Тени в барсучьей норе

Светлана Каныгина

Тени в барсучьей норе

По ухабистой, размытой дождём лесной дороге, вьющейся между почти совсем потерявших свою листву деревьев, медленно плелась запряженная двумя лошадьми крытая повозка. Раскачиваясь из стороны в сторону и грузно переваливаясь на выступающих из под земли древесных корнях, она двигалась едва заметно, крадучись и всё казалось вот-вот должна была опрокинуться под тяжелым весом перевозимого ею скарба. Разжиженная дождём земля с чавканьем скользила под копытами отощалых кляч, натужно влачащих за собой этот нелёгкий груз, а они, уставшие и мокрые, уныло понурив головы, тянули его, с трудом передвигая ноги. Порой они останавливались то перевести дух, то из-за увязших в грязи колёс, и стояли без движения, будто не замечая хлестких струй проливного дождя и пробирающего до костей осеннего холода. Возможно, неспособные противостоять усталости и трудностям пути, они так и остались бы посреди дороги, смиренно принимая происходящее, но, уже через минуту такого бездействия, позади раздавался басистый голос хозяина, призывающий пошевеливаться, и животные покорно продолжали идти вперёд. Случалось, что колёса повозки увязали в рытвинах, или застревали в сплетении разросшихся древесных корней, и лошади, удерживаемые повозкой, снова останавливались и не двигались с места, даже под подгоняющие их крики. Тогда хозяин, ворча и бранясь, спускался со скрепы и выталкивал громоздкий воз. С момента, как переполненная поклажей повозка въехала в лес, это происходило не раз и стало случаться всё чаще, когда дождь усилился. Хозяин больше не сидел, а шёл позади и то и дело налегал на колёса, помогая им преодолевать преграды.

– Дорога полностью размыта, Марта,– сказал он, заглядывая в повозку после того, как в очередной раз вытолкав её, упал в самую грязь,– Нам никак не добраться до города к вечеру. Придётся переждать дождь.

Сидящая внутри женщина с досадой всплеснула руками.

– Я так и знала!– воскликнула она,– Не стоило верить приметам. Сколько бы петухов не пропело до зари, солнечному дню не бывать в ноябре. Но, ведь тебя, Димитр, не остановишь!

Круглое румяное лицо этой уже не молодой женщины, обрамлённое ажуром кружевного чепца и выбившимися из под него завитками волос, выражало одновременно и гнев и глубокую обеспокоенность. Перебирая пальцами край пухового шейного платка, толстушка бранилась и сетовала на неудавшийся день, попутно ругая мужа и лошадей. Марта была встревожена надвигающейся темнотой, опасалась ночного леса и требовала, во что бы то ни стало найти способ выбраться из него поскорее.

– До города нам не доехать,– кутаясь в вымокший и грязный плащ, убеждал её муж,– Но недалеко отсюда есть лесной посёлок. Там мы можем переждать ночь: ты выспишься, лошади отдохнут, да и я, признаться, совсем уже без сил.

Всё было лучше, чем оставаться ночевать под дождём посреди леса, и Марта, ворча, но согласилась. Хозяин крикнул лошадям, подтолкнул повозку, и она, скрипя и пошатываясь, медленно покатилась вперёд.

Пожилые супруги переезжали. Будучи людьми простыми, Марта и Дмитрий жили тяжелым трудом и даже не мечтали о большем, но судьба, неожиданно оказалась к ним благосклонна. Проведя всю свою жизнь в захолустной деревушке и в скромном достатке, они неожиданно получили наследство и теперь в городе, в самой близи к его главной улице, их ждали новый дом и безбедная старость. Причиной тому стал с рождения слабый и болезненный племянник толстушки. Его мать, младшая сестра Марты, в молодости обладала удивительной красотой и поэтому быстро и выгодно вышла замуж, обретя известную фамилию и материальное благополучие. Однако её избранник, хоть и был человеком знатным и состоятельным, крепким здоровьем не обладал и передал этот изъян своему сыну. Время шло, мальчик рос, а вместе с ним росла и болезнь, что тайно поселилась в его теле с первых дней жизни. Деньги родителей и врачебный уход долгое время помогали поддерживать здоровье наследника, но мать его неожиданно скончалась от сильной простуды, а вскоре и отец, не перенеся сердцем тяжёлой утраты, умер и оставил сына одного. Такой удар оказался слишком тяжёлым для слабого телом юноши. Сломленный усилившимся недугом он слёг. Кроме тётки, родственников по округе у него не было, и Марта, взяв над племянником опеку, перевезла его в свой дом, где и досматривала вместе с Дмитрием несколько следующих месяцев. В полдень первого августовского воскресенья, не дожив до своего совершеннолетия всего десять дней, юноша умер, и жизнь уставших от бедности и тягот труда пожилых супругов переменилась. Волей судьбы они стали богаты и решили поскорее оставить нажитые печали в прошлом и прожить остаток лет в лучших условиях. Продав свой ветхий дом, они собирались перебраться в переданный им во владение городской особняк. Выехать чета планировала через неделю после подписания необходимых бумаг, но незавершенные дела всё никак не отпускали их. И вот, наконец, расквитавшись с ними, но упустив последние тёплые дни, Марта и Дмитрий всё же выдвинулись в путь, и попали в самое ненастье.

Свернув на развилке лесной дороги в направлении, указанном рассохшейся табличкой, что была прибита к стволу одного из деревьев, повозка проехала ещё около сотни метров и оказалась в маленьком посёлке, по виду состоящем не более, чем из трёх десятков домов. Дождливое осеннее небо к вечеру стало ещё мрачнее, и в тусклых красках облетевшего леса деревянные постройки выглядели уныло и даже пугающе. Они казались настолько ветхими, что если бы не свет, горевший в некоторых из них, можно было решить, что поселение давно заброшено. А ничем не присыпанная дорога, была такой же землистой и размытой, как и в самой гуще леса, словно никто из живущих в этом одичалом месте не имел ни лошади, ни телеги и поэтому не знал, что в дождь проехать тут не является возможным. Всё это ещё больше раздосадовало уставшего от тяжелого пути пожилого хозяина повозки. Продолжая выталкивать её из ям, он бранился то на дождь, то на еле плетущихся лошадей, а то и на самого себя, вспоминая, как услышав до рассвета петушиный крик, настоял на поездке именно в этот день. Сейчас то он понимал, что допустил довольно глупую ошибку. Но тогда не стал тратить время на раздумья и слепо доверился поверью, обещающему ясную погоду, если вдруг в тёмный предрассветный час прозвучит крик петуха. Чудну́ю примету Дмитрий слышал с детства, но не думал о ней, а в этот день она отчего – то вспомнилась ему и, как на зло, оказалась лживой. Так он и Марта оказались в лесу в весьма неудачное для переезда время.

Остановив лошадей у дома с освещёнными окнами, Дмитрий вновь заглянул в повозку.

– Пойду, попрошу хозяев о ночлеге,– сказал он, но Марта вдруг удержала его.

Опершись на руку мужа, кряхтя и оправляя примятую в дороге юбку, она грузно поднялась и выглянула на улицу.

– Я не решилась бы остановиться тут и в полуденный час, а на ночь и вовсе не отважусь,– взволнованно залепетала она, с опаской осматриваясь вокруг,– Разве есть ещё места мрачнее этого? Ты сам-то раньше здесь бывал, Димитр?

Марта недовольно цокнула языком и, подобрав юбки, уселась обратно. Старый хозяин не ответил ей. Съёжившись под промокшим до нитки плащом, он внимательно всматривался в горящие светом окна дома.

– Какой хороший человек станет жить в такой лачуге?– пробурчала себе под нос женщина и вдруг на мгновение замерла, о чём-то вспомнив, а после, схватилась за припрятанную в пышности юбок поясную сумку и шепотом произнесла,– А что, если здесь селят каторжан? Мы наверняка угодили в самое пекло. Ты слышишь, о чём я говорю а, Димитр?

Недоверчиво оглядевшись, старик почесал бороду и ответил:

– Ну и напустила же ты страха, жена! Слышал я об этом посёлке. И каторжан здесь нет. А если боишься у случайных людей оставаться, так тут верно есть заезжий дом. Место ведь отдалённое, для путника – самый привал. Поедем дальше, а если не найдём, тогда уж будем решать.

Дмитрий крикнул лошадям и, когда они тронулись, пошёл рядом с ними. Скоро он снова остановил повозку, но на этот раз у дома, спрятанного за высокими деревянными воротами, какими ограждают постоялые дворы, имения торговцев и заведения для встреч. Старик обошёл лошадей и, прикрывая лицо от дождевых струй, сощурившись, присмотрелся. Чуть выше врезанной в ворота покосившейся калитки на двух цепях висела вывеска. На ней уже совсем выцветшая от времени и непогоды виднелась надпись «Нора барсука». Прочитав её, Дмитрий задумался. Таких названий он раньше не слышал и теперь спешно прикидывал в мыслях: могло ли оно быть дано заезжему дому, или по ту сторону ворот сокрыто заведение другого порядка. Подумав с минуту, но так ничего и не сообразив, старик решил всё же рискнуть. Он оставил повозку стоять на дороге, а сам подошёл к воротам и постучал. Беспрестанно поливающий дождь всё не унимался. В его гулком шуме стук Дмитрия оказался едва слышен, и на него никто не ответил. Терпеливо выждав минуту, старик постучал вновь, но уже гораздо крепче и уверенней, так что цепи вывески, вздрогнув, с лязгом затряслись; и тогда, в ответ ему, где-то в глубине двора звонко залилась лаем собака, скрипнула дверь, и чьи-то шаркающие шаги направились в сторону ворот.

– Кто там?– недовольно спросил женский голос из-за запертого смотрового окошка.

Подойдя ближе, Дмитрий ответил:

– Я верно не ошибся, решив, что здесь постоялый двор, хозяйка? Если так, то нельзя ли нам с женой остановиться у вас до утра?

Он замолчал и выжидающе прислушался, но голос за воротами не отвечал.

– Нас только двое: я и старуха,– опять заговорил Дмитрий,– Не откажите путникам в ночлеге

Неожиданно смотровое окошко распахнулось, и в нём окруженное сумраком двора показалось лицо женщины. Она недоверчиво, с ног до головы, осмотрела позднего гостя, а затем и повозку, стоящую позади него.

– Однако, для поездок по лесу вы выбрали не самый лучший день,– сказала она, захлопнув окошко.

Засов калитки скрипнул, и хозяйка вышла за ворота. Укрываясь от дождя, она держала над головой растянутую в руках кофту и, выглядывая из-под неё, с подозрительностью посматривала по сторонам.

– Вы говорите, с женой здесь оказались?– спросила она.

– Да,– ответил Дмитрий и крикнул,– Марта, покажись.

Из-за задёрнутых штор повозки появилось лицо Марты. Всё так же взволнованная она несмело посмотрела на разглядывающую её женщину, поприветствовала её и тут же скрылась.

– Времена теперь не самые спокойные,– произнесла хозяйка, вошла в калитку, а затем отперла ворота и, раскрыв их настежь, добавила,– Всякого человека лучше знать лично, прежде чем впускать его в дом. Да и постояльцев здесь давно не было. Я уж и забыла, когда видела последнего.

Дмитрий кивнул головой и поспешил к повозке, и вскоре она уже стояла во дворе заезжего дома. Тяжело дыша и озираясь вокруг, из неё выбралась Марта с округлой сумкой в одной руке и свёрнутым одеялом в другой. Под пристальным взглядом хозяйки, она подошла к распрягающему лошадей Дмитрию и тихо шепнула:

– Я не отойду от тебя и на шаг.

– Не стойте под дождём, дорогуша, проходите,– сказала хозяйка, подойдя к двери дома и открыв её,– Здесь в пору нам вас опасаться. Входите же смело, а не то мы обе подхватим простуду.

Робко улыбаясь, Марта ещё мгновение неуверенно топталась у повозки, но поняв, что её страх становится неуместным, всё же решилась и вошла в дом.

Только толстушка переступила порог, как её окружило мягкое тепло, насыщенное ароматами горящих печных поленьев и привычным для небогатых домов слегка луковым духом. От удовольствия ощущать его после долгих часов проведённых на холоде, Марта даже немного поёжилась. Какую бы настороженность она не чувствовала, оказавшись здесь, возможность обогреться и перекусить сразу же подкупили её. Хозяйка попросила плащ гостьи, учтиво предложила ей располагаться, а сама, пообещав скоро подать ужин, ушла на кухню. Марта осталась одна. Осторожно осмотревшись, она по привычке оправила юбки и сделала несколько робких шагов вперёд. В скромно обставленной комнате, такой же простой, как и та, в которой супруги провели большую часть своей жизни, горел очаг. Вздрагивая рыжими языками пылающего в нём огня, он уютно трещал и попискивал разгоряченным маслом поленьев и, озаряя помещение своим желтоватым сиянием, придавал ему некоторую таинственность.

Не решаясь идти дальше, толстушка стояла на месте. Ей не хотелось бесцеремонно разгуливать по чужому дому, но и отказаться от возможности разглядеть его убранство ей было не под силу. Комната, посреди которой стояла Марта, могла бы называться и гостиной и столовой, но в полной мере не была ни тем и не другим, а являлась местом, собравшим в себе самые разнообразные предметы домашней утвари, какие можно найти в любой комнате дома, даже в спальне. В центре, под большой незажжённой свечной лампой располагался ничем не покрытый стол с пятью, окружающими его стульями. Позади него, ближе к узкому занавешенному короткой занавесью окну стояло накрытое клетчатым пледом кресло, а за ним прятался пузатый напольный горшок с подстеленной под него кружевной салфеткой. Стены комнаты, обшитые деревом и выкрашенные чем – то тёмным и тусклым, украшали пара настенных панно, на одном из которых был вышит букет цветов, а на другом – груженная сеном телега и собачонка, отирающаяся у её колеса. Выцветший, местами сильно истёртый пол прикрывали самодельные соломенные половики, когда-то ярко прокрашенные и вскрытые лаком, но от времени почти потерявшие свои цвета.

Увидев их, Марта улыбнулась. В её прежнем доме тоже были такие. Эти коврики стелили исключительно для красоты, и топтаться по ним в простой день было не положено. Обычно хозяева обходили, или переступали их и только в праздники, или дни приёма важных гостей могли позволить себе смело вышагивать, не стараясь держаться от этой ценности стороной. Когда же торжество завершалось, и последний гость покидал дом, всё становилось на свои места, и всякий, кто забывал об этом – будь то домашний кот, или Дмитрий,– получал добрую порцию ругани.

По привычке переступив через половик, Марта сделала ещё несколько шагов и снова остановилась, продолжая осматривать комнату. На столе, подоконнике, настенных полках и комоде, придвинутом ближе к окну, красовались причудливые деревянные фигурки. В некоторых из них женщине удалось узнать животных и птиц, но были и просто витиеватые коряги и сплетенные между собой ветки, какие встречаются у деревьев больных или обожжённых грозой. Одни фигурки поблёскивали заботливо нанесённым слоем лака, другие же были лишь ошкурены, как будто у мастера не хватило терпения, чтобы довести до конца начатую работу. Марта вглядывалась в их формы и черты, и ей казалось, что все они имеют между собой что-то общее, роднящее их, но что именно, толстушка не понимала. Она смотрела то на стол, то на кресло, то на панно, снова на фигурки, и никак не могла разобрать, что в этих предметах кажется ей странным. Каждый был прост и привычен, но собранные вместе в одной комнате, они удивительным образом не сочетались, словно выпячиваясь один на фоне другого, и от этого не позволяли взгляду спокойно задержаться хоть на каком-то из них без того, чтобы не почувствовать колкую необходимость тут же осмотреть другой. Рассуждая, Марта не заметила, как пошла по комнате. Она остановилась у небольшой тумбы, стоящей в углу, задумчиво провела рукой по её металлическим, в форме ракушек, ручкам и вдруг явственно ощутила чьё-то присутствие. В туже секунду из темноты угла зеленовато-голубыми искрами блеснули чьи-то глаза. В страхе, женщина отпрянула назад и, столкнувшись спиной со стулом, взвизгнула. С тумбы, изогнув спину дугой, мёртвым застывшим взглядом на неё смотрело чучело пятнистого кота.

– Что случилось? – встревожено спросил прибежавший на крик, Дмитрий.

Толстушка ничего ему не ответила, а лишь тяжело дышала, одной рукой охватив грудь, а другой указывала на мёртвого кота.

– Не стоит так пугаться,– спокойно сказала хозяйка дома, внося в комнату накрытый полотенцем супник,– Это Лев, любимый кот моей дочери. Бедняжка так страдала после его кончины, что вместо привычных похорон в саду, пришлось нести кошачье тело чучельнику.

Поставив супник на стол, она подпёрла бок рукой и, глядя на то, как Марта осторожно отступает в сторону мужа, произнесла:

– Анне было двенадцать, когда Лев издох. С тех пор это чучело тут и стоит. Я бы и рада от него избавиться, да жаль дочку. Она и без того достаточно натерпелась.

Марта бросила на хозяйку любопытный взгляд, но та не стала больше говорить о дочери, а предложила супругам усаживаться к ужину. Живо сбив полотенцем пыль со стульев, она им же обтёрла стол и снова ушла на кухню, однако уже скоро вернулась обратно с подносом столовых приборов в руках. Женщина разложила их перед гостями, разлила по тарелкам суп, и все трое, с аппетитом и без лишних слов, начали трапезу.

Поданный хозяйкой капустник оказался на редкость вкусным. Он был настолько хорош, что толстушка, хоть и не хотела выглядеть невежливой, но всё же попросила Дмитрия подлить ей ещё пару половников этого ароматного супа. Большая любительница съестного она не могла отказать себе в удовольствии сытно покушать после долгой дороги, в которой ей пришлось утолять голод холодным чаем с булками и салом. Старик же, лишённый в пути даже этого, не думал смущаться, без стеснения дважды наполнил свою тарелку и, возможно, имел желание сделать это в третий раз, но супник уже опустел. Тогда хозяйка собрала со стола посуду и снова ушла на кухню.

Оба супруга теперь выглядели гораздо спокойнее, чем несколькими минутами ранее. Удивительно, как быстро капустный суп избавил их от волнения, и даже жутковатый кот на тумбе уже не вызывал в Марте прежнего отвращения. Слегка откинувшись на спинку стула, она разглядывала его, медленно отводя голову то вправо, то влево, как будто пыталась отыскать в облике чучела скрытую от её понимания прелесть, но никак не могла её найти. Дмитрий тем временем коротал минуты до возвращения хозяйки, осматривая обстановку комнаты. Старик не видел в ней ничего интересного, или необычного и скорее просто занимал своё внимание, чтобы не думать о том, сколько же ещё времени ему придётся ждать до того, как подадут чай. Уставший и проголодавшийся в дороге, он не смог насыться супом, а лишь разжёг им аппетит, и очень надеялся, что в доме, к завершению ужина, припасён пирог или булки.

Так и случилось. Скоро хозяйка вернулась с чайным сервизом и тарелкой сдобных кренделей и, хотя к ним она не принесла ни сахара, ни варенья, Марта и Дмитрий с удовольствием взялись за поданную выпечку.

Когда супруги были сыты, согреты внимательным приёмом и теплом очага, они окончательно перестали страшиться приютившего их дома и, наконец, представились хозяйке. Женщина оказалась очень вежливой и, кроме того, хорошей собеседницей. Выслушав короткий и сдержанный рассказ от Марты и Дмитрия, она в ответ с открытостью поведала гостям о себе и своей семье.

Хозяйку звали Лора. В этом посёлке она жила с детства, вместе с родителями и старшей сестрой. Они переехали сюда с юга и, имея хорошие деньги от продажи земли и дома, быстро обосновались и открыли постоялый двор. В то время за границами леса в городе построили ткацкий завод, началось развитие торговли. Место для пребывания заезжих купцов оказалось очень востребованным, желающих остановиться на постой было много, и дело семьи процветало. Шли годы, Лора выросла, вышла замуж и вскоре родила дочь. Девочку назвали Анной. С первых дней своей жизни она стала всеобщей любимицей и была так удивительно хороша, что порой все разговоры в доме велись лишь о ней. И это было не просто родительское умиление. Анна действительно обладала редкой красотой. С каждым своим годом она становилась только лучше, росла отрадой семье и доброй помощницей в заботах по дому, да и в округе её все любили: до того девочка была милой и душевной.

Пожилые дед и бабушка нарадоваться не могли внучкой и, часто ставя её в пример, всё попрекали свою старшую дочь за безбрачие и бездетность. Елена – так звали сестру Лоры,– красивых черт не имела, была замкнутой и робкой. Мужское внимание всегда обходило её стороной, а она и не заботилась об этом. Вопреки всем надеждам и просьбам родителей, замуж она так и не вышла, но к тридцати годам вдруг, оказалась в положении и принесла старикам ещё одну внучку. Елена назвала дочь Эльзой. Уродившись прелестней Анны, эта девочка получила вперекор своей красоте совершенно несносный характер. Она дралась, как мальчишка, дерзила родным и гостям дома и всегда старалась высмеять, или задеть бранным словом сестру. А когда в её матери неожиданно проснулась женщина и она, бросив дочь, сбежала из дома с одним из гостей, Эльза стала просто невыносимой. Тогда-то в семье и произошло несчастье, следы которого до сих пор терзали души обитателей дома.

Анне было двадцать два, а Эльзе едва исполнилось шестнадцать. К тому времени в город провели железную дорогу, и необходимость добираться до него по прежнему пути через лес изжила себя. Постояльцев в Норе Барсука становилось всё меньше, денег перестало хватать даже на необходимое, и семье пришлось искать дополнительный заработок. А так как по округе недостатка в работе не было, каждому обитателю дома нашлось дело по силам. Старики занимались редкими гостями двора, Лора с мужем подрабатывали торговлей овощами на городском рынке, а девушек определили помощницами в мастерскую кожевенника. Анна, с детства привыкшая к труду, приняла эту необходимость с пониманием и выполняла работу добросовестно, но Эльза была недовольна принятым за неё решением. Используя любой удобный момент, чтобы уклониться от вверенных ей обязанностей, она убегала из мастерской и проводила время в постыдных утехах, о которых по поселению давно шла порочащая семью молва. Бедняжке Анне приходилось выполнять работу за двоих и принимать на себя всю тяжесть и без того нелёгкого труда, но она была терпелива и из жалости к Эльзе не требовала от родных сбить с её легкомысленной сестры спесь.

В один из тех дней Анне вновь случилось остаться в мастерской одной. Дел выдалось больше обычного, и уже к полудню девушка была совсем без сил. Не выполнить положенное означало не получить должную оплату, поэтому такую роскошь, как отдых, Анна не могла себе позволить. Работу нужно было закончить в срок, но девушка слишком торопилась и оказалась непростительно неосторожна. Заливая паровой пресс кипятком, она не смогла удержать цепи подвесного котла с водой, и опрокинула его на себя. Мастер нашёл её в конце дня, лежащей на полу без чувств и тут же отнёс местному доктору.

Лечение Анны было долгим. Для заживления её ран врач применял травяные компрессы, масляные кремы и даже молочные ванны. Он часто говорил о далёких клиниках и новых методах, обещал полное исцеление на берегу Мёртвого моря, но у семьи не было на это средств. Родные девушки сделали всё, что было в их силах, однако ничто из этого не смогло вернуть ей прежний облик. Анна была изуродована навсегда. Красоту девушки измяли шрамы, и всё то, что она могла ожидать от своего будущего осталось лишь в мечтах, которые несчастная не переставала оплакивать с того проклятого дня.

Конечно, не Эльза причинила Анне этот страшный вред, но она была причастна к тому, что случилось. Много раз она просила у сестры прощения и та, казалось бы, не винила её, но произошедшее несчастье безвозвратно отдалило девушек друг от друга. Анна стала молчаливой, избегала встреч с посторонними и большую часть времени проводила в уединении в своей комнате, а Эльза, снискавшая себе почти абсолютную нелюбовь родных, всё чаще покидала дом и беспутствовала. Решение не изгонять виновницу трагедии из дома стоило её родным многих споров, и в итоге Эльза осталась, но должна была сама себя содержать и приносить семье доход. Чтобы не оказаться на улице и не умереть от голода, теперь уже ей приходилось работать в мастерской кожевника и, как когда-то Анне, трудиться за двоих. Не имея другого выбора, девушка смирилась с поставленными ей условиями, но так и не изменила своему нраву. Даже после тяжёлого трудового дня, возвращаясь домой только для того чтобы поесть, Эльза снова уходила и проводила ночи в дали от родового гнезда, пополняя о себе скверные слухи.

– Со временем наше дело совсем зачахло. Не меньше трёх лет в этих стенах не было ни постояльцев, ни просто гостей,– грустно произнесла Лора, окидывая взглядом комнату,– Один за другим мои родители умерли, и дом совсем опустел. Мы с мужем с утра до ночи возимся на грядках, а зимой, если не выезжаем на рынок продавать запасы, то всё больше спим. Здесь становится тихо, словно и нет никого, так тихо, что хочется кашлять, чтобы хоть как – то оживить эту пустоту.

Марта смотрела на хозяйку с глубокой тоской и выглядела так, будто вот-вот готова была расплакаться. Волнение, с которым Лора говорила о случившемся, растревожило пожилую женщину, задев её собственные душевные раны, и она неожиданно решила раскрыться.