Ловцы человеков

Редко применяемый им крик иного звучания мог, наоборот, возбудить в человеке протест против всего, чем тот прихожанин был ранее вполне доволен. С детским упрямством человек начинал вдруг что-то искоренять, менять, перенастраивать себя. И в этих беспокойных стараниях еще сильнее привязывался к церкви Николая Ростовского, стараясь услышать хотя бы издалека тот крик, словно постоянно поддерживающий допинг.

…Были открыты Николаем и другие возможности его голоса. Каждый раз он сам со счастливой улыбкой удивлялся тому, что такой обычный инструмент, как голос, может делать совершенно невероятные вещи. Однажды, экспериментируя, он случайно наткнулся на особую возможность своего голоса, которую тот мог проявить в диапазоне вовсе и не слышимого издалека крика, а почти шепота. Оказывается, если быстро приблизиться к человеку и в лицо ему неожиданно с хриплым напряжением выдавить из себя приказ: «Стоять и слушать!» – то человек впадает в гипнотический транс на десяток минут и послушно кивает головой, даже когда ему кто-то другой зачитывает, что тот должен сделать на следующий день. И на следующий день этот подопытный, проснувшись, не будет помнить, каким образом он получил это задание, но пойдет и с упорством маньяка выполнит его. Или приказание оживало стремительной вспышкой, и человек сам не понимал, почему вдруг на трассе поворачивал руль машины в сторону встречного грузовика.

Поначалу Николай даже сам испугался такой открывшейся возможности – сдавленное озлобленное шипение давало совершенно иную форму воздействия, чем обычный звонкий крик. Вместо добровольно получаемого заряда вдохновения человек ничтожным усилием превращался в зомби. И Николай решил даже никому не рассказывать об этом, но случайно не удержался, когда им стала интересоваться какая-то бандитская группировка в лихие годы перворождения нового строя в стране.

Тогда Николай вдруг вспомнил о своем давнем детдомовском товарище, с которым случайно, а может, и нет, встретился не так давно. Товарищ подробно выспросил Николая о всей его жизни, а на встречный вопрос о себе ответил коротко: «Ну, мы некоторого рода организация защиты важных персон. Сразу делаем такие предложения недоброжелателям, от которых те не смогут отказаться». И больше ничего не уточнил.

– Я хочу под вашу защиту, заплатить у меня есть чем! – выпалил Николай, когда отыскал вновь этого товарища.

– Мы защищаем только нужных людей, и я всего лишь мелкий исполнитель, ничего не решающий. Я даже не знаю, кто нами руководит, – шепотом ответил тот.

– Ладно, я тоже могу быть нужным, – решил не отступать Николай и все рассказал и о последней своей открытой возможности. После подтверждения ее на практике, когда подопытный человек исполнил на следующий день совершенно неприличное действие в назначенном ему накануне месте, товарищ согласно кивнул.

– Хорошо, ты можешь быть нужным.

Интересовавшиеся Николаем бандиты словно испарились и впредь он никогда уже не встречал на своем пути ничьего назойливого противодействия. Все, кто мог устроить ему проблемы, предпочитали словно не замечать Ростовского. Нужным же Николаю пришлось побыть всего несколько раз – ему приходилось ловить прямо на улице указанного человека, мгновенно вводить его в состояние восприятия приказа и сразу отходить. Иногда этот человек был даже не один, но дар Николая умел обездвижить и сделать покорными сразу всю эту толпу. Приказ всегда диктовал другой человек, что было дальше с введенным в транс, Николай старался не думать.

Через несколько лет на мобильник позвонил неизвестный – как понял Николай, это был один из тех, кто определяет для него задания.. «Я не буду представляться, просто запомните мой голос, – сказал этот человек. – Я понаблюдал вас в деле и прошу мне сообщать, если вы увидите вдруг человека с такими же незаурядными способностями». Николай так и не узнал, что это за человек обладает таким запоминающимся скрипучим голосом.

И узнал о том, каким может быть отданный с его помощью приказ, Ростовский совершенно неожиданно. Накануне он снова оказался нужным и приготовил для получения приказа застигнутого на выходе из какого-то кафе щуплого мужчину. На следующий же день вечером в его недостроенном храме-стадионе было весьма людно, несмотря на первые холода наступающей зимы. В самый напряженный момент действа, когда толпа, качаясь в такт звучанию мелодии, нараспев читала молитву о силе пророка Николая, в спокойно стоящем в стороне человеке Ростовский узнал того щуплого мужчину. Увидев, что он узнан, мужчина направился прямиком к чудотворцу, достав из-под пальто какой-то большой сверток. Он уже поднимался к нему по ступеням, когда Николай, решив не допускать непредвиденного развития событий, простер над ним руки и прокричал ему приказание спуститься вниз и быть со всеми.

Но крик его вдруг не возымел никакого воздействия. Мужчина подошел почти вплотную и испуганный Николай решился на то, что никогда не делал при скоплении людей – он применил тот самый вводящий в транс сдавленный хрип, звучащий почти как шепот. Но лицо мужчины ничуть не изменилось.

– Я свободен, – сказал мужчина, и чуть притихшая толпа умолкла еще сильнее, чтобы понять происходящее. – Так сказал мне тот, к кому ты послал меня, чтобы я бросил в него вот это.

Мужчина положил на ступени то, что держал завернутым в материю – и толпа разглядела железную банку, судя по всему наполненную чем-то тяжелым. Причем из края банки явственно торчало кольцо от запала гранаты.

– Бомба, что ли… – произнес кто-то из первых рядов тех, кто несколько секунд назад самозабвенно пел молитву. По отхлынувшей толпе пронесся взволнованный шепот.

– И еще он сказал, что освобождает тебя от твоего дара, поскольку ты не сохранил его как дарованное чудо. Значит, ты недостоин этого подарка.

Николай вложил все силы в истошный крик, который должен был оцепенить всех стоящих поблизости и остановить на полминуты и мысли, и движения их. Но разрушивший все мужчина уже и не смотрел в его сторону, а из толпы через секунду послышался даже чей-то смешок. Мужчина начал объяснять, что произошло с ним вчера и сегодня, а Николай стоял ошеломленный тем, что кто-то только что усмехнулся над ним, как над клоуном, которому не удался простенький фокус. Именно фокус, а не чудо… – повторял себе Ростовский. Он заметил краем глаза, что кто-то из стоящих в первых рядах беззастенчиво снимает его на камеру телефона… Случайно найденная когда-то им дверь из убогой комнаты его жизни в мир чудес и превращений вдруг с грохотом захлопнулась.

Вчерашний чудотворец схватил лежащую перед ним банку, прижав ее к себе, вбежал назад в одно из помещений за сценой, выхватил телефон, выбрал нужный номер и, услышав такой знакомый скрипучий голос, кричал и кричал проклятья. Потом схватил переданную ему бомбу, убежал через черный ход, чтобы спрятаться где-то и жить на скопленные деньги тихо и без чуда.

***

Игорь глядел на эту улыбку Ольги, словно она, преобразив все лицо своей владелицы, раскрыла и все тайны ее, которые хозяйка и сама не знает, как рассказать. Словно в улыбке этой отразились каким-то образом накопленные за века лучшие умения женщин мимолетно и неуловимо дать другому человеку ту искру света, ради сохранения которой он будет идти всю свою жизнь сквозь темень и бурелом невзгод. Того света, который и разгоняет сумеречную вязь бытовых неустроиц.

Он смотрел и смотрел на эту улыбку, смутно чувствуя, что впервые ощущает таинства другого человека не из какой-то затаенной в нем боли или скребущегося отчаяния. Нет, все было наоборот. Отчаяние к жизни, которым Ольга и наполняла свои силы все последние полгода, словно само и было этой улыбкой на ее лице. Он встал, подошел к Ольге и, взяв ее за руки, поцеловал. И она ответила – легко и мягко, и это легкое касание словно разлилось теплом по всему телу Игоря.

– Пойдем, – прошептал он, поворачиваясь к домику. На террасе стояли Антон с Владимиром, уже долго молча и неподвижно наблюдавшие за всей вдруг произошедшей переменой в размеренной жизни последних месяцев.

Игорь, так же держа Ольгу за руку, взошел к ним на террасу, сел с ней у огня. Владимир молча опустился на скамью напротив, Антон, разведя рассеянно руками, подбросил в огонь дров, тоже присел. Молчание длилось несколько минут, ожидая чего-то, Антон даже не перекинулся словами с сестрой, которую не видел с момента весеннего отъезда из их провинциального городка.

– Чуть-чуть не случилось что-то очень нехорошее? – произнес, наконец, Владимир.

– Да, – ответил Игорь.

Все снова замолчали на несколько минут, греясь у огня посреди начинающихся порывов холодного ветра, закидывающего сюда хлопья снега.

– И даже не в том дело. Пришествие закончилось. Напиши на сайте, чтобы сюда больше никто не приезжал, – сказал Игорь.

Антон вздохнул даже с облегчением.

– А может, так и надо? Слава богу, мы сейчас с деньгами, зачем, как одержимым, упираться, когда дело пошло с риском? – тихонько, как будто сам с собой, проговорил он. Ольга взглянула на брата, как всегда легко отказавшегося от всего, за что собирался было побороться. Подумала: даже если у тебя есть деньги, брат, ты их просто положишь сейчас на счет, будешь где-то тихо жить на проценты, снова неудачно женишься и будешь всю жизнь говорить себе: так и живи теперь, трус…

– Я не хочу создать вокруг себя новую церковь – обряды, молитвы и так далее… – сказал Игорь. – Все это уже есть, и я не хочу ни с чем спорить. И мне пока нечего сказать такому количеству людей, которое будет ждать единого слова для всех. Все такие слова уже сказаны. Я пойду сам по миру людей.

В наступившем опять молчании голос свой впервые подала Ольга:

– Идемте в дом, холодно…

Все встали, направившись в теплое помещение. Антон хотел было пройти в комнату Игоря вслед за Ольгой, но его остановил Владимир.

– Не надо спорить и убеждать, разойдемся. Не видишь – каждому надо решить сейчас свое.

– Пойдем, поговорим на кухню?

– Потом и вместе с Игорем. Я привык думать один и глядя на огонек. Посижу на террасе.

– Тогда я берусь за поварское послушание. Сестру накормить надо праздничным обедом.

***

– Я, наверное, как-то не вовремя приехала? – робко произнесла Ольга.

– Нет, – улыбнулся Игорь. – Я даже начинаю думать, что все в жизни человека происходит в отведенное этому время. Просто мы не всегда замечаем сущности происходящего, вот и проходим мимо того, что нам даровано.

Ольга тоже улыбнулась в ответ все той же манящей улыбкой: и в чем для тебя сущность моего приезда? Он ответил на ее улыбку снова легким, почти незаметным касанием губ ее своими губами: твой приезд для меня – все, без него в этот момент я бы не смог идти дальше.

Она удивленно моргнула, чуть опустив уголки рта: я могла бы тоже идти с тобой – хоть куда – главное же, что я могу идти. Он снова поцеловал ее: да.

…За окном под почерневшим небом вовсю выла вьюга. Ольга сидела рядом, сложив ладони на плече у Игоря и опустив на них подбородок.

– … А потом стала делать другие упражнения, – тихо говорила Ольга. – Я их называла «танцы лежа». Потом делала «танцы сидя», потом «танцы стоя», за поручни держась. Ну, так все понемногу. Сайт просмотришь ваш, иногда даже что-то вроде молитвы себе сочинишь для начала таких занятий… Ты не смеешься? Я даже подумала тогда, что поняла, для чего нужны молитвы – они нужны, чтобы ты сам понял, чего же больше всего хочешь, из-за чепухи же молиться не стоит? Нет, я смешно объясняю…

Игорь погладил рукой теплые волосы Ольги – конечно, смешно.

– Потом списалась с теми, кто у тебя побывал. С одним таким переписывалась – знаешь, мне за тебя так обидно стало, когда он написал, что нашел для себя живого бога.

– Почему?

– Чего хорошего быть кумиром? Если тебя идеализируют, значит, никаких тебе и слабостей не позволяют. Чуть найдут их – сразу в черта переделают, – засмеялась она.

– А если ты найдешь?

– Да, я бы с радостью их поискала. С учетом, что на каждый минус должен же быть плюс.

– А если…

– Если ты скажешь, что я должна оставить тебя?

– Да.

– В ожидании тоже есть радость. Ты начинаешь чувствовать, что сумеешь оценить то, чего ждешь… Я и буду копить силы для того, чтобы потом как следует оценить, что получу. Знаешь, я как-то подумала: почему многие сойдутся вроде в великой любви, а потом раз и разбежались – жить не получилось. Они, наверное, просто ничего накопить не успели, а тут уже тратить надо? – совсем тихо и грустно проговорила Ольга.

– Тогда идем, уже вечер. Они ждут, надо решить, что будет завтра, – ответил Игорь.

Владимир, зайдя в дом с веранды, сидел в кресле в единственной большой комнате домика, подкидывая поленья в камин и по-прежнему глядя на огонь. Антон устроился в другом кресле, склонившись над ноутбуком.

– Так вот, – резво начал он говорить, увидев Игоря и Ольгу. – Отклик горячий в сердцах я нашел – вал приглашений в гости пришел!

– То есть?

– Стоило мне, многогрешному, возголосить об уходе Светлейшества из теплого домика в не лучший из миров, возголосили и страждущие! Слава богу, говорят, что все-таки не в лучший из миров… – Антон, чувствуя окончание светлого отрезка жизни, был возбужден и набрасывался на последнюю возможность еще что-то сделать на этой стезе. – Кто молит: подвергните его увещеванию и укоренению на одном месте. Кто вообще зовет к полному уходу в мир виртуальный: там, говорит, тоже неплохо можно жить. Я грешным делом даже подумал: может, правда, взять программу, которая вместо твоего лица создает лик небесной святости со взглядом огненным, и сиди ты в тайной резиденции на берегу моря, общайся с народом в таком виде, а? Самый дешевый вариант – вместо включения программы лицемаскировки можно просто бороду Дедморозовскую тебе прилеплять и веник еловый на голову класть… Без заработка бы не остались…

– Что за приглашения?

– Адреса люди шлют свои! Хотят, халявщики, пальцем не двинув, сподобиться твоего захождения в их обители. Ишь, чего возжелали! Может, нам программу еще на телевидении с ними открыть? Сейчас вон на всех каналах идут программки про ремонт на даче и квартирке, а мы соригинальничаем – будем снимать «Ремонт духовный»: мы идем к вам, да покайтеся, раз-два, готово для личности потрясение с очищением. Хотя, ведь это тоже мысль…

– Успокойся, напиши, что я вполне могу и прийти.

– Так тут адресов уже за сотню, напишешь такое – вообще пришлют явок немерено, всех до Камчатки и не обойдешь!

– Пусть, везде можно будет ночевать не в гостиницах. Всегда хорошо иметь место, где тебя ждут.

Антон замолчал, потом спросил:

– Так все-таки, что мы решаем?

– Решать осталось только вам, – ответил Игорь.

– То есть ты встаешь утром, одеваешься и уходишь, куда глаза глядят? – подал голос Владимир.

– Да.

– И если здесь посреди народа ты сегодня чуть не лишился жизни, то бродячим одиночкой ты, скорее всего, просто исчезнешь бесследно, даже без фейерверка на прощанье, – как бы сам себе, утвердительно сказал Владимир, все так же глядя на огонь. – Оставь всю эту маету с толпами народа. Поехали отсюда, может, ты не нужен в этой стране. Посмотрим на Спасителя над Рио-де-Жанейро, потом купим домики где-нибудь в Черногории, будешь гулять там среди сосен по склонам гор… Даже если деньги кончатся, найдется с десяток-другой человек, которые оплатят твою жизнь всего лишь за возможность сопроводить тебя на прогулке. В крайнем случае, будешь, как Кришнамурти, писать книги, которые не будут пользоваться успехом….

– И вернешься сюда в более благосклонное время убеленным сединами старцем. Станешь духовником для всяких желающих обрести духовное смирение в конце греховной жизни. Такой уже никого не смущает. Да и спрос на таких огромен, особенно среди тех, кто вовремя не развелся… – подхватил мысль Антон.

Игорь промолчал. В тишине слышно было, как потрескивают дрова в камине.

– Коли нет, то прости. Домик я этот сдам владельцу, деньги, какие есть, отправлю каждому на счет, ну, в общем, приберусь и поеду в Рио. А может, все-таки послушаешь моего мудрого совета? – спросил Владимир Игоря.

– Что толку в мудрости, продляющей жизнь, но лишающей ее смысла?

– Тогда корми нас, писарь и кормилец ты наш, а утро вечера будет мудренее. – подытожил Владимир, обращаясь к Антону.

***

Утро после ночной метели выдалось тихим и солнечным, словно, выдохнув за ночь всю свою злую силу, природа очнулась в изнеможении и глядела удивленно на саму себя. Нанесенный снег искрился, и вокруг домика и храма не было видно никаких следов. Игорь в последний раз отправился по этой первой снежной целине к роднику. Антон стал разводить очаг на террасе, сказав Владимиру и Ольге, что прощальный завтрак будет на свежем воздухе. Ольгу он не пустил помогать ему – в последний раз хотелось сделать все самому. И он двигался у очага и суетливо, и в то же время постоянно останавливая себя, чтобы не допустить спешки.

Поймав себя на том, что он отсчитывает, сколько минут осталось до того, как закончится такое применение его силам, Антон признался себе: да, его пугает предстоящее одиночество. Да, есть деньги, но он не умеет их применять и не чувствует азарта в том, чтобы день за днем вести какой-то бизнес. В конце концов, он просто не хочет быть первым – он был бы хорошим вторым в каком-то деле, он бы отдавался этому делу со всей энергией, если бы оно захватило его – но не в роли первого лица. Раз нужны первые, значит, нужны и вторые.. Беда для него лишь в том, что после произошедшего за последние полгода все остальные пути уже ничем не привлекут его. А нынешний путь окончен, и даже скажи сейчас Игорь: «Идем со мной» – он едва ли согласится. Тогда что останется: купить домик у озера и застрять в нем, попивая коньяк? Может быть, алкоголь и будет чуточку оживлять в нем прижившееся за полгода ощущение непредсказуемости того, что может быть сказано и открыто в следующую минуту.

Странно, подумал он, именно непредсказуемость всего происходящего и дает возможность шагать вперед спокойно. Он, наверное, бросится искать Игоря, чтобы вместе с ним бродить по стране. Но не сейчас.

Владимир сидел рядом, не обращая никакого внимания на действия Антона, и глядел на огонь. Сколько раз уже он вот так вот, глядя на пляску языков пламени, силился открыть для себя что-то умиротворяющее? Но пролетело полгода – и он сам не понял, что прошло перед ним за это время. И через год он снова будет смотреть так же на огонь, силясь понять, что упустил сейчас и что упускал всю свою жизнь. И даже взглянув на статую Спасителя над Рио-де-Жанейро, и искупавшись в Байкале, он все так же будет сидеть у огня. А потом, вдруг осознав что-то, отправится искать Игоря, и пойдет за ним.

Пусть так и будет, но не сейчас, – сказал он себе.

Ольга осматривала домик, проходя по комнатам и заглядывая на террасу. Как все тут просто и без всяких излишеств, удивлялась она: заметно, что за несколько месяцев живущие здесь даже не попробовали чем-то особым из вещей скрасить свою жизнь. Словно идущим куда-то легче было двигаться налегке. Как хорошо все-таки быть молодым, подумала Ольга, – можно двигаться налегке и не бояться ничем рисковать. И никто не осмеет за невероятность мечты, потому что понимает, что рискует за это быть потом горько осмеянным самим собой – мечты-то иногда сбываются. Сможет ли она, отправившись вслед за Игорем, поддержать его движение налегке? Наверное, только на какое-то время. Ну и пусть, она тогда оставит его и будет ждать момента, когда снова сможет подойти и обнять его, сидящего, сзади и, положив голову ему на плечо, прошептать что-то… Но это будет не сейчас.

***

Когда Игорь шел от родника к домику, с противоположной стороны на заметенной тропе показался другой поднимающийся сюда человек – сухой, почти старый, опирающийся на трость. К террасе они подошли в одно время и одновременно, ничего не говоря друг другу, поднялись на нее. Так они и простояли несколько минут – Игорь грел у огня ладони, а тот человек, опершись на трость, переводил дыхание после ходьбы по снегу, но стоял спокойно, не позволяя себе горбить спину и отображать на лице какое-либо ожидание. Занимающийся своим поварским делом Антон в тон им сделал вид, что никого не замечает и даже подумал, что пришедший старик явно сейчас собирается попросить о каком-то чуде – исцеления ли, еще чего-то – и никак не решается изложить просьбу. Но взглянув в его бесстрастное лицо, смутился и отвернулся, обратив украдкой внимание только на перстень-печатку с замысловатым рисунком на одном из пальцев сжимающей трость руки.

Игорь повернулся к пришельцу – они постояли друг напротив друга, молодой длинноволосый и седой стареющий мужчина с сухими истончившимися чертами лица.

– Я пришел к тебе, говорят, здесь дают свободу, – сказал с полуусмешкой тот необычайно скрипучим голосом.

– Ты же всегда говорил, что обиженные люди не бывают свободными, – ответил тихо Игорь. – А сам всегда жил старой обидой и считал себя подлинно свободным.

Мужчина присел рядом на скамью, не дождавшись приглашения, сложил ладони на круглой верхушке трости, склонил голову и через какое-то время снова скрипучим своим голосом произнес:

– Да, истинно…

***

Даже в начинающейся старости он помнил о том чувстве, которое появилось после неожиданного и короткого разговора со своим дедом. Прочитав какую-то очень вдохновившую его книгу о восстании Спартака, юный Арсений по обыкновению начал пересказывать ее деду на русском языке. Русский язык в его семье, живущей в США, берегли, и единственного внука дед заставлял коротко пересказывать ему на русском содержание прочитанных им книг на английском. Дед был представителем старинной русской дворянской фамилии, сбежавшим после 1917 года за океан как можно дальше от опротивевшей ему России. После живого рассказа о храбрости Спартака, дед, заметив вдохновленность внука, вдруг усмехнулся и сказал:

– Только поверь мне, революции делают самые трусливые из рабов. Почему ни одно из всех восстаний рабов никогда не привело ни к чему хорошему? Потому что из трусости своей они сразу пытаются найти себе нового хозяина, пожесточе, без него они толком и не понимают, что надо делать. А найдут себе нового хозяина – сразу начинают перед ним красоваться жестокостью по отношению к хозяевам прежним и всем, кто не с ними. Жестокость – храбрость трусов. Хотя в данном случае лучше бы подошло слово «холуев».

Дед посмотрел на внука, рассмеявшись над его недоумением. Арсений отметил про себя, что смех у деда, несмотря на его годы, вовсе не старческий, да и сам дед старается жестко держать себя в форме, словно какое-то давнее чувство не позволяет ему расслабленно любоваться миром. Вспомнил рассказанную как-то дедом историю о том, как сожгли его имение.

Рядом с тем господским особняком, стоявшим на горе в окружении огромного сада, было несколько деревень. Самую убогую из них дед, будучи тогда жаждущим применения своим силам молодым человеком, решил сделать показательной для других за счет доходов от своего винокуренного завода. Вместо убогих избенок нанятая артель возвела улицу домиков попросторнее, крытых железом, по улице даже проложили булыжную мостовую, всех заставили посадить сады и т.д. Вселяясь в новые дома, крестьяне благословляли прогуливающегося по улице барина, который рассуждал, что окрестные деревни, глядя на такой пример, тоже сами начнут преображаться. Но когда он на следующий год поинтересовался у управляющего, что за глаза говорят о нем эти крестьяне, тот смущенно откашлялся и сказал: «Да зря вы это все задумали, барин. Никто дармовщину никогда у нас не ценит. Их кто с соседней деревни о житье ни спросит – они в ответ только ноют да вас же клянут. Привыкли жить в общине»…

Юный дворянин тогда не придал особого значения этим словам, уехал в Москву, где и остался, с удивлением наблюдая за бродившим в обществе возмущением. Оно чем-то напоминало ему реакцию организма на попавшую в него грязь – организм горячился, кровь стаскивала сгустки гноя к ране. Вдруг, успев-таки назреть, нарыв прорвался – все вылилось в революцию. Потом, когда он уже воевал в Белой армии, дошла весть, что имение его сожжено как раз жителями той показательной деревни, которые перед этим устроили первыми и погром на его винокуренном заводе, опустошив склад.

Когда юный Арсений стал расспрашивать деда, почему все вышло именно так, дел просто отмахнулся, бросив обиженно:

– Холуй бывает счастлив, только когда нового барина подиковатее увидит. Впрочем, говорят, история повторяется, так что, думаю, ты такие примеры сможешь еще и в старости понаблюдать…

Старик погладил внука по голове и смущенно добавил:

– Прости, господи, мне и хочется, и не хочется, чтобы на моей родине такое повторялось…

Арсений почувствовал тогда, что вся эта обида-ненависть к человеческому холуйству была постоянно живущим в душе деда чувством и даже испугался, подумав, что это чувство начинает как-то гнездиться и в его душе. Он помнил еще один рассказ деда о том, как однажды это чувство захлестнуло его уже в зрелые годы. Во времена Второй мировой дед воевал сначала на флоте, потом участвовал в наземной операции. Фашизм для него был воплощением чудовищной эпидемии холуйства, которая иногда может охватить и вполне, казалось бы, здоровые народы. Вдруг почувствовавшие себя униженными, они в обиженной злобе были счастливы рабски служить самому диковатому из возможных правителей, лишь бы он оправдал любые проявления этой злобы.