Всегда чудилась за этим участь дорогой игрушки, которую все эти рыцари и драконы никак не могут поделить.

– Я принесла в твою жизнь большую смуту, должно быть, сожалею, и, знаешь, пойму, если раздумаешь меня спасать.

Он помотал головой и уставился на нее. Так меряют взглядом тех, кто крайне раздражает. Прищурив глаза и собрав вокруг рта брезгливые складки.

– Что значит, раздумаешь? Ты меня за кого, вообще, принимаешь?

Она молчала. Разговор был слишком важный, чтобы на такой вопрос отвечать.

Окатив презрением, Сар вдруг обмяк и ссутулился. На лице появилось мученическое выражение. Взгляд стал тусклым и больным. Он огладил бороду.

– Я не о чем не жалею, слышишь! И если бы пришлось снова выбирать, поступил бы так же! Люблю тебя и никому не отдам, – он понурился, – и взбрыки эти свои оставь. Скучно слушать.

Вслед за любым признанием, как бы дико оно не звучало, всегда мыслится подъем, надежда и гордость… Но внутри не обнаруживалось ничего, кроме мутной тоски, которая всегда нападает в непонятных, до невозможности странных обстоятельствах, из которых все никак не выберешься, как во сне. «Абсурдистан!» – как сказал бы незабвенный Карандугов, их училищный «живописец».

Ступор. Полчища скачущих в разные стороны мыслей… Это ей, вот тут, в любви признались… Да… Но шли бы, вообще-то, далеко… Самым желанным действием представлялось съежиться в ком и застыть. Случается порой так, что попросту не знаешь, как быть дальше.

Тепло и большая нависающая тень у левого бока заставили дернуться и рывком обернуться. Сар стоял рядом. Не успела заметить, как он подошел. Сел неподалеку, подогнув под себя ногу, принялся осторожно оглаживать по плечу.

– Ты все задаешь себе вопрос: «Есть ему место рядом со мной?» И всегда отвечаешь: «Нет! Смешно!» Почему? Что смешного?

Она заставила себя улыбнуться. Получилось криво. «Ты бы на себя в зеркало посмотрел, братан…» Потом пожала плечами.

– Ты не даешь мне времени. Тоже хочу кое-что понять.

– Что?

– Какой человек живет в этой коробочке от дамской мечты.

Сар усмехнулся:

– Ядовитый же у тебя язык.

– Прости. Задеть не хочу, да и вижу не сладко тебе в такой богоподобной штуке. Но, вот, ты умный человек, с хорошим вкусом, не можешь же не видеть, что даже в сказке такой герой как ты – как-то уже перебор… Там один ход событий возможен – звезда и армия поклонников.

Сар опять усмехнулся, мотнул головой и уставился в пол. Молчал и искушал этим своим понурым молчанием говорить дальше:

– Мне нужно время… Чтоб привыкнуть. Этот блеск, – она мотнула рукой перед лицом, – он перестанет тогда застить. Не надо будет отстраняться, ржать и говорить себе: «Абсурд!»

Сар долго еще раздумывал, глядя в пол, потом проронил тихо:

– Рад бы тебе его дать, да не могу.

Тяжело оперся о лавку рукой и добавил:

– Для самого роскошь. Слишком многое надо понять за мгновенье.

– Что понять?

– Кто я и куда иду.

– И это адски необходимо? Мир рухнет?

– Рухнет. Весь мир, который я люблю.

Сар печально улыбнулся. И, в общем, было бессмысленно далее падать в подробности. Правда, не стоило. Едва начнешь и потонешь. Это как со своими из снов. Да, они примутся рассказывать, и даже доброжелательно-терпеливо. Но это такой развесистый бред…

Почему надо зарезать три десятка быков на похоронах родственника… Сар улыбался, тепло смотрел, в углах глаз легла легкая сеть морщин. Сейчас он выглядел не старым – зрелым. Взрослым человеком.

– Понимаешь, частью своей природы я – жрец, ощущаю ткань мира, как немногие. И слышу, как расцветшую в любви душу обдает адское пламя. Ест, обращает в уголь, ведет в сторону зверства… Будто вся сладость – приманка… Мне надо понять, как отделить чувство от морока, понять не морок ли это один.

Сар склонил голову на бок. Размышлял. Светлая печаль, разлившаяся по лицу, делала его пронзительно прекрасным. Улыбка, запутавшаяся в пушистых усах, взгляд в сторону. Один из крылатых гостей с иконы Рублева…

– Ко мне приходила любовь. Знаю, какова она. Как рождается живет и умирает… И она, именно она, звучит сейчас во мне, помимо морока, над ним, и меняет все, опровергает заданное.

– Заданное кем? Этим твоим хозяином?

Сар кивнул.

– Ты даже не представляешь сколь велико могущество этой янтры. Она способна сломать и ломает. Моего отца, братьев. Только об меня споткнулась.

– Тебя вынуждают сделать нечто помимо воли?

– Да. Это звучит как голос отца, и бороться на пределе сил.

– Но что он заставляет сделать?

– Привести тебя к месту жертвы, – Сар уставился в одну точку, – но если приведу, человеком быть перестану…

Долго молчал, понурив голову, тяжело опершись ладонью о лавку.

– Впервые со мной такое. Не ведаю, что творится, куда себя деть… Да и ты…

– Что я?

– Не обманывай себя. «Не хочу» – это именно «не хочу», а не «бери что тебе надо, только отстань».

– Прямо так строго?

– Строго. Знание и дитя, обретенные в насилии, даже если это насилье над собой, добра в мир не несут.

– А как же эта, мать-природа, которой глубоко по фигу, изнасилование это, животная страсть или глубокое чувство?

– И ты считаешь, что стоит уподобляться зверям?

– У многих оно само получается.

– Я говорю о тебе и себе.

– Ну да, мы – нечто особенное…

– Особенное! Мне показали некогда, как важно делать человеческий выбор, и я следую этому всю жизнь. Хоть и трудно, не скрою. А вот ты…

– Опять я. Да, я – слабое звено. Из миров совсем не благостных. И человеческий выбор меня делать не учили. Мало того, вряд ли знали, что это такое.

Жрец он, видите ли, частью своей природы… В корень смотрит… А поглядишь – этакая прекрасная дубина. Хотя на какой у нас там олимпийской дисциплине Платон специализировался? На борьбе, кажется.

Сар пожал плечами.

– Ну что ж, живи привычным порядком, – покосился недобро, – только с огнем играешь.

– В смысле?

– Закрутись у нас все – не остановишь. Не ведаешь ты, что такое любовь воина.

– И что же?

– Ярая страсть, способная и напугать, и убить.

Все они так говорят. Видно атлетическое тело и оружие сильно меняют мозги. Кажешься себе богом…

Сар продолжил:

– К нам приходят за этим, и приходят готовыми… – усмехнулся, – благо у воина есть право отказать.