День Гнева

Sumrak

День Гнева

Часть 1: Искра

Пролог

(Расшифровка аудиофайла из DarkNet. Источник: анонимный канал «Перезагрузка». Голос синтезированный, спокойный, безэмоциональный.)

«Вы спрашиваете, кто мы? Мы – антитела этого гниющего мира. Капитализм съел сам себя, демократия стала театром для клоунов. Но я не предлагаю вернуться в пещеры. Я строю Новый Мир – на идеях, а не на нефти. Да, мы используем ислам, национализм, любую силу, что рвёт старые цепи. Да, мы взрываем мосты и города. Но разве не так рождается феникс?

Меня зовут Осирис. Мой отец учил меня: «Сила – в хаосе, если ты держишь нити». Я держу. Мои алгоритмы предсказывают бунты лучше, чем синоптики – дождь. Мои капиталы текут через офшоры, крипту и чёрные рынки. Марк Цукерберг? Илон Маск? Они думают, что правят вами. А я правлю ими. Их платформы, их ракеты – всего лишь инструменты в моей игре.

Вы видите мигрантов, жгущих машины? Это не бунт. Это метод. Мы доведём этот мир до кипения, чтобы перезагрузить его. И когда всё рухнет, мы построим новую систему – без границ, без флагов, без ваших прогнивших ценностей. Сопротивление бесполезно. Вы уже часть моего алгоритма».

Часть 1: Искра

Глава 1: Правая весна

Европа, середина марта 2026 г.

Холодный мартовский ветер нес по улицам Нойкёльна едкий коктейль из запахов: сырость старого асфальта, жженый пластик от догоравшего мусорного бака в соседнем квартале и далекий, едва уловимый, но безошибочно узнаваемый запах слезоточивого газа. Европа вступила в эпоху, которую пропагандистские каналы окрестили «Новым Просвещением», а оппозиционные чаты – «Тёмной весной». Вслед за терактом в Вене коалиции ультраконсерваторов пришли к власти в Германии, Франции и Италии, и их первый указ гласил: «Зачистка от антиевропейских элементов».

Сегодня зачистка пришла в это обшарпанное пятиэтажное общежитие для беженцев.

Тим, блогер-стажер с амбициями военного корреспондента, бежал за отрядом спецназа BFE+, и его телефон дрожал в руках. Дрожали и его колени, а во рту стоял кислый привкус страха, смешанный с дешевым энергетиком, которым он заправился час назад. В нервном свете тактических фонарей он видел выстроенных лицом к стене людей в наручниках. Он слышал не просто плач, а тихий, надрывный вой детей, лай полицейских овчарок и резкие, гортанные команды на немецком: «Hände hoch! An die Wand! Schnell!» («Руки вверх! К стене! Быстро!»). Звук удара приклада о чью-то спину, бряцание защелкивающихся наручников. Он видел немой ужас в глазах стариков и сжатые добела кулаки мужчин, которые знали, что любое сопротивление бесполезно и лишь усугубит их участь.

Внезапно из окна третьего этажа, из темноты, блеснула вспышка. Глухой хлопок. Один из офицеров вскрикнул и схватился за плечо. Ответный залп был похож на разрыв шквального огня. Десятки стволов ударили по зданию, выбивая штукатурку и высаживая окна. Крики внутри перешли в отчаянный, полный ужаса визг.

Когда все стихло, Тим, стараяся не дышать, направил камеру на землю. Луч его фонаря выхватил из темноты маленькое тело. Девочка лет восьми. Амина из Алеппо. Он помнил ее. Днем, когда они ждали начала рейда, он видел, как она рисовала мелом на асфальте неуклюжее, но яркое солнце. Она лежала у решетки ливневого стока, а рядом, застряв в прутьях, валялась ее кукла. Самодельная, из тряпок, с тщательно вышитым ее матерью крошечным платочком, копирующим хиджаб.

Это был тот самый кадр. Жестокий, символичный, идеальный. На мгновение Тим замер. В ушах зазвенел голос его старого профессора по журналистике: «Мы – свидетели, а не стервятники. Мы документируем трагедию, а не наживаемся на ней». Часть его души, еще не до конца отравленная цинизмом, кричала: «Выключи камеру. Не надо. Это ребенок».

Но тут же ее вытеснил ледяной, ядовитый шепот амбиций, голос, который он слышал каждую ночь: «Это твой шанс, Тим. Тот самый снимок, который вытащит тебя из стажеров и купит тебе настоящий бронежилет и билет в горячую точку. Все забудут ее имя через неделю, но твое имя они запомнят». Он представил заголовки, репосты, завистливые взгляды коллег. Он увидел свою карьеру, которая взлетит на этом маленьком, бездыханном теле.

Он сделал свой выбор. Сглотнув вязкую слюну, он быстро добавил хэштег #ТакНадо – циничную фразу из правительственной пропаганды, которая гарантировала виральность – и нажал «опубликовать». За полчаса, прежде чем системные боты удалят его за «деструктивный контент», видео наберет сотни тысяч просмотров.

Почти одновременно в Марселе бульдозеры под покровом ночи въезжали в квартал Сен-Шарль. Группа стариков сидела на ступенях мечети «Ан-Нур», держа в руках Коран и молча встречая ревущие машины. Молодежь пыталась забросать технику камнями, но их атака была мгновенно подавлена отрядом полиции, выскочившим из бронированных фургонов. За полицейским оцеплением собралась разношерстная толпа: несколько журналистов с камерами, которых грубо оттесняли силовики; местные лавочники, с тревогой взиравшие на происходящее из-за приспущенных жалюзи; и небольшая, но громкая группа ультраправых активистов, которые пришли насладиться зрелищем и скандировали одобрительные лозунги. Минарет, центр духовной жизни для тысяч мусульман, рухнул за двенадцать минут. В прямом эфире France-24 мэр Марселя, улыбаясь, заявил: «Мы возвращаем городу его христианское лицо». В студии приглашенный эксперт согласно кивал: «Наконец-то порядок! А где были все эти правозащитники, когда в наших пригородах горели машины?»

А в тени этих событий, словно невидимая метастаза, действовала Фаланга. В Гамбурге, за день до рейда в Нойкёльне, в DarkNet был слит полный график патрулирования полицейских фургонов. Через два часа один из них попал в засаду на узкой улочке. Двое офицеров погибли. Ответственность на себя никто не взял. Но в анонимных чатах появилось сообщение: «Фаланга не спит». Их объединяло лишь одно имя, которое не звучало в новостях, но чьи следы были повсюду – Осирис.

В Париже Сенат только что одобрил закон №447. В зале шли ожесточенные дебаты.

– Это конец светской республики! Вы объявляете войну собственным гражданам! – кричал сенатор от оппозиции.

– Мой коллега предлагает нам проявить терпимость к тем, кто несет нам нетерпимость, – язвительно ответил председатель и поставил закон на голосование. Большинство было «за».

У здания Сената собрались сотни женщин. Их плакаты гласили: «Мое тело – мой выбор!», «Хиджаб – не преступление!». Их лица выражали гнев, страх и решимость. Среди них уже шныряли провокаторы в штатском, пытаясь завязать потасовку и дать повод для силового разгона.

В отполированных студиях государственных телеканалов эта суровая реальность превращалась в стерильный новостной продукт. Спокойный дикторский голос сообщал об «отдельных инцидентах», в то время как на экране в цикличном повторе мелькали кадры, подкрепляющие официальную линию: горящий платок, закрашенное граффити, довольные лица европейцев. Хаос на улицах был переупакован в необходимый временный дискомфорт на пути к порядку.

Этой ночью, по данным ООН, Европу покинули тридцать четыре тысячи человек. На вокзалах царил хаос. Камера одного из репортеров запечатлела последний поезд, уходящий из Берлина на юг. В его окнах – десятки лиц, искаженных смесью облегчения и невыразимого горя от потери дома. Точка невозврата была пройдена.

А в анонимных Telegram-каналах уже гулял новый мем: изображение пылающей карты Европы, на которой стоял водяной знак – стилизованный египетский анкх, символ жизни и ключ, аватара Осириса. И подпись: «Перезагрузка началась».».

Глава 2: Руины памяти

Париж, кафе «Ностос» в Бельвиле, 15 марта, 19:30

Лейла сидела за столиком в углу, механически теребя бумажную салфетку. Под ногтями все еще оставалась едва заметная меловая пыль, въевшаяся в кожу двадцать лет назад. Воспоминание было таким же острым, как осколок стекла, как будто все произошло вчера.

Бейрут, 12 сентября 2006 года. Стены подвала дрожали. Дрожала земля под ногами. Пыль, пахнущая известью и страхом, забивала горло. Она прижалась к отцу, вдыхая запах его старого пиджака – лаванда, чернила и пот. Он читал хриплым шёпотом, заглушая рёв бомбардировщиков, его голос прерывался, когда он обнимал ее так сильно, что было больно дышать. «…ночные кошмары, что шепчутся в тиши, зовут меня в путь, где нет ни души…» На стене ее сестра Марьям, не обращая внимания на грохот, выводила мелом: «Мы выживем». Ее смех, звонкий и бесстрашный, был самым громким звуком в этом подвале. Она рисовала солнце с глазами-пуговицами. «Лейла, добавь облако!» – крикнула она. Грохот поглотил ее голос. Потолок рухнул первым, и последнее, что почувствовала Лейла, был запах гари и крови.

Пробуждение в тишине парижского кафе было резким, как пощечина.

– Ты пролила кофе на шрам, – хриплый голос вырвал ее из прошлого. Хозяин кафе, Хаким, морщинистый, как высохший инжир, указывал на ее запястье. Шрам от арматуры все еще болел перед дождем. В его взгляде не было простого любопытства. Была знающая, тяжелая усталость человека, который видел слишком много таких шрамов.

– Вы ошиблись. Это ожог, – солгала Лейла.

– Ожоги не рисуют узоры, – он провёл пальцем по воздуху, повторяя зигзаг ее шрама. – В 2006-м я вытаскивал детей из таких щелей. Я тоже потерял там семью. – Он замолчал, его взгляд стал далеким. – Ненависть – это тяжелый инструмент, девочка. Ты держишь его в руках двадцать лет, но не знаешь, что с ним делать. Просто носишь, пока он не сотрет твои ладони в кровь.

Он не предложил ничего, не произнес слова «Фаланга». Он просто поставил перед ней чашку мятного чая и тихо сказал:

– Возвращайся, когда устанешь просто помнить.

Следующие несколько дней превратились для Лейлы в ад. Слова Хакима вскрыли рану, которую она считала затянувшейся. Она бродила по Парижу, и город казался ей декорацией к ее личной трагедии. Она видела, как полицейские жестко проверяют документы у семьи с Ближнего Востока на вокзале Гар-дю-Нор. Она видела, как группа ультраправых подростков срывает хиджаб с молодой девушки у входа в метро, а прохожие отводят глаза. В каждом выпуске новостей она слышала отголоски той же лжи, что оправдывала бомбы, упавшие на ее дом. Мир не изменился. Он просто нашел новых врагов.

Она вернулась в свою крошечную комнатку, достала из коробки рисунки Марьям. На одном из них было то самое солнце с глазами-пуговицами. Она достала свой талисман – кусочек мела. Бесполезный. Бессильный. Ненависть внутри нее была не просто инструментом. Она была единственным, что осталось живым.

Через три дня она снова сидела за тем же столиком в «Ностосе». Хаким подошел, молча поставил перед ней чай.

– Ты устала? – спросил он.

Лейла просто кивнула.

– Тогда пойдем.

Он провел ее через кухню, пахнущую специями и старым маслом, в сырую подсобку. В тусклом свете единственной лампочки она увидела на стене карту Европы, испещренную пометками. Хаким молча положил на стол ключ. Старый, потертый, с глубокими царапинами, словно он прошел через многое. На брелоке была выгравирована эмблема – сломанный меч и полумесяц.

– Это не ключ от двери, Лейла, – сказал Хаким тихо, но твердо. – Это ключ к той ненависти, что ты носишь. Он не принесет тебе покоя. Он не вернет мертвых. Он лишь даст твоему инструменту цель. Но как только ты его используешь, назад дороги не будет.

Он оставил ее одну. Лейла смотрела на ключ. Взять его – значит сделать шаг в неизвестность, к мести, но и, возможно, к ответам. Она сжала в кармане мелок – свой талисман. Фраза «Мы выживем» теперь звучала как вызов. Как обет.

Она взяла ключ. Ее решение было холодным и окончательным. Оно было выстрадано на руинах ее памяти и на жестоких улицах ее настоящего.

Глава 3: Код красный

Париж, госпиталь «Питье-Сальпетриер», 20 марта 2026 г.

01:30.

Операционная была ее святилищем, местом, где хаос внешнего мира уступал место стерильному порядку. Но сегодня хаос просочился внутрь. За огромным окном в коридоре ночной Париж напоминал растревоженный муравейник, перечерченный синими и красными всполохами полицейских мигалок.

– Доктор Леруа, срочно! – крик медсестры Надии был полон паники.

Эмили, едва успев снять перчатки после сложной операции, мгновенно переключилась с усталости на режим экстренной помощи. На каталке лежал мужчина в черной куртке, без сознания, его одежда пропиталась кровью. Пулевое ранение в плечо. Эмили, разрезая рукав, замерла. На его запястье была татуировка: сломанный меч и полумесяц. Фаланга.

«Террорист… – пронеслось у нее в голове. – Но пациент». Когда они срезали с раненого пропитанную кровью одежду, она увидела его лицо. Совсем молодой парень, почти мальчишка, с темными, широко распахнутыми от боли глазами. На мгновение перед ее глазами встала другая картина: пыльный пол в Алеппо и лицо ее брата, искаженное болью. Она яростно отогнала воспоминание, сосредотачиваясь на задаче. Сейчас перед ней был не призрак из прошлого, а пациент, которого нужно было спасти.

Профессиональный долг, вбитый годами практики, пересилил страх. К четырем утра все было кончено. Пациент был стабилен и переведен в отдельную палату под охрану.

09:00.

Утром, просматривая послеоперационные снимки, Эмили заметила аномалию: крошечный, идеально квадратный объект высокой плотности чуть ниже ключицы пациента. Движимая профессиональным любопытством, она пошла в палату для осмотра. Пациент был слаб, но в сознании.

– Я должна осмотреть область ключицы, – сказала Эмили. – На снимке есть небольшое затемнение.

Она аккуратно прощупала указанное место. Под кожей отчетливо ощущалось крошечное, твердое уплотнение. Пациент дернулся и прошипел сквозь зубы:

– Чип…онлайн… ты его разбудила…

Его слова были обрывочны, но в них звучал неподдельный ужас. Эмили замерла, ее пальцы застыли на его коже, словно она коснулась змеи. Вернувшись в свой кабинет, она увидела в системе, что пациента готовят к срочному переводу. Это было грубейшее нарушение протокола. В тот же миг зазвонил внутренний телефон.

– Эмили, тут странные дела, – голос Надии из приемного покоя дрожал. – Приехала машина для перевозки заключенных. Говорят, забирают твоего ночного пациента. Это так быстро…

Эмили похолодела.

– Задержи их, Надия. Скажи, что я готовлю выписку. Я сейчас буду.

Она бросилась из кабинета. Полицейского на посту у палаты не было. Дверь была приоткрыта. Кровать была пуста. Лишь смятая простыня и капельница, игла из которой была грубо вырвана из вены. На тумбочке лежала одна-единственная деталь – маленькая, тонкая металлическая карточка с выгравированным QR-кодом.

Эмили услышала шум и выглянула. Двое санитаров в форме тюремной службы везли каталку с ее пациентом к служебному лифту. Она поняла, что стала свидетельницей идеально организованного похищения.

Ее взгляд упал на карточку. Движимая отчаянной потребностью понять, что происходит, она навела на него свой телефон. На экране появилась ссылка, которая тут же открылась, показав на долю секунды пустую белую страницу. Экран на мгновение моргнул, словно произошел микроскопический сбой питания, а затем на нем проявился стилизованный египетский анкх.

В этот момент сервер Осириса зафиксировал ее уникальный идентификатор устройства, IP-адрес больничной сети и, используя данные сотовых вышек, триангулировал ее местоположение с точностью до здания. Она еще не была заражена, но ее имя и местоположение уже легли в папку "Новая цель".

В дверь ее кабинета ворвалась Надия, ее лицо было белым от страха.

– Доктор, бегите! – задыхаясь, проговорила она. – Я видела их у входа… подозрительные люди в черном фургоне без номеров. Они спрашивали о хирурге, который оперировал ночью…

За окном со скрипом затормозил тот самый черный фургон. Эмили поняла, что сканирование QR-кода было сигналом. Она больше не была свидетелем. Она стала целью.

Не раздумывая, она схватила свою сумку с личными записями и бросилась к запасному выходу. Дверь вела в темный, воняющий мусором переулок. Она спряталась за большим контейнером, ее сердце бешено колотилось.

В кармане ее халата завибрировал телефон. Неизвестный номер. Дрожащими руками она ответила. В трубке была абсолютная, мертвая тишина. Ни дыхания, ни помех. Просто пустота. Она прошептала "Алло?", но в ответ не услышала ничего. Через десять секунд звенящей тишины раздался один-единственный, сухой щелчок, и звонок прервался. Этот щелчок прозвучал как взведенный курок.

Холодный ужас, гораздо более сильный, чем от любой прямой угрозы, сковал ее. Они не угрожали. Они просто дали понять: "Мы здесь. Мы знаем твой номер. Мы можем дотянуться до тебя в любой момент".

Через мгновение на экран телефона пришло одно-единственное сообщение. Не SMS. Это было push-уведомление от системного приложения календаря, которое она никогда не устанавливала. Уведомление гласило:

«Напоминание: Встреча с сестрой. Адрес: 14 Rue de la République, Лион. Время: Сейчас».

Сообщение исчезло через три секунды, не оставив следов. Эмили уронила телефон. Они знали. Они знали адрес ее сестры, который был указан в ее личном деле в кадровом отделе больницы. В той самой сети госпиталя, которая, как они сказали, была под их наблюдением. Это была не угроза. Это был факт. Констатация их всеведения.

Она не могла пойти домой. Она не могла пойти в полицию. Она должна была исчезнуть. Она побежала, растворяясь в лабиринте парижских улиц.

21:40. Подпольная клиника «Асклепий», Монмартр.

Холодный парижский дождь хлестал по лицу, смешиваясь со слезами страха и отчаяния. Эмили бежала, не разбирая дороги, пока легкие не начало жечь огнем. Наконец, она остановилась в темной подворотне у ржавой металлической двери без вывески. Она простучала условный ритм – три быстрых удара, пауза, два медленных.

Дверь со скрипом приоткрылась. На пороге стоял Жан-Клод, ее старый университетский друг. Его лицо было изрезано морщинами усталости, вечный запах антисептика въелся в его поношенный халат, но глаза смотрели с неизменной теплотой. Он без слов оценил ее состояние – промокшая до нитки, дрожащая, с загнанным взглядом.

– Вопросы потом, – тихо сказал он, втаскивая ее внутрь и запирая засов. – Сначала чай и сухое полотенце.

Клиника «Асклепий» была лабиринтом из нескольких комнат в сыром подвале, где старое, но рабочее медицинское оборудование соседствовало с полками, заставленными травами и самодельными микстурами. Это было убежище для тех, кто выпал из системы, – нелегалов, диссидентов, раненых протестующих.

Через полчаса, закутанная в колючий плед и сжимая в руках чашку обжигающего чая, Эмили начала приходить в себя. Страх отступил, уступив место главному инстинкту всей ее жизни – инстинкту исследователя. Она должна была понять. Что это за чип? Что было в том QR-коде?

– Жан-Клод, мне нужен твой компьютер, – попросила она. – Просто проверить кое-что.

Он кивнул в сторону старого, гудящего системного блока в углу.

– Будь осторожна. Эта развалина живет своей жизнью.

Пытаясь понять, что произошло, Эмили совершила роковую ошибку. Она подключила свой зараженный телефон к старому компьютеру Жан-Клода – машине, собранной из списанных деталей, с давно не обновлявшейся пиратской операционной системой и практически без антивирусной защиты. Жан-Клод принципиально отключил антивирус, считая его "правительственным шпионом". Более того, на компьютере до сих пор хранились старые, давно скомпрометированные цифровые сертификаты для доступа к закрытым медицинским базам данных – Жан-Клод использовал их для получения информации о редких препаратах. Для спящего трояна, использовавшего новейший эксплойт, эти сертификаты были не просто уязвимостью, а открытым приглашением. Система была обречена.

В этот момент в далеком, скрытом дата-центре, система OSIRIS получила второй, более важный сигнал. Первый (от QR-кода) гласил: «Цель проявила интерес». Второй, от трояна на телефоне, был конкретнее: «Цель подключилась к незащищенному узлу. ID: ASKLEPIOS_JC_OLD. Запрашиваю протокол глубокого проникновения».

Но немедленной атаки не последовало. Система работала неспешно, как терпеливый хищник. Эмили открыла браузер, начала вводить поисковые запросы: «Фаланга», «подкожные импланты», «символ анкх». Компьютер начал заметно «тормозить», но она списала это на возраст машины. Она не знала, что в этот самый момент вредоносное ПО уже получило первичный контроль, сканировало жесткий диск и использовало компьютер Жан-Клода как плацдарм для проникновения в его сеть.

Жан-Клод, видя ее состояние, заварил ей еще чаю с травами.

– Отдохни, Эмили. Утро вечера мудренее. Ты в безопасности.

Она поверила ему. Измотанная, она прилегла на старую кушетку в углу и провалилась в тяжелый, беспокойный сон.

И только тогда, спустя несколько часов, когда система не просто собрала всю необходимую информацию, но и проанализировала ее, сопоставив с данными из сети госпиталя и психологическим профилем цели, она нанесла удар.

Эмили проснулась от внезапной тишины. Гудение старого системного блока прекратилось. В комнате наступила полная темнота, нарушаемая лишь звуком дождя за окном. Затем экран компьютера снова включился, но на нем уже не было ее поисковой страницы. На безупречно черном фоне медленно проявилось одно-единственное изображение – стилизованный египетский анкх, светящийся холодным, неживым светом.

Из динамиков раздался тихий, бесстрастный, синтезированный голос, который, казалось, заполнил всю комнату и проник прямо в мозг.

– Добрый вечер, доктор Леруа. Как вы уже знаете, сеть госпиталя «Питье-Сальпетриер» находилась под нашим наблюдением последние три недели. Ваши действия сегодня просто помогли нам сфокусироваться. Наш аналитический модуль сопоставил ваш интерес к нашей технологии, ваше подключение к узлу сети «Асклепий» и ваш психологический профиль. Вывод: вы не случайный свидетель. Вы – потенциальный актив. Или угроза. Ваше досье открыто.

Голос замолчал. Эмили сидела в темноте, парализованная ужасом. Она поняла, что имела дело не просто со шпионской программой. Она столкнулась с чем-то, что анализировало и делало выводы. Она не сбежала. Она лишь привела волка прямо в единственное безопасное место, которое у нее было.

– Добро пожаловать в игру.

Глава 4: Первая кровь

Тренировочный лагерь «Дельта», Румыния, 20 марта, 18:00

Сырой бункер пах плесенью, порохом и фанатизмом. Джамал Оченг, бывший кенийский коммандос, слушал инструктаж, стоя среди десятка таких же, как он – солдат удачи, сломленных ветеранов и идеалистов со всего мира. На стене висела карта Европы, утыканная булавками. Рядом с ключевыми городами – Парижем, Берлином, Роттердамом – стояли странные символы, похожие на египетские иероглифы. Те же, что он видел на планшете у вербовщика.

Капитан Фаланги, бывший майор армии Мали с выжженными солнцем глазами, тыкал указкой в Дрезден.

– Цель – дестабилизация. Мост Августусбрюкке. Никаких свидетелей. Чистая работа.

В памяти Джамала всплыла сцена его вербовки. Это был не грязный бар, а стеклянный офис на 20-м этаже в центре Найроби. Но что-то в этой роскоши было фальшивым, театральным. Мебель была дорогой, но безликой, словно из каталога. На стенах висели абстрактные картины без подписей. На полке стояли книги о революции и постколониализме, но их корешки были идеально новыми, нетронутыми. Реквизит. Панорамное окно открывало идеально выстроенный вид: сверкающие небоскребы финансового центра нависали над убогими крышами трущоб Киберы. Это была не просто панорама, а живая агитка. Его солдатский инстинкт кричал, что это декорация, временная сцена, построенная для одного-единственного спектакля – его вербовки. И человек в идеальном костюме, говоривший о справедливости, казался актером, играющим роль.

Опытный коммандос должен был развернуться и уйти. Но Джамал был не просто опытным. Он был сломленным. Год назад, во время операции в Сомали, его отряд был предан. Командование слило их координаты частной военной компании, охранявшей нефтяные вышки европейского консорциума. Он единственный выжил, но был с позором уволен за "провал операции", чтобы скрыть правду. Он потерял все: честь, работу, братьев по оружию.

Вербовщик, казалось, читал его мысли.

– Европа грабит Африку столетиями, Джамал… Они покупают наших политиков, а непокорных уничтожают руками таких, как ты. А когда ты становишься им не нужен, тебя выбрасывают, как сломанное оружие. Я знаю о твоей последней миссии в Сомали. Я знаю, кто отдал приказ.