Читать книгу Вот ты влип (Олег Сухонин Олег Сухонин) онлайн бесплатно на Bookz (2-ая страница книги)
bannerbanner
Вот ты влип
Вот ты влип
Оценить:

0

Полная версия:

Вот ты влип

Мишка наклонился ко мне и сказал вполголоса:

– У меня как киномана родом из Нижнего были свои заморочки объединить этих режиссёров в один показ. Всё очень просто: Игорь Фёдорович Масленников – наш земляк, родился в Нижнем Новгороде, его дед был мастером паровозного цеха на «Красном Сормове», отец на том же заводе работал инженером. Это уже потом их семья переехала под Ленинград. А Балабанов в своё время заканчивал переводческий факультет Горьковского пединститута иностранных языков. Да и «Жмурки» он снимал именно в Нижнем!

– Ну, это ты мне не рассказывай, – тут же откликнулся я. – Перед съёмками «Жмурок» друг Балабанова Молоканов предлагал мне сдать киношникам на время съёмок мою квартиру с видом на Стрелку. У меня вид с балкона – прямо на слияние Волги и Оки, а им это было нужно по сюжету.

– А ты что? – спросил Михаил.

– А что я? Они предложили за это всего пару-тройку тысяч баксов. Я прикинул: после их съёмок эти деньги уйдут только на ремонт. И отказался. Но желающие быстро нашлись: в соседнем доме согласился директор музея фотографии. В его квартире как раз и сняли сцену убийства продажного мента, которого играл Сухоруков. Квартиру всю обшарпали, так что, думаю, правильно я отказался: от этих киношников один геморрой, да потом ещё с ремонтом хлопот не оберёшься.

– А по мне – зря ты отказался, – скривил губы мой приятель. – Мог бы войти в историю кинематографа, а так – упустил шанс. Сейчас бы имел полное право выступить в нашем киноклубе.

– Там и без меня будет кому выступить, – парировал я. – Кстати, совсем недавно в нашем доме опять искали квартиру – для съёмок фильма «Я худею». В итоге соседка с восьмого этажа Анжелика Романютенко сдала им свою трёхкомнатную. Киношники у неё всю лоджию разворотили, стены в голубой цвет перекрасили. Правда, за эти хлопоты бонусом сняли её в эпизоде. Так что теперь она практически кинозвезда.

– Наш человек! – одобрительно кивнул Моргунов.

– Это камень в мой огород? – наигранно обиделся я.

Так за разговорами мы и не заметили, как доехали до «Древа Хитрово».


Выйдя из «уазика», я увидел перед собой, как и описывал Гоша Скромный, внушительный фасад из стекла и бетона с мозаично рассыпанными вкраплениями деревянных панелей. Вправо и влево от главного здания словно щупальца гигантского спрута ветвились, убегая в даль, многочисленные корпуса разной длины и этажности.

Перед входом в отель были вывешены два плаката: первый приглашал на выставку местной ассоциации любителей орхидей, второй – на ретроспективу фильмов режиссёров Масленникова и Балабанова.

Мои спутники выгрузили из «буханки» свою аппаратуру и, обвесившись ею, двинулись прямиком в гостиницу. Я последовал за ними.

Михаил поздоровался с персоналом «Древа Хитрово» как с давними знакомыми, быстро обговорил с ними рабочие вопросы, после чего бросил мне:

– Ты пока размещайся, а вечером обязательно приходи смотреть кино: подъедут Блудман с Молокановым. Посидим, поболтаем. Ну, а мы пошли работать: нужно всё подготовить.

Гремя штативами, камерами и кофрами, они шумно двинулись внутрь гостиницы готовить свои кинопоказы. Я же подошёл к стойке ресепшн с просьбой заселить меня на пару дней («этого за глаза хватит») в одноместный номер.

Пока миловидная блондинка в очках заносила данные моего паспорта в компьютер, я подумал: а не попросить ли мне номер в дальнем конце отеля, ближе к той самой лаборатории, где таинственный учёный создаёт свои куклы? Однако, меня смущало то, что там наверняка до сих пор лежит и разлагается труп Эльвиры Улябиной. В самый разгар моих колебаний девушка протянула мне документы и ключ от номера, сказав, что он совсем рядом – по главному коридору второй поворот налево.

«Ну, и хорошо, – решил я, – размещусь недалеко от входа. А до лаборатории учёного доберусь ближе к ночи, когда в гостинице всё утихнет».

Мой путь от ресепшн неожиданно пересекла группа щебечущих дам, окруживших импозантного мужчину с ярко жёлтым шарфом на шее и в костюме тропической раскраски: его пиджак украшали алые и зелёные попугаи в обрамлении пальм и экзотических цветов, на брюках пылали лимоны, бананы и ананасы. Вся эта делегация чуть не сбила меня с ног, и по их возбуждённым репликам я понял, что люди идут с научного семинара «Охрана и культивирование орхидей» смотреть выставку цветов.

Действительно, направо за стеклянной стеной я увидел стенды и стеллажи, сплошь заставленные экзотическими цветами. Я проскользнул за ними в этот выставочный зал. Радости и изумлению моим не было предела – в такую красоту я попал!

Пока нарядный мужчина рассказывал очарованным дамам о своих впечатлениях от Тайваньской международной выставки орхидей, откуда он только что вернулся, я с упоением окунулся в созерцание диковинных цветов. В просторном зале, нашпигованном различными кондиционерами, лампами, увлажнителями и конвекторами, передо мной раскинулся райский сад удивительных растений. Здесь было множество разнообразных одонтоглоссумов, анектохилусов, фаленопсисов и мильтоний, но как только я увидел свои любимые Венерины башмачки – сразу бросился к ним. С восторгом разглядывая башмачки Валлиса и сравнивая их с расположенными рядом камчатскими – Циприпе́диум Ята́бе, я вдруг к своему неудовольствию услышал, как расписной мужчина объясняет почитательницам орхидей, что главной достопримечательностью этой выставки является фаленопсис Black Pearl, выведенный путём селекционной работы в Калифорнии и являющийся ныне суперпопулярным у голливудских звёзд. Мол, этот цветок впервые привезли в Ульяновск – спешите лицезреть и наслаждаться!

Я тоже подошёл полюбоваться этим цветком, но он не впечатлил меня сильнее моих любимых башмачков, а его траурная раскраска вернула меня к мыслям об убитой Эльвире Улябиной, труп которой всё ещё разлагался где-то в отдалённых закоулках «Древа Хитрово». Я моментально вспомнил, зачем приехал сюда, представил, как весь на нервах ждёт от меня новостей прячущийся в моей квартире Игорь Скромный, и поспешил ретироваться из райского сада, оставив в нём цветастого ботаника с его чирикающей стаей.


Свой номер я отыскал быстро, и он приятно удивил меня. Я сразу понял, какое сходство связывает «Древо Хитрово» с Безумным домом во вьетнамском Далате: комната была обставлена под тропическую хижину – оклеена обоями из бамбука, вся мебель – исключительно из ротанга. Над кроватью раскинут антимоскитный балдахин, стены увешаны яркими пейзажами: белоснежные пляжи с пальмами на берегах Южно-Китайского моря, выползающие из рек в джунглях аллигаторы, рыбаки в круглых вьетнамских лодках-корзинах и в конических шляпах «нон-ла». На одной из картин отчего-то в таких же конических шляпах были изображены и Владимир Ильич Ленин с детьми… Конечно же, это был Хо Ши Мин!

Меня поразил и туалет, совмещённый с ванной комнатой: потолок в этом помещении был полностью стеклянным и прозрачным с открывающейся широкой секцией. Создавалась полнейшая иллюзия, что выходишь справить нужду или принять душ во двор под открытым небом. Другое дело, что синь наших российских небес многократно уступает тропическим в яркости красок… Но проверив на практике работу унитаза и ванны, я в полной мере оценил замысел архитектора: это было и благодатно, и романтично.

Придя в благостное расположение духа, я достал из бара пару шкаликов коньяка, выпил их с устатку после ночной дороги и треволнений первой половины дня, закусил шоколадом и, растянувшись на кровати под москитным пологом, погрузился в сладкий тропический сон…


Мой послеобеденный отдых растянулся почти на четыре часа. Умываясь под уже слегка вечереющим небом, я вспомнил о главной цели своей поездки: проверить помещение, где Игорь Скромный оставил труп Эльвиры Улябиной, убедиться, что тело её всё ещё там и моего приятеля никто не разыскивает. Я проверил в кармане переданный мне Гошей ключ от той комнаты и вышел из номера.

В главном и бесконечном как шоссе стволе-коридоре «Древа Хитрово» в этот час было довольно многолюдно: навстречу мне то и дело попадались горничные и постояльцы. Так что идти осматривать описанное Скромным место преступления было сейчас не резон.

Тут я вспомнил, что мой приятель Моргунов приглашал меня этим вечером на ретроспективу фильмов Масленникова и Балабанова, где должны были выступить нижегородские киноведы. Чтобы убить время, я направился в кинозал, решив по дороге зайти поужинать.

В ресторане рядом со мной за сдвинутыми столиками расположилась та самая щебечущая стая во главе со своим вожаком в цветастом пиджаке, которых я встретил днём при заселении в отель. Из их шумного гвалта я понял, что они уже вернулись с просмотра «Собаки Баскервилей» и, отужинав, собираются пойти досматривать «Жмурки». Мужчина в ярком костюме, энергично жестикулируя, так возбуждённо рассказывал о чём-то своим многочисленным спутницам, что, казалось, попугаи с его пиджака вот-вот соскочат и улетят обратно в джунгли.

Я прислушался: оказалось – они обсуждают сцену из фильма, когда сэр Генри Баскервиль, сыгранный Никитой Михалковым, расспрашивает доктора Ватсона в исполнении Виталия Соломина, что ему сказала красотка Бэрил Стэплтон при встрече в окрестностях Гримпенской трясины.

«Она сказала, что ещё рано любоваться красотами болота…ми, – икая отвечал уже изрядно набравшийся доктор. – Орхидеи ещё не зацвели». – «Нет, а мне интересно, что она ещё сказала про орхидеи?» – дыша на Ватсона винными парами, не унимался сэр Генри. Ему были интересны про Бэрил любые подробности. Титаническим усилием приняв более-менее сидячее положение, доктор свесился с резной спинки кровати и пытался вспомнить, что ещё она говорила про красоты болот. Вспомнив, он кивнул и глубокомысленно заявил: «Они ещё не зацвели», – после чего махнул рукой в сторону, как ему казалось, торфяных топей Дартмура и, пожав плечами, окончательно повис на спинке кровати. «А орхидеи ещё не зацвели… – повторил за Ватсоном сэр Генри и резким движением развернулся к другу. – Что бы это значило?» Выслушав адресованный ему вопрос, доктор наморщил лоб, пытаясь выстроить логическую цепочку либо уловить какой-нибудь мистический подтекст в словах мисс Стэплтон. Наконец, многозначительно подняв к потолку указательный палец и снисходительно пожав плечами, он произнёс: «Не зацвели, и всё». Что означало – смысл слов Бэрил об орхидеях для двух подвыпивших джентльменов так и остался неразгаданным.

Мои соседи с таким восторгом обсуждали эту сцену из фильма, словно она была для них культовой. Впрочем, орхидеисты – народ особый. Недаром у них в ходу поговорка: «любой, посягнувший на орхидеи, – кандидат в чучело».

Как только шумная компания дружно поднялась из-за стола и вновь направилась к кинозалу, я, спешно расплатившись, последовал за ними.

Кинопоказ «Жмурок» к этому времени уже заканчивался: минут через двадцать в зале включили свет и объявили заключительную дискуссию по итогам сегодняшних ретроспектив. В проходах появились операторы с видеокамерами, на сцену вышли импозантный Георгий Молоканов в шикарном сером костюме и чёрной бабочке в белый горошек и Саша Блудман в телесного цвета трико и футболке с надписью «Навальный». Они стали рассказывать о совместной учёбе с Балабановым в экспериментальной мастерской Льва Николаева и сотрудничестве в ряде проектов.

Я со скучающим видом оглядывал зал. Помимо уже описанного мною орхидеиста в тропическом наряде из общей массы зрителей бросался в глаза ещё один персонаж – помпезного вида мужчина, одетый в блестящий золочёный костюм эстрадного покроя, с золотой цепью на груди и перстнями чуть ли не на каждом пальце. «Уж не Брильянов ли?» – невольно подумал я, сравнивая его с описанным Гошей Скромным хозяином куклы Водяновой. Рядом с ним сидел солидный мэн в винтажного стиля одежде фисташково-фиалковых оттенков. Они о чём-то оживлённо беседовали.

В зале же дискуссия текла монотонно до тех пор, пока к свободному микрофону не вышел в своём попугайно-фруктовом одеянии местный вождь любителей орхидей. Он сразу заклокотал по-птичьи крикливо, заставив публику очнуться от полудрёмы:

– Ваши «Жмурки» проповедуют культ бандитизма и насилия! Его герои – мафиози, наркоманы и бандиты! Фильм – сплошная «чернуха», и юмор его – чернушный! А кино Масленникова проникнуто тонким английским юмором. Взять хотя бы ту же сцену диалога Соломина с Михалковым об орхидеях…

И он снова с упоением до мельчайших подробностей пересказал сцену из фильма, коей их компания так восторгалась, ужиная рядом со мной в ресторане.

– Как по-актёрски глубоко и тонко сыграл в том эпизоде Никита Сергеевич Михалков! И какую примитивную роль на протяжении всего фильма отвёл ему режиссёр в «Жмурках»! – от души возмущался орхидеист.

– Но всё же зависит от сценария, – пытался возражать Молоканов, слегка картавя.

– Вот именно, – поддакнул Блудман. – В детективную историю Конан Дойля английский юмор вплетается легко и органично. А какого тонкого юмора вы ждёте в фильме о лихих девяностых?

– То-то и оно, что всё зависит от режиссёра! – заломив рукава, воскликнул тропический пиджак. – Масленников в банальный диалог сумел ввести не только тонкий английский юмор, но и связанную с цветами глубинную восточную философию. Помните, как у средневекового корейского поэта Со Годжона – его «Вешний день»?

Молоканов с Блудманом переглянулись, и было видно, что они не помнили.

– А я вам напомню! Наизусть процитирую! – не унимался орхидеист и начал декламировать, надо отдать ему должное, с неподражаемым артистизмом:


Струится золото плакучих ив,

 яшму роняет слива.

Талые воды синеют в пруду,

 мхом окаймлён пруд.

Вешние чувства трудно понять –

 и радостно, и тоскливо.

А ведь ласточек нет ещё,

 и цветы ещё не цветут.


– Понимаете, о чём это? – продолжил он, в полной мере насладившись эффектом, произведённым на окружающих чтением стихов. – Чувствуете двуслойность этих строк? Вроде бы всё просто: поэт рисует нам картину ранней весны, когда всё только ещё начинает расцветать. Казалось бы, живи и радуйся – вся весна впереди! Ещё даже ласточки не прилетели, и цветы не расцвели! Но в этих строках поэт сумел шедевральным образом выразить и соединить восхищение чудом пробуждения природы и одновременно острую печаль. Образно говоря – нектар и горечь весны в одном флаконе! Поэту уже в самом начале весны тоскливо, потому что он знает: вся эта красота преходяща, бренна, она скоро пройдёт, как и сама наша жизнь. Отсюда и вселенская грусть-тоска-печаль! Такие глубокие мысли у зрителя рождает простейший диалог в фильме Масленникова! – на высокой ноте резюмировал оратор в пиджаке с попугаями. – А ваши «Жмурки» – это кино для тупых: никаких глубоких мыслей оно не рождает!

– Фильмы разные нужны. На вкус на цвет образца нет, – промямлил в ответ на эту тираду Блудман. – Как говаривал Козьма Петрович Прутков, «кому и горький хрен – малина, кому и бланманже – полынь».

– Нет, Саша, – начал заводиться Молоканов. – Здесь нам товарищ рассказывал не про малину! И не про полынь! Наш «уважаемый» оппонент возбудился от диалога про орхидеи, с ходу с непонятного рожна перебросил мостки к глубинам восточной философии, а в своём примере со стихами какого-то там Со Гондона…

– Не оскорбляйте великого поэта! – в ярости вскричал орхидеист. – Его звали Со Годжон – это классик средневековой корейской литературы!

– Хорошо, Годжона, – нехотя согласился Молоканов. – Так вот, в его стихах наш оппонент перечислил и сливы, и ивы, а сами орхидеи упомянуть так и не удосужился. Это неудачный пример, батенька! Он только подчёркивает невысокий уровень вашей аргументации. Раз уж вы тут рискнули выпендриваться перед всеми нами своими познаниями в восточной поэзии, я вам отвечу стихами танского поэта седьмого века Чэнь Цзы-ана, являвшего собой пример гармонии жизни и творчества:


Когда б и летом, и зимой

орхидеи всходили,

Едва ль бы нам их красота

столь чаровала взоры.

Цветенье пышных орхидей

всё в лесу затмевает,

На фиолетовых стеблях

красные листья никнут.

Медленно-медленно ползёт

в сумрак бледное солнце,

Гибко, едва коснувшись земли,

взвился осенний ветер.

В расцвете лет – уже конец

трепета, опаданья…

Прекрасным замыслам когда ж

можно осуществиться?


– видите, мой пёстрый друг, – самодовольно улыбаясь, артистически витийствовал Молоканов, – в этих стихах тоже имеет место быть «в расцвете лет опаданье». Но плюс к этому для пущей иллюстрации мысли два раза присутствуют и сами орхидеи. Ну что, уел я вас? – глумливо глядя на оппонента словно на незадачливого выскочку, завершил свой спич оратор в бабочке в горошек.

– Так и про полынь я тоже не случайно упомянул, – подмигнув Молоканову, подхватил Блудман. – Недаром же в девятом веке великий китайский поэт Бо Цзюй-и написал стихи «Спрашиваю у друга»:


Посадил орхидею,

но полыни я не сажал.

Родилась орхидея,

рядом с ней родилась полынь.

Неокрепшие корни

так сплелись, что вместе растут.

Вот и стебли, и листья

появились уже на свет.

И душистые стебли,

и пахучей травы листы

С каждым днём, с каждой ночью

набираются больше сил.

Мне бы выполоть зелье, –

орхидею боюсь задеть.

Мне б полить орхидею, –

напоить я боюсь полынь.

Так мою орхидею

не могу я полить водой.

Так траву эту злую

не могу я выдернуть вон.

Я в раздумье: мне трудно

одному решенье найти.

Ты не знаешь ли, друг мой,

как в несчастье моём мне быть?


– А я отвечу тебе, мой дорогой друг, что знаю! – повернувшись к Блудману, воскликнул Молоканов, входя в раж. – И дабы дражайшие орхидеисты смогли оценить всю глубину и тонкость нашего с тобой диалога, отвечу стихами одного из Семи мудрецов бамбуковой рощи – поэта-философа Цзи Кана:


Ночью глубокой

пустынно и чисто,

Ярко луна

осветила террасу.

Ветер чуть-чуть

шевелит мне одежду,

Полог простой

высоко подобран.

Кубок наполнен

вином превосходным,

Только мне не с кем

делить мою радость.

Взор подымаю,

тоскую о друге,

Благоуханном,

как цвет орхидеи

Нет человека

прекрасного рядом –

Разве же можно

теперь не вздыхать мне?


Молоканов победоносно посмотрел на орхидеиста, заранее предчувствуя свой триумф, но человек в цветастом пиджаке отнюдь не выглядел раздавленным:

– Вы что же думаете: разыграв здесь комедию, уйдёте от существа вопроса, забив здесь всех своей эрудицией? – спокойно ответил он. – Не на того напали: я к вашему сведению – доктор филологических наук и только по совместительству любитель орхидей. И если уж вам так требуется, чтобы в стихах о весне обязательно присутствовали орхидеи, пожалуйста – танский поэт рубежа восьмого-девятого веков Лю Юй-си, стихотворение «Провожаю весну»:


Ведь вчера ещё только взошёл на башню,

 поздравляя весну с приходом,

А сегодня поднялся на башню снова,

 чтобы с ней уже попрощаться…

И цветы орхидей в увядшем уборе

 сбережённой росою плачут.

Ивы длинными рукавами веток

 налетевшему ветру машут.

И красавица в гладком зеркале видит,

 как лицо её изменилось.

Чуский гость у речного берега знает,

 что надежды его напрасны…

И за десять тысяч веков и доныне

 одинаковы те печали.

Остаётся вином допьяна напиться

 и забыть обо всём на свете.


После этого вся многочисленная женская свита вожака орхидеистов взорвалась диким одобрительным воплем и шквалом аплодисментов, переходящим в овации. Молоканов чувствовал себя уязвлённым, от досады закусив губу.

Блудман, чтобы как-то поддержать друга и попытаться привлечь на свою сторону женскую группу поддержки оппонента, шевеля пышными усами примирительно произнёс:

– Тогда к месту вспомнить и стихи «Восходит солнце на юго-востоке…» знаменитого пейзажного лирика пятого века Се Лин-юня:


Болянская башня –

как шапка над южной горой,

Коричный дворец

за источником северным скрыт.

Под утренним ветром

колышется полог ночной,

Рассветное солнце

на рамах узорных блестит.

Красавица-дева

за ширмой очнулась от сна –

Цветок орхидеи,

прекрасная яшма на ней.

Свежа и прелестна,

как осенью ранней сосна,

Чиста она,

словно сияние вешних лучей.


– Да-да, Коричный дворец, – промолвил, приходя в себя после предыдущего словесного нокдауна от орхидеистов, Георгий Молоканов и несколько потерянно добавил: – Вот ещё Ду Му, последний по времени крупный поэт эпохи Тан, тоже писал:


Минувшей ночью звёзды видал

 и слышал, как ветер выл

К закату – возле Коричных палат,

 к восходу – возле Речных.

Часы истекли; пробил барабан;

 увы, на службу пора.

Везёт меня конь в дворец Орхидей

 качусь, как в степи трава.


Тут на сцену из-за кулис словно от чьего-то смачного пендаля вылетел Мишка Моргунов, бешено размахивая над головой руками:

– Уважаемые гости! Давайте не будем превращать наш киноклуб в вечер поэзии!

Женщины в первых рядах у сцены в этот момент оживлённо захихикали и зашушукались.

– Мы приглашали на нашу ретроспективу поклонников кино, – продолжил он уже более спокойно. – А у любителей орхидей сегодня свои выставки и семинары, которые должны проходить отдельно от нас. Поэтому я попросил бы не комкать наш сценарий!

На этих словах с кресла неожиданно поднялся тот самый солидный мужчина в винтажной одежде, что сидел рядом с предполагаемым Брильяновым:

– Я с вами категорически не согласен! – с места громко сказал он Моргунову и по-хозяйски направился к микрофону, на ходу обращаясь уже ко всей публике: – Для начала представлюсь: меня зовут Иван Лыкич Минов, я владелец этого комплекса «Древо Хитрово».

Пока он шёл через зал, я успел разгадать причину женского оживления в первых рядах. Посмотрев на Моргунова, я заметил, что в лучах направленного на сцену света в его одеянии что-то ярко блестит. Приглядевшись пристальнее, я обнаружил, что источник блеска – в его незастёгнутой ширинке: товарищ умудрился выбежать на сцену с открытой молнией в джинсах, и теперь на фоне тёмных штанов его блестящее серебристое нижнее бельё сверкало на весь зал точно алмаз из навозной кучи. Уже второй раз за день из глубин моего сознания настойчиво всплывали хрестоматийные строки Блока:


…И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.


И пусть Мишка был одет не в платье, да и луч сиял у него в более интимном месте, назойливые ассоциации с Блоком стали тревожить меня.

Чтобы как-то исправить конфуз, для привлечения к себе внимания я привстал с места и помахал Моргунову рукой. Он смотрел в зал против света, но тем не менее заметил меня и заулыбался. Я пытался показать ему движениями руки на уровне паха – мол, застегнись! Он ответил мне и вовсе непристойным жестом. Эти наши пантомимы были прерваны подошедшим к микрофону хозяином отеля:

– Друзья! – энергично обратился Иван Лыкич ко всем присутствующим. – Это же здорово, что обычный вечер любителей кино превратился у нас в поэтический диспут, объединив почитателей разных жанров искусства! Политика нашего комплекса «Древо Хитрово» такова, что мы стремимся стать одной из ведущих культурных площадок города! Пора уже переходить от проведения отдельных показов фильмов к полноценным кинофестивалям и от локальных выставок орхидей – к международным ярмаркам цветов! Двери наши открыты для всех! Прошу вас передать это всем вашим сподвижникам в других городах: мы готовы принимать у себя самые различные мероприятия с привлечением практически неограниченного количества гостей! А сегодняшний вечер предлагаю считать первой ласточкой будущего большого фестиваля поэзии, который мы с вашим участием и при поддержке властей города, если вы эту инициативу доведёте до них через телевидение, – он кивнул в сторону телекамер, – сможем организовать на ульяновской земле!

– Остапа несло, – шепнул в это время Молоканов на ухо Блудману.

Михаил Моргунов в отличие от них принял пламенный спич владельца отеля близко к сердцу и понял его чересчур буквально, а потому, по-прежнему стоя перед залом с расстёгнутой ширинкой и блестя оттуда серебристым нижним бельём, неожиданно произнёс:

– Тогда и я тоже могу прочесть восточные стихи с орхидеями. Не зря же на филфаке учился.

И тут же словно конферансье объявив:

– Корейский поэт Юн Сондо, цикл сиджо «Времена года рыбака»! – Мишка, придав своей физиономии какое только умел романтическое выражение и пытаясь иллюстрировать стихи размашистыми жестами, принялся декламировать:


Как душисты травы и цветы!

bannerbanner