Ловцы человеков

– Сказки все это, сказки! – улыбнулся хозяин «Сказки». – Их надо делать былью! Извольте перекусить, господа, и за дела! До баньки надо успеть каждому хариусов надергать, пока паримся, они просолеть успеют, откушаете местное суши. Чего там на обед, Николай?

– Традиционно…

– А забор зачем нагородили, да еще с такими запорами? – поинтересовался один из гостей, проходя через крепкую тоже обтянутую металлической сеткой дверь к нескольким срубам. Сказочник опять начал увлеченно:

– Для порядка, чтобы медведи и росомахи на крыльце не сидели, чтоб собаку никто не съел ночью. Тут топтыгины хитрющие да любопытные, не то что на югах простофили. Их тут шапками не закидаешь, как я одного там в малиннике приструнил.

– Это как?

– Собираю малину, слышу – рядом тоже кто-то возится. Ну, думаю, тетка какая-нибудь ягоду берет, сейчас ее испугаю. Подкрался тихонько к кустам, как раздвину их и ухну для напугу. Медведь аж морду назад дернул, малина из пасти выпала. Вот, думаю, попал – прямое нападение на медведя сделал, уступать тому не с руки, щас как треснет мне по морде… Сгреб с головы шапку, да медведю в морду бросил, тот за нее и схватился, а я успел на чистую полянку выскочить. Пока мишка за мной выскакивал, я уже развернулся. Поднялся он передо мной, как взревел от обиды, а я ему в ответ ору: «Хенде хох, партизанен!» Тот так и замер от моей наглости с поднятыми лапами. Постояли да разошлись тихонько, задом пятясь… На них порой полезно прикрикнуть. Один как-то погнался за моим спаниелем, а тот, трус, чуть что в ноги ко мне бросался. Несется мишка за псом, лапой пытается его загрести на ходу, меня не видит. Я бы промолчал – он бы и затоптал меня, случилось бы в лесу ДТП… Тут я так гаркнул, что он в метре от меня юзом затормозил. Я ору и ору, не останавливаясь, ругаю его, он поворчал, да пошел обратно.

А один раз и крикнуть не успел на медведя. Пошли перед рассветом из избушки к бору лося на реву брать. У лосей осенью гон, они соперников подраться ревом зовут. Товарищ нетерпеливый был, идем через болотце, темновато еще да и туман, а он давать уже реветь лосем. Пару раз проревел – нет ответа. И тут я замечаю – рядом с сосной перед нами какой-то пень стоит, которого вроде бы раньше не было тут. Чего такое? Замедлил я шаг перед самым пнем и на всякий случай достал из кармана фонарик и включил. Оказывается, медведю прямо в морду посветил, тот зажмурился и как тот рванул с места от нас по болотине! Он-то думал, что лось в тумане прямо к нему в лапы идет, только приготовился прыгнуть…

– Ни разу тебя медведь лапой не бил?

– Ну, как сказать. У меня вон ухо зашито – медведь на него наступил. Привел к берлоге одних торопыг с губернатором, а они, только медведь высунулся, сразу давай палить, даже вылезти не дали. Упал он назад в берлогу, подождал я и полез с ружьем веревку к лапе привязать, чтобы зверя вытянуть. Залез, шарю в темноте, взялся за лапу, чтоб петлю на нее накинуть и вдруг думаю: что-то маловата лапа, медведь-то вроде большой был. И тут вдруг медведь лапу у меня из рук выдернул да как рыкнет. В одну секунду меня осенило, что тут вместе с медведицей еще и годовалый сынок ее спит. Откинулся я в другую сторону, а он прямо по мне на выход промчался, на ухо мне наступил. Слышу – опять там стрельба. Утихло, я им кричу: не стреляйте, сейчас моя очередь.

Вылажу из берлоги и давай их ругать: чего, говорю, не могли медведя подстрелить, он со страху так в угол забился, что я его еле пинками из берлоги выгнал! Глядите, мол, из-за вас по уху получил. Те ахают: ну, говорят, ты силен! Отдышался я и объяснил им, что медведица-то в берлоге лежит. Полез вместо меня губернатор веревкой ее привязать, чтобы вытянуть, с собой фонарик взял и ружье. Вдруг в берлоге стрельба и оттуда губернатор на четырех конечностях без ружья с криком выносится. Оказывается, медведица с обоими годовиками своими спать залегла – и такое изредка бывает. Ладно хоть губернатор тогда по уху не получил от последнего медведя. А уж гордился зато он потом: это, говорил, ерунда один на один на медведя ходить с рогатиной, я вот даже сам в берлогу залез и там медведя завалил!

– Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники…

«Традиционный» обед состоял из местного мяса и рыбы. В печке, напоминающей нечто среднее между русской печью и камином, тушился в чугунке глухарь. В добавок были копченые хариусы, малосольные хариусы, а также сковорода жареных с луком хариусовых печенок.

– Ну, господа, первый раз едим то, что нам сказочник припас, дальше извольте сами пропитание добывать, – пригласил всех к столу барин. – Добравшись до места, представь нам, Семен Абрамович, нашего гостя.

– Пожалуйста. Только не надо делать скоропалительных выводов. Магистр ордена света по имени Игорь! Это если не очень серьезно выразиться. Но в быту обладатель ряда довольно серьезных необычных способностей, что позволяет ему весьма эффективно работать по наполнению щедрыми взносами фонда «Свет». Не делайте скучные лица, господа, некто близко известный нам как Лицедей лично жертвовал туда. Да и я, честно говоря, не был разочарован при первой встрече.

– Тогда уж вопрос напрямую, – обратился к Игорю один из двух других гостей, лица которых Игорь не раз видел с экрана телевизора. – Что за способности, в чем, так сказать, ваш непосильный труд состоит? Гадание, экстрасенсорика, кодирование, медиумствование, магия, провидение, культовые обряды с элементами массовой психотехники? Чем вы сумели выделиться из массы этих рукамиводителей?

Взгляды сидящих за столом перешли от разделываемой на куски тушки глухаря к Игорю. Тот, пожал плечами, потом подозвал к себе сказочника, указав другим, что тыльная сторона одной ладони его заклеена широким пластырем.

– Это я вчера в потемках уже глухаря потрошил и порезался, – объяснил тот.

– Снимите пластырь, – сказал Игорь.

Из-под пластыря показался небольшой красный разрез с крапинками запекшейся крови. Игорь сжал ладонь смотрителя «Сказки» в своей, отпустил. Сказочник удивленно завертел перед глазами ладонью, на которой от недавнего пореза остался только чуть заметный след. – Это как же разом все зажило, так не бывает…

– Бывает, – опять спокойнейше продолжил собеседник, пока остальные разглядывали образец моментального заживления. – Я вон на Филиппинах за работой местного хилера наблюдал недавно. Так эти мастера в экстазе пальцами из живота у пациента достают какой-то кусок мяса, для своего кота, наверное, – даже следов не остается на теле. И у вас неплохо получилось. В таких случаях обычно спрашивают: а вы геморрой не лечите? Но мне опять-таки технология процесса интересна. Не разъясните?

– Нет.

– Ну и ладно, мне все равно ее, похоже, не освоить. Кстати, банальный вопрос: окончание моего жизненного пути можете разглядеть, каким оно будет?

Наступила секундная пауза, во время которой многие взглянули на говорившего с недоумением: товарищ, не будет ли лишним это твое желание? Вопреки ожиданиям, Игорь стал тихо отвечать на вопрос.

– Однажды вечером с вами случится инсульт. В сознание вы будете приходить еще несколько раз, но говорить так и не сможете, будете лежать, представляя, какое у вас выражение лица. И знаете, о чем еще вы будете думать в эти последние дни, которые проведете в сознании, но без движения? Сначала вы вспомните первый разговор о том, как оставаться собой под маской, потом второй…

***

– Вот так рожу подеревяннее сделай и все у тебя получится! Глазками похлопывай и подхохатывать не забывай: мол, какие же вы глупости говорите… Масочку изобрази на лице, как будто ты за правое дело пострадал, и стой на своем. Быть собой, понимаешь ли, можно только под маской. Уж если не накажут, то отступятся, скажут – какой спрос с дурака, – учил однажды в школе того мальчика старшеклассник. Надо было отмазать от наказания их нашкодившую компанию. Расчет оказался гениально точным: когда за разбитое окно их вызвали в учительскую, наученный школяр настолько реалистично и горячо стал утверждать, что они просто перестарались: воображали себя древнегреческими метателями диска после так впечатлившего их проведенного директором школы урока истории. В конце концов, наслушавшись этого словесного напора от юного Андрея, учителя на них махнули рукой и не заставили платить за разбитое стекло.

После пары случаев, когда мальчику удалось выпутаться из переплета подобным способом, он понял, что слова эти нечто большее, чем просто случайная подсказка. Люди оказывались на удивление бессильны перед этим напором лжи, преподносимой как откровение, и если не доверяли полностью, то махнув рукой на сомнения, признавали, что не может же быть ложью то, что говорится так уверенно. Мальчик даже стал совершенствоваться и иногда беспричинно устраивал тестирование своим знакомым. Он чуть не со слезами на глазах рассказывал о чем-то, перекраивая по своему вкусу факты и выдумывая необычайные подробности своей жизни.

Ему важно было только увидеть, как воздействует на человека его словесный поток, он учился, как можно управлять своим лицом и голосом, чтобы подопытный счел его простофилей, но никак не обманщиком. Если подопытный человек поддавался и безоговорочно верил, «испытатель» мысленно заносил его в «первый список» людей, которыми можно при необходимости помыкать. Если же он замечал в испытуемом желание воспринимать услышанное, только подвергнув его сомнению, он заносил этого человека в черный «второй список» людей, обладающих «здоровым цинизмом», которых следовало сторониться.

В учении он был довольно нелюбопытен. Он не увлекался каким-то предметом, исследуя материал и докапываясь до сути какого-то явления. Поэтому знания его были довольно поверхностны и чтобы вытянуть оценку до «четверочки», приходилось использовать все тот же прием «одевания маски». Даже зная всего часть заданного материала, он умел рассказать эту часть с такой уверенностью и помпезностью, словно делает вместо рассказа о пройденном на прошлом уроке целый научный доклад по затронутой там теме. Учителей, привыкших с годами работы в школе воспринимать действительность с детской восторженностью, такая манера всегда обескураживала. И даже видя, что ученик толком не знает материала, они ставили заветную «четверку» авансом, поверив, что он усердно учил и обладает явными способностями к учению.

Вслед за школой настало время институтской учебы, где, к своему удивлению, мастер надевать маску уверенного в себе знатока осознал, что этот его талант дает даже больше плодов, чем в школьной жизни. Понемногу ношение маски человека, уверенного в своей правоте и самозабвенно берущегося защищать правоту самых бредовых идей, из уловки превратилось в образ жизни. Понемногу маска эта окончательно закрепилась на лице, а в кругах преподавателей он прослыл талантливым и увлеченным молодым человеком, правда, несколько простоватым и не очень понимающим сути своих утверждений.

Маска никогда не подводила ее носителя в общении с теми, кто был выше его по положению или ниже. А вот общения на равных с товарищами по курсу не получалось из-за этой же маски: ему можно было только ими помыкать для достижения какой-то цели или их остерегаться. Дружба и обычное доверительное общение на равных с однокурсниками в жизни под маской не были предусмотрены. Впрочем, однажды судьба случайно свела его со студентом другого института. Тот показался Андрею весьма колоритной фигурой при весьма непритязательном внешнем виде. Казалось бы, в нем совмещалось несовместимое: простоватое панибратство в общении с толпой при умелом вкраплении в речь самых простецких выражений и сдержанная напряженность начальника, дистанцирующего себя от других и не допускающего даже сомнений в собственной правоте.

Вслед за школой настало время институтской учебы, где, к своему удивлению, мастер надевать маску осознал, что этот его талант дает даже больше плодов. Понемногу ношение маски человека, уверенного в своей правоте и самозабвенно берущегося защищать правоту самых бредовых идей, из уловки превратилось в образ жизни.

Маска никогда не подводила ее носителя в общении с теми, кто был выше его по положению или ниже. А вот общения на равных с товарищами по курсу не получалось из-за этой же маски: ему можно было только ими помыкать для достижения какой-то цели или их остерегаться. Дружба и обычное доверительное общение на равных с однокурсниками в жизни под маской не были предусмотрены.

Впрочем, однажды судьба случайно свела его со студентом другого института. Казалось бы, в нем совмещалось несовместимое: простоватое панибратство в общении с толпой и сдержанная напряженность начальника, дистанцирующего себя от других и не допускающего даже сомнений в собственной правоте. При этом новый знакомый умел всегда себя ставить так, словно он уже страстно обожаем другими и вознесен ими на пьедестал, откуда скромно по-отечески всем грозит пальчиком и понимающе глядит снизу вверх.

– Вот это силен! – подумал Андрей о новом знакомом. – Этот масочник почище меня будет. Я просто умею стоять на одном до упора, а этот еще и атакует, да с какими импровизациями!

После нескольких подобных эпизодов общения этих двух людей обоим им стало ясно: они могут работать в одной команде над общей целью, но никак не могут становиться друг против друга. Общего дела не предвиделось, поэтому пути их разошлись и сошлись вместе совершенно неожиданным образом.

Андрей уже более десятка лет после окончания института отработал на не таких уж и видных должностях, как вдруг ему поступило предложение занять важный государственный пост – должность, от полномочий носителя которой немало зависит и в стране, погрязшей во внутреннем переустройстве, словно в не отпускающей пленника болотной топи. Предложение последовало от того старого мастера импровизации. Как выяснилось, он достиг уже немалых высот и зовет на высоты вдруг не кого-нибудь, а именно Андрея. Тот сначала воспринял это как розыгрыш, но осознав, что это не шутка, откровенно испугался.

– Я же, в конце концов, не специалист в этой области! У меня даже образование не по этой части – какой я буду руководитель такого масштаба! Вы, что, смеетесь? – говорил он, сидя у камина в просторной зале загородной резиденции, в которую его пригласили для беседы.

– Видите ли, время специалистов в этой стране еще не пришло, – вмешался в разговор находившийся рядом немолодой человек с довольно скрипучим голосом. Седые волосы, нервно сжатые губы, сосредоточенный взгляд с горчинкой надменности аристократа – все это выделяло его среди бычащихся своим положением местных деятелей. Да еще необычной формы перстень-печатка на руке.

– Даст бог, оно придет еще не скоро, – продолжил этот человек. – А пока… нужны другие. Вас же не заставляют выполнять будничную рутину – для этого есть достаточно работников. Ваша работа – как говорят англичане, сохранять хорошую мину при плохой игре. Чтобы глазки не бегали, и голос не сбивался. Не бойтесь, поддерживать вас будут хорошие специалисты своего дела.

– А игра должна обязательно быть плохой?

– Все относительно, друг мой. Видите ли, наивные люди полагают, что демократия – это власть народа. В Америке над этим выражением принято смеяться, говоря, что дураков всегда большинство, значит, демократия – власть дураков. На самом деле власть всегда у тех, кто имеет больше денег, а демократия с ее выборами и прочими атрибутами – это всего лишь система рычагов, которыми можно заставить богатого делиться с бедным. Но пока наивное большинство в России сообразит, как воспользоваться этими рычагами, пройдут годы.

Так вот, если профессионал своего дела будет заявлять то, что придется говорить вам, его неискренность станет всем очевидной – он же всю жизнь говорил обратное. Вас же будут считать толковым, но бестолковым. А таким в этой стране верят и все прощают. Простите, но в вашем случае остаться самим собой, не надев маску, никак не удастся. Так что идите во власть и одевайте маску, – улыбнулся седой человек, и даже улыбка его показалась Андрею какой-то скрипучей. Последние слова показались Андрею какими-то знакомыми, но только уже почти засыпая поздней ночью, он вспомнил, что слышал такое пожелание для себя и в далекие школьные годы.

– Не бойтесь, это не так сложно, – напутствовал его напоследок этот человек. – Но и время от времени не забывайте, работая на публику, кое в чем отступать и разводить руками. Публика всегда почему-то думает, что раз человек признает свои ошибки, то он их собирается исправлять.

***

– Снимите маску, – закончил говорить Игорь.

Собеседник его перевел дух, поднял глаза. Остальные посетители «Сказки» почти молча долго наблюдали за их беседой.

– Я потеряю все.

– Каждый не может что-то приобрести только потому, что не желает чего-то потерять. Поищите снова то, что вами потеряно. Или кого-то.

Странное дело – всего час назад налаженная, словно движение по рельсам, благополучная жизнь Андрея казалась ему наилучшим проявлением собственных талантов – наилучшим воплощением того, чего он мог бы достичь. Всего день назад он с торжеством принимал показное подобострастие на лицах подчиненных, которые дома наверняка с брезгливостью копировали перед зеркалом его маску и мысленно смеялись над бредом его высказываний.

Всего три дня назад он, в очередной раз с отвращением наблюдая за надменным выражением лица стоящей у зеркала жены – «дура, такие маски не в моде!» – вспомнил о той, которую любил все институтские годы и которая сказала ему в конце концов: «Извини, ты все равно какой-то словно ненастоящий»… Всего два дня назад утром он вдруг позвонил одному знакомому, попросив его выяснить все о той, которую он когда-то любил. И получил ответ: разведена, живет скромно, работает там-то и т.д. Положил трубку и снова стал прежним носителем маски готового стоять до конца за свои убеждения деятеля.

После минутного молчания Андрей сказал:

– Хорошо, я пошел к реке смывать маску.

После того, как за ним закрылась дверь, сидящие в комнате и молча наблюдавшие за беседой тоже поднялись со своих мест.

– Идемте к реке, пока я рыбу ловлю, я посоображаю, что это такое было, – пригласил всех хозяин поместья.

– Да, знаете, у меня, глядя на вашу беседу, тоже появились некоторые вопросы. Но я воздержусь сразу их задавать, – сказал второй мужчина из тех двух узнаваемых государственных лиц.

– Я пройдусь немного вверх по реке, – сказал Игорь.

– Только недалеко, отдаляться здесь лучше не в одиночку и желательно с оружием.

Игорь прошел пару сотен метров от строений вверх по реке, поднялся на каменную глыбу, сел на нее. Невысокое солнце нежно дышало теплыми порывами ветра, легко порхающего туда, где у горизонта вздымались мускулами предгорья с разбросанными каменистыми россыпями и редкими тонкими деревцами. И даже в этом легком порхании чувствовалась его зимняя звериная мощь, с которой он срывает, словно озверевший маньяк легкие одежды с жертвы, всю старающуюся прикрыть эту землю растительность. Срывает, чтобы легко порхать летом над этой наготой, залившейся, словно от стыда, красками необычайной силы и выразительности.

Камень был нагрет солнечным светом и тихо отдавал проникшее в него из космоса тепло. Игорь лег на живот и положил голову на ладони.

Что за дар я получил и вроде бы за что он мне достался?– удивился он. – Чем я его так заслужил? Всякие провидцы прошлых лет вроде Ванги и Матроны Московской чем-то выстрадали свой дар: были или слепыми, или вечно лежачими. Небесную канцелярию не обвесишь за прилавком…

Мысли текли, словно зародившиеся в предгорьях струи бесцветной искристой воды, находящие здесь глубину и спокойствие течения. Тишина. Только тихий плеск воды, усыпляющий своей вечностью.

– Господи, благодарю за дар твой, наполняющий смыслом каждый день жизни в мире этом. Дай силу принять дар этот – дай силу, чтобы сделать свой выбор, и дай разум, чтобы распознать, что даруется мне. И дай смирение, чтобы принять то, в чем я не в силах пока разглядеть мудрость твою. И даруй счастье живущим в отчаянии от краткости жизни своей. Ибо что толку от мудрости, продляющей жизнь, но лишающей ее смысла.

***

Игорь поднял голову от начинающего остывать камня. Солнце склонилось к горизонту, над землей растеклось безветрие тишины. Сзади послышались легкие шаги – подходил владелец «Сказки».

Аркадий присел рядом..

– Я, когда приезжаю сюда, часто поброжу с ружьем и присяду. К осени тут такие краски яркие и свежие, не то что на югах – пыльно там и жарко, только млеешь, а не живешь. А тут не отдыхать, а жить хочется, и желательно вечно. Но ведь не получится. И думаешь, что вот скоро одряхлеешь ты или еще раньше этого загнешься, а весь этот мир останется таким же прекрасным. С такой тоской вся эта силища к зиме под снег уходит, но ведь весной возрождается, да еще с каким буйством. Вот и думаешь: а у тебя-то почему ничего не будет после того, как один раз отживешь свое лето?

Аркадий перевел дух, улыбнулся сам себе, несколько минут смотрел на горизонт. Солнце, склоняющееся ко всему согретому им на исходе дня, нежно лило свой спокойный желто-красный свет на землю, умиротворенную очередной новой жизнью после зимней смерти. Начал говорить он немного сбивчиво:

– Однажды Бог дохнул на меня в облаке, и я с тех пор все хотел поверить, что дыхание его живет среди нас. Сейчас верю. Я не осмелюсь вас просить приехать к моему брату. Он после аварии лежит наполовину парализованный. Скажите только слово…

– Пусть будет по вере вашей.

Хозяин «Сказки» ушел молча.

***

Если бы Бойцова спросили, какой день ему в жизни запомнился более всего, он бы сразу вспомнил об одном из дней, когда в студенчестве шел с группой туристов со своего факультета в походе по Саянам. Вспомнил, но не рассказал бы. Утро того дня было ясным, у палаток завтракали, готовясь к переходу через перевал и разглядывая окрестности. На перевал вел путь по спускающемуся леднику, справа от которого был полукруг отвесной стенки в несколько сот метров. Отвесная стена эта наполовину окружала озерко, на берегу которого стояли их несколько палаток. Верх стенки был, как и всего участка хребта здесь, идеально ровным голым камнем, по которому зимой носились дикие вьюги. От них, видимо, на самой середине верхнего края стенки остался ледяной карниз. Снег на плоском гребне хребта к концу лета стаял, а крошечный выступ, непонятно как прилепившийся к отвесной стене, все висел над озером.

– Меня бы никакой боженька не уговорил с этого кусочка льда раскланяться! – сказал Аркадий кому-то из товарищей, собирая лагерь.

– Осторожней, вдруг он слышит… – пошутил тот в ответ.

Упираясь альпенштоками (у каждого было по одной короткой лыжной палке), они легко поднимались к самому верху, глядя на то, как медленно переползающие через него облака становятся все ближе и ближе. Но перед самым подъемом на гребень уставший ветер совершенно стих и по перевалу расползлось раскисшее вязкое облако. Совершенно ровная поверхность – и видимость не более метра, даже чтобы разглядеть камень под ногами, надо согнуться. Вся группа сгрудилась, около часа выжидала, не начнется ли ветер. Крик разносился легко во все стороны, нигде не отталкиваясь от каменных стен. Карты показывали, что в паре сотен метров от них начинается противоположный довольно пологий крупноглыбовый склон, по которому нетрудно спуститься даже в тумане. Компасов не было – в горах они обычно бывали ни к чему. Надо было идти, и группа сбилась в кучку, чтобы не выпустить никого из вида. Аркадий, привязав к лямке рюкзака веревку, которую другие держали в руках, двигался мелкими шажками на несколько метров впереди всех, постукивая перед собой палкой, как слепой тростью.

Через какое-то время Аркадий понял, что прошли они уже больше сотни метров, а значит, сбились с прямого направления. Впрочем, подумал он, это не так страшно – не такое тут большое пространство, чтобы кружить, как по лесу, и выйти к оставшейся сзади и сбоку отвесной стенке. И тут он поймал себя на мысли, что палка уже не брякает по камню, а ударяет, кажется, по мху. Да и под ногами уже будто не камень, а что-то другое. Он поднял ногу для следующего шага и тут почувствовал на себе теплое и легкое дыхание, словно мудрый отец обдал усталым вздохом расшалившегося на коленях малыша.

Собственно, это было одно лишь мягкое одобряющее дуновение – на долю секунды он оказался в мизерном пронесшемся при полном безветрии разрыве в облаке. Он стоял на краю того самого давно мечтающего отправиться в отвесный полет крошечного ледяного карниза, до края отделяли всего полтора шага. В полукилометре под ним голубело озеро, на противоположном берегу которого он еще недавно стоял и смеялся, глядя на этот карниз. Доля секунды – и разрыв в облаке унеся куда-то, оставив его снова в мутной непроглядной пелене. Аркадий затормозил так, что тяжелый рюкзак склонил его голову почти до уровня колен. На секунду он, растопырив для равновесия руки, замер в такой позе, потом в несколько скачков назад оказался на каменной поверхности, на которую упал на дрожащие колени, чтобы вглядеться и убедиться, что это уже не страшный лед.