Восемь режимов гирлянды

– Ладно. Позвони мне! – Тоша закрыла дверь и послала брату воздушный поцелуй.

«Москвич» скрылся за Никольской часовней. Тоша постояла какое-то время, пытаясь унять в голове эхо Тимурова вопроса. «Скинешь денег? Денег… Денег…» Ну и откуда ей их взять? У нее осталось лишь на продукты, но теперь, кажется, им придется еще неделю посидеть на гречке.

Она вздохнула и в поисках поддержки перевела взгляд на дом. Каждый раз, возвращаясь с работы, Тоша наслаждалась исходившей от него особенной утренней тишиной и умиротворенностью. Их старая двухэтажная изба, выкрашенная в коричневый цвет, смотрела на Тошу тремя окнами с белыми потрескавшимися наличниками, словно приглашая на уютное чаепитие.

Ее воображение тут же подкинуло картинку: они с Тимуром приходят со школы, видят в кухонном окне маму. Она дома – до устройства на работу бухгалтером еще несколько лет. Она поглядывает на улицу, чуть отодвинув в сторону край кружевного тюля, и машет им рукой.

Тоша слышит гогот бегающих по двору гусей, нежное мяуканье кота Маркиза и свист закипающего на плите чайника. По дому разносится аромат свежеиспеченной кулейки – творожного пирога из рассыпчатого теста, а на столе ждет горшочек с густой сметаной. На обед с работы приходят отец и дедушка – тот кладет на Тошину макушку руку и подмигивает: «Увидимся вечером в гараже».

В их доме выросло несколько поколений Лисицыных. Теперь это ее задача – готовить, убирать, хозяйничать. Не было ни мамы с ее причитаниями, что Тоша опять запачкала футболку, ни ласкового взгляда отца, брошенного из-под очков, ни дедушкиного «вечером в гараже». Не погонять больше гусей, не погладить Маркиза. За старшую осталась одна Тоша.

Она поддерживала дом, а он – ее, она знала. Он был Тошиным оплотом, надежной крепостью. В его деревянных стенах, сложенных из бревен и обитых доской, чувствовалось тепло. Изба каждый раз будто распахивала объятия, стоило Тоше пересечь порог. Многое в ней требовало ремонта, несмотря на то что папа и дедушка каждый год латали ее то там, то тут, а мама вселяла уют, украшая окна воздушными занавесками и закрывая щели в полах пушистыми коврами. Но нигде больше в целом мире Тоше не было так хорошо, как дома.

На ватных ногах она поднялась на крыльцо, заперла за собой входную дверь. Несколько раз подергала ее – точно ли дед не откроет? Тот как раз прошаркал из ванной к себе в комнату и уставился на внучку.

– Ты кто? – спросил он.

К горлу подступил комок. Маленькие странности в дедушкином поведении они заметили еще до инсульта. Во внимание не брали, отмахивались – мол, старческие причуды. Подумаешь, забыл, о чем спрашивал десять минут назад. Просто из головы вылетело. Путал имена? С кем не бывает.

Потом он начал обвинять Тимура, что тот ворует у него полотенца. Тоша насторожилась: Мур и воровство были так же далеки друг от друга, как она и любовь к платьям. Да и… Полотенца?

А на одном из плановых приемов у невропатолога все прояснилось. Это были не причуды. Это была болезнь.

Деменция.

Врач долго разговаривал с Тошей, объяснял, что это приобретенное слабоумие, нарушение когнитивных функций мозга. Рассказал, чего стоит ждать и к чему готовиться. Сразу сказал: лекарства нет.

Дома она надолго зависла в интернете, изучила кучу статей, забрела на форумы и начиталась всяких кошмаров. Зло захлопнула ноутбук, будто тот был повинен во всех ее бедах, и расплакалась.

Не считая помешанности на полотенцах, дед вел себя мирно. Правда, иногда спорил на ровном месте и начинал громко ругаться – его настроение могло меняться со скоростью света. Теперь, когда Тоша знала, в чем дело, симптомы, которые раньше они принимали за дедушкину чудаковатость, стали явными и вселяли в нее ужас. Его личность непоправимо разрушалась, и Тошу убивала собственная беспомощность. Дедушка – не машина. Починить или заменить какую-то деталь в его голове было невозможно.

Самым важным «лекарством» невропатолог выписал общение, и Тоша с Тимуром с готовностью выполняли предписания. В хорошие дни, когда дедушка еще понимал, что происходит, где он и кто он, они гуляли, ездили по магазинам, болтали про аэропорт и машины. Пили чай, ели черный хлеб с селедкой, которую дед так любил. А потом словно кто-то переключал тумблер, и он снова обвинял Тимура в воровстве, а Тошу не узнавал.

Как сейчас.

– Маруся, ты что ли? Что за куртка на тебе такая?

– Да купила вот, – натянуто улыбнулась Тоша. Вспомнила главный совет врача: не спорить, не волновать, принимать все, что дед говорит. – Правда, красивая? Ну, пойдем завтракать.

Что ж, сегодня она – своя же мама. Маруся.

Она разделась, взяла деда под руку и повела на кухню. Пока готовила омлет, болтала о всякой чепухе – лишь бы не заплакать. Дедушка хмурил свои косматые седые брови и смотрел в одну точку.

2

– В общем, все обошлось, – в голосе брата слышалось облегчение. – Он где-то сожрал колбасу в заводской пленке, та застряла внутри, вот и болело так сильно, что даже ходить не мог! Ощупали всего, грешили на спину, уже повели на рентген. Врач с помощником затащили на стол, и его там вывернуло, представляешь? – Тоша улыбалась, слушая смех Тимура в трубке. – Эта пленка и вылезла. Он сразу деру с этого стола! Как ни в чем не бывало! Ну, пришлось оттирать там все, конечно… Зато взяли только за прием. Слава богу, не успели рентген сделать!

– Отлично, – ответила Тоша.

Она устроилась на постели в своей комнате на втором этаже. Стены здесь сужались к потолку, чем создавали особенно уютное настроение. Комод с одеждой громоздился напротив кровати, там же стояли и полки с учебниками и всякой всячиной: виднелись яркие бока коробок со старыми CD с записью выпусков «Топ Гир», стопками лежали книги, болтались какие-то огрызки проволоки, крючки для штор и пилочка для ногтей. На стене справа висели фотографии родителей, дедушки и бабушки, которую Тоша живой уже не застала, и ее собственное изображение, на котором она, одиннадцатилетняя, обнимала Ангелину. На письменном столе у окна чернел приоткрытый ноутбук, рядом лежала кучка тетрадей, исписанных английскими словами и сложными лингвистическими терминами. Из приоткрытой форточки доносились звуки города, редкий шум автомобилей; где-то недалеко по дереву размеренно стучал дятел. Тук, тук, тук.

По Тошиному телу разлилась усталость, пушистое покрывало нежно укутало ее теплом. Волнение ушло, и мысли потекли свободным ленивым потоком. Дедушка внизу дремал под тихий лепет телевизора, со Зверем все оказалось в порядке, и Тимур был счастлив. А Клим… Возможно, он вообще ей просто померещился? День вчера выдался такой суматошный…

– Жду вас, – успела она сказать перед тем, как сон ее окончательно сморил.

Ей снится лето. Небо такое лазурное и радостное, что у Тоши на душе легко-легко. Она – как облачко. Зелень травы блестит под солнечными лучами, пружинит под ее старыми чумазыми кроссовками. Машина, голубая и оттого будто воздушная, стоит во дворе и смотрит на Тошу круглыми фарами.

Дед учит ее менять моторное масло в «Москвиче» – для этого надо подобраться машине под брюхо. Удобного подкатного лежака для ремонта у них нет, и дед подкладывает под машину большой кусок картона, складывает на нем инструменты и ставит небольшой тазик. Сам он в легкой рубашке с закатанными по локоть рукавами, на ногах – старые, в пятнах, брюки. Ремень обхватывает его худое поджарое тело. Он опускается на колени, устраивается на картонке и забирается под «Москвич».

– Давай сюда, Нинок!

Дед – единственный в семье, кто зовет ее Ниной. Сам он Лев Антонович, а жену, Тошину бабушку, звали Антонина Львовна. Такой получился у них каламбур, и Тоша словно объединила в своем имени несколько поколений. Сама она – Антонина Антоновна.

Тоша залезает под машину следом за дедом, устраивается с ним рядом. Смотрит, как он откручивает сливную пробку, подставляет тазик под струю черной жижи. Прогорклый запах старого масла смешивается в ее носу с дедушкиным одеколоном, по́том и отдаленным, витающим в воздухе ароматом цветов.

Тоша внимательно слушает деда, наблюдает за движениями его мозолистых рук.

Из дома доносится мамин крик:

– Папа! Тоша! Идите обедать!

В этих звуках и запахах – само счастье.

Тоша резко открыла глаза. На губах застыла улыбка, по щекам бежали дорожки слез. Все-таки расплакалась.

Она вытерла рукой лицо и прислушалась. За окном тоже кто-то кричал, видимо, поэтому она и проснулась. Слов разобрать не смогла, но узнала рассерженный голос Тимура.

Тоша встала, спустилась на первый этаж, заглянула в комнату к деду. Тот заснул, сидя в кресле, голова свесилась набок. Она укрыла его колени пледом, а сама тихонько пробралась в прихожую. Зверь храпел на своем коврике у двери, его огромные лапы подрагивали во сне. Она потрепала собаку за ухом, но тот даже не пошевелился. Видимо, ему тоже снился хороший сон. Тоша влезла в мамины валенки, в которых обычно чистила снег во дворе, и, прихватив куртку, вышла на улицу.

Подгоняемые ветром тяжелые облака быстро неслись по небу, сквозь них упрямо пробивалось солнце. По двору мелькали тени – светло, темно, светло, темно. Будто ночь быстро сменялась днем. «Москвича» видно не было – значит, Тимур загнал машину в гараж. Точно – у Тоши же выходные, а у Мура с завтрашнего дня, наконец, каникулы.

Сверху что-то заскрежетало, посыпался снег. Пригнувшись, она быстро выбежала во двор, отошла на пару шагов и глянула на пологую крышу веранды. Наверху Тимур чистил снег.

– Я тебя разбудил? – крикнул он, заметив сестру.

– Нет, – отмахнулась Тоша. – А с кем ты говорил?

– Забирайся, расскажу!

Тоша поднялась по приставленной к дому лестнице, осторожно ступила на крышу. Тимур поддержал ее под локоть, отложил лопату и подвинул к ним разбухшую от влаги деревянную доску, чтобы сидеть было не холодно.

– Чай хочешь? – спросил он, достав из кармана термос и устроившись рядом с Тошей. – С облепихой. Как ты любишь.

– Давай.

Горячая терпкая жидкость обожгла губы, но Тоша с удовольствием сделала пару глотков. Несмотря на резкий ветер стало легко и уютно. Она положила голову брату на плечо и спросила, вернув ему термос:

– На зачет сегодня не успел?

Тимур отмахнулся.

– Сдам потом. Не переживай.

Тимур учился там же, где и Тоша – в Ивановском университете, на обычного менеджера. Долго не мог определиться, кем бы хотел стать, и выбрал эту специальность просто ради диплома. «Менеджер – универсальный солдат», – любил приговаривать он, когда родители попрекали Мура неясным будущим. Тоша ему слегка завидовала – лучше вообще не знать, чем хочешь заниматься по жизни, чем знать и учиться на другое.

– Помнишь, как мы забирались сюда в детстве? – приобнял ее Тимур.

Тоша прыснула. Они занимали две мансардные комнаты и раньше частенько вылезали из окна и по козырьку пробирались на плоскую крышу веранды. Это было их секретное место, где они считали звезды и делились тайнами и мечтами. Единственным, о чем она никогда не рассказывала ни одной живой душе, кроме Лины, были ее чувства к Климу. Подобно древней крепости Плёса, она выстроила вокруг них стены, держала взаперти и любовь, и ненависть.

– Конечно, – прошептала Тоша.

– Ты все хотела стать автомехаником. А сейчас хочешь? – с серьезным выражением лица спросил Тимур.

Она удивилась неожиданному вопросу и повторила:

– Конечно.

– И что бы ты делала потом? После учебы?

Тоша ответила без промедления, будто всю жизнь знала, для чего она родилась:

– Открыла бы в Плёсе автосервис. У нас тут ни одного нет…

– Думаешь, Градсовет одобрил бы? Они за строительством домов-то вон как следят, чтобы фасады в общий стиль вливались.

Тоша вздохнула, отобрав у Тимура термос, и с наслаждением сделала еще пару глотков. Она и сама гадала над этим вопросом, но, как говорится, было бы желание. И вообще – мечтать не вредно.

– Надо будет – сделаю хоть в виде конюшни, – уверенно сказала она. – Чтобы как в XIX веке, только для железных коней. И вывеску в том же стиле – с твердым знаком на конце.

Тимур засмеялся, крепче обнял сестру.

– Уверен, у тебя получилась бы отличная конюшня.

– Ага. И жуть какая дорогая.

Они какое-то время помолчали – обоим не хотелось обсуждать деньги. Тоша спросила:

– Так с кем ты ругался?

– А, это… – стушевался Тимур. Он определенно хотел улизнуть от ответа, но под взглядом сестры сдался: – В общем, Кириллина приходила. Опять про дом спрашивала.

Тоша застонала и невольно бросила взгляд на соседнюю лощеную избу. Свежевыкрашенные наличники, ажурные водостоки, добротная крыша. Терраса украшена гирляндами, огни горят даже днем. Сменяются попарно – желто-красные, сине-зеленые. Солнце – звезды, день – ночь. То одно, то другое…

Это один из многих гостиничных домов, раскиданных по Плёсу. Большинство из них – в коллекции Анфисы Кириллиной, местной предпринимательницы. Тоша ее на дух не переносила – та задешево скупала у пожилых людей дома, на скорую руку делала бюджетный ремонт внутри и селила туристов, чтобы они за конский ценник могли проникнуться духом левитановского Плёса и атмосферой XIX века.

На их дом Кириллина зарилась давно, еще когда родители были в городе, а дед – в своем уме. Как же, такое лакомое место, Заречная слобода, исторический центр! Здесь как на дрожжах выросли несколько гостиниц. Некоторые горожане и сами сдавали гостям свое жилье в аренду, а многие избушки использовались как дачи и пустовали в холодное время года. По-настоящему жилых домов в этом районе осталось не так уж и много: тетя Оля с улицы Кирова, пара художников на переулке Кропоткина, да несколько семей на Горе Левитана.

И они, Лисицыны.

– Ты ей сказал, куда идти? – буркнула Тоша, недобро поглядывая на соседний дом.

– На пальцах объяснил, – усмехнулся Тимур, делая глоток чая и убирая термос в карман.

Тоша перевела взгляд на видневшуюся за крышами Волгу. «Вот и хорошо», – подумала она. Свой дом она на съедение туристам никогда не отдаст. Это ее крепость.

Парный

1

Зима щедро сдобрила Плёс снегом, укрыв, как пряничный домик – сахарной пудрой. Выходные перемежались с Тошиными ночными сменами, долгами по учебе, заботой о дедушке. Температура за окном прыгала от мороза к оттепели, и небольшую простуду подхватили все Лисицыны от мала до велика. Больше всего Тоша переживала за дедушку, но тот быстро разделался с напавшим на него насморком. А вот «Москвич», словно насмотревшись на других членов семьи, начал горестно скрипеть тормозами. Приезжая с работы без сил, Тоша впервые в жизни не могла уделять машине время.

От Ангелины не было отбоя. Она закидывала Тошу сообщениями, звонила, спрашивала про Клима: «Общаетесь? Он тебе все еще нравится? Зачем тебе меняться сменами, не дури! Вдруг поладите?» Жаловалась, что «этот дундук даже не объяснил, где пропадал все это время». Тоша говорить про Клима не хотела, но не могла не признать: она снова о нем думает.

На работе пересекались редко, будто специально избегали друг друга. Тоша раз за разом прокручивала в голове ту смену, когда впервые увидела его в терминале.

«Вот так встреча, Антонина Лисицына».

Она молча уставилась на него, не подав признаков, что вообще узнала Клима, но была уверена – он и так все понял по ее глазам. Тоша встала, запихнула рюкзак под рабочий стол, расправила плечи и с (как ей казалось) гордо поднятой головой направилась к лифту.

Двери открывались целую вечность. Она слышала, как сзади подошел Клим, затылком чувствовала на себе его взгляд. Они вместе зашли в кабину, разбрелись по углам и оба забыли нажать на кнопку. Лифт закрылся и погрузился в полумрак – осталось лишь блеклое свечение от панели управления.

Тоша вздрогнула и словно отмерла. Протянула руку к кнопкам, но Клим неожиданно сделал шаг в сторону, закрыв их собой.

– Так и будешь играть в молчанку? – тихо спросил он.

Его голос с возрастом стал низким, глубоким – ничего мальчишеского в нем не осталось. А вот манера неторопливо, по-хозяйски тянуть слова, словно все время мира в его власти, пробудила в Тоше скрытые глубоко внутри воспоминания.

Казалось, в лифте накалились стены. Воздух обжег Тоше нёбо, дышать стало труднее. Она попыталась вдохнуть полной грудью, но легкие будто отказывались работать под пристальным взглядом Клима.

– Раньше ты была разговорчивее, – хмыкнул он. Глаза сияли в бледном свете двумя хрусталиками льда в ожидании ее ответа. Но Тоша не знала, что ему сказать.

– Не ожидал встретить тебя здесь. – Судя по всему, он не собирался отступать. Уставился ей на ноги и хмыкнул: – Юбки идут тебе больше, чем джинсы.

Тошины щеки вспыхнули. Она открыла рот, чтобы кинуть ему в ответ колкость, но на ум ничего не приходило. Вдруг зажегся свет, и кабина дернулась – лифт вызвали на втором этаже. Тоша была готова расцеловать того, кому понадобилось спуститься вниз.

– Кто-то прервал нашу увлекательную беседу, – Клим прислонился к стене, скрестив на груди руки. – Какая жалость.

Под ярким светом ламп Тоша заметила, как он изменился. От того Клима, каким она его помнила, остались лишь колкий взгляд да коротко стриженные каштановые волосы. На подбородке выступала щетина, закатанные до локтей рукава рабочего комбинезона обнажали сильные руки с выпуклыми венами. Пальцы были мозолистые и грубые, как у людей, которые занимаются по жизни тяжелым трудом.

Конечно, он уже не тот двенадцатилетний мальчик, по которому она все детство пускала слюни. Он гораздо, гораздо… круче. Мужчина.

Тоша сглотнула и уставилась на двери лифта. Скорее наверх!

Они поднялись на второй этаж, и Тоша словно вдохнула свежего воздуха. У открытых дверей стояла Алена Криволапенко, стройная высокая шатенка с курносым носом и большими зелеными глазами. Она всегда напоминала Тоше олененка Бемби. Алена быстро прошлась по ней взглядом и с интересом задержалась на Климе, оглядела с ног до головы, будто тот был породистым скаковым жеребцом. Судя по выражению лица, она прикидывала, по размеру ли ей седло.

– Привет, – улыбнулась Алена.

– Доброй ночи, – кивнул Клим, возвращая ей оценивающий взгляд.

Тоша закатила глаза и обошла их, держа путь в кабинет.

– Вы наш новый инженер? – услышала она Алену. В голосе так и плясали флиртующие нотки. Наверняка уже думает, не позвать ли его на корпоратив.

Но Клим то ли не ответил, то ли просто кивнул – Тоша уже не видела. Зато чуть не запнулась от его сердитого тона, когда он окликнул ее:

– Антонина! Мы, кажется, не договорили.

Серьезно? Клим думает, ей все еще десять лет, и он может шпынять ее, как ту маленькую девочку, которую словно огрели по голове «конфундусом»? Тоша фыркнула, бросив на него презрительный взгляд через плечо, и дернула дверь кабинета, лишь в этот миг поняв, что Клим, скорее всего, шел сюда же.

Ну нет. Пространство в пять квадратных метров она с ним делить точно не готова.

Зачем она вообще поднималась на второй этаж? Кажется, «конфундус» спустя годы все еще работает.

Тоша развернулась на каблуках и снова направилась к лифту. Она собиралась спать? Спать она и пойдет. И неважно, что сон как рукой сняло.

– Ален, ты вниз? – спросила она, заходя в кабину и игнорируя колкий взгляд Клима, прожигающий ее спину.

– Ага, – промычала та и, кокетливо помахав ручкой инженеру, зашла вслед за Тошей.

– Осторожнее с лифтом! – крикнул он. – Лучше по лестнице.

Двери закрылись, и больше той ночью Тоша его не видела.

Если раньше аэропорт был ее отдушиной, то теперь она с тяжелым сердцем ехала в терминал в ту смену, в которую работал и Клим. Как ни крути, им приходилось видеться, но, слава Богу, дальше взглядов исподлобья и коротких телефонных звонков по рабочим моментам не заходило. Тоша скрещивала пальцы на удачу, когда поднималась в комнату инженеров, чтобы переодеться или перекусить, а если все же натыкалась на Клима, тот молча выходил, будто его срочно куда-то вызывали. Это было что-то новенькое – он избегал ее, упуская шанс подколоть?

После того случая в детстве, где бы они ни пересекались, в школьных коридорах или на улицах Плёса, Тоша при одном взгляде на Клима понимала: быть беде. Его мелкие пакости отравляли ей жизнь. Он воровал ее портфель и выкидывал из окна. Клеил на спину бумажки с обидными прозвищами, вместе с другими мальчишками смеялся над ее внешностью и одеждой. Ставил подножки и валил в снег на уроках физкультуры, когда Тоша неумело пробиралась по лыжне сквозь сугробы.

Она всегда мечтала, чтобы однажды случилось чудо, и Клим ее полюбил. Но когда он отобрал у нее мультитул, она захотела, чтобы он просто исчез. Она пыталась его ненавидеть, перебирала в памяти все те случаи, когда он над ней смеялся. Но все было без толку. Она знала – у него есть сердце. Убедилась в тот самый день.

Но и терпеть его выходки больше не могла и, лежа в постели перед сном, мечтала, что однажды Клим испарится. С глаз долой – из сердца вон. Так мама говорила, когда болтала по телефону с подругой, Тоша слышала.

Ее желание исполнилось: в доме Моревых случился пожар, и Клим исчез.

Говорили разное: что его родители-алкоголики спалили дом ночью, и все угорели; что, наоборот, это Клим устроил поджог, отправил родителей в больницу, а самого себя приговорил к детской колонии. Никто толком не знал, что произошло, даже Ангелина. Первое время она переживала, донимала расспросами маму, но выяснить ничего так и не смогла. Не выпускала телефон из рук, все ждала, когда Клим выйдет на связь и расскажет, что с ним случилось. Тоша ждала вместе с ней с затаенным в груди страхом – ее не отпускало ощущение, что это именно она со своими глупыми желаниями виновата в исчезновении Клима.

Ребята бегали на Советскую улицу читать вывешенную на информационном стенде плёсскую газету, но и там о пожаре писали в общих чертах. В школе и во дворах делились обрывками фраз, которые услышали от родителей. Те уходили от прямых ответов, лишь вздыхали и приговаривали: «Не бери в голову, иди играй». Слухи обрастали выдумками, как снежный ком, и Тоша не знала, чему верить. Учителя молчали – однажды только классная Клима сказала, что «с ним все хорошо, не волнуйтесь». После этого Ангелина перестала ждать от него сообщения – Тоша поняла это по звучавшей в голосе подруги обиде, когда та пересказала слова учительницы. Если с Климом все было хорошо, значит он сознательно не писал Ангелине. Какой друг так поступит? Тогда-то Линка и заявила, сжав кулачки: пусть только попадется ей на пути, она ему покажет. Вмажет хорошенько.

Но Клим так и не попался ни Лине, ни Тоше.

А теперь он, словно оживший призрак из прошлого, как ни в чем не бывало делил с ней один кабинет, и не важно, что Тоша появлялась там лишь на перерывах.

Она снова, как когда-то в школьных коридорах и дворах Плёса, наблюдала за ним. Будто настроенная на его радиочастоту, выглядывала из-за стойки справочной именно в тот момент, как только Клим появлялся в ее поле зрения. Неважно, чем он был занят: перемещался по терминалу с ящиком инструментов, чинил багажную ленту или менял лампу освещения, забравшись на платформу высокой лестницы, – у Тоши буквально зудело под кожей от одной лишь мысли, что Клим рядом.

В терминале он освоился быстро. Общался с ребятами с досмотра и из охраны, собирал вокруг себя стайки молодых девчонок, ладил с руководством и даже ходил на перекур со своим начальником. И каждый раз, проходя мимо справочной, долгим взглядом смотрел на Тошу.

Ей не хотелось признаваться самой себе, но, если бы Клим занимался другой работой – регистрацией пассажиров, розыском багажа, да пусть бы хоть управлял всем аэропортом, – он бы не привлекал ее внимание так, как в серо-синем рабочем комбинезоне.

В этой одежде и с инструментами в руках он напоминал ей дедушку.

2

До инсульта Лев Антонович Лисицын работал слесарем в управляющей компании. Любил возиться с техникой, никому не отказывал в помощи, если требовалось что-нибудь починить. Мама смеялась, что Тимур с Тошей взяли от него по одной половинке: брат – готовность прийти на помощь, а она – любовь к железкам.

Первым, кого Тоша видела, спускаясь вниз на завтрак, был дедушка в форменной синей куртке. Потягивая из кружки чай, он бросал на внучку полные любви взгляды, когда та, сонная и взъерошенная, угрюмо ковыряла ложкой кашу и рассказывала, что ей приснились танцующие вальс цилиндры двигателя внутреннего сгорания. Он дожидался, когда мама отвлечется, чтобы подлить себе кипятка, а отец встанет из-за стола, скажет всем «спасибо» и на прощание чмокнет детей в щеку. Тогда дед выуживал из кармана две конфеты в ярких обертках и незаметно клал их рядом с Тошей и Тимуром. Тоша с восторгом в глазах накрывала теплую дедушкину руку своей маленькой ладошкой и, пряча в карман конфету, знала – день будет замечательный.