Упражнение на доверие

Интонация обвинения мистера Кингсли изменилась и заострилась, потому что Сара достигла настоящих чувств. Может, не руками, но, бедняжка, она делает что может.

– И это все, что можешь ты? – кричит мистер Кингсли с багровым лицом. Он сдвинул очки на лоб, зацепив клок волос, впервые торчащий в беспорядке. – Ты ради нее прошел километры. По жаре. С дурацкой теннисной ракеткой, чтобы твоя мама подумала, будто ты поехал в клуб. Потому что любил ее, Дэвид. Так не ври ей и не ври себе!

Одноклассники сидят с отвисшими челюстями. Есть ли шанс, что это спектакль? Для них эмоциональный эксгибиционизм – обычное дело. Исповедь – обычное дело. Истошные обвинения и примирения – обычное дело. Но это другое, хотя в чем именно – в моменте они определить не могут. Кому-то хочется выкрикивать что-то, как на спортивном матче, подбадривать, или укорять, или откровенно оскорблять. «Не поддавайся этой суке!» – хочет крикнуть Дэвиду Колин. Пэмми хочет броситься к Саре и спрятать ее склоненную голову в своих руках. Однажды Пэмми сидела за Дэвидом, когда он сидел за Сарой, и думала: «Если когда-нибудь парень хоть полсекунды посмотрит на меня так, как смотрит ей в затылок он, я умру и предстану перед Господом девственницей, меня даже целовать необязательно». Шанталь хочется сказать: «Ну давай, будь мужиком, Дэвид, какого хрена ты сидишь краснеешь?» Норберту, который бы все отдал, чтобы хотя бы вылизать балетки Сары, хочется дать ей пощечину и сказать: «Так тебе и надо – за то, что полюбила этого козла, хотя могла выбрать меня». Кому загораживают вид, те робко встают на стульях на колени или в полный рост. Сара наконец вырывает руки, прячет лицо за решетом пальцев, через которые сопли и слезы сочатся прозрачными склизкими нитями, повисающими на руках липкими полосами.

– Фол! – кричит Колин, и тогда с облегчением прорывается скверный смех.

– Перерыв! – рявкает мистер Кингсли, недовольный дерзостью класса. Но одна его рука лежит на правом плече Сары, другая – на левом плече Дэвида, сам он наклонился – их еще никто не отпускал.

Сара не может, не будет открывать лицо, но чувствует, как его губы касаются ее темечка.

– Молодец, – говорит он ей в волосы.

Потом она слышит, как он тихо говорит Дэвиду:

– Я не успокоюсь, пока ты не заплачешь.

Сара подглядывает между пальцев. Мистер Кингсли улыбается – в холодном удовольствии от своего пророчества. Это только вопрос времени. Лицо Дэвида почти багровое от натуги. Он срывается со своего стула, сбивает пару других и не столько выходит, сколько выпадает из кабинета.

– Перерыв, милая, – говорит мистер Кингсли, чтобы отчетливо слышали все, кто еще волочит ноги, завязывает шнурки, копается в сумочке, выдумывает предлоги, чтобы остаться, то есть все, кроме Дэвида. – Ты знаешь, где найти салфетки.

Перерыв, милая.

– И что еще ты ему рассказала?! – орет Дэвид, который месяцами с ней не разговаривал, даже не соизволял признать факт ее ничтожного существования, а теперь налетает, как святой мститель, когда они с Джоэль идут через парковку к ее машине.

Джоэль (вставая между ними): Заткнись, Дэвид! Отстань от нее.

Дэвид (реально отталкивая Джоэль обеими руками, так что она отшатывается на высоких каблуках и чуть не падает): Рассказала, что не разговариваешь со мной, но готова потрахаться в коридоре перед репетиционной?

Сара: Я с тобой не разговариваю?

Дэвид (не слушая): Или это он подсматривал, как мы трахаемся, это ты тоже подстроила?

Джоэль (вернув равновесие, оглушающе заревев): Ах ты гондон…

Сара (слишком ошеломленная, чтобы говорить, но Дэвид уже отвернулся, потому что на парковку въехала маленькая машина Эрин О’Лири; он садится, хлопает дверью, и его шофер-блондинка, в темных очках на ничего не выражающем лице, увозит его прочь).

Мать Сары: Твоя жизнь вне школы – не его собачье дело. Ты же сама это понимаешь?

Мистер Кингсли: Пожалуйста, начинай, Сара.

Сара и Дэвид снова сидят перед классом на двух стульях. Колени больше не соприкасаются – им можно сидеть порознь. Дэвид смотрит на Сару, но не смотрит. Видит ее, но не видит. Сидит на стуле, но его там нет. Она не понимает не почему он это делает, а как; сама бы так делала, если бы могла; впервые понимает, что Дэвид – настоящий актер, прорвется в театре, может даже прорваться так далеко, добиться так многого, что будет писать слово «театр», как его душеньке угодно, но еще она понимает, что здесь, в КАПА, с мистером Кингсли, Дэвиду уже конец. Он никогда не сыграет главную роль. Никогда не будет звездой. Уйдет из школы со своей харизмой – неисследованной, непризнанной, невоспетой, скрытой за миазмами сигаретного дыма и алкогольных паров, «глупых походок», футболки-поло, теннисной ракетки, не просто проигнорированной, а напрочь отброшенной и забытой всеми, кроме пары упрямых хранителей памяти.

Сара – Дэвиду: Ты злишься.

Мистер Кингсли – Саре: Не читать мысли. Еще раз.

Сара – Дэвиду: Тебе скучно.

Мистер Кингсли (раздраженно): Живи честно, Сара!

Сара – Дэвиду: На тебе синяя футболка-поло.

Дэвид – Саре: На мне синяя футболка-поло.

Мистер Кингсли: Не слышу, чтобы слышали.

Сара – Дэвиду: На тебе синяя футболка-поло.

Дэвид – Саре: На мне синяя футболка-поло.

Сара – Дэвиду: На тебе синяя футболка-поло.

Мистер Кингсли: Здесь кто-нибудь в моменте? Хоть кто-нибудь?

Дэвид – Саре: На мне синяя футболка-поло.

«Что такое „момент“?» – думает Сара. Где это «теперь», на которое надо реагировать? Как именно их повтор не обнуляет все моменты, словно огромная расползающаяся тьма, за которой прячется Дэвид, спасаясь от любых наблюдений и вынашивая ненависть к ней? Но такое мышление, такое бестолковое замешательство и есть причина, почему у нее не получается, и есть причина, почему мистер Кингсли снова делает этот жест, будто быстро что-то стирает в воздухе: убирайтесь со сцены.

Колин – Джульетте: У тебя кудрявые волосы.

Неоспоримо. Символ Джульетты – ее штопорные кудри. Они торчат во все стороны и пружинят на ходу – продолжение ее сияющей улыбки. Ее щеки всегда розовые и пушистые. В глазах – искорка. Ее мать – француженка, передала Джульетте умилительно уникальное произношение, например «МАЙ-ОУ-НЭЗ-З-З-З». Еще мать передала Джульетте истовую христианскую веру. В отличие от Пэмми, она словно никогда не чувствует необходимости отстаивать религию. Когда одноклассники ставят ее в известность, что Бога нет, она улыбается в ответ без снисхождения. Она любит их за то, что они честно делятся своими мыслями! Прямо как любит Иисус – и им даже необязательно в него верить.

Джульетта обдает Колина улыбкой: как замечательно он сказал!

– У меня кудрявые волосы, – хихикает она.

– У тебя кудрявые волосы. – Черт, да если посмотреть «кудрявый» в словаре, там твои волосы!

– У меня кудрявые волосы. – Ой, ты не представляешь, Колин. Что ни делай, а они кудрявятся. Смешно, да?

– У тебя кудрявые волосы, – заходит с другой стороны Колин. Если подумать, у него и самого густые и волнистые волосы. В любом другом месте сошли бы за «кудрявые», но здесь они – на фоне образцовых волос Джульетты, ее упругой прически сказочной принцессы, ее прически с идеализированной картины какой-то дриады с весенними цветущими лозами вместо волос! Да разве волосы Колина, эти грубые клочковатые волосы, идут хоть в какое-то сравнение?

– У меня кудрявые волосы, – пожимает Джульетта плечами. Подумаешь. Эка невидаль.

– У тебя кудрявые волосы, – вдруг рубит Колин, голос – огрубевший от порыва, словно слова опережают звук. Он уставился точно на нее – и Джульетта как по щелчку пунцовеет, будто он расстегнул перед ней джинсы.

Комнату простреливает недоверчивый смешок. Черт, как это у него получилось? А он хорош. Колин обычно так занят тем, что разыгрывает наглого ирландского мордоворота, своего воображаемого предка, что одноклассники и забывают, как он хорош.

Тишина! Мистер Кингсли щелкает пальцами, потом отрывисто кивает ему. Следующий уровень. По-прежнему ведет Колин.

Следующий уровень – уже субъективное наблюдение. Субъективность – это мнение, чувство. Суждение. Очень часто – признание в чем-либо. В противоположность якобы более простой объективности – констатации факта о человеке. В общем и целом они воспринимают объективность как описание ведо́мого (поэтому Джульетта, говоря второй, только реагирует), а субъективность – как описание ведущего (поэтому Колин, говоря первым, делает ведущую констатацию). Но это только потому, что у них еще не развито дихотомическое мышление.

Колин без промедления заявляет:

– Ты девственница.

Ого!

– Фига! – вскрикивает Энджи, не в силах «завалить», как иногда им может гаркнуть мистер Кингсли, хотя обычно ему хватает одного взгляда или щелчка пальцев.

Вот как сейчас – гневный ЩЕЛК! – и все мучительно ерзают на стульях, кто-то жадно тянется вперед, кто-то отпрянул в ужасе. Самообладание зрителя – урок, который им, как ни странно, не преподают в этой театральной школе. Им только цыкают да щелкают, будто собакам каким-то.

Джульетта уже максимально поалела. Теперь у них на глазах очень медленно возвращаются ее обычные «розы-на-снегу», бледнеет жар румянца. Она переводит дух – может, гадает, как и многие, не объявит ли мистер Кингсли фол, потому что утверждение «Ты девственница» на самом деле объективно – или нет? Или это ей решать? Это – насмешка Колина – субъективно, пока она не подтвердит это как факт? Но она не может не подтвердить это как факт: правила гласят, что она должна повторять, меняя только местоимение и форму глагола, а значит, ее согласие теряет смысл – так, значит, утверждение все-таки субъективно? Их дихотомическое мышление не развито, мозги закипают от такой загадки. Пэмми сжимает виски, потом закрывает глаза.

Но Джульетта затянувшимся молчанием – ибо она имеет право на молчание, это одно из самых полезных орудий актера, – склонила баланс сил. Цвет лица вернулся в норму. Она не улыбается. Но и не хмурится, не выдает неуверенность, смущение или страх. Она смотрит на Колина с неколебимым самообладанием, на которое Колин пытается ответить, но они видят, как он ерзает на твердом пластиковом стуле, чуть склоняя голову набок. Он ее зеркалит, но неудачно.

– Я девственница, – говорит Джульетта, словно делая это утверждение по собственному выбору.

– Ты девственница, – говорит Колин, странным образом покоренный ее нейтральностью. Теперь любая издевка, любое злорадство лишь подтвердят его инфантильность.

– Я девственница, – терпеливо повторяет Джульетта. Ее терпение – без примеси доброты. Как и не-доброты. Это просто смирение с тем, что Колину, видимо, надо повторить больше одного раза.

– Ты девственница, – с большей печалью говорит Колин.

– Я девственница, – отвечает Джульетта, жалея его из-за его печали. У него еще не развито мышление.

Класс сбивается со счета, сколько раз Джульетта и Колин обмениваются этим заявлением. Иногда мистер Кингсли сам прекращает повторы по очевидным причинам. Взрыв и развязка. Перехват инициативы. Очевидные последовательности интонации – от озорства к печали, от печали к безразличию – случайные, как перемены погоды. В других случаях он не мешает повторам тянуться и тянуться. И тогда даже для тех, кто не говорит, слова становятся пустыми звуками, которые не оживит никакой новый тон.

Наконец, встав между Джульеттой и Колином, мистер Кингсли говорит:

– Спасибо. Превосходно.

Класс сидит совершенно неподвижно, все веселье, изумление, дискомфорт забыты. Их общее состояние сродни гипнозу.

Джульетта и Колин еще какое-то время сидят на стульях, глядя друг на друга. Затем он встает и с дурашливой искренностью протягивает руку. Джульетта ее пожимает.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Уоллес Шон, «Плакальщик» (The Designated Mourne, 1996).

2

«Министерство глупых походок» (Ministry of Silly Walks) – скетч легендарной британской комедийной группы «Монти Пайтон». – Здесь и далее прим. пер.

3

Razzle-dazzle – песня из мюзикла «Чикаго» (Chicago, 1975).

4

«One singular sensation» – строчка из песни One мюзикла «Кордебалет» (A Chorus Line, 1975).

5

Мужик! (исп.)

6

YMCA (Young Men’s Christian Association) – Ассоциация молодых христиан; молодежная волонтерская организация, среди прочего ей принадлежат ночлежки.