скачать книгу бесплатно
Тогда парнишка посмотрел на чайник, тот приподнялся и стал лить кипяток на стол.
– Ты что? Ну что ты творишь?
– Что я творю? Этого нет. Это – плод твоего воображения. А будущий ожог – просто самовнушение…
Отец Иоанн тогда сильно испугался:
– Откуда ты всего набрался?
– Я читаю. Ты научил меня читать. А дачники подарили мне компьютер и научили входить в интернет.
– О, Боже…
– Его нет.
– Кого нет?
– Того, кого вы воображаете Богом.
– Да ты ещё и атеистом стал. Поймать бы этих людей, кто тебе такую помощь оказал. Убил бы, прости Господи. Это же надо, был парень, как парень, теперь что…
– «Убить» – это слово повторяют все религии. Все. Христианство, ислам, иудаизм… Убить невозможно. В том смысле, в смысле наказания за проступок. Невозможно убить последствия. Тем более, что их нет. Вы обманываетесь. И судьи, и преступники… Преступление – самообман. Кто-то придумал, что некое действие – это преступление. И жизнь человечества стала идти от преступления к наказанию. Вы ещё ничего не сделали, а уже боитесь. Более того, возвели это в культ, на уровень высшего, религиозного понимания. Страх Божий. Страх. И наказание. Здесь человеческая фантазия безгранична. Что бы не совершил – наказание. Суд. Не здесь, но там. Суд земной, суд Божий. В христианстве: ещё не родился, а уже – преступник. Родился, и бойся. Животные лучше себя ведут, чем вы. Они не знают страха, кроме страха потерять жизнь. «Мы должны жить!» – это их код, который передаётся из поколения в поколение и помогает им выжить. У вас: «Мы должны бояться и каяться». Это противоречит мироустройству. Жизнь устроена по-другому. Вы сами портите себе короткий отрезок времени, который вам дан. Сами.
– Ты – язычник!
– Я – МИР.
– Божок. С таким спорить бесполезно.
– Спорить с весной, летом, зимой, рекой, воздухом?.. Вам самим не смешно называть кого-то богоизбранными, избранниками Аллаха, Будды, Христа? Лезть в воду, надевать крестики, бить себя палками, резать у младенцев плоть, отрезая им возможность выбора в будущем, одеваться в разные одежды, кичиться своей расой и унижать других по надуманным историям? Вы радуетесь и называете священным текст, где человек по рождению своему является преступником и ему никогда от этого не избавиться. Остаётся смириться и каяться. «Грехопадение» придумали те, кто хотел управлять миром. Это самая подлая и страшная по своим последствиям теория… Да, мир различен. Он делится на юг и север, восток и запад. В одной части – деревья, в другой – белая пустыня и тундра. Но это надо знать только для того, чтобы одеваться по погоде. В этом нет божественной высшей идеи.
– Ты хочешь опять разрушать, скажи, только прямо?
– Нет, что вы. Нет. Разрушать в разуме в определенных границах невозможно. Это – не здание. Это не то, что говорил Иисус: «Разрушу и построю». Так думали те, кто писал Библию. Даже маленькие перестройки в голове, переустановки, чем они станут? У вас здесь в голове не комната, где периодически можно переклеивать обои и переставлять мебель. Это – мир. Познайте его.
– Уму непостижимо. Слушаю банника и удивляюсь. Когда ты всё успел? Но самое главное я услышал: нашему храму новая революция не грозит. И на том спасибо.
Иоанн был удивлён, но не разочарован, он, ну что скрывать, гордился им, как учитель гордится успехами своего ученика.
– Ну давай, смиримся: «Наперёд ты меня повози, а там я на тебе поезжу». Я ведь и сам не знаю, каким будет мой конец. Потому что не знаю, кто я. Вам проще. Но мне нравится, я почувствовал себя хорошо… Вот здесь, в сердце, а у меня оно есть, и группа крови, всё есть, мир мне ближе. Раздор опустошает. Я останусь здесь, хотите вы этого или нет. Меня сюда «подбросили».
– Живи, живи, я не против. Вон, склад старый перестроим, и будешь там, там и печка есть. Не замёрзнешь.
– Точно, не замёрзну…
Было это относительно недавно. После этого разговора отец Иоанн немного успокоился. Парнишке он верил, не было в нём подлости, но вот мог что-нибудь сотворить по незнанию, по непониманию. Мужики бездельничали, буянили понемногу, хохмили, и он был таким. Так, побезобразничать, покуролесить. Откуда идея, чтобы палки летали и по башкам били? Так это у деревенских: чуть что – оглоблю в руки, и – в драку. За что драться, можно и не спрашивать. Бей, и всё. По деревне погонять кого, особенно приезжих – традиция. А история с колоколом? Тогда он уже падал. Парнишка ведь кран скопировал. А потом – храм, службы, проповеди и духовные беседы – он меняется. С братками он – браток, с начальником он – начальником становился, а с президентом? А с Богом?
Он берёт не внешнее, а то что, на сердце, что-то очень глубокое. Как банник стал помогать людям? Да так, приходят, наговорят ему, а он им про них самих – то, что у них в душе, и высказывал. Ты и знать не знаешь про себя ничего, а парнишка-то знает. И, самое главное, во зло не делает. Он сам вообще ничего не делает, только твоё второе «я» на свет вытаскивает и рассматривает его. Ты ушёл, и оно ушло вместе с тобой.
«Ну, Бог даст, выдюжим. А слова его, рассуждения – так это по молодости. Я ведь и сам этим грешил. В молодости мы все – революционеры, а к старости становимся консерваторами. Но ведь сообразил, что любые разрушения богаче не сделают, чужой смертью свою жизнь не удлинишь».
XII
Губернатор жил за городом. А что? Шоссе на европейском уровне, от работы до дома – двадцать минут. Из окон вид на реку, причал с катером, свежий воздух, рыбалка, рядом охрана, прислуга… Вначале как-то смущало, а потом привык: «Я – государство здесь». Привык к тому, что всюду сопровождение и внимание: на дороге, улице – только для тебя проход-проезд, остальные за красной линией; к лести, к заботе привык, и к тому, что всегда нужно помнить и соблюдать одно правило – знать, что хотят там, в Кремле. А ещё: «Не по чину не бери». Брать надо, но умей остановиться. А не будешь брать – не поймут, и к тому же рано или поздно – пенсия или опала, нужно иметь запасик на чёрный день.
А как без чёрных дней жить? Они всегда рядом ходят. Завод, например, был тем запасом. Помимо него, конечно, есть акции разных надёжных обществ, которые ему вручили, когда он в кресло губернаторское сел. И это был не подкуп, не проявление коррупции, как орут борцы с улицы, это гарантия лояльности чиновника государству. Но заводик был бы кстати, может быть, он – завершающий аккорд в песенке «Моя карьера». Соболев, сволочь такая. Как устранить конкурента, вопрос.
Сюжет о поездке архиепископа в село Серебряная Долина он смотрел внимательно, пытаясь угадать старца. Неловкая слеза Соболева его не возмутила: «Актёришка сраный. Но где старец? Какой он? Не показывают. Скрывают. Значит, серьёзная фигура. С серьёзными людьми у нас серьёзный разговор будет. Надо ехать, пока не поздно. Повод, повод, повод… Развитие туризма, помощь селу… Нет, поддержка в строительстве монастыря. Как-то так. Как бы загляну. Поеду куда-нибудь и загляну».
Базаров смог вырваться из тисков повседневных забот только на следующий день. До села в сопровождении машины ГИБДД домчались быстро. Виктор Константинович не был здесь никогда, но село было приятно даже издалека: зелёное, на высоком берегу, внизу – река, озеро, лесочки. Простор.
Церковь стояла чуть поодаль от села, на въезде. Проехать мимо неё было невозможно. «Наверное, с колокольни всё далеко видать. Если пулемёт туда поставить, то всё село под прицелом», – подумал губернатор, а зачем про пулемёт – не понял, так, пришло в голову, и всё.
Подъехали к ограде. Никто не встречал. Никого не предупреждали, а непривычно, и стало задевать. Привык, чтобы все – на вытяжку. «Хорошо, и вид, и воздух. Ограда. Красили кое-как. Вон сколько краски поналивали на землю. Не умеем аккуратно, бережливо. Даже в церкви, – тексты, будто бы старая пишущая машинка в голове застучала, ещё из комсомольской жизни. – Понесло меня, у-у-у, как понесло. И тексты всё идиотские. Старею».
Губернатор подошёл к высокому крыльцу церкви и поклонился, перекрестившись. Гаишник, стоявший у калитки, зевнул, даже не прикрыв рот ладонью. «Вот вам народ, – продолжало стенографировать. – А что ему, менту, один губернатор, другой. Так, наверное, думает. Или вообще ничего не думает… Нечем». Он обошёл храм. Никто не вышел, не поинтересовался: «Кто приехал, что надо?» Никого. Тишина. Только ветер завывает где-то в колокольне, в щелях.
– Может, найти кого? – крикнул невыспавшийся гаишник.
– Не надо. Не надо никого искать, – ответил Виктор Константинович. «Уже нашёл, – подумал он, увидев быстро идущего к храму человека в сумками. – Наверное, монах».
Это был монах Пётр, он возвращался из магазина с продуктами. Привыкнув к частым приездам гостей, Пётр не смутился и раскланиваться не стал: «Ну, приехал и приехал. Что людей смущать. Надо будет, спросят».
Монашек вошёл в ограду, прошёл мимо полицейских и скрылся в кустах, пока Виктор Константинович показушно стоял и смотрел на колокольню. Губернатор-то ожидал, что монашек подойдёт, поклонится и приятным услужливым голосом спросит:
– Не надобно ль чего? Дескать, братья на молитве вместе с батюшкой…
– А старец там же? – спросил бы Виктор Константинович.
– Тоже на молитве. Только в келье своей. Занемог.
– Ну так веди ж меня немедля к нему.
Может, слишком по-книжному, но какой-то такой могла бы быть сценка. А тут: «Ни «Здрасьте» тебе, ни «До свидания», как чёрт из табакерки явился и пропал.
– Догнать его, Виктор Константинович? – понял ситуацию гаишник.
«Ой, как тут всё запущено-то. Ой, как они меня не знают. Не знают, кто у власти. Узнают. Теперь узнают», – вскипал в душе губернатор.
– Не надо, сам найду, – спокойно произнёс чиновник, но глаза потемнели, зубы заскрипели, не скроешь гнева. Не глядя на полицейского, он пошёл туда, где только что скрылся монашек. Полицейские переглянулись: «Сегодня без свистка». Дорожка вела Базарова меж кустов, сирень только цвести начала, запах отвлекал от серьёзности момента встречи.
«Правильно делаю, что иду? – сомневался он и удивлялся собственной смелости и решительности. – Чуть раньше или позже это должно было бы случится. Чего бояться? Мне, умудрённому опытом. Бояться лешего или как там его… У меня только партстажа двенадцать лет. Хотя, при чём тут партстаж? При том, что в наши старосоветские дни всякая сволочь, духовно нечистая, не шлялась по кабинетам».
Амбар. Старые двери. Наполовину в землю врос. «Избушка-избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом», – пошутил он вслух. Получилось слишком громко, чтобы кто-нибудь, находящийся рядом, услышал. Лёгкий ветерок закачал ветки окружавших домик деревьев. Они застучали, зацарапали стены из старого полноформатного кирпича.
– Живой есть кто? Отзовись! – крикнул он молодецки. Баба-Яга не вышла. Не показался и монашек. Никто. Никого. Ветер и деревья встречали и говорили с ним. Он дёрнул ручки двери, заперто. Что дёргать – вот же, замок весит.
– Никого.
«Припёрся, как дурак последний, на встречу с чудилой местным. Поверил россказням этого мошенника районного масштаба. Запереживал. Из-за чего? Кого испугался? Слизняка. Тьфу. Старею. Точно, старею. Отбить завод, и на пенсию. Сюда буду только наезжать. Уеду в Испанию или Германию. Может, во Францию, на берегу моря, как Катушко. Он в Ницце дом купил, там жена, дети. Живет сам там, а в Россию в Госдуму как на работу наездами. Такие вот думские гастарбайтеры. В Штатах тоже неплохо. Никто тебя не трогает, живёшь себе в своё удовольствие. Сколько там знакомых, не соскучишься», – успокаивал Виктор Константинович себя, поворачиваясь к негостеприимной избушке спиной и собираясь уходить.
– Добрый день, – окликнули его.
Он резко обернулся, от испуга чуть отпрянув в сторону.
– Я вас напугал немного? Вы ищите кого-то?
Перед ним стоял человечек ростом с ребёнка десятилетнего, щупленький и тщедушненький. Одет он был, как кукла из спектакля кукольного театра «По-щучьему веленью», на который они с внуком ходили. Вот и бородёнка такая же, и голосок придурковатый.
– Смотрю вот, гуляю. Из города приехали, дай, думаю, пройдусь, чё да как, – начал он развязанно-душевно. Такую манеру при общении с народом выбирали многие чиновники, может, потому, что хотели показаться простыми и доступными. А выглядели на самом деле глуповато.
