скачать книгу бесплатно
Я провожу рукой по его волосам:
– Где твой непокорный вихор?
– Верочка, где твои косы?
Он обнимает меня, и я прижимаюсь к нему, пытаясь забыть все и вернуться в воздушную безмятежность моего прошлого.
К нам подходит темноволосая красивая девушка лет двадцати.
– Это моя дочь Вера, – знакомит он нас.
Я обнимаю свою тезку:
– Две Веры.
– Нет, – смеется Саша. – Три Веры. У меня же мама Вера.
Я удивлена. Ничего не понимаю. Точно помню, что его мама – Ирина. Мне не терпится спросить, но не знаю, как это сделать.
Мы выходим из здания, и я впитываю родной степной воздух, подставляю лицо жаркому сентябрьскому солнцу. Ни облачка. Светлый путь в светлое прошлое.
Ветер приподнял мои волосы, поиграл ими и бросился к листьям клена, развернув их изнанкой – она оказалась светлее. Дерево преобразилось: к цвету зеленой листвы добавились мазки серебристого. Так и у меня, думала я, подул шквал неожиданных перемен, и жизнь приобрела иные оттенки: слой светлой краски лег на темный фон моей судьбы.
Мы с Сашей садимся в машину сзади, дочь – за руль. «Так вам удобнее будет общаться», – улыбается Вера.
Боже, какие у нее глаза! Темно-сливовые, с мягким блеском. Ресницы в пол-лица, а изгиб черных бровей над ними – идеальная линия древнего восточного писца.
Начинается вечное: «А помнишь?» Да, Саша, хочу помнить только детство, но есть еще та память, когда сердце разлетается на осколки. Эти осколки сидят во мне, как у дедушки после войны. Неловко двинешься – болит.
– Саша, ты не забыл, как я с тобой дралась? Бабушка говорила: «Тихоня, а если ее обидят, спуску не даст». Но ты меня не обижал, защищал, но иногда задирал, злил меня. Скажешь что-нибудь – и наутек.
– А мне нравилось, что ты за мной бегаешь. Догонишь и кулачками стучишь по спине.
Я вспомнила, как однажды Саша спросил:
– Верочка, хочешь, я научу тебя летать?
– Как? Давай! – радуюсь я и лезу к нему через дырку в заборе, что разделяет наши дворы.
Мы разбегаемся, машем руками, но ничего не получается. Прыгаем с лавочки, стараясь продержаться в воздухе. Нет, не летим. Саша приносит старый зонт. Может быть, с ним получится? Мы верим, что вот-вот станем невесомыми и воспарим, как пушинки одуванчика.
За разговорами и смехом не заметили, как приехали. Наш поселок, наша Московская улица. Сердце забилось. Но почему улица такая узкая? Раньше она была шире. Узнаю дома. Отремонтированные, но те же самые.
– Саша, я могу с закрытыми глазами здесь пройти, я помню все. Я хочу зайти в мой дом. Нас пустят?
Саша звонит в дверь. Я волнуюсь, как перед первым свиданием.
Снаружи дом обложили кирпичом, и внутри он чужой: модные обои на стенах, современная мебель и светильники. Встречают иные запахи. Показалось, в том углу, где у нас была печь, дрогнули тени, метнулись ко мне, послышалось дедушкино кряхтенье, запахло бабушкиными пирожками.
Саша вытер мои слезы, как это всегда делал в детстве, и мы вышли на улицу.
– Вера, завтра с утра поедем к твоему дедушке.
– Да, – снова плачу я. – Он один из нашей семьи остался лежать в волжских степях. Бабушка, его любимая Мария, далеко от него, в сибирской земле.
Мы возвращаемся домой к Саше. Я так хорошо знала этот дом! Мне нравилась Ирина, мать Сашки. Но почему он сказал, что имя его мамы – Вера?
Комнаты изменились. Вместо дощатого пола – паркет; в гостиной – узбекский ковер со звездами по кромке, в середине него – клумба из нескольких восьмиугольников; кухня отделана молочным кафелем. И только круглый стол старый, но поблескивает свежим лаком. В шкафчике для посуды среди белых тарелок и чашек замечаю расписные пиалы и круглое узбекское блюдо. Удивлена, но молчу.
В зале на стене свадебное фото: мой Саша и красавица-узбечка.
– Как ее имя? Где она?
– Это моя Замира. Она и мамы уехали к родственникам в Узбекистан. Мы с дочкой присоединимся к ним через несколько дней.
– Мамы?! – не сдерживая удивления, спрашиваю я.
– Верочка, давай об этом позже, – загадочно улыбается Саша.
Он ведет меня в мастерскую. Я горжусь тем, что мой друг – художник и его картины украшают галереи многих городов.
Мольберт, разного размера кисти, баночки и тюбики, рамы, холсты в большой коробке и, главное – картины. Я хочу посмотреть, над чем он сейчас работает.
– Подожди, – останавливает он меня, подходит к стене, снимает одну из картин, протягивает мне. – А эту я хочу подарить тебе.
Я смотрю на девочку лет семи, сидящую на траве возле яблони и узнаю себя. Солнечные лучи касаются плеча, белого воздушного платья, гладят длинную темную косу. Девочка смотрит… Да, именно так я смотрела в детстве на Сашку.
В уголке дата – он написал картину двадцать лет назад.
Я обнимаю моего друга. Он гладит меня по спине – и я понимаю, что тепла его ладоней мне и не хватало всю жизнь.
– Пойдем, Саша, твоя дочка ждет нас.
Ужинаем на веранде. Сумерки подошли и неслышно встали на границе, боясь исчезнуть в свете ярких ламп. Они пытались сгуститься до темноты в саду, но не получилось – луна подсвечивает деревья и теснит темноту к забору.
Дочь Саши немного посидела с нами, встала, набросила на плечи широкий шарф:
– Пап, я ушла, – целует в макушку отца, машет мне рукой и убегает туда, где уже слышны молодые голоса.
3
Саша говорит, что много лет ему снился сон, как мама на облаке летит к звездам, а он бежит за ней, пытаясь схватиться за побледневшую солнечную дорожку на ее платье. Он тянется к ней ручками – и просыпается, чувствуя на щеке ласковое прикосновение.
Постепенно лицо матери в рассеянном свете воспоминаний становилось нечетким, образ приобретал невесомость и кружил, словно перышко в тумане.
Ирина, новая жена отца, появилась у них через два года после исчезновения мамы. Ее я и увидела, когда в пятилетнем возрасте с семьей приехала в поселок из Пятигорска.
– После ухода мамы отец стал седым, постарел, больше не написал ни одной книги. Любовь Ирины давала ему силы. Некоторое время. Отец умер, когда мне было шестнадцать. До последнего дня он искал маму, писал во все организации, которые могли помочь.
– Ты продолжил поиски, когда не стало отца?
– Да, Вера. Я не мог поверить в то, что мамы нет, чувствовал, что она где-то рядом. Знаешь, я даже ходил к экстрасенсам. Они говорили, что она жива, но не может вернуться домой: не помнит, где он, и бродит в поисках утраченной семьи. На просьбу указать, где она, отвечали: «В городе возле реки, около дома с желтыми дорожками во дворе». Где же искать этот дом? Понятное дело, экстрасенсы, – Саша протянул мне чашку с горячим чаем, и я погладила его ладонь.
– Саша, ты говорил, что твои мамы уехали в Узбекистан. Что это значит?
Он улыбнулся:
– Мама Ира и мама Вера.
– Так твоя мама нашлась?! – обрадовалась я.
– Не знаю, – как-то странно произнес он.
– Но ты же сейчас сказал: «И мама Вера».
– Вскоре после нашей свадьбы подруга Замиры гостила у нас и рассказала о странной женщине в их городке, в Камышине. Бедняжка бродила по городу, многие ей помогали, брали домой, но она ни у кого не оставалась больше двух дней, а в семье родственников подруги живет третий год, – Саша вздохнул. – Оказывается, она днем бродит по улицам, бросается к маленьким детям, обнимает их, плачет, и родители в испуге уводят их подальше. Но малыши не боятся ее. Как-то одна девочка вырвала руку у няни и побежала к женщине, погладила ее склоненную голову, и та горько заплакала.
– Ты подумал, что это твоя мама?
– Вера, когда я это услышал, сердце мое дрогнуло. Я спросил, как имя женщины, и узнал, что кто-то из горожан называл ее Надеждой, и она откликалась на него.
– И ты решил посмотреть на нее, – уверенно сказала я.
– Да, Верочка, мы с Олей и Замирой поехали в этот город. Я волновался: вдруг это мама? Подошли к дому на окраине. Из калитки вышла женщина, и у меня сердце выскочило из груди. Она? Волосы седы и собраны в косу. Лицо приятное, но тусклая кожа и скорбное выражение губ делали его старше, чем возраст, в котором сейчас была бы мама, – он замолчал.
Я не хотела его торопить, моего Сашу.
– Июльское утро было жарким, а на Надежде широкий желтый шарф. И я вспомнил кайму на платье мамы: без начала и конца. Женщина испуганно смотрела то на меня, то на Ольгу. Я заговорил. Но она не отвечала. Верочка, я не мог наверняка сказать, моя ли это мама. Я пригласил Надежду погостить у нас. Она согласилась. И осталась у нас. С Ириной живут дружно, как две подруги. Знаешь, спустя какое-то время я назвал ее Верой – она отозвалась с улыбкой. Когда у нас с Замирой родилась дочь, она не отходила от внучки весь день, а ночью при первых звуках плача бежала к нам в комнату, брала малышку на руки, и та сразу успокаивалась. Так у меня оказалось две мамы.
– Так ты уверен, что это твоя мама?
Саша улыбнулся, встал и укрыл мои ноги пледом.
– Когда дочка подросла, бабушка Вера рассказывала ей сказки и истории. И однажды я услышал, как она говорила про звезды…
4
Время близилось к полуночи. Вернулась Верочка. Я любовалась девушкой и находила в ее восточном облике черты Сашки: озорно блеснули глаза – взгляд мальчишки из моего детства; улыбнулась – и правая сторона губ оказалась выше левой, ямочки на щеках появились и тут же исчезли.
– С кем гуляла, дочурка? – в интонации Саши я почувствовала беспокойство.
– Пап, я уже взрослая, мне девятнадцать.
Прилетел запах спелых яблок.
– Саша, я хочу сорвать яблоко.
– Пойдем, – берет он меня за руку.
Мы шагнули из света в темноту сада, словно пересекли черту между двумя мирами. За секунду изменилось все: мысли, ощущения, настроение.
Ночь – опытная колдунья, умеет обострить чувства. Только луне не страшны ее чары. Она охраняет тишину. Но иногда не слушается. Еле дыша, скользнул сухой лист с дерева и, прошептав что-то грустное, затих на влажной траве. Квакнула лягушка. Хрустнула ветка. Прошуршал потревоженный мышонок.
Заволновались листья высокого дерева, высветились яблоки, похожие на новогодние шары.
Я вспомнила мою яблоньку и домик, устроенный под ней.
Ее ветви склоняются до земли, и нас с подругой не видно. Мы приносим маленькие тарелочки с едой и кукол. У меня деревянная – дедушка сделал из дощечек, а бабушка обшила ватой и лоскутками, у Наташи – настоящая, но старая, поцарапанная. Устраиваем обед, лежим на круглом коврике и разговариваем.
Сашка стоит около забора, смотрит на нас и жалобно просит:
– Можно к вам?
Синие глаза, белесые брови, соломенные волосы, короткие штанишки – видны сухие болячки на коленях, босые ноги. Мне его жалко, и я уже хочу крикнуть: «Иди к нам!» Но Наташа строго произносит:
– Мы с мальчишками не играем, еще начнут драться.
Я подхожу к забору:
– Саш, а что у тебя в руке?
– Сашка, вечно ты со своими жуками! – испуганно кричит Наташа.
– Это не жук, а паук, – отвечает мой друг. – Они хорошие, плетут паутину, чтобы ничего не забыть. Так говорит моя мама.
Бабушка приносит пирожки. Пригладив Сашкин вихор, горестно качает головой.
Саша срывает яблоки, и мы возвращаемся к дому.
Справа от веранды ветви рябины в свете луны начертали письмена древнего Востока на шелке травы.
– О чем задумалась, Верочка? – Саша укрывает мои плечи шалью.
– Хочется узнать, как ты познакомился с Замирой. Помню, Саша, помню, об этом завтра.
– Верочка, но и ты мне не ответила, как живешь.
– Завтра, Саша, завтра, – повторяю я его слова, не желая, чтобы мое светлое настроение пересекло линию и вернулось в темноту.
Мы одновременно посмотрели в сторону сада. Деревья светились, словно декорации в театре. Звенящая песенка запоздалой цикады прервалась на тонкой ноте. Запахло спелыми яблоками, медовыми грушами и звездами. Думаете, не могут пахнуть звезды? Ошибаетесь…
– А помнишь, вы не пустили меня под дерево? А мне так хотелось в ваш домик, – улыбается Сашка. – Я каждую минуту хотел быть с тобой. Твой дедушка, завидев меня, говорил: «Вот и жаних идет». Мне так не нравилось его шутливое «жаних», но я часто представлял нас в свадебных нарядах. Ждал, когда мы вырастем. Но ты уехала.
Я ничего не ответила. Саша обнял меня за плечи, помогая подняться с кресла:
– А теперь спать. Остальное мы расскажем друг другу завтра.
Луна пыталась пробиться сквозь плотные шторы. Я впустила ее. Она высветила прядь моих волос, погладила по щеке и вытянулась на полу, приглашая ступить на золотистую тропинку.
