День Гнева

Маркус достал свой защищенный планшет, на котором хранились данные от Эмили. Он еще раз внимательно изучил её предположения о расположении сервера под Нотр-Дамом, её расчеты, основанные на анализе кольца и сигнала. «Ищите доступ к крипте, или к нижним уровням собора, – писал её слабый, но такой знакомый почерк на экране. – Сервер должен быть глубоко, защищен от внешних воздействий». Он попытался наложить схемы Эмили на карту катакомб, которую показывал Дювалье. Это было похоже на попытку собрать пазл из разных коробок, но некоторые линии, казалось, сходились.

Они проверили свое скудное снаряжение. Несколько фонарей с почти севшими батареями, пара мотков веревки, аптечка, в которой осталось только немного бинтов и антисептик. Оружие – автоматы с последними магазинами, пистолеты. Ян, несмотря на протесты Марии, настоял на том, чтобы взять с собой свой модифицированный ноутбук – вдруг пригодится, если они доберутся до чего-то, что можно взломать.

Когда солнце начало клониться к закату, окрашивая небо в кроваво-красные тона, они были готовы. Мрачное, молчаливое прощание с дневным светом, который они могли больше никогда не увидеть.

Дювалье привел их к заросшему кустарником оврагу на краю старого, заброшенного известнякового карьера. После недолгих поисков Батист обнаружил то, что они искали – узкое, почти незаметное отверстие в земле, прикрытое проржавевшим листом железа. Оттуда тянуло сыростью и могильным холодом. Их вход в подземный мир Парижа.

Спуск был тяжелым. Узкий, осыпающийся лаз вел в кромешную тьму. Первым шел Батист, освещая путь тусклым лучом фонаря. За ним – Дювалье, потом Маркус, Мария и, замыкающим, с трудом передвигавшийся Ян.

Мрак. Сырость. Затхлый, тяжелый воздух, от которого першило в горле. И тишина. Гнетущая, давящая тишина, нарушаемая лишь звуком капающей где-то воды, шорохом их собственных шагов по влажной земле и прерывистым, болезненным дыханием Яна.

Они шли по бесконечным, переплетающимся туннелям. Некоторые были высокими, с каменными сводами, другие – низкими и узкими, где приходилось сгибаться в три погибели или даже ползти. В свете фонарей мелькали стены, сложенные из грубо отесанного камня, а иногда – из человеческих костей и черепов, безмолвных свидетелей многовековой истории этого подземного некрополя.

Дювалье, иногда сверяясь с клочком бумаги, на котором он набросал примерный маршрут, вел их вперед. Но даже он, казалось, не всегда был уверен в правильности пути. Несколько раз они упирались в тупики или обвалы, заставлявшие их возвращаться и искать обходные пути, теряя драгоценное время и силы. Один из туннелей оказался затоплен ледяной, мутной водой почти по пояс. Пришлось идти вброд, стуча зубами от холода и проклиная всё на свете. Ян едва не потерял сознание от боли в раненом плече, когда его пришлось буквально перетаскивать через этот участок.

Темнота и замкнутое пространство давили на психику. Клаустрофобия подступала липким, холодным комком. Каждый шорох, каждый отдаленный звук заставлял их вздрагивать и хвататься за оружие.

После нескольких часов блужданий, когда им уже казалось, что они никогда не выберутся из этого каменного мешка, они сделали короткий привал в небольшой, относительно сухой пещере. Все были измотаны до предела.

– Мы… мы должны быть где-то под тринадцатым округом, – прошептал Дювалье, тяжело дыша. – Если я правильно помню карту… еще несколько часов, и мы будем под Сите.

Они двинулись дальше. И чем глубже они уходили под город, тем больше признаков недавнего человеческого присутствия им встречалось. Окурки, брошенные на земле. Пустые консервные банки. Обрывки тряпья. Кто-то еще использовал эти катакомбы. Но кто?

В одном из широких туннелей они наткнулись на свежие надписи на стенах – символы французского Сопротивления, перечеркнутые красной краской эмблемы Фаланги, какие-то непонятные знаки. Подземная война шла и здесь.

Внезапно Батист, шедший впереди, резко остановился и дал знак залечь. Из-за поворота туннеля донеслись приглушенные голоса и шаги. Маркус и его спутники замерли, прижавшись к стенам, оружие наготове.

Показались трое. Оборванные, грязные, с безумным блеском в глазах. Вооружены они были обрезками труб и ножами. Бандиты, мародеры, решившие, что катакомбы – их вотчина.

Столкновение было коротким и жестоким. Батист и Дювалье действовали быстро и профессионально. Двое нападавших были убиты, третий, раненый, успел скрыться в темноте.

– Здесь опасно, как на минном поле, – проворчал Дювалье, вытирая кровь с ножа. – Нужно быть еще осторожнее.

Через некоторое время они обнаружили нечто более тревожное. В одном из боковых ответвлений туннеля, куда, казалось, редко кто заглядывал, Маркус заметил тонкий, едва заметный кабель, уходящий куда-то вверх, в толщу породы. А чуть дальше – замаскированный датчик движения. OSIRIS. Они были и здесь. Их электронные щупальца проникали даже в это подземное царство мертвых. Это означало, что они либо знают о катакомбах, либо… они приближаются к чему-то очень важному для системы.

После почти суток, проведенных под землей, когда время, казалось, остановилось, а силы были на исходе, Дювалье наконец объявил:

– Мы под островом Сите. Нотр-Дам… где-то над нами.

Воздух здесь действительно изменился. Он стал теплее, суше. Исчез запах плесени и тлена, вместо него появился едва уловимый, странный технический запах – смесь озона и нагретого металла. И они услышали его. Низкий, монотонный гул, едва различимый, но постоянный, словно где-то глубоко под землей или, наоборот, прямо над их головами, работало гигантское, мощное оборудование.

Маркус достал планшет с данными Эмили. Её расчеты, её интуиция… всё указывало сюда. Они начали лихорадочно осматривать туннель. И вскоре Батист нашел это. В одной из стен, замаскированная под обычную каменную кладку, была дверь. Стальная, без ручек, с едва заметной панелью кодового замка или биометрического сканера. Рядом с ней – небольшая, почти невидимая камера наблюдения.

Это был он. Вход в логово зверя.

Они стояли перед этой дверью, измотанные, грязные, на грани человеческих сил. Но в их глазах горел огонь. Парижские катакомбы вывели их к цели. Но самое страшное и самое опасное было еще впереди. Смогут ли они открыть эту дверь? И что ждет их за ней?

Отступать было поздно.

Глава 53: Угасающий свет

Конец мая 2026 года.

Антверпен, Бельгия. Подвал заброшенной типографии.

Сырой, затхлый воздух подвала давил на легкие, смешиваясь с едва уловимым запахом старой типографской краски и плесени. Эмили Леруа лежала на жестком матрасе, брошенном прямо на бетонный пол. Хрупкое равновесие, которое ей удавалось поддерживать в последние дни после передачи данных Маркусу, рухнуло. Болезнь, этот невидимый враг, порожденный системой OSIRIS, нанесла новый, сокрушительный удар.

Лихорадка вернулась, терзая её тело то жаром, то ледяным ознобом. Но страшнее всего были провалы в памяти. Она могла забыть, что говорила минуту назад, с трудом узнавала Жан-Клода, её верного спутника и наставника, путала дни и события. Концентрация стала почти невозможной роскошью – мысли разбегались, как испуганные мыши, не давая сосредоточиться даже на самой простой задаче. Приступы почти парализующей слабости накатывали всё чаще, оставляя её без сил, с трудом способной даже приподнять голову.

Жан-Клод, с лицом, постаревшим, казалось, на десять лет за последние недели, неотлучно находился рядом. Его обычно спокойные глаза теперь были полны отчаяния. Амина, спасенная Эмили девочка, которую они каким-то чудом сумели сохранить рядом с собой во время их скитаний, сидела в углу, тихонько рисуя что-то на обрывке бумаги. Она по-детски трогательно пыталась ухаживать за Эмили – приносила ей воду, гладила по горячей руке, но её испуганный взгляд говорил о том, что она понимает: её спасительница угасает.

– Я… я связался с профессором Дюбуа в Женеве, – Жан-Клод говорил тихо, стараясь придать голосу уверенность, которой не чувствовал. – Он помнит тебя, Эмили. Говорит, есть какой-то экспериментальный нейропротектор… очень редкий, почти недоступный. Я пытаюсь… пытаюсь его достать.

Он не говорил ей, что каждая такая попытка связаться со старыми коллегами была смертельно опасной. Многие из них были либо мертвы, либо запуганы, либо сами работали на OSIRIS. Их новое убежище – подвал заброшенной типографии в Антверпене, куда они перебрались из Роттердама после того, как старая баржа стала слишком опасной, – было лишь временной передышкой.

Через два дня, рискуя всем, Жан-Клод вернулся с крошечной ампулой. Драгоценное лекарство. Но его эффект был почти нулевым. Легкое, едва заметное прояснение сознания у Эмили сменилось еще более глубоким упадком сил. Надежда, и без того призрачная, таяла, как снег под апрельским солнцем.

Несмотря на физическую немощь, на предательские провалы в памяти, разум Эмили, её несгибаемая воля к борьбе, не сдавались. Она знала, чувствовала, что её время на исходе. И она должна была успеть. Успеть закончить свое «завещание хирурга» – тот бесценный архив знаний, который мог стать ключом к уничтожению OSIRIS.

– Жан-Клод… записывай, – шептала она, когда туман в голове немного рассеивался. Её голос был слаб, едва слышен. – Чипы… детские чипы… у них другая архитектура… более гибкая… но и более уязвимая… ищи резонанс… не силовой взлом… а… как камертон…

Она диктовала ему обрывки мыслей, гипотезы, фрагменты кода, которые вспыхивали в её угасающем сознании. Иногда она замолкала на полуслове, пытаясь вспомнить, что хотела сказать, или с отчаянием понимала, что только что сказанное противоречит тому, что она говорила пять минут назад. Эти моменты были для неё мучительны – гениальный мозг, способный решать сложнейшие задачи, теперь давал сбои, как старый, изношенный механизм.

– Я… я уже говорила об этом? – растерянно спрашивала она, и Жан-Клод, сдерживая слезы, мягко напоминал ей или направлял её мысли.

Но бывали и другие моменты. Моменты удивительной, почти сверхъестественной ясности ума. Словно болезнь, отступая на короткое время, обнажала всю мощь её гения. В такие минуты она выдавала поразительные по своей глубине и точности идеи, связывала воедино разрозненные факты, находила неожиданные решения. Жан-Клод, вооружившись старым ноутбуком, который они чудом сохранили, старался не упустить ни единого слова, ни единой формулы. Он понимал, что присутствует при рождении чего-то великого и одновременно при трагическом угасании.

После одного из таких приступов вдохновения, когда Эмили, казалось, нашла какой-то новый подход к деактивации чипов, она внезапно уронила стилус, которым пыталась что-то начертить на экране планшета, и тяжело откинулась на подушки, её дыхание стало прерывистым. Жан-Клод с горечью посмотрел на незаконченные схемы, на обрывки фраз. Битва её тела была почти проиграна. Но битва её духа продолжалась.

Она очнулась от резкого запаха нашатыря, который Жан-Клод поднес к её носу. Голова гудела, перед глазами всё плыло. Но она знала, что должна продолжать. Не ради себя – ради тех, кто останется. Ради Маркуса, который сейчас где-то там, во Франции, пробивается к Парижу, неся с собой её первую, отчаянную надежду.

– Кольцо… Жан-Клод… кольцо – это не просто ключ… – её голос был едва слышен, каждое слово давалось с огромным трудом. – Оно… оно может… вызвать… то, что я называю “десинхронизирующим резонансным каскадом”… в сети… если… если правильно его… настроить… или… совместить… с определенным… сигналом… Понимаешь, все чипы, особенно детские, работают на принципах синхронизации, как единый рой. Они постоянно обмениваются сигналами, калибруются. Если нарушить этот “пульс”, эту “обратную связь в их нейронной сети”, можно вызвать цепную реакцию сбоев. Кольцо, я думаю, имеет доступ к корневому протоколу этой синхронизации времени или к мастер-частоте. Если мы сможем через него передать “искаженный” или “перегружающий” сигнал… это как… как заставить все часы в городе одновременно сойти с ума. Система просто не выдержит такой десинхронизации.

Она пыталась объяснить свою последнюю, самую дерзкую идею. Не физическое уничтожение сервера под Нотр-Дамом, а некий программный сбой, «логическая бомба», которая, будучи активированной, могла бы парализовать всю систему OSIRIS изнутри, вызвав цепную реакцию в сети чипов. Это было на грани фантастики, но в её словах, в её горящих глазах была такая убежденность, что Жан-Клод слушал, затаив дыхание, пытаясь уловить каждую крупицу этой гениальной догадки.

– Маркус… он должен знать… это… это может сработать… если… если он успеет… Передай ему… всё… каждую деталь…

Она замолчала, совершенно изнеможенная. Последние, самые важные фрагменты её «завещания» были переданы. Теперь всё зависело от Жан-Клода, от Маркуса, от случая. В её глазах, подернутых пеленой смертельной усталости, еще теплилась слабая, почти угасшая искра надежды.

После этого невероятного умственного и физического напряжения Эмили впала в глубокое забытье, которое было больше похоже на кому. Её дыхание стало едва заметным, пульс – нитевидным. Кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок.

Жан-Клод сидел рядом, держа её холодную, безвольную руку. Он понимал, что это, скорее всего, конец. Та гениальная, отважная девочка, которую он знал и любил как собственную дочь, уходила.

В подвале воцарилась тяжелая, давящая тишина, нарушаемая лишь тихим плачем Амины да редкими, прерывистыми вздохами самой Эмили. Свет, который она несла в этот погружающийся во тьму мир, почти угас.

Но Жан-Клод не позволил себе сломаться. Горечь утраты смешивалась в его душе с холодной, яростной решимостью. Он должен был выполнить её последнюю волю. Он бережно собрал все её записи, схемы, аудиофайлы, систематизировал их, создал несколько зашифрованных копий. Это наследие, оплаченное такой страшной ценой, должно было дойти до тех, кто сможет им воспользоваться.

Он смотрел на бледное, измученное лицо Эмили, на её ресницы, не дрогнувшие уже несколько часов. И он клялся себе, что её жертва не будет напрасной. Угасающий свет её гения должен был стать искрой, из которой разгорится новое, всепожирающее пламя борьбы. Пламя, которое, быть может, сумеет сжечь ненавистную систему OSIRIS дотла.