Ловцы человеков

Подстрекаемый этим ощущением, Антон посмотрел множество записей популярнейших блогеров – все эти перепевы одного и того же нагоняли дикую тоску. Он стал пугливо посматривать сайты различный религиозных сект и течений. Но везде, на каждом из этих сайтов, не нашел ничего, что бы могло позволить числу последователей вырваться из-под контроля. На сайтах этих обычно был выставлен набор фотографий, воздействие которых на зрителя определялось диковинностью нарядов или выражений лица местного верховного деятеля, плюс занудные рассуждения с параноидальным подведением в каждом случае к одному и тому же выводу. Видеоролики обрядов и речей «верховного» не выставлялись – видимо, создатели сайтов всерьез опасались просмеяния беспристрастными зрителями. И вообще – чего-то такого живого, что могло бы пойти отсюда гулять по Интернету, не было абсолютно.

Ребята, вы хуже самой захудалой епархии, грустно подумал Антон, не густо у вас с фантазией, скажем прямо – тоска, хотя людишки понемногу и ведутся… Но ведь я-то вроде как и совсем ничего не фантазирую, – еще грустнее подумал он, – чего же все так понеслось?

Понеслось… – вспоминал Антон это слово каждое утро, когда с испугом глядел на удвоившуюся за ночь цифру, обозначающую количество человек, которые сейчас просматривают сайт. Стараясь понять, откуда берется такой рост, он опять же с испугом обнаружил, что слишком точно попал в ту точку, в которую целился. Когда он говорил пару месяцев назад о том, что неплохо бы создать этакую карманную «он-лайн-религию», он даже не предполагал, насколько жизнеспособным окажется это детище. Оно не просто росло, подкармливаясь не только от рук создателя, но и на стороне, а множилось, как вирус, который, внедрившись в обычную клетку, выбрасывал из нее десятки своих копий. То, что он выставлял на сайт – слова Игоря и фрагменты его общения с людьми – было уже лишь частью того, что несло вперед весть и появлении нового Света.

Антон как-то подумал: вот отчего некоторые тоталитарные секты доходили до массового убийства своих членов, а сплотившиеся вокруг диковатого вещателя общины бежали в леса. Дело в том, что, не имея такого вот свободного странствия своей идеи в мире людей, эти микроучителя старались вгрызться намертво в тот людской материал, которым кое-как завладели.

Видать, идейки у вас такие – не свободные, а то бы тоже порхали бабочками. Возомнили ваши клиенты себя мотыльками, на свет души пророка летящими, да крылышки опалили… – сделал Антон вывод.

– Нам-то что со всем этим делать? – поделился он своими страхами с Владимиром. Тот всегда отвечал просто: «Стричь бабки»! Но тут смутился.

– Наши туры по городам и весям весной будут или триумфом…. – настороженно поднял глаза он на Антона.

– Или?

– Или… Или мы никуда не поедем, – грустно произнес Владимир, еще сильнее усугубив испуг Антона. Почему «не поедем», Антон спрашивать не стал.

– Но ты представь, какие толпы народа будут скоро сюда заявляться и стоять вокруг домика днем и ночью! – убеждал Антон. – Наш адрес уже тьма народа выложила в открытый доступ, это не как раньше, когда его мельком в разговорчиках нашептывали друг другу!

– Раз уж мы решили, что плывем по течению, держась за полы белых одежд дарующего Свет, то так и будем делать, – возразил Владимир, напомнив подобный разговор о перспективах. – Ты хочешь сказать, что мы будем как-то тормозить то, что нарабатывается, заметь, не нашим талантом или там божественным даром? Да ты еще недавно жаловался на то, что про Свет нового Пришествия не кричат на всех телеканалах! Ну, придут толпы – будем действовать исходя из ситуации. Мы же все равно планировали перейти потом на работу с толпами путем гастрольных туров по стране, или не так? Я к этому готовлюсь, в крайнем случае, придется срываться с этого места раньше, чем планировали.

– Срываться с места? А с чего ты взял, что Игорь готов вот сейчас выйти на сцену и ошарашить толпу проповедью? И что, возьмешь и скажешь ему: теперь изволь работать по-другому?

– Н-да, как бы резко у разбитого корыта не остаться… – согласился Владимир.

– А когда народ будет стоять в очереди на прием с утра и до следующего утра, чтобы каждому выдали чудо, не боишься корыто разбить? Надорвешь золотую-то рыбку.

– Тоже боюсь.

– Но это, в принципе, совсем и не главная беда, – произнес, в конце концов, Антон, приоткрывая то, что внушало ему испуг больше всего. – Мы тут ведь никому ничего плохого не внушаем, ничего не нарушаем. А что полюбил сильно мои труды народ – так если он и повалит сюда излишней массой по этой причине, так, надеюсь, не для того, чтобы мой светлый лик затмить гематомами да власы проредить. Так что по ситуации всегда можно было бы разобраться.

– Ну, так чего еще?

– А ты посмотри, о чем приходят мне материалы, которые нас касаются. Они почти все о тех, кто здесь побывал, в основном о не таких уж и серых и неприметных в стране личностях. Видишь ли, после испытанного просветления они стали еще примечательнее, да вот только с другой стороны!

И Антон показал Владимиру ряд присланных или найденных им самим сообщений и видео-фотоматериалов о том, как поменялась чья-то жизнь после произошедшей около этого домика беседы.

– Вот, пожалуйста, жил-был популярный сатирик, имел кучу бабла за все свои смешливые проекты. И жилось ему неплохо, и рот у него в зомбоящике всегда до ушей был, как у крола, которому уши узлом связали и на роже нехватка кожи образовалась. И вот поди ж ты – взял да и разогнал всех своих присмешников из «Театра придурков», бросил хихикать и совсем не смешным челом стал. Не желаю, говорит, быть кривым зеркалом этого мира! Если, говорит, Бог и создает такие кривые зеркала, то только для того, чтобы у людей появилось желание их разбить. О как толкует! И не хихикнет даже, – начал листать примеры Антон.

– Погоди. Я когда тебя слушаю, всегда удивляюсь, как ты можешь при твоей-то манере говорения вот так излагать сказанное Игорем. Посмотри сам, все-таки пробирает тех, кто читает. А кажется, тебе бы только на конкурс матерных частушек сочинения слать, – удивленно посмотрел на него Владимир.

– Профессиональный цинизм появляется на высшей точке мастерства. Видишь ли, хороший хирург, как и всякий профи, должен глядеть на свое дело весьма цинично, иначе он не сможет хорошо работать. Завздыхает он в переживаниях – скальпель в руках дрожать будет. Так что высокопарно рассуждают о своем деле только бездари, – вдруг совершенно серьезно ответил Антон.

– А откуда высшая точка мастерства вдруг взялась так быстро?

– Истина, сказал он, в том, чтобы идти своей дорогой. На ней ты найдешь то, что уже умеешь, надо только взяться.

***

–Ой, чего мы творим, ой, ладно ли мы делаем… – по-прежнему шептал Антон и через пару недель, проглядывая все, что он выставлял на сайте. Исповеди людей, решивших поменять свою жизнь, увидев в ней погоню за химерами, или, наоборот, нашедших какое-то успокоение после разочарований, или вдруг решивших вернуться к давно брошенной погоне за детской мечтой… Рассуждения тех, кто заявил, что больше не считает себя верующим человеком и жалеет, что исполнял обряды мертвой религии… И благодарности тех, кто укрепился в вере: «я понимал ее только сердцем, теперь понимаю и умом»…

Еще вчера известные всем люди бросали свой род занятий, сделавший их таковыми, а те, кто еще вчера ничем не выделялся в толпе, вдруг отчаивались взвалить на себя риск и труд рвануться к чему-то далекому от их привычной жизни.

Антон удивился, что порой ставит рядом упоминания о совершенно разных людях.

– Я хочу попробовать пожить и поработать над чем-то с любовью. Не знаю, что у меня получится, – гласила вырванная откуда-то цитата из речи какого-то богача, вернувшегося в Россию со всеми своими капиталами. – Но я, скажем так, увидел Свет божественного начала. Бог коснулся меня своим человеческим воплощением, и я не хочу больше быть обезьяной, которая привыкла к хорошим условиям содержания в обезьяннике. На земле есть Мессия, значит, и мы должны стать людьми. Значит, я должен каждый день трудиться, меняться и что-то пробовать, чтобы узнать, на что же я способен. Если я опять уеду праздно тянуть свои дни, я вынужден буду сказать себе: так и живи теперь, трус.

И шли сообщения и видеозаписи о самых разных деятелях, сошедших со своего поприща. Кое-кто из них начинал язвительно пересказывать историю своих былых достижений, кто-то просто все бросал, превращаясь из публичного человека в чуть ли не отшельника. Люди менялись.

– Ох, Свет ты наш, не мир ты несешь, но меч… – шептал Антон, с испугом стараясь отогнать воспоминание о другой старой фразе – «кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет».

В очередной раз ему вспомнилась эта фраза, когда в самом конце дня, уже дремля у печки, он читал посланную чем-то запись речи известного музыканта, который вдруг выдал следующие слова.

– Я поверил, что Бог иногда отправляется погостить в мире людей, посмотреть, как мы распоряжаемся тем, что он даровал каждому из нас. Мне даже кажется, я встретился с ним. И я испытал чудовищный стыд, потому что мир погряз во лжи. Люди создают себе идолов из тех, кто всего лишь старается быть хорошим клоуном. Идолопоклонство – тяжкий грех, и расплата ха него неизбежна. Но клоуны должны первыми гореть в аду.

В этот момент зашедший в его комнату хмурый Владимир сообщил:

– Ну вот, появились и не совсем хорошие новости. А может быть, и совсем не хорошие.

– Какие?

– Телевизор включи, сейчас и узнаем. Мой знакомый, ну тот, который на телевидении работает, позвонил. Сказал, что мельком слышал: верстается про нас сюжетик для вечерних новостей, – Владимир назвал телеканал.

– Ого, это не мелочь пузато-кабельная!

Антон включил единственный в их доме маленький висевший обычно без дела на стене телевизор. В конце анонса тем выпуска промелькнуло что-то о циничности современных сект.

– Это что, нас под это подгрести хотят, что ли? Наверное, скажут, самая маленькая секта, – пробормотал Антон, пока шли прочие сюжеты. – Живут в домике два человечка, один кашу варит да записки пишет, другой с прохожими за жизнь толкует… Ну, ты еще ночуешь время от времени. И все! Рассказали бы, как мне тут по ночам страшно, когда сосны от ветра скрипят. Так и думаешь: ползет тать в нощи, хотит нас украсть. А что? Все, с завтрашнего дня нанимаем парочку ночных охранников.

– Не смешно, – напряженно прервал его Владимир. – Ничего хорошего нам это не сулит.

– Ну почему, может, нас приведут как хороший пример, типа все бы такими были…

– Снять хороший пример приехали бы открыто, дали бы самим пару слов о себе сказать. За спиной хорошее просто так говорят только о покойниках.

Антон опять вспомнил пугавшее его старорусское изречение и замолчал.

Сюжет, который коснулся их, был не таким уж и коротким. Прошла статистика о числе существующих сейчас в России сект, о том, сколько потерявшихся в них людей лишились квартир и семей. Дальше в доказательство циничности основателей многих сект пошли примеры того, как эти секты возникли. Вот недруг молодости какого-то из предводителей сектантов со смехом рассказывал на камеру:

– Да это было сначала как прикол! Он на педагогической практике в институте отправился на пару месяцев работать в какую-то глухую лесную деревню, где в классе-то было меньше десятка учеников. К уроку не приготовится, придет в класс, не зная, как новую тему рассказывать, и давай ребятишкам нести всякую лабуду про необъяснимые чудеса да тайны природы. Те рты и разинут. В общем, отработал так, что педпрактику ему еле зачли на троечку. Но после педпрактики заскучал, привык, чтобы ему в рот оболтусы смотрели. Попробовал даже музыкантом стать: давай песни сочинять под гитару, чтобы в кумиры выбиться. Слушать их можно было только сильно пьяным в минуты великой скорби… Однажды его сильно осмеяли, он вышел на балкон покурить с досады, вдруг смотрит: бегут по улице кришнаиты или как их там. Голова бритая, балахон белый, бегут и смеются от счастья, богов каких-то индийских песнями славят… Тогда, в начале девяностых, народ все ждал, что сейчас вдруг какие-то чудесные истины для него откроются, и сильно падок был на всякие такие новшества, чужие идеи да пророков. И на таких бегунов спокойно смотрели как на просветленных. Вот Серега и выскакивает с балкона довольный, как Архимед из ванны, «Эврика!» кричит. Мы выглянули на убегающих лысых пацанов в балахонах, ничего сначала и не поняли. А он тут же засел в библиотеке, литературой про всякие чудеса природы, пророчества и совпадения обложился, обряды придумал, идею развил. Через полгода уже на собрания его секты собиралось человек под сотню…

Далее шла еще подобная история про отцов-основателей другой секты, про стервозную женщину, однажды утром заявившую, что после оплеухи пьяного мужа в нее ночью вселилась Богоматерь, чтобы заступиться за всех обиженных… Потом, пока шли кадры какого-то массового обрядового сумасшествия, голос за кадром стал подводить к логическому завершению:

– Конечно, когда секта достигает своего расцвета, ее создателей трудно заподозрить в цинизме по отношении к своему делу – они настолько входят в роль. Но бывает и иначе. Вот другие вербовщики умов, которым вполне удается играть роль современного мессии и его апостола. Приехали покорять Москву из дальней провинции они только в этом году, но дело уже спорится.

Первые кадры были в какой-то степени даже величественными: старый храм среди сосен, поднимающиеся к нему по склону люди, обступившая Игоря толпа у террасы домика… Потом вся величественность рухнула при виде крупного плана лица какой-то старой и сильно некрасивой женщины: губы ее дрожали, словно ей, безвинной, зачитывали смертный приговор.

– Да эта тетка вообще у нас не бывала! – вскрикнул Антон. – Прилепили картинку, чтобы народ поморщился!

– Но вот приверженцы нового мессии расходятся… – ответил ему голос за кадром.

Картинка сменилась менее четкими кадрами с титрами «съемка скрытой камерой», в почти ночной темноте на освещенной террасе сидели Антон и Игорь. Камера, как видно, была прикреплена к какому-то дереву, а звукозаписывающий микрофон поставлен где-то на террасе. Для убедительности шло текстовое сопровождение сказанного.

– Ты бы, ваша светлость, попробовал епитимью на них налагать! – говорил в кадре Антон, устало мешая что-то на сковородке в очаге. – Все равно ж не безгрешные к нам стопы направляют. Большинство, наверно, и денежку нам не отправит, чтобы я тут не собачатинку жарил. Вот грех так грех! А благодати нашей хлебают тут немерено, дармоеды! Все, с завтрашнего дня надо график ввести: каждого, кто заявился, ловим, садим, ты его пять минут зело подвергаешь увещеванию, потом он у меня индульгенцию покупает – и свободен, нечего толпиться. Народу если много – можно сразу ко мне…

Выпуск закончился. Антон замер с разинутым ртом, Владимир чего-то напряженно соображал.

– Ну вот, специально осмеяли напоследок, как самых убогих. Дескать, не позорьтесь, господа, слушать этих балбесов, как вы могли так лохануться? Идите уж лучше к тому, кто хоть с виду покруче, коли вам невтерпеж… – произнес наконец Антон.

Владимир напряженно тер лоб.

– Камеру с жучком искать, наверное, бесполезно – убрали, как только такие кадры получили. Да на это плевать, и эта комедия – еще не самое страшное, – сказал он.

– А что ж тогда?

– Мне знакомый, когда про этот выпуск сказал, намекнул: учти, у нас новости обычно сериалами снимают…

– Ну, я замечал что-то подобное – повторяют и повторяют про одно и то же неделями. И почему так?

– Наверно, если каждый день какую-то новую проблемку вскрывать, у зрителя ощущение появится, что всюду недогляд и самотек. Так что лучше вскрывать поменьше, но почаще повторяться – следить, так сказать, за развитием озвученных событий. Тогда все будут пригляд и досмотр чувствовать. И заодно думать, что в огромной Руси-матушке и проблем-то других никаких нету – за всем досмотрено.

– И чего нам с этого?

– Представь: появляется через неделю другой сюжет: «История про очередного мессию и его мечтавшего торговать индульгенциями апостола получила неожиданное продолжение…» Боюсь, такой сюжетик точно комедией уже не будет.

– Придут открыто с нами поговорить…

– Если бы хотели – с этого бы и начали. И если бы действовали по своему наитию – тоже с этого бы начали. Может, конечно, я ошибаюсь, но ощущение у меня самое неприятное… А может, на нас кто-то и рассердился из прихожан? Ты не переусердствуешь там в своем интернет-житии?

Владимир взял у Антона ноутбук, просмотрел записи за последние несколько дней и все то, что Антон выставил на сайт из присланного ему.

– Ну еще бы! Чего только стоит одна фраза, что клоуны будут первыми гореть в аду… Ты мало пожил, товарищ, и не знаешь, что клоуны – самые обидчивые существа, когда над ними по-настоящему смеются.

***

Человек, написавший эти строки, всегда нес по жизни чувство или состояние, которое в ранней молодости еще назвал «азартом преодоления». Оно появилось еще в старших классах школы, когда привычное спокойное течение бытия вдруг стало восприниматься как ноющая заноза. Поговорки, которыми была насыщена речь всех окружающих, – «все как у людей», «не хуже других» – резали слух и вызывали приступ тошноты.

Все и так в пору расцвета социализма жили почти одинаково, сыто и спокойно, но при этом болезненно переживали какую-то свою ущербность по сравнению с другими. На чуть выделившегося из толпы каким-то приобретением или удачей сразу начинали смотреть весьма косо, заводили за спиной обиженные разговоры, которые начинались со слов «ну так ведь кто он и кто мы…». Со всей страстью юношеского максимализма он стал воспринимать основную человеческую массу как вечно брюзжащее болото. Вроде все были делом заняты – чего ж вечно брюзжали, косились друг на друга и жалобились? – не понимал он.

В последние школьные летние каникулы его отправили на месяц пожить вдали от родной столицы в деревне у тетки, которой после операции требовался почти постоянный постельный режим. Он быстро выполнял всю домашнюю работу и при хорошей погоде почти весь день купался и валялся на берегу огромного пруда, слушая рассказы таких же купающихся пацанов. Сам он много не рассказывал, но очень любил наводить собеседника на интересное повествование. Многое в жизни сельских пацанов было ему непонятным, порой приходилось слушать и совсем, казалось бы, невероятные вещи.

– А я на север к дядьке ездил нынче недавно. У них там леспромхоз, снабжение особое! В магазин прихожу, а там очередь из лесорубов – алкоголю привезли. Не плодово-ягодные червивки, какие нам возят, а все французское! Коньяк французский и одеколон ихний. По литражу если брать, коньяк-то подешевле выйдет, но народ не скупится – все берут одеколон ящиками. Этот, говорят, куда крепче в башку шибает… Богато живут! У дядьки рядом с огородом груда мотоциклов лежит – штук восемь или десять, и все новье! Каждую весну он новый «ИЖ» покупает, лето гоняет на нем, трезвый, говорит, ни за что за руль не сяду – страшно, а осенью бросает его в эту кучу. Груда мотоциклов накопилась уже почти с его хибару – домишко-то у него совсем убогий.

– Чего ж новый дом не построит, если деньги есть? – не утерпел и вставил в чужой разговор Александр.

– Деньги-то есть, дядька хвалился, что на сберкнижке накопилось уже столько, что можно в городе сразу несколько квартир кооперативных купить. Так ведь кому-то даром построят, а он свои кровные трать, что ли? – удивленно возразил юный местный житель.

В другой раз Александр услышал тоже примечательную историю про отношение человека к своему жилищу. Зашел разговор про пожары – пацаны единодушно сошлись во мнении, что сильнее всего в их деревне горело, когда «Степан свой дом поджег».

– Сам поджег, что ли? – удивился Александр.

– Ну да, у нас совхоз тогда за прудом улицу особняков выстроил, до этого все двухквартирные пятистенки лепили. Степану там домину новую дали. Запил он, новый дом обмывая, конкретно – неделю в новом доме валялся, обживал его этак, прежде чем семью с барахлом перевозить. Дом и сгорел весь, только Степан успел из него выскочить. Сказал потом: не помню ничего, помутнение в мозгу было полнейшее, одни красные тараканы в глаза бросались, я их веником горящим давил в углах. В совхозе тогда собрали товарищеский суд над ним, судили да рядили, в общем, написали решение – взять на поруки. И на месте пожарища новый домище ему отгрохали, сейчас живет. А Степан смекнул, что можно на помутнение-то в мозгу по пьяни много чего свалить. Трактор у него старый был, ему возиться с ремонтом надоело. Так он напился как следует, заехал на гору, вылез из трактора и спустил его с горы под обрыв так, что обломки и сейчас там валяются.

– Тут-то его и постигло наказание? – предположил Александр.

– Конечно, штраф выписали в пять рублей и через неделю новый трактор дали, – пацаны захохотали.

Александр вспомнил при этом, сколько человек в его классе тупо отсидели школьные годы, нагло пользуясь тем, что уставшие с ними возиться после уроков учителя ставили из года в год им надутые тройки, лишь бы как-то выпустить из школы… Зачем напрягаться, если бояться совершенно нечего – на работу все равно отведут чуть ли не за ручку? «Степанами Русь нынче богата стала, – подумал он. – Случись война, эти Степаны, конечно, дикий напряг выдержат, а вот оставь их без присмотра партии и правительства – опустятся совсем». Александр вспомнил своего соседа по лестничной площадке, который уже с десяток лет, как его ни отговаривает семейство, на время летнего отпуска в одиночку уезжает бродить по каким-нибудь горам недели на две. Сосед объяснял, что без этого, увы, словно задыхаться начинает, а по-настоящему отдыхать может, только в одиночестве. «Поживи-ка в таком болоте, задыхаться начнешь», – вдруг со злостью подумал Александр.

Впрочем, вспыхнувшая злость как-то совершенно растаяла вечером, когда лежащая тетка от нечего делать стала рассказывать ему другую историю из недавнего прошлого села.

Оказывается, в прошлом году после всей уборочной молодой директор совхоза вдруг вздумал начать масштабное «окультуривание» своих работников вдобавок к процветающей самодеятельности в только что отстроенном Доме культуры. Полный народа совхозный автобус отправили в областной центр. Женщины решили сходить-таки в театр, а мужики стали подступаться к культуре основательно и издалека, начав с цирка.

В театре первый акт прошел спокойно, но вышли после него сельские женщины в буфет и обомлели: колбаса, которую в деревне-то и по талонам не видывали, здесь в свободной продаже! Пусть и не в чистом виде, а ломтиками на бутербродах, так ведь хлеб не лишний будет, сгодится скотину кормить. Жаль, что сразу не знали о таком чуде, не оказались бы в хвосте очереди…

В общем, когда уже начался второй акт, в зал влетела забравшая в буфете последние тридцать бутербродов пышнотелая нянечка деревенского детсада. Остальные запыхавшиеся односельчанки уже сидели на несколько рядов позади ее места. Нянечка, обступая ноги сидящим, хлопая их сумками и бормоча свое привычное «Ой, что-то будет», протиснулась до своего места и бухнулась на сиденье. На ее беду расположенное сзади место было свободным, и когда от резкого натиска грузного тела спинка кресла вылетела, нижняя часть сидения крутанулась назад и нянечка опрокинулась плечами до пола. Широкий таз ее застрял между спинок кресел.

Зал потряс женский визг. Актеры ошарашенно замерли в немой сцене, а зрители уставились на торчащие над головами и неистово дрыгающие полные женские ноги. Один сапог полетел с них в сторону сцены. После повторного визга сидящие сзади работницы этого детсада очнулись от оцепенения и бросились выручать коллегу напрямик, перелезая через зрительные ряды. Трещали юбки, отпрыгивали в стороны сидящие на пути… Актеры, скосив глаза на зал, поняли, что зрителям не до них, и поплелись за кулисы наблюдать из-за них творящееся в зале безобразие.

Кое-как нянечку выдернули, усадили рядом и собрали разлетевшиеся бутерброды. Обратно на свои места односельчанки пошли уже не напрямик, а как положено, по проходам.

Второй акт спектакля актеры начали повторно играть с самого начала.

– Мужикам, небось, и рассказать-то нечего будет, не то что нам, – шептались женщины, выходя с полными бутербродов сумками из театра на улицу. Предположение оказалось ошибочным.

Первое отделение в цирке мужики просидели тоже без эксцессов. А в антракт добрались до буфета и обалдели: вино продают «полстаканами» без всяких ограничений! Пусть какая-то кислятина виноградная, но бери хоть по пять порций одну за другой – никто слова не скажет. В то время как дома-то две бутылки водки по талонам на месяц! Пили быстро, без опаски: все равно этот компот через пару часов выветрится. С интересом поглядывали на сельского пастуха, гадая, обуяет ли того на этот раз его страсть. Невелик был ростом мужичок, но сильно голосист, и чуть пригубив спиртного, не мог никак обойтись без пения. Частушки на вечорках горланить мог часами – знал их великое множество, да только все похабные. А уж если увидит где гармониста, то и в трезвом виде не удержится – упросит завернуть хоть одну мелодию побойчее, чтоб прокричать выраженьице поядренее…