Полдень древних. Арьяна Ваэджо

Она тоже рождала образы. Занятия Хади были ей понятны. Ни разу не открыла своего короба. Но лежали там пигменты и кисти. Она приросла к ним тысячами светлых нитей, как Хади к своим резцам.

Очень глубоко, потаенной, живет в ней сила… Сила памяти… Боги лишь знают, зло она или благо. Целительная мощь пещеры, тысяча приветствий от подобных ей, помогут, откроют истину, унесут страхи… Может быть… И я привел ее не туда, куда должен…

И многого не сделал из того, что ждали от меня… Просто… Перед битвой я предпочел многотысячному войску одного странного парня, в теле которого пришел на землю сам Бог…

Как великий воин из Бхараты… Он победил… И я прав!

Лина. Обстоятельство пятнадцатое

Тропинка петляла и вывела, в итоге, не к дому. Нежданно открылась поляна. Круглая проплешина в лесу, в кольце вековых елей. Вид у дерев – самый что ни на есть, былинный. Тут и размеры, и свисающие мхи, и угрюмая темная хвоя.

То, что этот почетный караул охранял, вид имело сомнительный. Этакая лохматая бородавка посреди поляны. Точно в центре. От елей примерно в полете стрелы.

Ум воспринял эту метаморфозу саркастически. Даже хохотнуть захотелось. Приехали, то есть…

Выпуклость размеры имела, впрочем, не миниатюрные. Со среднюю дачную беседку. Напоминала нору хобита. Дверь там, в траве, имелась. Не простая… Темная, резная, вощеная.

И вот не объяснишь, вид у этого странного жила был угрюмый. Казенный какой-то. Всплыло и воцарилось в голове слово «Блиндаж».

Прям музей военного времени. Этакий ад под стеклом. Можно рассматривать, слушать краем уха цифры и факты. Но ежели представишь, как там людям на самом деле было – плохо сделается.

Есть какое-то электрическое напряжение в этой временной архитектуре. Укреплениях разных, землянках, блиндажах. Они впитывают страх и тоску тех, кто их строил. Здесь была та же история, к тому же в разы усиленная темным жутковатым ельником. Кто его знает – вход в подземное царство!

Лес стоял поверх очень старых, полуразрушенных гор. Под корнями было множество пустот. Время, вода, смена температур делали свое дело. Ходить по такой местности стоило с оглядкой – запросто провалишься. Порой эти пещеры уходили вглубь на десятки метров. Может «блиндаж» – вход в такую?

Сарова спина с котомкой и этюдником застила часть вида. Место было странное. Хотелось за спину кому-нибудь. Местному и сильному. А лучше, чтоб за ручку взял…

Непонятно зачем они шли к этой адской двери, но Сар шагал уверенно и легко. Взгляд непроизвольно залипал на его котомке. Все-таки вещь… Даже в такой ситуации отвлекает. Нечто из байкерского обихода. Тут тебе и кожа, и клепки, и крупная строчка. Суровая красота! Клепки набиты беспорядочно, будто пьяный делал. Но, мгновенье – и ловилась какая-то закономерность. Была все-таки. Но столь необычная, что сразу не схватишь. Узор-не узор… Похоже не созвездия.

Дверь росла из-за саровой спины и оказалась немаленькой такой штукой. Почти круглой. Но был это, все-таки, свод. Портал… Сам вход, кстати, слегка приоткрытый, предполагал поклон. Такому как Сар, не пригнувшись не войти.

Зато остальное…

Само впечатление от двери – как сказка… Резьба богатейшая – звери, коловраты, цветы, запутанные, слитые в сложный орнамент. С расстояния – угрюмая клякса, вблизи – таинственный мрачный шедевр. Заботливо крытый морилкой, промасленный до блеска… Глаз тонет в этой сложности и темной глубине. Смотрится все новым. О погоде напоминают, разве что, сероватые потеки внизу. Перед входом – каменный круг, вроде порог. Трава местами пробивается…

Тут даже бояться забудешь.

Сар спустил вещи на землю, и скрестив руки на груди, некоторое время наблюдал ее зрительский шок, порывы все рассмотреть, потрогать, даже засунуть нос в приоткрытую дверь.

Наконец, дождался вопроса.

– И куда ты меня привел?

Выдержав театрально долгую паузу, ответствовал:

– Это место, где твой мир может понять мой.

Спору нет, во фразу человек вложился. Сказано изящно, с выражением… Но в суть момента не попало. Совсем.

– Чего?

– Ничего! Заходи!

Она попятилась.

– Ну, нет!

– Почему?

– Я не знаю что там.

– Ничего страшного. И увидеть ты это должна, ежели короб, вон, таскаешь.

Сар кивнул на этюдник. Но ноги, они свою работу делали. Знали видно что-то. Шаг, еще шаг, и еще один, маленький, прочь от двери.

Сар душераздирающе вздохнул. Не спеша подошел, вскинул на плечо и направился в двери. Вот урод же!

– Отпусти! На землю, говорю, поставь!

Бесполезно. Удары и пинки он, возможно, воспринимал как массаж. Куда с таким махаться?

Потом стало темно. Небольшое круглое помещение. Всполохи света. В стенных нишах – слабые подслеповатые огоньки. Свечи? Масляные лампы? Не видно. Ракурс, черт, необычный… Но все стены в резьбе. Комната – замкнутый круговой рельеф, панорама. Только маленькая, где вместо батальных холстов – скульптура. В глубоких впадинах, выступах, в стремительных линейных ритмах играют тревожные блики. Огоньки волнуются, давая резьбе жизнь. Рассмотреть бы!

Наверное, даже на электрическом стуле буду стены разглядывать…

Она слабо стукнула по саровой спине. От отчаяния. Тот спускался. Осторожно ступал по винтовой лестнице. Неровные каменные ступени. Откуда-то сверху льется голубоватый свет. Совсем слепой. То ли видишь, то ли нет. Как в кошмарном сне…

Но, наконец, ощутилось пространство. Большое. Зал, наверное. Воздух, легкие сквозняки. Гулкая тишина. В мертвом свете лестницы видна последняя ступень – широкая площадка.

– Приехали.

Сар хлопнул ее по заду и поставил на пол. Мгновение тишины и зазвучал рык, звериный, в точности собачий. Из него родилась, обрела объем и сложность длинная ритмичная фраза, утонувшая в эхе.

И вспыхнул свет! Белый, сильный, слепящий. Невозможно терпеть, не прижмурившись. Прикрыть глаза руками! Но там, в темноте рук, просочилось и парализовало до боли знакомое ощущение. Звук! Отчетливый звук неоновых ламп. Нудный и механически бездушный. Даже на мгновенье представился эпизод, отнимаются руки от лица и – бац! – заводское помещение! Квест! Игра!

Она осторожно раздвинула пальцы. Длинный широкий зал, уходящий в перспективу, со множеством колонн, походящих на сталактиты. И цвет! Безумный, сказочный, разнообразный, от которого странно и больно глазам. Всюду царит!

Завод был бы щадящим вариантом… Да гудит. Но к черту гуденье!

На стенах, даже на потолке – множество изображений. Столь живых и натуралистичных, что захватывает дух. Глаза! Они смотрели отовсюду! Портреты людей. Прекрасные лица и тела. В большинстве – обнаженная натура. Много красивых женщин, в своем таинственном иллюзорном бытии. Стоящих, лежащих, собирающих перед зеркалом волосы, глядящих искоса из-за плеча, смеющихся и просто, во всей красоте, предстоящих…

Она вертела головой, пятилась и, наконец, уперлась спиной в одну из колонн. Еле могла стоять. Навалилась, взяла в плен, перевернула такая невероятная сила чувства, что хотелось закричать и закрыть лицо руками. Она помотала головой и взглянула на Сара.

Тот, скрестив руки на груди, смотрел куда-то в потолок. Там, наверху, на параллельной плоскости жила своей таинственной жизнью женщина. Темноглазая и темноволосая, со светлой фарфоровой кожей, едва прикрытая тонкой тканью. Она повернулась так, словно кто-то ее окликнул. Куда спешила, почти нагая, накидывая на плечо полупрозрачный покров? Сильная, длинноногая, с телом античной богини, с милым большеглазым лицом. Вот сейчас откроет рот и скажет: «Ну что опять?»

– Анахита. Один из братьев был одержим… Никого не напоминает?

– А должна?

Сар растянул один из углов рта. Как принято изображать улыбку в разговорах с безнадежно тупыми людьми. Взгляд был колкий, даже злой.

– Что в зеркале видишь – вспомни!

Он улыбнулся шире, прищурил глаза и некоторое время рассматривал ее, склонив голову набок

– Увидел бы тебя – рехнулся. Образы порой притягивают то, что нарисовано.

При внимательном рассмотрении, сходство проявилось. Да они похожи. Сложение, цвет волос и кожи. Но образ был дивный, изображенная – божественная красавица. Льстила, конечно, подобная параллель. Но и пугала. Это до какой же степени розовые очки на нем?

Фигура на фреске, была, надо сказать, значительная. Анахита – арийская богиня женственности. И любви, и плодородия, и мудрости… Комплимент несколько пошловат. Наподобие сравнения с Венерой…

– И что, можно нарочно так сделать, чтобы притянуло?

– Можно. У него получилось.

– Ну не очень, знаешь. Звал львицу, пришла кошка…

Сар усмехнулся и быстро пошел прочь, к лесу пестрящих красками столбов.

Разговор этот быстро забылся. Поймет любой художник – пещера была зрелищем запредельным, в сравнении с которым забывалось и рассматривалось как пустяки абсолютно все. Это даже не профессиональный интерес был. Это как в сказку попасть. Краски, формы, до того порой объемные, что, казалось, вываливаются из стены. Лица, тела, улыбки, исполненные прелести и величия. Вперемешку с каким-то, что ли, орнаментом или цветным фоном. Только потом дошло, что это тоже, наверное, образы, только абстрактные. В этих разводах краски что-то явственно цепляло, заставляло остановиться и начать рассматривать. Это точно был не декор и не орнамент.

И все пещерные артефакты тонули в свете. Ярком, белом. Целом океане света. Непонятно откуда взявшемся океане… Ни ламп, ни факелов, ни других заметных приспособлений. Да, гудит, и гудит очень похоже на неоновые лампы. Но, вот, что гудит? Гладкие стены в росписи, гладкие потолки, колонны эти, замысловатой формы, без намека на какие-нибудь световые приборы… Откуда? Почему? Где искать?

Вопрос толкнул бы на упорные, маниакальные поиски любого технаря. Ведь интересно же. До чесотки… Но художник отметил и забыл, пошел дальше разглядывать.

Ко всему прочему, имелась здесь не только живопись, но и скульптура. И порой не понятно – это колонна-сталактит или абстрактный образ. Статуи они имели обыкновение раскрашивать. И абстракции, и сугубый реализм. До того, что некоторые реалистичные шедевры напоминали манекены. Тут тебе и все подробности не особо ровной кожи, и влага в глазах, и одежда из настоящей ткани. И, кстати, получше, чем саровы рубахи из мешка. На иных блестящий, высокого качества, шелк. Напрашивалась мысль – может это мурти? И она, вообще, в храме. Ну, храмы у них такие… Но нет, канонических признаков того, что мурти служат, как это принято у индуистов, нет. Просто подобия людей, часто в полный рост. Стоят и вызывают неприятное чувство. Слишком уж живые… Сейчас заговорят…

Но, кроме шуток и сравнений с манекенами – это была именно скульптура. Высочайшего художественного уровня. Сильные, чрезвычайно эмоциональные образы, во всем богатстве поз и выражений, гениально схваченных, мастерски переданных, усиленных, даже утрированных до пронзительной философской глубины…

Мужчины, женщины, дети… Прекрасные как боги. Милые. Трогательные. В порыве чувства… Портрет народа. Древнего и великого народа. О котором историческая наука не имеет понятия…

В массе они были похожи на европейцев. Северный славянский или скандинавский тип. Светлые лица, голубые глаза, соломенные косы. Очень редко встречались типажи других рас.

Надо заметить, в основном натура была обнаженная. Возможно, они придерживались доктрины античных греков о героической наготе героя. Он и Вселенная. И ни к чему условности в виде одежды и регалий. В таких крупных категориях, как жизнь, смерть, любовь, не существенны имущество и статус. Только великий дух, создавший прекрасное тело, может что-нибудь значить…

Греки придумали это не сами? Может быть…

Кстати, если уж о храмах и идолах. Часто богов изображали условно, в виде примитивной фигуры, а то и символа. И вовсе не потому, что не умели копировать натуру. Это был портрет эмоции, портрет стихии, портрет силы. С человеческим обликом подобные понятия совпадают не всегда.

Потрясением было, когда среди множества причудливых, горящих ярыми красками столбов, нашелся знакомый образ. Джаганнатх! Выражение восторга и ностальгии передано было в этих странных абстрактных чертах так явственно, что невольно хотелось его повторить. Кто был автором этого шедевра? Как он оказался здесь, на Урале? Кто-то из той самой погибшей Бхараты? А почему нет? Сколько можно понять, это поколение дедов Сара. Сюда, на север, возвращались выжившие… Те, кто был лично знаком с Кришной…

С ума сойти… Зал был поистине восьмым чудом света и местом откровений. Это то самое хранилище закодированной информации? Закодированной в образах… Или они не ставили себе такую цель? Просто приходили изливать душу, вспоминать, лечиться?

Она всегда задавала себе вопрос – зачем древние рисовали в пещерах? Забирались в замкнутое пространство и при свете масляной лампы, штрих за штрихом, переносили на стены переживания дня. Не скрывая ничего, во всю мощь и силу. Такая арт-терапия? Магический акт? Да, в том числе. Создание места силы, где можно взглянуть на себя со стороны, как на экране. И отделиться от страхов и мучительных чувств… Да, арт-терапия… В корне – она, какими бы ритуалами там, в дальнейшем, все не обросло.

Зал можно понимать очень высоким градусом подобной практики. Высочайшим. Когда о себе говорит, нет, не гениальный человек – гениальный народ…

И дело тут не в том, что люди ходят мимо шедевров, понимая их обыденностью, как это было на Крите. Дело в другом… И в этом-то уж она разбиралась. Воля-не воля будешь. Только так можно оценить артефакт. «Нюх» искусствоведа…

В каждом образе есть тонкая природа. Почти отсутствующая или мощная, способная изменить, что там настроение – судьбу. По сути, картина – тоже янтра. Комбинация линий, пятен и форм, воздействующая на психику. Причем действие это очень разного плана. Есть картины-разрушители, есть друзья и учителя, способные вдохновить, повести за собой. Но имеются среди них редкие, наподобие ведьмы среди простоватых товарок. Образы с программой. Своего рода машины, сделанные для того, чтобы провести в мир идею. Великую ли, мелкую – неважно. Но это всегда ток силы от картины. Очень ощутимый. Почему разбиралась во всех тонкостях – да сама такие писала. Сперва невольно, потом, поняв, вполне целенаправленно…

Здесь они были всюду. Множество чужих воль, чужих материализованных в красках и линиях желаний, страхов…

Сильные вещи, не то слово. Любая могла стать культовой в ее незамысловатые времена, прогнуть под себя весь уклад жизни. Знаковые артефакты – они именно таковы – программы…

И вот, представьте, здесь… В окрестностях Перми… В какой-то лесной пещере… И, можно поручиться, местные ходят мимо, как этот Сар, лениво рассуждая о подробностях создания…

Для них это обыденность. Но, на минутку, чтобы создать вещь с программой – надо иметь силу. Огромную, когда твою кисть ведет Вселенная, и, все-таки, немалую, чтобы быть живописцем-ведьмаком. Здесь этой силой обладали все. В большей или меньшей степени. Приходили, вот, и писали. Такое, что крышу сносит. С иными образами даже стоять рядом тяжело.

На полном серьезе написано, чтоб изменить судьбу, усилить качество, отвести роковое событие, избавиться от страха… Видно…

И к их услугам был весь арсенал выразительных средств…

Все, что придумано искусством за все века развития, оказывается, вспомнено!

Можно было встретить рядом, буквально на одной стене, взгляд и улыбку, изображенные одной линией на тщательно оштукатуренной белой поверхности, и почти фотографически точное изображение, со всей иллюзией трехмерного пространства.

Одно такое очень запомнилось. Целая композиция. Герой – красивый, молодой мужчина. Улыбается, бредет по пшеничному полю. Нагой, по плечам раскиданы длинные, светлые волосы. Сар, если его поставить рядом, перевитый жилами, высушенный как вобла, с этим совершенством видом и отрядом не совпадал. Разные ветви эволюции… Прекрасное тело. Высок, совершенен в пропорциях. Напоминает бронзовые антики классического периода. Столь великолепные, что невозможно оторвать взгляд. И кто он? Земледелец? Жрец? В любом случае, фигура какая-то значимая, прямо архетипическая. За спиной, как крылья – облака. Прекрасные… Без них образ непредставим. Наверное, божество плодородия, но без вульгарных подробностей. Просто тот, к кому влечет. Добрый, мудрый, ласковый… Идеальный отец. Царь-бык из какого-нибудь матриархального космоса. И писала это женщина. Точно… Мужчины видят в образах себе подобных совсем другое…

Кто она? Воительница, влюбившаяся в земледельца? Или мечтающая о каком-нибудь архате? Кто знает… Может Сар?

Нашелся он не сразу. Неподвижно стоял в глубине большой ниши. Серые стены почти сливались с одеждой. Но отчетливо, светлым пятном, выделялся профиль. Смотрел на одну из местных картин, неотрывно, почти не скользя глазами.

– Сар! Время есть?

Он отмахнулся.

– Погоди…

Голос его дрожал. С ума сойти, этот суровый воин плакал. По щекам катились слезы, он не вытирал их.

Проследив его взгляд, можно было заметить внутри ниши образ. Пронзительный… Оставляющий ощущение драгоценной хрупкости момента… Парень, лет двадцати пяти, не особенно красивый, но здоровый и крепкий, по виду воин, изображен так, будто сидел на каменном резном балконе, свесив ноги наружу. Поза живая и непосредственная, легкая улыбка бродит у краев рта, а взгляд пристальный, как это бывает во время разговора.

– Кто это?

– Мой брат, погиб недавно, глупо погиб!

Сар сжал кулаки, лицо его вспыхнуло, но почти сразу потухло, стало землистым.

– Да что вспоминать…

Он смотрел в пол, угол рта дрожал.

– О, боги! – вдруг он обхватил голову руками, свалился на пол и зарыдал.

Какое-то это было у них кладбище воспоминаний. Он восклицал что-то на своем языке, мотал головой. Может сказалось напряжение последних дней, может он вообще так реагировал на сильные эмоции, не считая нужным что-либо скрывать и притворяться. Странно было видеть таким этого самоуверенного, храброго мужчину.

Она осторожно присела рядом. Попыталась дотронуться, но в последний момент руку отдернула.

Теперь, по прошествии времени, воспринимался он гораздо теплей. Проявился, что ли, как человек. И там, несмотря на инопланетную оболочку, было все вполне понятное, даже порой милое и трогательное. Этот громобой и скандалист, по сути – очень мудрое существо. Вот, скажите, как заставить прислушаться недоверчивого, напуганного обормота? Бить фактом. Чтобы сам, собрал объяснение из вещей, обстоятельств, взаимодействий. И, пожалуйста. Сперва предъявил себя как организм. Ну, такой у них способ видовой идентификации, наверное. Нате, вот, убедитесь, чешуи под рубахой нет… Дал порыться в котомке – стал виден как человек, привел в эту пещеру и предстал представителем своего народа…

Кто из нас способен на такую последовательность? Чаше в ход идет давление и кудрявые слова…

Но к уважению примешивалось и другое. Наверное, из-за странной мимики и манеры себя вести, человек этот рождал теплый отклик в душе, как дети, отважные и наивные, не стесняющиеся своей слабости, не приученные еще играть в рабов и господ.

Сидит, вон, горюет. Видно, любил своего брата. Надо похожую позу принять. Помогает, говорят. Вроде кто-то то же самое чувствует…

Сар сидел на полу, оперев локти о колени, вытянув руки с обмякшими кистями. Голову склонил. Лица в тени было не видно. По спине змеей вилась длинная коса. Одна из четырех. Толстая. Волосы, блестят как металл. Никогда такой густой, великолепной гривы у мужчины не видела… Целое богатство.

Сказочный какой-то персонаж. Даже не верится, что рядом сидишь.

Но долго он, вот так, горюет… Слишком долго. Как-то тревожно уже… Страшные вещи порой горе с человеком делает. Сидит так скорчившись, все мимо ходят, а его удар хватил… Нет, надо тормошить и спрашивать. Будет дергаться – ну и ладно. Не человек что ли?

Она подсела поближе. Провела рукой по спине. Реакции ноль. Потом легонько дернула за косу.

Сар ожил. Покосился. На лице удивленье. Потом нежная улыбка. И вдруг лоб и щеки побелели, как бумага. Лицо перекосило в зверский оскал. Это когда выбесили уже по самый край. Там не только кровь от щек отливает – глаза белые.

– Слов не понимаешь?

– Да… да…

В таких обстоятельствах даже храбрецы начинают заикаться. Только и получается руку до лица поднять, заслониться.

– Не смей касаться!

Сар вскочил и опрометью кинулся к выходу.

Она осталась сидеть. Автоматом получился жест всех пострадавших по доброте. Это когда лоб сморщивается, а голова слабо качается из стороны в сторону. Будто отрицаешь только что произошедшее.

– Придурок!

Ну что ж, как всегда – не делай добра, не получишь зла…

– Да пошел он!

В зале было слишком много интересного, чтобы вспоминать всех козлов, попавшихся по жизни.

О! Надо отдать ей должное, она облазила тут все! Каждый уголок. Самым диким было осознание себя таким экспериментальным историком.

Это, вот, где-то на северном Урале, есть и поныне такой блиндаж, может сильно уже осевший и почти незаметный, но есть… И урони она здесь, вот, например, телефон или этюдник, их могут раскопать через пять тысяч лет и удивиться. Откуда?

Часто удивляются, когда находят мобильник в китайской гробнице или какой-нибудь болт в архейских слоях…

А оно вот так бывает, как у меня. Предки похитили… И неизвестно чего хотят. То ли любить, то ли убить… У них, наверное, также… У хрононавтов…

Если бы она не была художником и имела привычку курить, перекуры бы случались частые, а последний, наверное, третий или четвертый, убедил бы сюда больше не возвращаться. Образы давили и корежили, иные просто сносили своей энергетикой. Писалось и ваялось все сильно эмоционирующими людьми, в печали, в страхе, в любовном порыве. И образы отливались под стать творцам – не по-людски мощными, огромными… Великими… Даже не слишком пристрастному к искусствам, закрытому человеку было бы не по себе. Что уж говорить о невольнике профессии, желающем объять тут все…

Вопросов было слишком много. Как-то обо всем и сразу. И от них болела голова. Полный тупик в отношении истории искусства, каковую изучала она десять лет. Сперва в училище, потом в институте.

Пять тысяч лет назад – неолит, примитивные изображения животных, орнаментика, прикладное искусство… Ну, от силы, схематичные идолы в храмах Ближнего Востока и Египта. Но здесь… Но такое… Это превосходило всё мыслимое.

К тому же она знала, сколько надо учиться и как долго экспериментировать, чтобы получилось нечто подобное… Жизнь положить…

А тут – существуют при каких-то кромах для приятного времяпрепровождения… Пришел дуболом, вроде этого Сара, и наваял… Черте что!

***

Когда она, не без труда одолев лестницу, выбралась, наконец, наружу, ощущалась близость обморока…

Глам. Мета седьмая

– Скажи, отче, есть мера потерь? Когда судьба решит, наконец, что хватит…

– У каждого свой предел, Радко. Должен ведь теперь понимать.

Он не слушал. Пребывал в том состоянии, когда слова не вонзаются в сознание, а, подобно талому льду скользят по оболочке.

Крепкой она стала. Но что одному – панцирь, другому – тюрьма…

Он не тосковал по Ярошу – холодно и упорно искал ошибку. Где, когда и при каких обстоятельствах порвалась ткань бытия. Отслеживал каждую нить. Мог молчать сутками, не замечая людей, не отвечая на вопросы, игнорируя порядки крома.

***

Тяжело возвращаться к основе… Адская мука прокола запускает время вспять. Иным предстает мир, иначе строятся коды плоти. И вот она пред тобой – Вселенная, какой видели ее отцы. Гремя проходит сквозь тело. И страшно это до смерти, потому что утрачены границы. Полностью… Ты с миром совпадаешь. Он – ты, ты – он… Едва не сотня лет должна минуть, прежде чем опять ощутишь себя оболочкой…

Холод сердца… Он быстро возникает среди этого… Когда уже не можешь радоваться или скорбеть, потому что бессмысленно, потому что сущее устроено рушить себя и возрождаться из пепла. И еще одна слеза, еще одна улыбка мало что изменит в этом порядке вещей. Холодно и отстраненно смотришь на все и относишься как к действу, где ты – зритель. И эта роль становится единственной. Нельзя от нее отрешиться, как бы не желал.

Велико бремя предков… Взирали они на мир со спокойствием ледяных истуканов, не отвлекаясь на мелочи бытия. Силу это дает нелюдскую. Великое знание льется потоком, сминая и корежа все любовно выстроенные, примитивные игрушки детства…

И навсегда уходит жар души, вера в чудо, когда с великим трудом из тьмы достаешь драгоценное сияющее нечто, твое, выстраданное, с трудом понятое… После обряда можно бродить по залам знаний сколь хочешь, из клети в клеть. Все добыто и осмысленно, но не твое…

Порой тоскуешь о сладости невежества. Когда радуешься и плачешь от каждой понятой истины и не ведаешь, что все уже придумано. В твоих силах лишь вспомнить…