Шарм серебряного века. Филологиня

Шарм серебряного века

Филологиня

Любовь Сушко

© Любовь Сушко, 2024

ISBN 978-5-0055-8639-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Век – каменный цветок. Сновидения и тайны

Серебряный век – драгоценная чаша вина.И смех поэтессы, и Невский, лишившийся сна.В плену маскарада какие-то тени резвятся,Все будут навзрыд и грустить и задорно смеяться.Но свет опустел – там объявлена нынче война,Война мировая, как странно металась она,Прекрасная дама, в пылу, в пустоте и дали,Чего ей хотелось, о пусть уж луна догорит.И в форме военной стоят адмирал и поэт.Уходят в забвенье, прощенья их времени нет.И бедные Музы той музыки слышат набат.И ужас союза любую убьет, говорят.Но только сначала они еще будут играть.Серебряный век, как свеча, он готов полыхать.И в зареве алом иные миры проступают.И ужас войны, и стихи на костре полыхают.И варвары снова вернулись на их вечеринки,Истерзано слово, страшны в пустоте поединки…Забытых поэтов, как мертвых они вспоминают.И снова сюжеты в тумане ночном догорают.И тайны усадьбы сгоревшие в пропасть уносят.Но что там, скажите? Там просто надвинулось осень.Семнадцатый год, рубежи – в них реальность тонула,Прекрасная Дама ушла, но еще оглянулась.Смотрел император на гибнувший мир безучастно.Расстрел за расстрелом, душа и темна и безгласна.И света конец в серебре и печали внезапной,Терновый венец, он любому достанется завтра.А нынче расстрелы, и Невский пустой серебрится,Но что это, милый, кошмар о России мне снится…И смех поэтессы, и Невский, лишившийся сна.Серебряный век – драгоценная чаша вина.

.

Великолепный

У него глаза такие, что влюбиться каждый должен.

А. Ахматова

Она исчезает, во мраке она растворится,А он не окликнет. Останутся только стихи.Лишь маски мелькают в метели, теряются лица.За ним, как метель, незнакомка напрасно летит.Смеется старик, в эту бездну его увлекая,Молчит пианист, и хрипит обреченно рояль,И только цыганка, из вьюги немой возникая,Танцует, над бездною, сбросив одежды, он шальПротянет ей снова, укутает он, обнимая,О, жрица немая, с тобой откровенен поэт.Тебе он поверит, актрисы притворно рыдают,И громко смеются враги, и прощения нет.Игрушка судьбы, чародей запоздалой метели,Куда он несется, и с кем проведет эту ночь?В пылу маскарада, куда его тройки летели,И черная роза покорно лежала у ног.Страшна его власть, а стихи его странно прекрасны,И Демон безумный, впервые парит в небесах.Молчит Пианист, все мольбы и усмешки напрасны.Коснуться щеки, утонуть в этих синих глазах.И после не жить, а писать и случайно встречаться,И память хранить о растаявшей где-то вдалиОтчаянной встрече, им было обещано счастье,Безумное счастье, но им не дожить до любви

Прекрасный принц

Впервые на вечере у В. Иванова, в его знаменитой Башне, К. Бальмонт потребовал, чтобы никому не известный юноша прочитал свои стихи. Он читал «Незнакомку» и в 5 и в 6 раз, пока не заалел рассвет нового дня, и все они должны были признать, что он гений и отступить в тень так и пришел в мир АЛЕКСАНДР БЛОК

(из воспоминаний)

Когда бесновались поэты,он тихо сидел и молчал,И каждый хотел быть воспетым,и каждый себя назначалБыть первым, эпоху сметая,и всех убирая с пути,И вдруг наклонился профессор:«А вы, рассудите, прочтитеХоть что-то». И все зашумели,когда он поднялся над ними,И блики рассвета алели.В пылу и дыму, там курилиУсталые дамы, и где-тонастигла двоих эта страсть,Прочел он за миг до рассвета,все знали, что сменится власть.– И пахли древними поверьями,– как тихо и странно читал,Сначала они не поверили,но этот молчанья накалИ все позабыли, оставили,и дева, во власти огня,И миром безжалостно правилииные законы, кляня,К себя удалился профессор,блудницу во мраке схватил,Метель, или шумная пресса,бросалась за ним, и спешилОн миру признать, задыхаясь,что гений в той башне глухойБесстрастному миру являясь,их всех поведет за собой.И пьяный тот бред записали,о, как он хотел обмануться,Но странные строки звучали,и эхом они отзовутся,В начале столетья, и после,когда их сметет ураган,Влетает его «Незнакомка»в осенний безумный туман.И девочка в новом столетье,его не забудет стихи,За всех он споет и ответит,за взлеты, разврат и грехи,И только усталый профессор,в Париже не сможет забытьКак в башне еще до рассвета,сумел он ПОЭТА открыть.

А в Башне было шумно Тень Незнакомки

А в Башне было шумно и тревожно,Враждебны тайно, явно влюбленыПоэты проверяли осторожно —Не избежать сраженья и войны.И чья-то боль стояла за стихами,И чей-то взлет падением грозил.Вдруг строки «Незнакомки» в этом гаме.О, как он тихо-тихо говорил.И смолкли, отрешившись, все поэты.И слушали в печальной тишине.И Незнакомки явные приметы.И танец при сияющей луне.Холодный свет, печали и туманы.Бальмонт очнулся первым и поник.И стал тогда для всех таким желанным,Не затерялся он средь остальных.А страсти там так яростно кипели,Все понимали – истина в вине-И только на рассвете птичьи трелиВели их по внезапной тишине.Рождение поэта – это мука,Но он взлетел, чтобы потом упасть,Враждебны тайно, от такого звукаВсе воскресали в темноте опять.И где-то затерявшись в ресторане,Упрямо ждал явления страстей,А женщина заманит и обманет,И он во мглу бредет один, ничей…2. АннаОна ждала на Невском до рассвета,Она хотела суть его понять.Но не было в ночной глуши поэта.Он продолжал по городу гулятьИ пить вино, и с девами чужими.Беседовать о тайне бытия.Она напишет про глаза такие.Уйдет в туман, лютуя и горя.И снежный мир его опять скрывает.И исповедь его твердят с утра.Лишь Анна от сомнений замираетИ понимает, что забыть пора.Но вот еще немного, каменея.Все не уходит от чужих ворот,И отказать ему она не смеет,Она судьбу и откровенье ждет.Но не было в ночной глуши поэта.Он продолжал по городу гулять,Она ждала на Невском до рассвета,Она хотела суть его понять

Август. Смерть поэта

Болезнь моя росла, усталость и тоска загрызали, мне трудно дышать

А. Блок. Дневники 25 мая 1921 года

Если шторм нас оставит в покое,Если буря смирила свой пыл,То замрет в тишине над рекоюЯсный месяц, страданья забыв,Он смотрел в этот мрак, угасая,И не видел уже ничего.И какая-то дама чужая,Обольстить все пыталась его.Это было последнее лето,Скоро август, седьмое число,Мы отсюда все знали про это,А поэта куда-то влекло.И свеча, у лица догорая,Словно строчка забытых стихов,В этой бездне манящей витая,Про любовь все поет, про любовь.Отшатнулся, ушел не прощаясь.Как – то странно смотрел в эту ночь.– Погадать тебе, грустный красавец.– Ты ничем мне не сможешь помочь.В мае маяться, знаю, пристало,Все шептала растерянно там,И душа в эту даль улетала,И уже не явиться стихам.Было странно прощать и прощаться,Все проститься, но как по другому,Будут странные тени метаться,И двойник выходил из Содома,И уже никакая бравадаЭтот август не сможет оставить,Что там было? Мираж звездопада,Только черные птицы взлетали.И цыганка кружилась, и снова,Где-то там, отражалась внезапноДолговязая тень Гумилева,Говорил он кому-то:– До завтра.Да ему пережить на неделю,А потом расстреляют матросы,Только черные птицы летели,Как убитые им альбатросы.И метались в каких-то проулках,И печали не будет исхода,А шаги за спиною так гулко,Это время куда-то уходит.Май и август, пожара стихия,И на Невском столкнулись Поэты.И еще им приснится Россия,И соната в контексте сонета.И поэмы оборванной сноваСлышу строчки откуда-то с неба,И последнюю песнь Гумилева,Эта маска – белее он снега.Только буря внезапно стихает,И мираж корабля над Невою.Это бездна их всех увлекает,В неизвестность ведет за собою.

Незнакомка или Кармен?

Тень незнакомки в сумерках прекрасна.И в этом танце движется душа.Раздета ли – одета, нам не ясно.Но только видно – дивно хороша.Она металась, плакала, смеялась.И смех порой похож ее на стон.Вот так и в нашей памяти осталась,А кто-то говорил мне: – Это он.Но кто, и что такое натворил он.Что женщина, взлетая, танцевала.Любил ее небрежно, не любил ли.Она его уже не узнавала.В тумане было одиноко – зябко,В обмане этом скрыта вечно боль.Но кто же он, и он откуда взялся.О, незнакомка, что теперь с тобой.И вновь мелькают сны и силуэты,Над пропастью, как будто невпопад.Никто не знает все твои секреты.И только голос: – Он не виноват.В печали тихо нега проступает,И в этом танце вера и судьба.Она тебя в ту вечность провожает,И что там? Там Гарольдова труба.Она зовет, она в пылу бросает.И поднимает над бедою вновь..И молча, незнакомка улетает.Нам остается музыка и ночь.

Светская львица

Памяти Зинаиды Гиппиус.

Женщина, безумная гордячка,

Мне понятен каждый ваш намек

А. Блок

И снова в плену маскарада терялась во мгле.Поэта ждала, а явился безжалостный критик.Молчит усмехаясь. И тени бредут по земле.– Вы слишком бледны. – Я бедна, ну чего вы молчите?Не верит, чудак, а какое мне дело до тех,Кто счет лишь деньгам все ведет и не знает пощады.Я слишком бедная, и уже не пленяет успех.О счастье мечтала, да где оно тихое счастье.И там маскарад, и меня они ждали давно.Капризны и немы юнцы, а глядят деловито.И этот старик, от успеха и славы хмельной– Да полно, профессор, все это давно позабыто,И ваши труды, и наряды мои, это прах,И можно в порыве страстей нынче нам обнажиться.И стерпят, напишут. И пусть я не ведала страх,И дико кричат, не молчат, и мы сможем забыться.Мелькают девицы, и тают в тумане опять.И каменный лев, все взирает на мир величаво.– О полно, профессор, ее ли мне нынче не знать,Но как же ничтожна ученость, и дивная слава.Пора мне, простите, идите спокойно к жене,Она вас любила, и может быть в миг расставаньяЗаплачет о теле погибшем, душа не в цене.Да полно скулить об ушедшем, не будет свиданья.Надеяться, завтра, пустое, давно я мертва,А чувства иные уже не волнуют и сноваПечальная музыка, и вдохновенны слова.И буря в бокале вина, не дано нам иного.А жизнь маскарад, и не сдернуть мне маску с лица.Лицо – это маска, и странная боль не проходит.Вот так и кружились устало в преддверье концаА что остается? Лишь призраки в полночи бродят..

Сон о серебряном веке. Муза в синем

Муза снова явилась к поэту и долго парила,И присела устало, и что-то твердила о том,Что прекрасна и жизнь, и судьба, и удача любилаЭтот тихий и тайной окутанный в полночи дом.Он смотрел удивленно и ей он поверил едва ли.Но она улыбнулась, и скрылась, шуршали шелка.И какие-то райские птицы за ней улетали.И бессильно махнула прекрасная в кольцах рука.Он стоял у окна, и хотел ее снова увидеть.Но туманная даль унесла ее ночь эту вновь.И тогда научился поэт эту жизнь ненавидеть,И твердил, что ему не нужны ни мечты, ни любовь.Сон во сне – эта ночь, и она в голубом на мгновенье.Кто же может помочь, и кому позвонить в этот час.Но вернулось в тиши, но пришло к нему вдруг вдохновенье,И печали пропали, и пишет поэму сейчас.Только тайна и свет никогда не спасают от боли.И в полете ином, он останется вечно вдали.А она? В этот миг мы ее называли Любовью.Да, усталая муза говорила ему о любви.Дама в синем, мечта, и стихия, которая рядом,И в пустынной дали растворяются снова мечты.Не зови, не ищи, пусть вернуться такая отрада.Но ее удержать не сумеешь, о, ангел мой, ты.И она уходила, казалась порой виноватой,Но невинная была, и без слез ты ее отпусти.И шуршали шелка, и духи уносились куда-то.Ну а что оставалось, лишь грезы, туман и стихи.

Столкновение в ресторане

О, эта праздная небрежность,когда краса так дивно манит,И что нам остается? Нежность.И пусть иллюзия обманет.Мы в том театре, как актеры,готовы снова раствориться.Печаль, она проходит скоро.И очень страшно воплотиться.О, львицы дивные, вы снованебрежно смотрите на мир.И больше нет пути иного,как только распрощаться с ним,Когда прекрасная эпохарастает, словно этот сон.Останется лишь профиль Блока,потом растает даже он.В театре, где мы все игралисебя, а может быть иныхСозданий, дивные печалихранили этот старый миф.И мир, в его великолепьебыл так далек от этих грез.И вы проснулись на рассвете.И ветер вдруг духи унес.И в старом парке встреча сноватак неожиданно мила.И мира больше нет иного,чем тот, который обрелаТвоя душа в театре этом,в плену у света и тоскиЗвучали дивные сонеты,и пелись светлые стихи.Ваш век серебряным назвали.И в блеске тихом и тоскеЗвучали дивные печали.И веер чуть дрожал в руке.Раздета, больше, чем одета,и потому озябла снова,Но света не было от света.Метались среди грез и снов.Небрежно брошенные сновав мой век, и в трепете огняЕще я вижу этот пламя,заворожившее меня.И диалог, он будет длиться,и что ему теперь века,Когда вдруг воскрешаетлица опять художника рука.

О, Муза плача! Я пришла к поэту

И манит таинственный мир вдохновенья,Где птицы и звери мне верно служили.И ласково душу обнимет забвенье.И спутает вечность все маски и стили.И снова застынет в тиши Галатея.В тумане тот замок старинный предстанет.И манит таинственный мир вдохновенья.И сказка вернется, реальность отпрянет.Жизнь- сон позабытый, она так прекрасна,Таинственна так в этом мире иллюзий.И осень нахлынет в реальность внезапно,Меня позабыли и звери и люди..О нет, я реальности той не приемлю,Мне рифмы милее той прозы унылойНо как мне понять эту странную землю,Как тихо душа в забытьи все парила.Гнала эти странные грезы со смехомИ больше остаться в плену не хотела,Художник закончил портрет и уехал,И только душа все куда-то летела…И таяли звезды во мраке и свечи.И мир показался мне тенью творенья.И вновь надвигался таинственный вечер,И снова укроет нас полог забвенья

О, Женщина, ты чудо из чудес

В унынье, раздумьях и негеони остаются в тени,О, время, замершее в беге,в их милые лица взгляни,Открой эти вечные тайны,и дивные сны изучи.Быть может и были случайноони у тебя на пути.О, женщины, как вы прекрасны,и как безнадежно грустны,Над миром в отчаянье властны,и в счастье бессильны, и сны,И грезы у вас, как поэмы,юны и прекрасны тела.И если мужи вдохновенны,то значит, к ним Муза пришла.И пусть суетятся мужчины,им чудо такое дано.Быть вечно виновной, невинной,и пить дорогое вино.И снова некстати являться,не слыша мольбы – уходить,И снова задорно смеяться,и плакать, и радостно жить.И в танце парить, и участьяне ждать, покоряя миры.Мы слишком бывали несчастныв азарте безумной игры.Но как без нее обходиться,когда все уныло и немо.И Лада опять воплотится,и страшно нависшее небоГотово грозой разразиться,когда ты смеешься задорно,О женщина, как бы забытьсяв объятьях, но ставши покорнойТы снова свободе и неге,готова бессильно отдаться,И летом мечтая о снеге,зимою жарой наслаждатьсяГотова, и все тебе мало,любви и тепла, и уюта…И вновь Маргарита взлетала,и снова весталки сменяются,И жрица в том танце экстазаскрывать не хотела в начале,И в каждом движенье и фразелишь грация светлой печали.

Только первая снится любовь

Фауст и Маргарита – наше время

В полутемном зале за столомкофе с коньяком он пил устало.И шептались девочки о нем,Женщина курила и молчала.Все хотела снова подойти,только не решилась, в час закатаОн сидел задумчиво один,и смотрел рассеянно куда-то.Пусть его покинули стихи,музыка за окнами смолкает,Только желтый- желтый лист летит,и о ней опять напоминает.– Маргарита, – шепчет он в пленуСтрасти отгоревшей, не забытой.Словно этот лист, к нему прильнув,кружится во мраке Маргарита.Там другие все шумят опять,отмечая что-то, торжествуя,Молча будет кофе допивать,об ушедшей женщине тоскуя.Белый вальс, конечно, белый вальс,только он взирал на них сердито.Это страсти прорастают в нас,и к нему прильнула Маргарита.Сигарету молча достает,зажигалка гаснет в полумраке,И уже отчаянно встает,и огонь – предвестник новой драмы.Он охватит души и умы,всех, кто с ним сегодня повстречался.Только снова растворились мыв облаке иллюзии, в печали.Как красив мой Фауст в этот час,и уже трагедия забыта.Он встает, идет его встречать,воплотившись снова, Маргарита,И улыбка дивные чертыозарила, и тоска забыта,Где-то там им Дьявол с высотымашет на прощанье деловито.Сон во сне, и пусто наяву,и никто ни грозный, ни сердитыйИх не разлучит, и в даль плывут,затерявшись в облаке обиды.Там Другие все шумят опять,отмечая что-то, торжествуя,А они над бездною парят,От любви и нежности ликуя.

Поэтесса. Изгнанница

Как в этот миг прощенья и прощаньяБыла ты далека от торжества,И как звучали в пустоте признания.И вроде бы еще была жива,И так прекрасна, но в огне пожарища,Где все сгорела, в жуткий этот час,Печальные, разбитые не знавшиеКуда идти, как отразится в нас.Нелепый бунт, и у тоски в объятиях.И не во сне ты видела Париж,И только там звучавшие проклятия.Как дар небес ты примешь и простишь.И вдруг черты неведомой красавицыПроступят в пустоте и сне другом,И если вновь душа твоя отправитсяВ миры и грезы, кто сказал о томЧто в этот день, в печали этой яростнойТы не была бы откровенна с ним.Но музыкант, жестоко и безжалостноСмеялся над неверием твоим.И лишь художник, друг твой по несчастиюВдруг вырвал душу из нависших грез.О бедная, ждала ли ты участия,Мир полыхавший приняла всерьез.А страсть в костре неведомом сгоравшаяБыла началом тех ужасных бед,И все еще чего-то где-то ждавшаяСмотрела ты на призрачный рассвет.И в этот миг прощенья и прощания,Как далека была от торжества,И лишь еще звучали так отчаянно,Последние жестокие слова.

Пианистка

В лунном свете замок утопает.И летят ночные мотылькиК люстре, где она еще сыграетЭту песнь и тоже улетит.– Будет бал, вы слышали, мой милый,.Император грустен так и нем.Только страсти бешеная сила,Только звать меня назад зачем?Говорят, безумец, он стрелялся,Гению прощают все опять.И ко мне он в полночи являлсяА просил, о чем? Да как мне знать.Я ему велела отправляться.Я устала от внезапных мук.И во сне он будет мне являться.О мой милый, мой далекий муж,В лунной свете около рояляЗамирает, гибкая спина,А лица ее я не узнаю.Не увижу как же там онаХороша была, смела, крылата,Покорила этот высший свет.И ушла растерянно куда-то.А поэт? Дуэль, да он поэт,И терпеть не станет, и пророчитьОн умеет, что ему хандра.Он стихи напишет этой ночью.Чтобы утром прохрипеть: – Пора,И растает где-то и оставит,Лишь долги и дивные стихи.Женщина корить его не станет.И соната лунная звучит.И опять над миром, как расплата.Страсть, и молний дальних дикий свет.И дуэль, остановись, куда ты?Поздно, ангел мой, убит поэт.И в порыве бешеного вальсаНе могла поверить в то графиняИ шептала, но кому: – Останься.Он меня вовеки не покинет.

Музыка страсти и огня

И Демон, сидящий на склоне горы,Все слушал и слушал Поэму экстаза.И жизнь его снова до этой поры,Неслась в поднебесье, и каждая фраза,И каждая нота была так горька,Что впору от горя ему задохнуться,И вдруг проступила иная строка.Лиловые краски, и он оглянулся,Над краем обрыва поэт замирал…Прекрасный, печальный, таких не бывало.Очнулся, когда Пианист доиграл,Смеялся и плакал наш Демон устало.Что это? Поэма Грозы и Огня,И века начало в преддверье финала.И смотрят и смотрят они на меня.И только Поэмы экстаза им мало.Творцы в этой бездне угрюмых страстейЖестокого мира едва ли осилят,И Демон спустился к Тамаре своей,И крылья беды распростер над Россией.А там Незнакомка грустна и мила,Такая небесная или земная,По углям она в эту пропасть пришла,И вновь воскресая, и снова сгорая.Она нет, не ведьма, богиня любвиВсе слушала этой симфонии ужас.И только сгорали, сгорали вдалиТри гения темных, три горестных мужа.И в пламени этом восстанет мираж.В печали останется только услада.До неба подняться и в горечи фраз,И в ужасе звуков в плену звездопада…

Метель 14 года

Я люблю в эти снежные дни у огня оставаться,Там такая симфония снова взлетает и тает.И снежинки порхают в глуши в ритме венского вальса.И какие-то тени в зазеркалье моем возникают.Снова бабушки лик, и за нею стоят незнакомки,В этом мире снегов они снова все в белом прекрасны.– Мы к тебе на минутку, и ты нас такими запомни.И смотрю в эти лица, и вдруг мне становится ясно.Что незримые нити сквозь вьюгу ко мне протянулиНаши добрые пряхи, стараясь их всех показать.Мы не можем забыть, за черту так легко вы шагнули.Только в этой метели все будут они танцевать.Кто там снова сердит. Что еще с нами может случиться?Только вальса порывы, и сила земная огня.И душа моя снова, как легкая светлая птица.Уплывает за ними, и хочется дальних понять.В эти снежные дни, не страшат нас с тобой расстоянья.И усталое время не имеет той силы в тиши.И в печали метели, улыбаются мне на прощанье.Гаснет тихо огонь. В небеса им усталым спешить.Мы прощаемся нынче, но встретимся снова, я знаю.Тихо бабушки смотрят, и ищут ответа вдали.И в мерцанье огня я поэму свою сочиняю,О веселой Надежде, о светлой прекрасной Любви.И снежинки порхают в тиши в ритме венского вальса.И какие-то тени в зазеркалье моем возникают.Я люблю в эти снежные дни у огня оставаться,Там такая симфония снова взлетает и тает.

Последний день в забытьи 7 августа

Цикл» Легенды серебряного века»

Увижу я, как будет умирать..

А. Блок

Все женщины застыли у двери,И дождь до нитки вымочил прохожих,Там улицы, аптеки, фонари,Но этого увидеть он не может.И строчки замирают на устах,Мать и жена внезапно примирились,И остается пустота и страх,Как горечь и тоска, как сон и милость.Кармен танцует где-то в небесах,Он Снежной маски видит очертанья,Но остаются пустота и страх,И вой сирен, прощенье и прощанье.Лет через сто он так же дорог всем,Нет, все не правда, там еще дороже,И в свитках ненаписанных поэмЛишь палачей отчаянные рожи.И гул страстей стихает, и молваТеперь бессильна разбудить Поэта,Душа летит туда, на острова,И храп коня, он написал про это.И женщины отчаянная страсть,Все это было, но ушло куда-то,А остается призрачная власть,Как пораженье, горечь и утрата,И поцелуи Снежных королев,И ревность королей, все это было,Но он несется в пустоту скорей,Там вечность и Луна нет, там могила.Дорожки лунной смутные черты,Стон матери, жены немая сила,И поцелуи, бездна высоты,Все это было, да, когда-то было.Усадьба сожжена, нет силы жить,Никто не сможет возвратить былое,И только смуты призрачная нитьНа миг глаза откроет, и закроет.За ним во след рванется Гумилев,Томиться остается две недели,И где-то там, среди чужих пиров,Продолжат диалог, и в самом делеНичто Поэтов не спасет от тех,Кто и двух слов связать потом не сможет,Они ушли и, слыша Музы смех,Он оглянется – жутко и тревожно.Там женщины застыли у двери,Смерть впереди, но как она прекрасна,Ее он выбрал, черт их побери,Для них печаль, а для него-то праздник.Необъяснимо, что им объяснять?Неповторимо – лунная дорожка,И он уйдет, чтоб боль свою унять,Седьмое, август, подожди немножко.Нет силы ждать, тоска и пелена,Последних снов, стихотворений жалость,Когда тебе объявлена война,То смерть и сон, тот свет – такая малость,Но оглянется в пустоте стоят,И остается вечность за спиною.И Снежной королевы дерзкий взгляд,И истина в вине, и с той виноюНе выжить, не осилить этот путь.И Невский замер в пустоте зловещей,Не хочется забыться и свернуть,Не хочется стихов, вина и женщин.Все кончено, и странно ал рассвет,Где нет его, и никогда не будет.И только весть: Убит, убит поэт.Разбудит многих, может быть разбудит…

Погиб поэт 7 августа 1921 года

Упала тень на бледное лицо,И карканье ворон казалось бредом.Он понял – не подняться ни за что.Путь к облакам желанен, но неведом.И ангельский во мгле маячил лик.А женщины в его аду рыдали.– Но там не он, истерзанный старик.– Нас обманули, нет, не он, едва ли.И снова ворон каркает в тиши,Кому, о чем пытается поведать?А девушка по Невскому спешитТуда, к Поэту, к взлетам и победам.И верит, что она его спасет,Пусть у окна уже рыдает Анна,И мелкий-мелкий дождь устало бьет.По мутным стеклам, призрачно и странно…В такую ночь несется наша жизньОт финиша отчаянно к началу,– Останься с нами, милый, продержись, —Там тихо мать бессильная шептала.Но он не слышал. И не слышал Бог.И пили обреченно комиссары.– Там, в пустоте сегодня умер Блок,Его убили мы, – и замолчал он.Как долго Луначарский выл в бреду —Припомнят все, как только протрезвеют.Двенадцать. Невский. В пустоту бредут,Кричат вороны. Души их мертвеют.Живой средь мертвых. Нет, кошмарный сон.Заря седьмого августа настанет,И все сотрет, и вопли их и стон,Лишь танец Саломеи —страшный танец.И Ироды, бредущие толпой,Иные страсти в бездне ощутили.– Сегодня умер Блок. – Да бог с тобой,Они его давно похоронили.А Анна к мужу в пустоту спешит,За что-то он недавно арестован,И только дождь, и рядом ни души,Дождь заглушает и шаги, и стоны.Еще гремит гражданская война,И озверело брат идет на брата.Душа стремится к небу из окна,Убит поэт, погиб, грядет расплата.Мир покачнулся, в пустоте пожар,Убитый ворон рухнул возле окон.Как пережить потери и кошмар.– Кто там вопит: – А мы убили Блока*…И все еще поет церковный хор,Там девы об убитых голосили.Христос распят, расстрелян он в упор.Погиб поэт и больше нет России.Тень адмирала, император нем,Все рушится, как пустота пугает.Мы все забыли о любви совсем,Лишь Маргарита Мастера спасает…

* Это мы убили Блока, -забывшись кричал нарком просвещения Луначарский