скачать книгу бесплатно
Воздух здесь был свежим, хотя бои прекратились совсем недавно – меньше двух недель прошло, как говорили. И деревня, в которую они направлялись, постепенно возвращалась к более или менее мирной жизни. Эту самую жизнь и собирались снимать.
Раньше война казалась чем-то фантастическим и очень, очень далёким. Прикоснуться к ней было даже интересно в каком-то смысле, любопытно взглянуть не через художественные фильмы или рассказы ветеранов. Вот только сейчас, когда война приняла в свои объятия, обдала холодом могильным и дала вдохнуть трупного запаха полной грудью, показала во всей красе свои деяния, Агата об одном лишь думать могла относительно трезво.
Как дорого заплатила бы за неведение?
Вся ночь прошла в бесплодных попытках хотя бы задремать. Стоило только закрыть глаза, как мальчишка начинал тянуть к ней переломленную ручку и смотреть так умоляюще, что внутри всё разрывалось на мелкие кусочки. И Агата вновь и вновь под одеялом ворочалась, сминая постель в бесформенный ком. Без устали пялилась то в потолок, то в обклеенные персиковыми обоями стены, чувствуя, как глухо стучало о рёбра сердце. И вновь кусала едва ли начинавшие затягиваться губы, чуть не лоскутами снимая с них кожу. В зеркало не смотрела принципиально – боялась увидеть другого человека. В ванной старательно отворачивалась от собственного отражения, опускала голову как можно ниже и на одно лишь надеялась: однажды силы принять правду всё-таки найдутся.
Ильнар прочистил горло, вытащил из нагрудного кармана помятую пачку и коробок. Чиркнула спичка, по воздуху лёгкими кольцами поплыл горький сизый дым.
Подтянувшись, Агата осторожно заглянула Вовке через плечо, легонько прижавшись подбородком к куртке: тот ковырял пальцем тёмно-зелёную обшивку, глядя куда-то в одну точку, и повернул голову, отозвавшись на прикосновение. Щетина царапнула висок, вызвав подобие кривой и слабой улыбки. Устроив голову поудобнее, на лопатке, глянула влево.
Сергей Павлович по-прежнему показывался из люка только по шею и внимательно изучал исписанную страницу Денисова блокнота, едва заметно шевеля при этом губами. Сам же Кравцов сидел в прежней позе: скрестив ноги и опершись локтем о колено. Только вот смотрел теперь не на собственноручно написанные слова.
На неё смотрел.
Не в глаза и не на лицо, а куда-то в плечо; сначала могло даже показаться, что взгляд этот вообще мимо проходил и в пустоту устремлялся. Но отчего-то Агата чётко и сразу сумела понять, что истина не совсем такова. И напряглась, вглядевшись в тёмные глаза, но ничего не сумев в них различить. Совсем ничего, ни единой эмоции, которую можно бы уловить. А зачем вообще искала, не знала и сама.
Интересно, у неё-то взгляд какой теперь?
Картинно крякнув, Ильнар принял вертикальное положение и покачался из стороны в сторону, разминаясь – ну точно китайский болванчик. Вытащил изо рта сигарету и с наслаждением, отразившимся на лице, не спеша выдохнул дым. Проследил за его медленным полётом и чему-то легонько усмехнулся.
Агата едва ли сумела почувствовать, как приподнялся уголок её рта, и уже отвернулась, когда раздался громкий одиночный хлопок. А затем – целая очередь выстрелов, чья-то громкая ругань и крик. Должно быть, её собственный.
Рухнувший на спину Ильнар задёргался, из правой глазницы его буйным потоком потекло, пульсируя, что-то густое. Свист пуль, частые хлопки, визг, который слышался откуда-то со стороны – в одночасье смешалось всё. Перед глазами – лишь обезображенное ужасом лицо и тянувшиеся к нему руки, словно желавшие закрыть, спрятать…
Последнее, что помнит Агата – тяжесть упавшего на неё мужского тела, что-то вязкое и тёплое, пропитывающее тонкий свитер, и чувство падения.
* * *
Смех – словно сотни маленьких колокольчиков – звенит совсем рядом. Маруська всегда смеётся только так – заразительно и легко. Он уже знает этот смех. Он к нему привык. В любой иной ситуации непременно поддержал бы эту радость. Хотя бы смешком, хотя бы улыбкой.
Но что-то не так.
В нос бьёт запах жжёного пластика и чего-то металлического, очень тяжёлого. Смрад проникает внутрь, наполняет лёгкие, и тошнота подступает к самому горлу, но почему-то позывы лишь крутят внутренности. Под ногами – песок. Его всегда слишком много, он горячий, пахнет пылью и спёкшейся кровью и постоянно налипает на сапоги.
Медленно Денис поднимает голову.
Маруська привычным движением поправляет выбившиеся из-под белой косынки светлые пряди и вопросительно пожимает плечами, лишь на миг позволяя улыбке исчезнуть с губ. На её тонкой шее – такие обычно называют лебедиными, – аккуратный и очень отчётливый тёмно-сиреневый след, ободом опоясывающий и уходящий назад, к спине. Но её словно не заботит эта глубокая отметина.
Денис отрывает взгляд от шеи и смотрит Маруське за спину. Сердце делает кульбит.
Лёша.
В первое мгновение появляется желание окликнуть его, подойти, но ноги словно свинцом налиты, и всё, что остаётся – лишь смотреть. И он смотрит, борясь с желанием согнуться пополам в приступе рвоты. В смраде всё чётче различается запах палёного мяса, он дурманит, заставляет тело биться в конвульсиях. И Денис сам не замечает, как начинает дрожать с каждым мгновением всё сильнее, словно в лихорадке.
Лёша стоит позади Маруськи, как будто специально на расстоянии держась, и стеклянными глазами смотрит на Дениса, не отрываясь. Губы его синеют, дрожат, а лицо становится землистым. По виску медленно стекает что-то бурое.
И тут Денис понимает.
Маруська всё смеётся и смеётся, но, когда он всё же делает шаг вперёд, смех вдруг надламывается. В лучистых синих глазах появляется влага, и первая слезинка медленно наливается алым, оставляя за собой уродливый неровный след на щеке. Слёзы текут, превращаются в кровь до того, как сорваться с подбородка. Глаза багровеют, белок медленно исчезает, и, когда Маруська опускает ресницы, из-под них текут тёмные сгустки. Они заливают лицо, затекают в чуть приоткрытый рот, льются ниже, по тонкой шее к груди и животу. С разомкнутых губ срывается вой – хриплый и надломленный, полный неописуемого ужаса.
Денису кажется, что его собственный.
Маруська поднимает голову и открывает глаза. Под веками – багрово-чёрное месиво, ошмётки продолжают течь, падать с подбородка, и вой никак не утихает. От этого внутренности словно леденеют, но сил отвернуться просто нет. Маруська давится собственной кровью, запрокидывает голову и цепляется пальцами за горло.
Все слова тонут под приступом дурноты.
Тонкие пальцы белеют, ногти впиваются в светлую кожу, и тонкие алые струйки бегут вниз. Кожа разрывается, под ней – пульсирующие вены, дрожащие от незатихающего воя.
Лёша стоит неподвижно, не отворачивается ни на мгновение, и кровь медленно пропитывает парадный мундир. Светлые волосы, щека – вся правая сторона покрыта бордовыми потёками. Пристальный взгляд об одном лишь говорит.
«Ты виноват».
А Маруська всё цепляется пальцами – за горло, за щёки, за плечи. Кожа отходит от мяса, виснет ошмётками, и вой не стихает. Хрупкое тельце изгибается, вздрагивает и безвольной куклой медленно опадает на землю, к Лёшиным ногам. Кровь медленно впитывается в песок.
Становится тихо.
Острая боль где-то под виском заставила застонать сквозь плотно сжатые челюсти и с неимоверным усилием открыть глаза. Машинально вцепившись пальцами в волосы, Денис сел, привалившись спиной к холодной стене, и уставился на наваленное под ногами сено. В густом полумраке помещения оно словно подсвечивалось, торчало в разные стороны и едва ощутимо кололось.
Всё, что можно расслышать – собственное прерывистое дыхание на фоне тихого свиста, который словно из-под толстого слоя ваты доносился. Эхо выстрелов?
Ноги дрожали так, что принять вертикальное положение казалось чем-то фантастическим. Но Денис лишь зубы сильнее сжал да в доски крепче вцепился, а на выдохе подтянулся, не сумев сдержать стона. Чуть не завалился обратно, но всё же сумел устоять. И некоторое время стоял, не шевелясь, лишь в темноту вглядывался, силясь хоть что-то в ней различить.
Постепенно мозг начинал работать, но, вместо хоть какого-то понимания произошедшего, только вопросов ворох подкидывал.
При попытке разогнуться пронзила резкая боль. Падая с БТРа, приложился лопатками о камни – это, наверное, последнее, что удалось запомнить, и вот сейчас воспоминание ознаменовалось такой болью, что даже кулаком о стену садануть пришлось, зажмурившись до белых пятен перед глазами. Доска, впрочем, от удара даже не хрустнула и не дрогнула. Через редкие тонкие щели едва пробивался серый свет, и непонятно, утренним он был или вечерним.
Сколько простоял, не шевелясь и только дыша прерывисто, Денис даже предположить не мог. Лишь к самому себе прислушивался в ожидании, когда способность передвигаться вернётся хотя бы частично. В какой-то момент даже вскользь припомнил, что сна, который вернул в реальность, не было уже очень давно, навскидку больше года.
Глаза постепенно привыкали к темноте, и взгляд начинал выхватывать отдельные детали помещения. Деталей, в общем-то, оказалось немного – только сено, наваленное повсюду – от дощатого пола до стен, чуть не под самый потолок, – да пара бочек. Доковылять до одной из них стоило невероятных усилий, но ему всё же удалось это сделать, постоянно спотыкаясь. А затем бог весть сколько времени стоял, навалившись на неё в попытках отдышаться. Перед глазами всё плыло, плясало, разноцветные мушки медленно летали, искажая и без того нечёткую картинку ещё сильнее. Тошнило пусть несильно, но ощутимо, и все имевшиеся силы уходили на отчаянную борьбу с собственным организмом.
Бочка оказалась пуста, раскачалась легко и беззвучно. Само помещение, судя по всему, предназначалось или для скота, или для запасов корма. В любом случае, каждый из вариантов вызывал кривую ухмылку.
То, что надо для военкора.
Потирая висок, Денис выпрямился и в следующий миг почувствовал, как всё тепло, которое ещё было, отхлынуло вниз, к ногам. Внутри дрогнуло что-то, когда взгляд на удивление чётко выхватил из общего полумрака…
Кровь?
Одна из полосок тусклого света падала на покрытый слоем соломы пол и освещала тёмно-бурое месиво, размётанное во все стороны и уползавшее во мглу. Под горлом тут же образовался комок, Денис даже рукой пару раз перед глазами махнул в призрачной надежде развеять наваждение. Но тщетно – картинка не изменилась ни на чуть. Сколько раз приходилось видеть подобное, а каждый раз, как первый.
Несколько раз глубоко вздохнув – воздух приятно пах травой и свежим сеном, – собрал все силы в кулак и оттолкнулся от бочки, едва её не повалив. Шаг, другой, третий… с каждым движением комок в груди разрастался всё сильнее, ощутимо напирал на рёбра, но Денис продолжал идти. И, приблизившись, почувствовал, как подкосились ноги. Он видел не месиво.
А волосы.
Первое желание, самое чёткое – выругаться. Но язык словно свинцом налился, а голова настолько отяжелела, что вряд ли получилось бы выдать что-то осмысленное, пусть даже непечатное. И потому лишь на колени медленно опустился, внимательно рассматривая спутанные пряди. Про себя отметил, что его самого хотя бы к стене посадили, а не швырнули, словно тряпку, но тут же головой тряхнул, отгоняя совершенно неуместную мысль. Затем наклонился, подлез пальцами под волосы и коснулся шеи.
Ледяная кожа обожгла, даже вздрогнуть заставила. Но Денис лишь зубы стискивал сильнее и давящими движениями продвигался вперёд, пытаясь понять, в какую сторону голова повёрнута. Глядя в пустоту, затаил дыхание и вслушался в тяжёлую тишину.
– Ну же…
Не шёпот – выдох почти неслышимый.
Под пальцами – едва различимый толчок. Рука задрожала, но вместо того, чтобы её отнять, лишь плотнее прижал, убеждаясь в том, что почувствовал. Жилка билась, билась слабо, но ритмично, а тонкая гладкая кожа – как только сразу не заметил? – покрылась крохотными мурашками.
Живая.
Судорожно выдохнув, сел рядом. И тут же – как приставленный к горлу нож, как ослепившая вспышка взрыва – осознание. Элементарная истина, в одно мгновение заставившая схватиться за голову и застонать, захрипеть, словно в приступе удушья. Разомкнутые губы скривились в безмолвном крике, незримыми ремнями сковавшем внутренности. Закушенный кулак, дрожавшие плечи – Дениса трясло, едва ли не метало, несколько раз он хватал пригоршни сена, цеплялся за собственные волосы и до боли жмурился, совершенно лишившись возможности хоть как-то мыслить.
Правда безжалостно била под дых, и её удары в сотни раз сильнее любых физических.
Не к каждой боли можно привыкнуть. Денис знал об этом как никто другой, вот только смириться никак не получалось. Наверное, потому, что смирение с подобным означало гибель окончательную. Он столько раз стоял на пороге конца, но до сих пор не смог привыкнуть.
Тяжело и прерывисто дыша, вздрагивая, словно в припадке, обернулся. Хрупкое тельце лежало совершенно неподвижно, всё в той же самой позе. Снова размётанные по сену волосы показались кровью, но на этот раз наваждение развеялось намного быстрее. Трясшимися пальцами, на каком-то словно нечеловеческом инстинкте потянулся к вороту куртки и дёрнул собачку молнии, не отрывая взгляда от одной, наиболее выделявшейся в сером свете пряди.
Кожа у неё слишком холодная.
Стянув куртку, набросил её на Волкову и снова поднялся. Ноги всё ещё дрожали, но на этот раз удалось устоять, лишь опасно пошатнувшись. Словно во сне слышал, как хрустели под подошвами кроссовок ломавшиеся сухие соломинки, и отказывался верить в то, что так отчётливо пробралось в помутнённое сознание.
Несколько раз обошёл всё помещение, вглядываясь, прислушиваясь, ощупывая, но так ничего не нашёл. Ничего.
И никого.
Внутри всё отяжелело настолько, что казалось, в рот залили свинец, а сдохнуть при этом почему-то не получилось. Денису хотелось орать, драть глотку в зверином вопле, ломать и крушить всё вокруг, но сил не было совершенно. И потому только к стене лицом встал, лбом упёрся в щербатую поверхность и запястья на затылке скрестил. А в голове – собственный голос, одно лишь восклицавший совсем недавно:
– Я же говорил, что так будет!
Но в ответ – только тишина.
Сколько времени прошло в забытьи, понять невозможно. Явно травмированная голова провоцировала постоянную тошноту с периодическим выпадением из реальности. Одно хорошо – ни Лёха, ни Маруська больше не являлись. Остались только непроглядная мгла да тишина, а больше ничего.
Утро пробралось в помещение светлыми лучами сквозь щели в дощатых стенах. Никаких звуков снаружи распознать не получилось, да и не находилось на то достаточных сил.
Случилось это, когда Денис сидел, откинув голову на стену и бездумно глядел на высокий стог в углу. Сначала слух выделил едва слышимый хрип, затем – шуршание. Пришлось встать, помотать закружившейся головой и пойти к противоположной стене. Слух не подвёл, хоть этому можно было бы порадоваться. Окажись только ситуация иной.
Волкова сидела, упираясь руками в пол. Его куртка валялась рядом, у ног, а на сползшей ветровке и тонком свитере, в районе плеча, багровели крупные пятна. Денис спрятал руки в карманы джинсов и сделал пару шагов навстречу. Первое, что увидел, заглянув в лицо – огромные серые глаза, полные не поддававшегося никакому описанию ужаса.
– Твоя? – кивок на плечо.
Волкова опустила голову и тут же схватилась пальцами за вязаную ткань, словно в попытке её разорвать. Затряслась вся, всхлипнула, дёрнула ещё сильнее. Пришлось присесть и крепко перехватить запястье. Кожа тут же побелела, как и его собственные пальцы.
– Нет, – едва различимый шелест, который даже шёпотом не назвать. Голова опущена так низко, словно она лбом пола коснуться пыталась. Выпустив руку, медленно поднялся, провёл пальцами по лбу и прикрыл глаза на пару секунд, усмиряя круги перед глазами.
Если кровь не её, значит, догадка только подтвердилась. Да только вот своё Денис уже отвыл, а потому лишь губу прикусил – так, чтобы незаметно.
– Где мы?
Вопрос – тихий-тихий, на выдохе, закончившийся заполошным вздохом. И смотрела так испуганно, так затравленно, словно удара ждала. Пальцами за ворот свитера цеплялась и дышала часто, как от долгого бега. Искусанные в мясо губы дрожали безостановочно – можно даже подумать, что говорила что-то.
Нахмурившись, Денис посмотрел прямо в глаза, отметив про себя, что это её ещё пуще напугало, и решил для себя сразу: говорить будет только правду.
– В плену.
Колени пронзила судорога, поэтому пришлось обойти Волкову и по щербатой стене сползти вниз. Глянув на беспрерывно дрожавшую спину, отвернулся. Тошно было настолько, что одного лишь захотелось сильнее всего – глаза закрыть и в кабинете Гончарова оказаться. Отобрать у этой дуры ручку, а приказ порвать к чертям собачьим.
На языке лишь один вопрос вертелся: довольна ли она?
Довольна?!
Но, когда губы уже дрогнули, Волкова вдруг схватила ртом воздух так тихо, так осторожно, что собственные слова осели на языке горьким ядом. Несколько раз Денис провёл ладонями по лицу, растирая щёки, подгоняя кровь к лицу, а, когда вновь открыл глаза, наткнулся на пристальный взгляд маленького затравленного зверька.
– Нас убьют?
Едва ли не одними губами, а в серых глазах – ни капли ожидаемой влаги. Только подбородок прыгал чуть заметно.
Денис пообещал говорить лишь правду. Потому ткнулся затылком в стену и пожал плечами.
– Не должны. Хотели бы убить – убили уже. Сначала разговаривать будут, узнавать, кто мы такие.
Краем глаза заметил, что сказанное почти никакой реакции не возымело. Волкова как сидела, упираясь рукой в пол, так и продолжила сидеть, только выдохнула медленно, с дрожью. Спина её настолько напряжена, что, казалось, ещё немного, и переломилась бы по хребту.
Зачем он это сделал? Сам понять потом не сможет, да только вот от стены оторвался, словно на автомате, взял валявшуюся на сене куртку за рукав, подтянул к себе и, сложив пополам, протянул по-человечески. Взгляд серых глаз мазнул по его рукам, а пальцы крепче вцепились в свитер.
– Надень и не строй из себя героиню.
И что-то, должно быть, в голосе его такое прозвучало, что то ли пугало, то ли наоборот. В общем-то, было наплевать, главное, что она подползла всё-таки на пару сантиметров и осторожно куртку забрала. Кое-как влезла в рукава, накинула на плечи. Смотрелась, конечно, весьма глупо, но ему какое дело?
Ей было страшно. Страшно настолько, что эти незримые холодные колебания даже почувствовать можно – они словно вибрировали, за загривок проникали. Длинные волосы закрывали лицо практически полностью, но зато тело говорило немало – неестественно изогнутое, бившееся в постоянном треморе. И пальцы, белевшие на костяшках, и шумное рваное дыхание. Ей страшно до такой степени, что что-то иное просто перестало существовать, что страх этот практически полностью её парализовал.
Денис закрыл глаза, едва заметно качнул головой и сглотнул. Горечь никуда не пропала, только гаже стало.
Надо начинать соображать. Наручных часов на запястье не оказалось – не то разбились и слетели, не то сняли. Впрочем, время ничего не прояснило бы, потому как и без того понятно, что час утренний. А вот какой день шёл, узнать неплохо бы. С такими травмами проваляться без сознания можно сколь угодно долго.
– Голова кружится?
Сначала она даже не поняла, что вопрос был ей адресован – только глянула непонимающе и поспешила опять отвернуться.
– Немного…
Денису захотелось вдруг вскочить на ноги, рявкнуть то, что вертелось на подкорке с завидным упрямством. Перед глазами – всё та же сцена в кабинете Гончарова, всё та же трижды клятая ручка и кривая подпись. Но вновь и вновь слова застревали в глотке, стоило только глянуть на сжавшуюся фигурку в паре метров от себя. В конце концов, его вина тоже присутствовала: значит, недостаточно он сделал, чтобы успеть отвадить её, вытравить из команды прежде, чем вышел злосчастный приказ. Значит, не только она была законченной дурой.
Он-то сам немногим лучше.
И всё это – на нём.
Снова. На нём.
Сначала показалось, что послышалось – Денис только головой тряхнул в тысячный, наверное, раз. Но, заметив краем глаза, как напряглась Волкова, глядя куда-то в сторону, прислушался. Тут же понял, что слух не обманул.
