И придёт Каурка

– Да нет, конечно, остаемся, – в унисон ответили Максим и Анфиса.

Егор фыркнул и отвернулся.

***

Каур поднял голову и внимательно стал смотреть на ребят у озера.

– Каур! – прошипел Сивый. – Опусти бестолковую. Сейчас заинтересуются, полезут знакомиться. И все – четыре мертвеца. А я с прошлых еще сыт.

Каур нехотя повиновался и опустил голову.

– Давайте, медленно, двигаемся от них, – скомандовал Сивый.

– Слушайте, до деревни тут недалеко. Ребята явно городские, в поход пришли, я слышал про таких. А еще слышал, что такие часто и бесследно пропадают. Ну что там найдут? Следы копыт? Так от жилой деревни кони пить приходили, – рассуждал Каур, не хотя уходить от интересной возможности, которая собиралась ставить палатки.

– Ты ж говоришь, до деревни далеко, – влез Бурый, не понимая задумки брата.

– До деревни, которую я приметил – далековато, – терпеливо пояснил Каур. – Не суть. Не докопаются. А мы уйдем спокойно, следы в траве затеряются, и уже будем искать, где остепениться. Обещаю. Ну, подкрепимся?

– Нет, – отрезал Сивый.

– Так, Бур, а ты чего скажешь? Хоть раз выскажи свое собственное мнение? – обратился Каур ко второму брату.

– Каур, ну чушь-затея. Мы ж недавно ели, буквально с месяц как. Помнишь, те толстушки-сеструшки, дочки священника? Тебе тогда очень понравилось. Ты еще со священника «сливки» собрал, когда он тебя рассмотрел и в Боге засомневался.

– Да, тот обед был отменным, неверие на пару с верой и осознанием, страх только все испортил… – протянул Каур и снова поднял голову. – Ну вот, молодец, напомнил и аппетит раззадорил.

– Каур! – рявкнул Сивый.

– Во, и ты молодец, кричи-кричи. Нас заметили. Стоят, смотрят.

– Все. Уходим, – приказал Сивый.

– Нет. Вы, если хотите, идите, а я, пожалуй, все же останусь и полакомлюсь.

И никто не двинулся с места, продолжая смотреть на походников. Каур жадно втянул воздух и довольно зажмурился.

– Каур, не вынуждай меня…

– Сива, если мы перестанем спорить и драть наше несчастное тело на три разных мнения, то быстрее управимся и уже завтра поутру будем на пути к новому временно-постоянному дому. Или ждите, через пару дней отправимся.

– Почему через пару? – глупо спросил Бурый.

– Их четверо, а я один. А я долго могу есть, если еда еще жива и что-то испытывает, ты же знаешь, – терпеливо растолковал Каур брату.

– Ванька с тобой. Давай, быстро тут расправимся и потом уходим, – зло фыркнул Сивый. – Какой план?

– Вот это другой разговор. М-м-м… Как будет вкусно. Мне, чур, вон ту светленькую. Ее наивность, веру в лучшее и что-то такое терпкое, выдержанное я уже отсюда чую. Ух, не удержусь!

– Каур, соберись. Давайте, потихоньку отходим, чтобы скрыться с поля зрения. А дальше, как обычно. Сначала Каур, а потом и мы, если понадобимся.

– Почему Каур идет первый? – выпалил Бурый.

Сивый и Каур недоуменно замолчали на слова брата.

Каур не выдержал и хмыкнул:

– А что же? Хочешь ты пойти очаровывать наш обед? Своим неуверенным ни в чем голоском? Или сразу думаешь их распугать своим бурым мишкой?

– Не хочу, – буркнул Бурый, отступая с поля спора.

– Каур, предупреждаю, – строго сказал Сивый, – без импровизаций. Подкрепимся и пойдем искать новый дом.

***

– А я рад выбраться, – поделился Максим. – Жаль Эля не смогла с нами поехать, хотел ее с вами познакомить, чтобы не на свадьбе уже.

Анфиса хмыкнула и полезла в рюкзак.

– Э-э-э, нет, Макс. – Вытащив из вещей крем от загара, она выпрямилась и уперла руки в поясницу. Конкуренцию она тут терпеть не намерена. – Походы эти только наши, без всяких там жен-мужей.

– Это с чего вдруг? – удивился Максим.

– А не помнишь, договаривались как? Чтобы ни случилось, связь не теряем и каждый год летом, выбираем выходные и собираемся, но в утвержденном составе. Да, Ольк?

Анфиса сняла тонкую олимпийку, обнажив смуглые округлые плечи и глубокое декольте в майке-борцовке. Новый спортивный лиф верно приподнимал и поддерживал ее грудь, и судя по сверкнувшему интересу на лице Максима и сальности в глазах Егора, свою роль прекрасно отыграл. Анфиса довольно хмыкнула.

– Да, – кивнула Оля, обходя полянку, глядя на примятые пятачки травы и выбирая, куда лучше поставить палатку. – Все верно говоришь, Фис. Вот только вы, негодяи такие, в этом году с Гошей слиться хотели.

– Не было такого! – крикнул Егор. Анфиса кивнула.

– Ну вот не надо, я вам еще в мае начала звонить, спрашивать, когда у кого отпуска-выходные, вы мне что оба сказали? Что подумываете, в этом году может и не… Один Максим сразу согласился.

– Ну и даже если, – вернулся Егор к ребятам, – жизнь-то у каждого уже своя…

– Да пожалуйста, я против, что ли? – обернулась Оля к нему и пожала плечами. – Но два дня из триста шестьдесят пяти дней в году, три шестьдесят шести, если високосный, можно же выделить на встречу с друзьями?

– Ольк, ну ты чего? – нахмурился Егор.

– Ничего, – буркнула Оля, так и не придумав, куда поставить палатку.

Она устало повернулась к друзьям замученным лицом, на котором не осталось ни капли еще недавнего энтузиазма – тяжело тащить на себе одной радость от похода. А ведь она так его ждала.

– Для меня эти вылазки как отпуск, – негромко сказала она. – Я бы одна ходила, да страшно, а других друзей, кроме вас, у меня нет. Если заметили, уже третий год я вас собираю, а вы сначала пытаетесь соскочить, а потом ноете. И со второго такого раза я стала бояться, что вы так и откажетесь в один год, и все, разойдемся разными дорогами по своим жизням. Я ж не против, и радуюсь, когда у вас все хорошо, и жизнь бурлит. Макс, я за тебя очень рада. Я понимаю, что все меняется, мы меняемся. Но мы вроде договаривались когда-то. И я надеялась, что эта наша с вами традиция останется долгое время неприкосновенной. А теперь… – Оля расстроенно махнула рукой. – Пойду за ветками.

Она оставила валяться розовым комком расчехленную палатку и ушла в перелесок.

Ребята проводили ее недоуменными взглядами и повернулись к Анфисе.

– А чего она? – спросил Егор.

– Сестра ее замучила совсем, – начала Анфиса, оглядываясь, куда пошла Оля, и рассказала ребятам про бабушку и беды Оли со старшей сестрой.

Максим с Егором переглянулись и стали ставить палатку девочек. Анфиса пошла за подругой.

За разговорами и устройством лагеря они не заметили, как силуэт коня на поле растаял в бликах полуденного солнца.

Глава 3

Оля набрала почти полные руки веток, но продолжала собирать, не замечая, как кора и острые сучки царапают бледную, тонкую кожу. Она думала о своих друзьях, почему так сложилось, что они единственные, и что она все равно их любит, хотя сейчас и немного злится на них, за что сразу становилось стыдно: они же поехали, пусть и бурчат.

Но все равно обидно, что для них эти поездки, эти два дня стали так мало значить, а теперь еще, судя по всему, утруждать, чем приносить сначала предвкушение, а потом радость от встречи и отдыха.

Ведь это же всего два дня, они же договаривались. Да, иногда они виделись и на Новый год, но если все были в городе и у всех было свободное время на встречу со старыми друзьями. У Оли оно было всегда. Для них она всегда освобождала время.

Бросив охапку, которая совсем разодрала руки, Оля села на кособокий пенек. Пара слезинок скатилась по бледным впалым щекам.

Они подружились еще в школе, в средних классах. Анфиса и Егор жили в соседних домах и росли в одном дворе. Оля и Максим стали общаться, когда семья Максима переехала в тот же двор, в тот же дом, на тот же этаж. Но Оля и Анфиса подружились только в школе, а потом их классы переформировали, все оказались в одном, выяснили про двор и быстро сдружились.

В первый поход друзья пошли в девятом классе. И два дня пролетели в легкости, веселье и беззаботности. Им так понравилось, что они решили ходить так каждый год.

После окончания школы у Оли серьезно заболела мама. Чтобы ухаживать за ней, пришлось поступить в ближайший педагогический университет, говоря всем с улыбкой, что какая разница, где и как работать с математикой, которую она любила. Но в душе у нее все сковывалось от обиды – она готовилась поступать и уже сдала часть вступительных в Бауманку. Но она никому не показывала и не рассказывала о своей обиде. Было стыдно, ведь мама болеет, и это самое важное. А Оля и в ПЕДе на учителя математики пойдет. Правда же, какая разница, где и как математикой заниматься, если любишь цифры? И маму. Поступила она легко и сразу же устроилась работать на какую-то работу – материнской пенсии с трудом хватало на лекарства и оплату коммуналки.

Когда мама совсем слегла, Оля попыталась связаться со своей старшей сестрой, Дарьей, но та один раз соизволила взять трубку:

– Идите вы обе в …!…! Ваши проблемы меня не волнуют. И так всю жизнь на вас, …, потратила! Пусть хоть сдохнет, не звони сюда больше, …!

 Оля больше и не звонила.

Даже когда мама умерла. Но Дарья явилась сама, ровненько после похорон. Оля не узнала сестру в увядающей тетке, хотя той было всего тридцать восемь.

Квартира досталась сестрам напополам. Даша выселила Олю в общую комнату и заняла спальню, поселившись «в родном гнезде, когда кукушка сдохла», как она говорила.

Оля ушла с головой в учебу и работу нянечкой в детском саду, куда смогла устроиться с третьего курса на полставки, чтобы нарабатывать «практику».

Сестра же решила, что Оля ей обязана, и стала требовать «неоплатный долг», проще говоря денег, которые чаще всего тратила на алкоголь. А если Оля «не выплачивала», то Дарья гадила самыми разнообразными и мерзкими способами. Приходя домой после смены, Оля могла обнаружить, что ее еда съедена или выброшена, в комнате все вещи вывалены на пол, мусорное ведро с остатками той самой еды стоит в ее комнате и воняет, а сестры нет дома. Кое-как Оля убиралась и валилась спать, даже не поев. Сестра приходила под утро, громко ругалась, будила Олю.

Сначала Оля пыталась с Дашей установить какие-то правила, но натыкалась даже не на стену, на острые ножи, которые резали, а потом выворачивали наизнанку всю уставшую душу. Нежная Оля быстро уставала от потока ненависти, которым заливала ее сестра в самых гадливых выражениях и обвинениях, что вскоре Оля предпочла сестру игнорировать – это помогало сохранять хоть какие-то силы.

Без отличия окончив университет, Оля хотела из детского сада уйти в школу учителем математики, но оказалось это не так просто: где-то учителя не требовались, а где-то требовали стаж. Где этот стаж брать, кроме как непосредственно в школе, Оля не понимала и оставалась пока в детском саду.

Потом в их жизни на мгновение появилась бабушка по маминой линии в виде завещания Оле небольшого дома и хозяйства в какой-то деревне. Несказанно радостная Оля решила, что в какой-нибудь поселковой или сельской школе никакой стаж учителю математике не нужен. Даша получила это письмо первой и, вывернув все, забрала наследство себе.

Как Оля тогда ревела и злилась на сестру и не понимала, чем она заслужила такое отношение. А потом сразу же приходили вина и стыд. Мама любила обеих своих дочерей, пусть они и были разные. И от разных мужчин. Даше не повезло, она застала отца Оли. После той встречи мама выгнала извращенца, но Даша защитой озлобилась на весь мир, и именно это стало корнем ее характера.

Даша ненавидела Олю, потому что сестра напоминала ей про урода, да еще мать вечно просила посидеть с маленькой сестрой, пока сама работала на сменах. А Даше было уже четырнадцать, и сидеть с мелкой, в движениях которой она видела ужимки мерзавца, ей было невыносимо. В пятнадцать Даша ушла из дома. И вернулась, случайно узнав о смерти матери и половине квартиры, из которой решила сестру выжить простыми и действенными способами, какие могла придумать.

А Оля терпела, потому что так просила мама. Она не рассказала Оле, что случилось, но объясняла, что Даше не повезло с отцом, потом с отчимом, не повезло с детством, и нужно прощать ей ее злобу – так она защищается и так понимает мир. Ни Даша, ни Оля не виноваты. И Оля терпела и жалела Дашу, помня слова матери. Но с каждым словом сестры это становилось все сложнее и сложнее. Мысль, что просто хочется перестать чувствовать перманентную вину, которую ей своим отношением внушала Даша, толклась в голове, и Оля пыталась придумать, как съехать с квартиры, оставить Дашу, чтобы ей стало лучше, и самой обрести покой. Но на зарплату нянечки, большую часть которой отнимала сестра, это было невозможно. Накопившийся груз вины и постоянная усталость не оставляли даже крох сил придумать себе какой-то выход или как-то поменять свою жизнь. А еще, конечно же, было страшно. Куда она пойдет? Кто ее возьмет на работу? Что она будет делать? К друзьям было неудобно напрашиваться, тем более непонятно, на какой срок, и Оля стискивала зубы от очередного потока словесной боли от сестры, и грезила о лете, когда будут два дня свободы и каких-то новых впечатлений.

Походы с друзьями напоминали Оле о временах, когда она была счастлива и беззаботна, когда отдыхала ее душа, а тело дышало свежим воздухом, дарящим надежду и новые мысли. Эти вылазки на мгновенные пару дней давали ей сил возвращаться домой и снова сосуществовать с сестрой, работать в детском саду, придумывать про стаж и мечтать о спокойной жизни.

И в этом году она действительно испугалась, что никто никуда не поедет, и тогда Оля тоже никуда не поедет. И не будет двухдневной свободы. И негде будет взять сил.

***

Каур стоял достаточно далеко, чтобы его можно было разглядеть среди деревьев, но чувствовал каждый всплеск переживаний девчонки. Чувствовал и еле сдерживал себя, чтобы не наброситься на нее сейчас. И хотя все это было приправлено горечью, которую он не любил, эта бесконечная густая тоска, это тягучее отчаяние были как диковинные лакомства, которые стоит хоть раз в жизни попробовать. С его губ капала мутная слюна, уши подрагивали, и ноздри нервно раздувались, ловя среди запахов леса ее аромат и запоминая его, чтобы потом скорее найти. Да, определенно – эта трапеза будет бесподобной.

Он вздрогнул и повернул голову: к сгустку отчаяния приближалось что-то неуверенное под прилипшим, словно пыль на жир, налетом дерзости. Каур поморщился, ему не нравилось, когда вкусы не те, чем кажутся. Он медленно, тихо развернулся и пошел вглубь леса ждать вечера.

Глава 4

Жаркий день сменился прохладной ночью. Ясное ночное небо мерцало то тут, то там сотнями звезд, будто они подсматривали и подслушивали за друзьями, перемигиваясь на рассказы и истории у костра. Деревья шумели в верхушках, задеваемые легким ветром, словно шептались о своем, древесном и вечном. Огонь с треском поедал ветки и дрова, оставляя после себя пульсирующие оранжевыми сердцами угли. Полная, яркая луна любовалась собой в отражении озера, которое в ночи стало совсем черным, хоть и звалось Белым. Иногда от озера заявляли о себе лягушки, но очень редко и как-то неуверенно, будто не они главные на местных владениях. Почти не было комаров, а если и подлетали посмотреть, что за человек, то сразу же ретировались под наплывом едкого дыма от костра.

Оля подняла голову и посмотрела на небо, похожее на полотно темно-синего бархата с россыпью блесток, вдохнула стылый ночной воздух и только подумала: «Как же хорошо. Как же тихо». И спокойно. И спать она будет без тревоги, что кто-то ворвется, или за стенкой сестра решит устроить пьяное караоке. Будут только тишина, крепкий сон и безмятежность. Она прикрыла глаза, предвкушая все, что придумала и все, чего так долго, целый год, ждала.

– Макс, подбрось дров, – кивнул Егор, допивая остатки чая из алюминиевой кружки. – Еще посидим. У меня припасена одна история, вы ее точно не знаете.

– Может, хватит на сегодня? Уже спать хочется и зябко становится, – зевнула Оля, кутаясь в старенькую толстовку. Мечты о безмятежном сне манили залезть в прохладную палатку, согреться в спальном мешке и уснуть.

– Ну ты соня! Кто ж в ночной поход спать идет? – пихнула Олю Анфиса. – Давай, Егор! Жги. Попробуй на нас страху нагнать, а то с последней твоей небылицы одна тоска осталась.

– Сейчас он вам расскажет. На ходу выдумывает, сказочник, – хохотнул Максим, подкинул последнее полено в высокий костер и сел на бревно рядом с Егором.

– Да нет… Не на ходу, – задумчиво глядя на огонь, тихо проговорил Егор. – История правдивая, от бабок местных слышал, они в электричке рядом с нами ехали в соседний поселок, как я понял. В общем… Вы знаете, что это за место?

Егор обвел рукой кусочек полянки, на какую хватало света от костра, и медленно посмотрел каждому из друзей в глаза.

Оля с Анфисой переглянулись.

– Деревня Осиповка, озеро Белое, – скучным голосом ответил Максим и подпер рукой щеку, глядя на друга.

– Верно, – кивнул Егор серьезно. – А почему озеро зовут Белым, знаете?

– Только не говори, что там утонуло много местных, и озеро окрестили проклятым, а потом Белым, как мертвецы по цвету, просто чтобы самим не страшно было, – хмыкнула Анфиса.

– Не скажу. – Егор пристально посмотрел на Анфису. – Белым оно зовется, потому что много ромашки на той стороне растет. Крупной такой, необыкновенно большой. Многие за ней охотились, считая, что такая и удачу приносит, и счастье в дом приманит, и от болезней лекарственная, да немногие вернулись. А кто вернулся, замолчали навсегда. Их спрашивают, мол, чего видали, ромашки где? А они молчат, головой мотают и домой скорее бегут. Не выходят долгое время. А когда выходят, уходят в лес уже навсегда.

– Вот. Я ж говорю, на ходу выдумывает, – заключил Максим.

– На этом история не кончается, – не поддался Егор. – Одному смельцу удалось вернуться оттуда. Без цветков, но с историей. Рассказал он, что на той стороне озера, куда через лес не пройти – бурелом, с другой стороны камни неприступные, только вплавь, – живет оборотень. Последний из местных.

– Как это? – округлила глаза Оля, кутаясь сильнее. Истории Егора всегда доводили ее до холодных мурашек. Она не любила страшилок, но ребята слушали, и она тоже.

В озере что-то всплескнуло, что все дружно вздрогнули и посмотрели в сторону звука.

Чуть дольше, чем ребята, Егор смотрел в сторону воды, потом повернулся, поддался вперед и шепотом продолжил:

– Раньше это была их деревня. А потом люди пришли. Выжили оборотней. Те зла людям не желали, хотя, казалось бы, правда? Мы оборотней другими представляем, а вот здешние были иным. Так вот, люди оборотней выжили, кого-то убили, кто жив остался – сами ушли да обозлились на людей. Кто на их новую территорию забредал или возвращались странными, или не возвращались вовсе. А ромашка та так и манит смельчаков. Девчонки, дуры местные, посылают своих героев на подвиги: ромашки им с Белого принести, намерения проверить да погадать на любовь. Ромашка же лучше всех расскажет. И вот вернулся один, рассказал, как видел оборотня. Ходит огромный серо-бурый по лесу, землянка у него там или что, траву топчет, ромашку сам собирает. Испугался подглядыватель, дождался, пока оборотень в доме скроется и обратно – рассказать местным. Те его сначала на смех подняли, а долгожители припомнили бабкины рассказы. Посоветовали озеро стороной обходить.

– Ну слушайте, мы сюда не первый раз приезжаем, почему история только сейчас всплыла-то? – спросила Оля, оглядываясь.

– Ой, ну ты всему поверишь! – отмахнулся Анфиса. – Фигня – сказка. Совсем нестрашно. Оборотни, ромашки.

– А я говорил, на ходу придумывает, – хмыкнул Максим, шурша палкой в углях, чтобы не гасли.

– Кстати, история свежая совсем, – не обиделся Егор на друзей, – с месяц назад, как паренек вернулся и рассказал, а бабки мусолили в электричке, прям за нами сидели.

– Да хорош брехать! – гоготнул Максим.

Егор пожал плечами, помолчал, глянув в пустую чашку, допил какие-то остатки.

– А вы смелые ребята, – бросил Егор, оглядывая друзей. – Знаете ведь, что я такими историями увлекаюсь. Я вам говорил, между прочим, что смотрел в интернете про местные легенды, интересно же, и всякого начитался. И эта там есть. И все равно поперлись к озеру. А я ведь предлагал другие места, когда Олька собирать всех начала. Как вы там говорили? Да, классно! Ехать не так далеко, искупаемся заодно, отдохнем спокойно.

Егор победно посмотрел на друзей. Оля сильнее укуталась в толстовку. Совсем все забыли, что это Анфиса с Егором согласились на Осиповку – далеко ехать не надо.

Максим с Анфисой переглянулись, и в один голос заорали, спугнув притаившуюся тишину:

– Да хорош выдумывать!

– Как знаете, – развел руками Егор. – Ну что, расходимся? Я тоже уже спать хочу.

***

Каур стоял меж стволов и с удовольствием смотрел на миниатюрную девушку, которая будто пыталась вся поместиться в серую толстовку. Он жадно рассматривал ее ясные бесхитростные глаза, маленький носик и высокие скулы на худом личике. Она ему нравилась. И нравилась ее душа. Там было столько намешано, что он еле удерживал себя, предвкушая, как ему будет вкусно посмаковать ее страхи. Не эти глупые, какие бывают от чудовищ, а из глубины, которые даже шепотом боишься произнести: желание под соусом отчаяния вырваться из своей бессмысленной никчемной жизни, уйти от взбалмошной тяжелой сестры и избавиться от ненависти и ярости, которые девчонка в себе глушит, и даже не осознает этого. Ненависть с яростью Каур не очень любил, они были горькие и вяжущие, но вот у девчонки эти чувства с гарниром из страстного желания избавиться от них под нежной подливкой из стыда ему очень хотелось отведать.

Она любила детей, хотя сама еще этого не приняла, и эта любовь сияла в ней, словно желтая сладкая пыльца на грязном репейнике. Каур такой любви еще не пробовал. И ему ужасно, до дрожи хотелось скорее пригубить этого нежного, воздушного нектара.

До его чутких, подрагивающих ушей среди мыслей о предстоящей трапезе донеслось начало очередной байки от неуверенного в себе молодца. Каур с трудом заставил себя слушать и вскоре понял, что привычный и уже скучный план можно и подправить, тем более закат, когда Каур должен был появиться, он прозевал.

Он поморщился, представив, как будет злиться Сивый, что Каур решил действовать по-своему. Но слушая, как на ходу сочиняет паренек, Каур ловил все на ум. Когда малец закончил свой глупую байку, Каур решил поиграть с добычей, раз уж в последний раз здесь. Сивый будет негодовать, но и пусть. Каур решает. И Каур решил.

Глава 5

В сон ворвался шелест палаточного тента, будто его кто-то трогал или пытался стянуть с палатки. От звука шуршащего нейлона Оля распахнула глаза и замерла, еле сдержав вскрик – палатка над головой отчетливо дергалась, кто-то пытался ее порвать. Слева мелькнула тень. Оля натянула мешок почти к глазам и зажмурилась, пытаясь руками прикрыть еще и уши. Рядом с ней снаружи в траве что-то тяжело прошуршало. Она снова открыла глаза и увидела двигающийся мимо палатки высокий силуэт на четырех ногах. Нос уловил сладковатый гнилостный запах.

– Фис, Фиска, проснись. Там что-то за палаткой, – зашептала Оля, аккуратно толкая подругу.

Анфиса что-то промычала и не проснулась.

– Пр-рф-рф-рф! – раздалось глухо и как будто совсем рядом.

– Анфиса, твою… Проснись! – шепча, затрясла Оля подругу.

– Да что такое! – Анфиса резко открыла глаза, а Оля зажала ей рот.

– Пр-рф-рф-рф.

– Это что за…? – пробубнила Анфиса, плечом раздвинула молнию мешка, приподнялась на локтях и посмотрела на бледную Олю.

– Пр-рф-рф-рф.

– Мне страшно, Анфис. Что делать-то?

– Погоди бояться, надо разобраться. Может, парни дураков включили? Ну я им сейчас…

– Фис, не надо, не ходи. А вдруг это…не знаю, волки?!

– Да ну какие волки, мы же…

– В деревне… За деревней.

Анфиса с Олей посмотрели друг на друга. Снаружи все шуршало и шелестело, то приближаясь к палатке девочек, то удаляясь. Звякнула чья-то металлическая чашка, будто кто-то ее пнул, а она влетела в бревно, на котором ребята недавно сидели.

– Да ну, нет, – протянула Анфиса с нотками любимого скепсиса, – ну люди же рядом, мы ж не в глуши какой.

– А вдруг это оборотень тот? – прошептала Оля.

– Ольк, ну ты мозги включи. Ну какой оборотень? Наплел Гошка, как обычно.

Палатка вдруг затряслась, будто об нее кто-то споткнулся. Оля резко легла, закрыв голову руками.

Анфиса тоже легла и замерла, но любопытство пересилило, и, снова приподнявшись, она попыталась увидеть, что происходит, кто там ходит между палатками и гонит на них страх.

Теперь справа послышалось резкое шумное дыхание, вдох-выдох, вдох-выдох, будто надувной матрас качают насосом-«лягушкой». Что-то большое стояло рядом с палаткой. Анфиса пыталась рассмотреть, но на полотне стенки палатки маячила только огромная бесформенная тень. Она дышала и трогала палатку, отчего та колыхалась.