скачать книгу бесплатно
Мама, провожая нас, говорит ему: «Витя, какой берешь Веру, такой чтобы утром и вернул». О чем это мама? Краска заливает мое лицо. У меня и мыслей об этом нет. Это исключено…
Витя – высокий, элегантный, низко склонялся надо мной и читал стихи, которые написал накануне. Одноклассницы все пытались увести его танцевать. Но он от меня не отходил ни на шаг. И много фотографировал. Хотя я смущалась – не люблю этого. Мы с ним все время провели на палубе: поздоровались с Луной, сочиняли стихи про лунную дорожку, приветствовали солнце…
Через неделю Витя уезжал в Ленинград. Я боялась этого момента, ощущала его неотвратимость. И он пришел болью и предчувствием конца.
Я проводила Витю в аэропорт. Он говорил о том, что обязательно поступит (я знала, так и будет – он умный, с золотой медалью школу закончил), потом я переведусь в Ленинград, и мы будем учиться вместе.
Я вернулась домой и почувствовала свое одиночество. Что-то уходило – большое и важное, чистое и неповторимое. Мама успокаивала:
– Верочка, будут каникулы, и вы увидитесь.
Я ответила:
– Я никогда его больше не увижу.
И долго горько плакала, уткнувшись в мамины колени, а она гладила меня по голове и тоже плакала.
* * *
Знаешь, Марта, это странно, но его мама, Надежда Георгиевна, стала писать мне письма. У нас с ней много общего: любимые писатели (и мой Голсуорси!), художники, музыкальные произведения.
Она обмолвилась, что в Витиной комнате в общежитии на стене три моих больших портрета. Все интересуются, чье это изображение. А он отвечает: «Это моя любимая японская актриса».
Витя узнал, что необходимо сделать для моего перевода в его университет. Я готовлю документы, а в подсознании мысль: ничего не будет. Почему? Чувствую.
«Вера, ты не приехала. Но наш город все еще надеется… Моя японочка, моя малышка, я все еще жду… Мое нежное счастье, обещай невозможное…»
* * *
Мы с Мартой молчим. Я думаю о том, что где-то затерялось мое хрупкое счастье. Или живет во мне и с первым снегом приходит, чтобы теперешнюю жизнь очистить, освятить, воскресить и вознести мою душу к чистоте, которая бывает только в юности. А мы, взрослые люди, заблудились в мелочности быта и преувеличенных проблемах.
Исчезает хрустальность ощущений – и только музыка из нашего фильма трепетно зовет вернуться туда, куда забыты пути…
Но сегодня я словно возродилась: то ли от прикосновения к иконе Казанской Божьей матери, то ли от воспоминаний о Вите – первый раз пришедших не чувством вины и сожаления, а благодарностью за нежное и бережное чувство, которое помогло мне вознестись над прошлым и услышать его незабываемую пронзительную ноту.
Я достаю из сумочки кулон, который Витя подарил мне на прощанье.
«Мама была в Японии и по моей просьбе привезла его для тебя, моя недоступная японочка. Когда тебе будет трудно, знай, что человек может, как этот феникс, возродиться даже из небытия. Мы можем все, когда мы любим», – как рефрен повторил он последнюю фразу.
Этот феникс всегда со мной, как талисман той жизни, которая когда-нибудь вернется ко мне чистым снегом, белыми ночами, светлыми чувствами.
Я приеду к тебе, мой любимый город.
Прости, Витя, что я буду объясняться ему в любви еще и еще раз теми словами, которых ты не дождался от меня…
Город простит меня и ответит взаимностью…
Несовременный роман
– Несправедливо! – хотела закричать Анна, не решаясь открыть дверь.
Слабость во всем теле требовала опоры, и девушка, прислонившись к стене, долго стояла, прежде чем войти.
Ее встретила Валя, дочь Ирины Сергеевны. Они обнялись и заплакали. Анна поздоровалась с людьми, сидящими за столом, присела на свободный стул.
Крупные бутоны белых роз расплывчатыми мазками светились в проеме окна. Возле них в светлой рамке – фотография.
Анна вытерла слезы, и цветы приобрели холодную строгость линий, а фото – четкость. Это Алеша, будущий оператор, сделал снимок класса, остановил мгновение, когда все были счастливы. На этом поэтическом вечере они читали свои стихи, слушали любимую музыку и прощались со школой и с любимой учительницей.
Анна сидит рядом с Ириной Сергеевной справа. Дима – слева. Сначала Анна и Дима оказались рядом, а учительница позади, но Алеша пригласил ее сесть в первый ряд. Так Ирина Сергеевна оказалась между ними. Она навсегда осталась между ними…
Эта фотография и у Анны на видном месте. Она не раз вглядывалась в нее, когда хотелось вновь пережить эмоции того последнего учебного года.
В глазах Ирины Сергеевны Анна видела печаль – и это примиряло ее с той ситуацией, что тогда сложилась.
Недавно Анна увеличила фото и теперь подолгу смотрела Диме в глаза, гладила его лицо, мысленно вела разговор.
Рукав его пиджака касался светлого платья Ирины Сергеевны. Анна понимала, что он желал чувствовать ее, сливался с ней невидимыми волнами. Это слияние много лет эхом боли отдавалось в Анне. Она видела во взгляде Димы волнение и счастье. Казалось, он смотрел в объектив. Но нет. Он погружен в свои эмоции.
Между ним и Ириной Сергеевной происходило то, о чем Анна писала в одном из своих сочинений о героине романа: «Любовь не всегда выражается словами. Ее трепет в прекрасных ощущениях и легких прикосновениях. Они дают гораздо большее счастье, чем слова, если чувствуешь ответную любовь. Грустно понимать, что когда-нибудь исчезнет это особое восприятие, а любовь уйдет». Теперь бы она добавила строку о том, что дольше всего длится безответная любовь.
Когда Анна первый раз увеличила фотографию, то вздрогнула, отчетливо увидев глаза своей любимой учительницы, светящиеся счастьем. Словно из-под темного сукна времени вырвался на волю этот лучистый взгляд любящей женщины. О чем она думала в тот миг? О том, что через месяц выпускной, и она будет уже не учительницей, а просто женщиной, молодой и красивой, не подавленной педагогическим долгом. Или существовал иной долг?
Анна бережет листок со стихами Димы, он их читал на выпускном. Она попросила его у Ирины Сергеевны, чтобы переписать в свою тетрадь. Это поэтическое признание в любви, таившееся в строках, кружило голову и переворачивало душу, словно было посвящено ей. Анне стыдно до сих пор, что она не вернула листок. А Ирина Сергеевна никогда не напомнила ей. А могла. Тем более позже они стали близки, переписывались, встречались в каждый приезд Анны.
Дима не был ни на одной встрече выпускников. И не приезжал в их городок. Родных у него там не было, а мама переехала в Москву, когда Дима закончил университет и начал работать.
Анна вновь и вновь всматривалась в глаза Димы, и ее охватывал пожар, когда она ощущала томление страсти между Димой и Ириной Сергеевной.
И сейчас, вспомнив это, Анна опять почувствовала себя несчастной, как тогда, девятнадцать лет назад. Теперь жалость не только к себе, но и к ним, захлестнула ее, и слезы вновь затушевали пространство.
Она не заметила вошедшего мужчину, не обратила на него внимания, и когда он сел рядом с ней. Он наклонился и тихо сказал:
– Здравствуй, Аннушка!
Этот голос…
– Дима!
* * *
Анна влюбилась в Диму с первого дня, как он появился у них в седьмом классе. Смуглая кожа, синие глаза… Не голубые, а именно синие, цвета вечернего южного неба. Смотреть долго в его глаза она не могла: ее тянуло погладить его по щеке, взять за руку и идти так долго-долго, чувствуя его тепло. Она сразу же решила для себя, что в этой жизни ей нужен только Дима.
Дима не являлся лучшим учеником. Но Анна знала, что он много читает, а для нее это служило главным критерием оценки человека.
– Не Лобачевский и Ньютон, – говорил он. – И уж тем более не музыкант. Отец заставляет играть на баяне, но я перестал ходить в музыкальную школу.
– А кем ты хочешь стать? – спрашивала она его.
– Человеком. А кем – еще не думал. А ты, наверное, поэтом?
– Я на журналистику пойду. Давай, Дим, вместе.
Двойки по математике, физике, химии. Но на уроках истории и литературы он мог ответить так глубоко и обстоятельно, что учителя удивлялись, и рядом с многочисленными двойками появлялись пятерки.
Анна – звезда класса. Отличница. Больше всего любила литературу, хотя прежняя учительница вела уроки довольно скучно. Иногда и ошибалась, но Анне не хотелось ее исправлять или проверять, в отличие от Димы.
Дима жил в соседнем доме, поэтому домой они с Анной шли вместе. Утром она выходила раньше, стояла около своего подъезда и ждала, когда он появится. Увидев его, бежала навстречу. «Интересно, – думала она иногда, – будет ли Дима ждать меня, если выйдет раньше?» И сама себе отвечала: «Нет».
Она скрывала свое отношение к нему. У Анны хватило бы смелости, забыв о стеснительности, признаться ему в своих чувствах. Но ее сдерживало то зарождающее женское чутье, что безошибочно дает понять долю своей привлекательности для другого человека.
Дима изменился, когда в одиннадцатом классе литературу стала преподавать Ирина Сергеевна. Анна сразу заметила долгий, пристальный взгляд Димы на учительницу, и ее сердце замерло.
О писателях и их произведениях Ирина Сергеевна рассуждала увлекательно. Мягкий доверительный голос обволакивал, взгляд лучистых глаз показывал искренность ее намерений стать другом, а не ментором или лоцманом в огромном мире литературы. На первом уроке она рассказала о влиянии на нее некоторых классиков, о встречах с современными писателями в литературном клубе. А потом – о философии жизни, о том, что важны не только факты биографии и действия литературных героев, но их мысли, чувства, взаимоотношения.
– Мы общаемся с узким кругом людей. Давайте расширим его и впустим новых друзей, писателей, способных помочь нам воспринимать жизнь и поступки людей. Тогда сможем увидеть в них близких людей, к которым мы, например, зашли в гости. И захотим понять их, а они нас.
– Как же они нас поймут? – съязвил Петька. – Они уже тю-тю…
И тут Дима, не глядя на него, резко произнес:
– А ты напиши нормальное сочинение, где твои мысли, а не шпаргалки. Вот и услышат.
– А что вы думаете о современной любви? – не унимался Петька. – В книгах все так красиво, а в жизни?
– Любовь не может быть современной или древней. Она или есть, или нет. Когда она придет к вам, вы познаете прекрасные ощущения влюбленного человека. Но для каждого – это уникальное, особой красоты чувство. О ликах любви и о ее возвышающей роли вы и узнаете от классиков.
На втором уроке Дима много говорил. Анна поразилась: его голос звучал глубже и проникновеннее, чем час назад, и в его интонации она уловила нотки трогательного и заботливого внимания повзрослевшего юноши. К кому? К новой учительнице? Но ей уже двадцать семь и у нее есть ребенок!
Анна не могла унять жар, когда через месяц во время поэтической пятиминутки Дима читал:
Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых.
Следующие две строки он произнес, немного покраснев. Это заметила только Анна. Дима покраснел? Это болью отозвалось в груди девушки.
– И сердце любит и страдает,
Почти стыдясь любви своей, – почти шепотом закончил Дима.
Возникла небольшая пауза, опасная пауза, понятная только Анне. Что-то явилось в воздухе, заволновалось, заметалось и толкнуло ее в грудь.
Анна хотела убежать из класса, чтобы никто не заметил, как она страдает, как рушится созданный ею мир и от нее уходит мальчик-мечта. Но не могла. Она не чувствовала ног, казалось, их парализовало. Анна сильно ущипнула себя за запястье, чтобы кровь отхлынула от сердца и восстановила свое течение…
Дима считал Анну другом, понимающим и верным. А она его не добивалась из гордости, хотя иногда хотелось выпалить ему все, заплакать и, прижавшись к его груди, утихомирить мятежные чувства.
По ночам порыв странных желаний не давал заснуть. И она металась в бесплодных мечтах о Диме, о его теплых объятиях, о поцелуе сухих от волнения губ до тех пор, пока вихрь не становился мягким ветерком, покачивающим и ласкающим ее.
Все это вызывало такие сны, что в школе она стыдилась смотреть на Диму до тех пор, пока он не спрашивал:
– Аннушка, ты опять всю ночь читала Голсуорси?
«Зачем добиваться человека, который тебя не любит? Не я смогу сделать его счастливым», – думала она. Герои любимого романа – Сомс и Ирэн – представали перед ней в эту минуту. Сомс-собственник владел женщиной, не любящей его. И это возмущало девушку больше всего.
Ирония жизни: гораздо позже она в какой-то степени повторит судьбу Ирэн и убежит от холода нелюбви на другое полушарие…
Анне часто казалось, что Ирина Сергеевна говорит, обращаясь только к Диме. А он читал еще больше, чтобы поразить ее знанием не только литературы, но и истории, живописи, музыки. «Наш философ», – называла она его.
Ирина Сергеевна любила Шопена и белые цветы. «Как Ирэн», – отметила Анна. Она завидовала учительнице. Это она, Анна, должна говорить о любви в произведениях Бунина, ловя внимание Димы. Это она должна читать трепетные строки Лермонтова, получая восторженные взгляды Димы. Это она должна играть Шопена, а потом слушать, как Дима читает:
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж… …
Когда он закончил читать Северянина на их первом вечере поэзии, Ирина Сергеевна села к роялю, чем удивила учеников и вызвала нескрываемый восторг в глазах Димы. Она исполняла E-dur, этюд № 3. Анна играла его в музыкальной школе и заметила, что Ирина Сергеевна начала с середины. Девушка напрягалась всем телом, когда ощущала в ее исполнении особый всплеск эмоций, и успокаивалась, когда мелодия приобретала плавное течение, словно Ирина Сергеевна опускала себя на землю, не позволяя душе парить высоко. Но почему? Чувственное очарование музыки требовало свободы выражения и трепетного восторга.
Чарующее мелодическое богатство создало в зале необычную атмосферу: величие звуков покоряло и завораживало. Свет из окна выделил темные глаза Ирины Сергеевны, придав им сияние и мягкость.
Анна восхищалась трепетностью и утонченностью этой женщины. Она испытывала перед ней восторг, но и ревность, налетевшую подобно смерчу. Она любила Ирину Сергеевну несмотря на то, что чувствовала в ней соперницу, забирающую у нее мальчика-мечту.
Анна часто вспоминала ее слова: «В людях надо видеть чистоту души. Хотя бы крупинку. Мы не судьи. Не можем выносить приговор или оправдывать. Можем только понять. Для нас самих что-то понять. Как жить в современном мире? Об этом сегодня меня спросил Петя. Действительно, стоит ли поддаваться своим желаниям и страстям, опускаться в пучину слабостей, оправдывая себя тем, что живем один раз? Или среди грязи и пыли видеть зеленый росток, среди какофонии слышать гармоничные звуки и видеть радугу в капельке воды на асфальте?»
* * *
В окно заглядывал фиолетовый закат. Только в сильные морозы можно видеть, как акварельная нежность розового переходит в прозрачный фиолетовый.
Несколько лепестков упали на светлую вязаную скатерть, и оказалось, что они и не белые вовсе, а кремовые.
Ваза с цветами теперь казалась голограммой, что образовалась в проеме окна от преломления двух источников света: заката и фонаря, вспыхнувшего слева от окна. Фиолетовый фон вскоре потемнел, и теперь розы казались выполненными из теплого оникса и в рамке окна являли собой пример изысканной инсталляции. Игра иллюзий и реальности.
Давно ушли родственники и друзья Ирины Сергеевны, а шестеро ее бывших учеников тихо разговаривали, смотрели школьный альбом. Кто-то сказал, что Ирина Сергеевна протянула им светлую нить, что в трудные минуты выводила их из лабиринта сложных ситуаций. «Это верно», – подумала Анна, вспомнив, как Ирина Сергеевна поддерживала ее в трудные моменты, умела найти нужные слова и возродить надежду.
Валя позвала Анну на кухню.
– Это тебе, Аня. Мама просила отдать, когда… – она замолчала и протянула письмо. Потом подала ей три толстые пачки, перевязанных белой лентой. – А это для Димы. Пожалуйста, передай ему.
– Я привезла Ирине Сергеевне свой сборник стихов. Он посвящен ей. Но я опоздала…
Валя, сдерживая слезы, произнесла:
– Твои книги мама перечитывала не раз. Особенно твой «Несовременный роман». И ждала книгу стихов.
И тут послышались звуки Шопена.
