скачать книгу бесплатно
Я поначалу, как приехал сюда с Украины, думал – не растёт в Сибири ничего. Растёт. У меня в саду растёт, а у людей – нет. И грязь. Понимаю, асфальт дорог, но перед своим домом порядок должен быть? Дорогу щебнем посыпать в деревне можно? Почему не делаете? Вы же сами здесь живёте… Не хватает лидеров, вождей. Статисты есть. Вождей нет. И к этому добавилась корысть. Корысть у тех, кто крал понемногу, а стал грести лопатой. Жадность без берегов. И друг перед другом задаются. А деньги – не заработанные.
– А было по-другому? Сколько могли заработать трудом праведным у сохи, у станка? Купцы занимали деньги, товар покупали и везли торговать. Это не каждый осилит. За плугом – попроще, попривычней-то будет.
– И вы правы, и я. Я-то больше о людях. Жаль их. Искренне жаль. Брошенные они. Молюсь о них. Чтоб не осерчали, чтоб унынию не предавались. Помогайте им, чем можете. В ваших руках хоть немного, да власть.
– Как вы, Владыко, правильно подметили, именно немного. Почти ничего. Власть – это деньги. А в районном бюджете лишь одна цифра прижилась – ноль. Только на чудо и уповаем. Кстати, о чуде, где наше местное чудо? Покажите.
– Верите, в нетерпении сам. Ищут его. Стал он старцем тут. Батюшка говорит, от паломников проходу нет, идут и идут. Поверили люди. Я очень опасаюсь таких вот превращений. Обманщиков много.
Они уж возвращались, когда монашек сообщил, поклонившись архиепископу, что старец Лишка уж вернулся в келью свою.
– Если угодно, то пройдите.
– Что ж, пойдём, коль приглашают.
Было видно, что Феодосий недоволен таким оборотом. Кто такой, какой-такой старец, который в келье, и ждёт его, архиепископа. Нахмурив брови, он зашагал за монашком. За ним еле успевал глава района. Они подошли, удивляясь тому, что путь к келье старца настолько известен народу, и по тропке, ведущей к ней, постоянно шастал народ: бабульки, странники, мамаши с младенцами и детьми постарше. На площадке сидели, гуляли не менее двадцати человек.
– У меня в приёмные часы меньше собирается, – пробормотал архиепископ.
– Я то же самое про себя хотел сказать.
– Загадка. Кто же он такой? Куда идти, отче?
– Сюда, сюда, за мной, Владыко, – пригласил шедший впереди монах и подошёл к домику, который, наверное, раньше был складом ненужного церковного хлама и вместе с этим сторожкой, потому что над старой давно некрашеной крышей из металла возвышалась кирпичная кладка трубы с разделкой.
Домик этот врос в землю частью, как ноготь в крестьянский палец – криво и некрасиво. Может, со временем и очистят стены его от земли, а сегодня он напоминал даже больше полуземлянку. И это больше соответствовало его нынешнему предназначению. Дверь в дом была низка, если заходить, то требовалось склонить голову, как при поклоне. Сейчас она была распахнута, но туда никто не входил без приглашения.
– Сюда, сюда, – махал им озабоченно монашек, приглашая зайти. Пахнуло сыростью. Так и есть: полки вдоль стен и отгороженная комнатка, совсем крохотная, полумрак и запущение.
– Здесь старец и живёт. Тут церковный склад ранее был. Полки вот. Свечи здесь хранили, утварь разную. Сейчас в нём надобности нет, старец и попросился жить тут.
– А вы где живёте?
– В селе. Мы домик купили поближе к храму, у нас участок большой, строиться ещё будем. Нас ведь теперь уж пятеро. Монастырь хотим организовать. Если Владыко благословит.
Владыко молчал и осматривал жильё. Новость о монастыре, он понял, была не последняя. Что-то будет ещё? И удивительно, что его не огорчало, а радовало всё, что тут делалось.
– Как вам, уважаемый Анатолий Дмитриевич, инициатива снизу? Я, как и вы, был в неведении. Приятно удивлён. Думал, приеду к развалу. А тут такие дела творятся. Удивительно. Просто удивительно.
– Я думаю, Владыко, что всё же ваше участие в этом присутствует. Не будь такого наставника, руководителя, развал и был бы. Вас хотели удивить и удивили. Значит, знали люди, что вы одобрите, благословите, а не по рукам надаёте, дескать, почему без приказа, почему не доложили?
– Ну не без этого… Но я радуюсь этим устремлениям очень. Спасибо на добром слове.
Настроение у Владыки Феодосия поднялось, он хотел скорее видеть нового старца.
– Где хозяин этого дома? Гости пришли, а их не встречают… Это что ж… – и замер на полуслове: от дальней стены отделилось светлое пятно и приблизилось к нему.
Маленький, ростом с ребёнка десятилетнего, старец Лишка скромно подошёл, отвесил глубокий поклон и поздоровался, поблагодарив за то что, нашли время посетить его.
Всё в нём было от ребёнка: наивность глаз, робость в движениях и весёлость. Не показная, искренняя. Говорить он стал намного лучше, и в голосе появились уверенность и обворожительность. Он научился управлять звуковыми волнами, сразу это было непонятно, но слушать его было приятно. По телу растекалось тепло и умиротворение. Прямо, сеанс физиотерапии. И, познав силу его даже в звуке, можно было пофантазировать о том, что он может в действии. И сказал Лишка ровно то, чего ожидал от него архиепископ по чину своему. Ничего лишнего. Глянул в окно, стало светлее, потому что ветки разошлись, пропуская свет.
Все молчали, оценивая друг друга. Феодосий нарушил молчание первым.
– Решил познакомиться с тобой, отрок. То, что ты сделал для церкви Христовой, не забудется, по-простому скажу, разбейся этот колокол, не скоро мы бы денег на новый насобирали. Слышали уж небось, Анатолий Дмитриевич, колокол на колокольню ставили, а кран в грунт стал проваливаться, все разбежались, а он вот рискнул и спас колокол.
– Это как?
– А детали не так важны. Впрочем, старец Лишка и сам может рассказать. Расскажешь нам?
– Для меня ваша оценка дорога, Владыко. А как было всё, я уж и не упомню. Стёрлись подробности.
– Скромность укрепляет веру. Как говорил Иоанн Лествичник: «Видел я немощных душою и телом, которые ради множества согрешений своих покусились на подвиги, превосходившие их силу, но не могли их вынести. Я сказал им, что Бог судит о покаянии не по мере трудов, а по мере смирения». Помни о смирении и не возгордись тем, что дано тебе. Мы с тобою потом ещё поговорим, а сейчас время торопит. Прощай.
И благословил его. Старец стоял в глубоком поклоне. Уходил Владыко довольным.
– А я задержусь немного, с вашего позволения, – предупредил его Анатолий Дмитриевич.
– Как угодно, я же тороплюсь, извините меня.
Владыко не хотел проявлять большого интереса к старцу при посторонних, есть своя кухня в своём хозяйстве, нечего чужим соваться. Он решил выбрать время в ближайшие дни, чтобы без свидетелей поближе познакомиться и понять: новый слуга церкви появился в его епархии или замаскированный тать? Тем более, такое большое внимание к старцу со стороны властей. Не к добру.
Понял Феодосия и Соболев, но сам не стал откладывать разговор, и, дождавшись ухода архиепископа, попробовал прояснить себе ситуацию:
– Ну здравствуй ещё раз, как тебя называют нынче, старец Лишка? Большую деятельность развернул, большую. Я приехал… – Соболев сделал паузу, как будто боялся говорить, а потом набрался смелости и выдал, – Чтобы ты знал: я тебя не боюсь. Понимаю, что ты можешь сделать со мной, ещё лучше стал понимать. Но не боюсь.
Последнюю фразу он сказал совсем упавшим голосом. Не от страха, нет, просто в горле пересохло, давно хотел попить, но не у кого было попросить. Не боялся. Но со стороны выглядело иначе. Старец отвернулся от него и пошёл к стене, откуда явился гостям, и пропал. Слился со стеной.
– …Ты можешь меня пугать, управлять моим сознани… со-зна… со… зна… зла… – Анатолий Дмитриевич силился договорить, но не смог. Он тёр ладонями глаза, но веки слипались, тяжелели, и сознание отключалось. Язык стал тяжёлым, ноги мягкими, словно пластилиновыми, и глава района рухнул на пол, распластавшись в нелепой позе, будто раздавленный.
Очнулся Соболев уже глубокой ночью. Было прохладно, лежал он уже не на голом полу, а на ватном матрасе. Ночные звуки врывались в комнату тихим звоном, щёлканьем и ворчанием. Где-то прокричала несколько раз ночная птица. Он поводил глазами, пытался настроиться, взять себя в руки, и если не встать, то хотя бы просто прийти в себя. Тяжело. Сил нет. Остался лежать. Где-то сзади появился свет. Свеча на столе. Шорох от двигающихся ножек стула или табурета. Кто-то сел.
– Ты здесь, я чувствую, ты здесь… Божок языческий… Это для них ты – старец. А для меня ты – деревенский чертёнок. Тьфу на тебя. Плевать я хотел, так и знай. Делай со мной, что хочешь, что хочешь, хоть наизнанку выверни…
Анатолий Дмитриевич повернулся на бок и привстал, опираясь на руку, чтобы взглянуть, кто пришёл. В келье сидел кто-то в чёрном подряснике, простоволосый, в очках, больше напоминающий институтского доцента, чем монаха.
– Ты кто?
– Пётр. Я при церкви. Вам плохо? Вы бредили, какой-то сон рассказывали, страсти такие о чертях. Хорошо, что вас старец у себя оставил. Может, излечитесь. Нет, точно излечитесь. Он такой. Всем помогает. И денег не берёт. А так, кто что подаст.
– Излечусь… Может. А давно я здесь?
– Третий день уж.
– Три дня?! Ничего не помню, ничего. Три дня, а как один час пролетели.
– У нас и побольше находятся. Потом просыпаются и рассказывают, что видели. Чудно, право. Такого понаслушаешься, оторопь берёт, сколько в людях всего накопилось…
– И я во сне говорил?
– Говорили. Особенно в первый день. С губернатором ругались, убивали кого-то, грозили. Я зайду, посмотрю на вас, что всё в порядке и опять ухожу.
Он посмотрел на Соболева, как тому показалось, хитро, и заговорщически произнёс:
– Вы не беспокойтесь, видеозаписей мы не делаем, а на слово кто ж мне поверит? Кроме меня к больным духом непозволительно никому ходить. Опасно. Только меня старец Лишка назначил. У меня и справка из психбольницы есть, сумасшедший я, шизофреник. Шучу. Кому что я расскажу? Псих, что от меня услышишь? Только заезжал тут один, странный человек. Всё к вам рвался. Со старцем столкнулся, угрожал. Больше мы его и не видели.
– Старцу угрожать – неразумно, старцу… Последнее дело. Это точно. А что за человек-то был? Неизвестно?
– Говорят, его у губернатора видели… Я не знаю точно. Да и откуда мне знать? Кто – я, а кто – губернатор!
– Нуне скажи, ты теперь… тут… Ты… Значит, губернатор. Проведал. Что же? Я могу идти?
– А это, как себя чувствуете. Водитель-то ваш в город уехал. Оставил телефон: «Звоните, как в себя придёт, дескать». Позвонить?
– Я ему сам… Позвоню, дескать, пришёл в себя уж…
Анатолий Дмитриевич попытался встать. Монашек бросился ему помогать. Опираясь на плечо Петра, глава на всё ещё очень слабых ногах потихоньку пошёл к двери. Тело его было невесомым, он не чувствовал себя, шёл, как плыл. И плыл лёгким облачком. Дунь ветерок – унесётся.
Вышли из кельи на свежий воздух. На улице было темно. Моросил лёгкий тёплый дождь.
– Сейчас ночь?
– Поздний вечер, часов двенадцать.
– Хорошо… Хорошо. Чуть-чуть постоим. А где все?
– Кто где. Спят уж люди-то…
– Да, ночь, ночью надо спать… А можно хоть чаю выпить, Петя? Где-нибудь чаю бы раздобыть, и хлебушка хоть немного. Я заплачу… Заплачу…
– Пойдёмте в келью, я вас посажу, посидите, а я чайник принесу и посмотрю, что с ужина осталось. Вы посидите. А я посмотрю…
– Вот спасибо, вот пожалуйста, Бога ради, сделай такую милость. Отблагодарю, отблагодарю…
– Вы не утруждайте себя, не берите в голову, это моя забота, – успокаивал его Пётр. – Я ведь по больницам много времени провёл. Если бы не волонтёры, так и загнулся бы там. Наши-то больницы, наши больницы знать надо. Выжить там непросто.
– Что, «Палата номер 6»?
– Какая палата?
– У Чехова рассказ есть такой – «Палата № 6».
– Ну вроде того. И солдат вместо санитара, как там. Ничего не изменилось.
– А чем ты болел-то, забыл я?
– Маньяк я. Шизофреник. Псих на всю голову.
– Это…
– Да вы не бойтесь, я никого не убивал. И в больницу-то попал случайно, а задержался там надолго. Я – из последних хиппи. Слышали о таких?
– Слышал.
– Университет. Филфак. Аспирантура. Преподавал. А потом… Потом жил в коммуне, ездили мы по городам, говорили о свободе, справедливости, любви. Потом нас окружили ночью, и – в кутузку. Долго мозги промывали. Из всех только меня и отправили лечиться. Собственно, лечился я не долго. Точнее, вообще не лечился. Сиделок там не хватало, а у меня – высшее образование, хоть и не медицинское, вот меня главврач и оставил. Он сам – такой же, как я, был. С пользой. Я медицинский закончил, работая там. Пока он на пенсию не вышел, я и работал. А с новым не сработались. Ушёл.
– Сумасшедший приват-доцент психиатр и сумасшедший глава районной администрации. Ну точно: «Палата № 6».
– Вы не волнуйтесь. Вам сейчас дополнительный стресс вреден…
– Я уже не волнуюсь. Веришь, простите, верите? Я нигде так спокойно себя не чувствовал, как здесь. Вокруг бардак, грязь, а я здесь, в покое и защищён. Как в крепости. Только бы хлебушка крошку, да водицы плошку.
– Это будет, только вернёмся.
Они вернулись в дом. Пётр усадил Анатолия Дмитриевича на стул у стола и ушёл. Лампа на столе была современная и со странным светом длительного горения, искажающим цвет стен и предметов, находящихся в комнате.
Монах вернулся довольно скоро. Он принёс электрический чайник, стаканы, пакетики с чаем и что-то съестное. Анатолий Дмитриевич ел, не разбирая. На столе – чай, бутерброды, а в голове – полное отсутствие мыслей. Головы нет, только желудок. Когда-то он это уже испытывал. Недолго. Но запомнил на всю жизнь. А ведь кто-то так живёт с рождения и до смерти.
Перед армией – Анатолий Дмитриевич служил, сам удивлялся этому, но не жалел никогда впоследствии, так вот незадолго перед тем, как получить повестку, он отправился потрудиться на завод в самый что ни на есть тяжёлый цех. Не то чтобы он очень любил романтику «заводского гудка», но желание получить трудовую книжку с записью о начале трудовой деятельности на заводе в те времена было верным решением. Полтора месяца он провёл среди станков, погрузчиков, лязга, шума и едкого запаха различных химических продуктов, проникающих отовсюду: с завода моющих средств, синтетического каучука, нефтеперерабатывающего и всех других, расположенных в том районе на окраине города. Полтора месяца его встречал и провожал типовой лозунг на вечном кумаче о славе пролетариата. И после заводской смены не столько тяжёлого, сколько однообразного, примитивного труда пролетарское сознание кривило только в сторону кабака. Иных мыслей не приходило в голову. Он доработал до срока подачи поезда в армию. Хороший урок был. Полтора месяца, а сколько полезного для понимания жизни.
– Кажется, вечность не ел, – откинувшись на спинку стула, с трудом выговорил Анатолий Дмитриевич. – Уф, я – ваш должник. Добро помнить умею. Сегодня – спать. Завтра – к себе. Вернусь, расплачусь. К тому же, вы… Вы… Вы даже себе не представляете, насколько помогли мне. Губернатор, если бы мог, разбомбил всё здесь, с грязью бы смешал. Там ведь телевизионщики были? Ну если не сам, то ему всё равно показали или доложили обо мне. Он теперь Феодосия чешет. Не удивлюсь, если в синод писульку кинет. К главе возвращалось хорошее настроение, он смеялся и шутил. Так обставить губернатора самостоятельно Соболев бы не смог. Случай опять, или?.. «Или» он опасался больше, чем губернатора. «Или» не просчитать, оно не подконтрольно.
– Ну и всё, спать, а завтра к себе. А ведь я отдохнул. Думал, помер уж. Конец. А сейчас – такая лёгкость в голове, свежесть. Ничего того, что было. Тревоги, страхи как рукой стёрлись.
– Это ещё что… Тут не такое случалось.
– Уже? Хотел спросить, когда, когда всё успели? И храм, и паломники, и старец… Времени прошло… Месяц, ну полтора от силы.
– Я думаю, многие искали этого. Только ждали. Узнали, и сразу сюда.
– Ждали. Ждали. Дождались. Все дождались. Сплю…
Он лёг на свой топчан и уснул неожиданно для себя быстро. Никаких тревог и ночных страхов. Полный покой.
Утром он вызвал машину и быстро уехал.
Если раньше приезд главы района вызвал бы переполох в сельской администрации, то теперь размышляли: не до него, дел невпроворот. Пропал страх.
XI
Отец Иоанн встал рано и сидел за столом, пил чай. Житие у него усложнилось, но стало намного интереснее. Он и не подозревал у себя стольких управленческих способностей. Каждый день паломники, туристы, служба, штат помощников из местных и монашествующих. А монастырь? Если, конечно, Владыко благословит. Одно только смущает, старчество. С одной стороны, уйдёт старчество, об остальном можно тоже забыть, вернётся прежняя простота жизни у разбитого корыта. С другой – как понимать его, старца?
Иоанн давно уж «потерял» того забитого парнишку – «банника», с которым познакомился когда-то. Тот был – сирота, напуганный и смешной. Он дополнял развесёлую деревенскую жизнь своим присутствием. Смешил, разбивал деревенскую скукоту своими выходками так, что искры сыпались. И был не страшен, его хотелось пожалеть и накормить. А сейчас что же? Другой. Не человек. Раньше он был человеком или всё-таки – нет? Ну летали же поленья? А история с с колоколом? А как можно было выжить после расстрела?
Священник как-то не удержался и спросил старца уже: «Как спасся?» Он ему ответил:
– Не знаю… Не думал. Когда я с мужиками, то делаю то, что им близко, понятно. Потом – храм, священник, и общение меня преображает. Братки меня вернули к мужикам и… Потом – к новому ощущению. Я ощутил волю и желание выжить. Выжил. Всё вокруг влияет на меня. Я не просто понимаю мир, я – он сам. Не часть, не кусок, а сам – мир. Люди не всё понимают, мало понимают, не видят и не слышат меня. Потому что не видели и не слышали духа жизни, духа мира. Я ведь тоже – дух? Вы ведь все меня нечистым считаете, не человеком? Так или не так, я не знаю. Я воспринимаю мир целостным. Я сам – мир.
– Тебя испортили бабьи деревенские сказки. Понимаешь? Людям здесь скучно живётся, вот они и вспоминают древности о леших, бабе-яге, домовых. У тебя – сознание ребёнка. С одной стороны, это хорошо, а с другой, ты – легковерен. Тебя просто обмануть. К тому же у тебя богатое воображение на фоне отсутствия образования.
