скачать книгу бесплатно
о. Николай: …Да. В кают-компании личного состава, а по-старому в Ленкаюте, я буду проводить таинства исповеди; служить в воскресные, праздничные и другие дни молебны, совершать требы. В будние дни, по понедельникам, запланировано проведение лекций на общественно-исторические и политические темы. Организуются, кроме того, добровольные, катехизаторские беседы для всех желающих… Сын Божий отверзает для нас врата покаяния! Приходите все кто желает; все в чьем сердце чает воскреснуть Христос! И, веруйте: Милостивый и Человеколюбивый, Праведный и Непобедимый – Жив Бог.
Державцев: Ну и ладушки. Вопросы, если есть – поживе, моряки!
Пашин: Защитит ли Бог, или Православный Церковь, права человека на Российских кораблях?
/сатросы смеются./
о. Николай: Господь чад Своих не оставит, в скорби с ними пребудет; и изымет их, и прославит их, и явит им Спасение Свое; всем уповающим на Имя святое Его…
Пересветов: За грехи бить будут?
Старший матрос: Почем билеты на проповедь?!
Немцов: А, позвольте, случится индульгенциями торговать?
Старпом: Ну, хватит зубы скалить, пираты! Остальное потравите на занятиях, а то отец Николай сбежит еще от ваших вопросов.
Державцев: Добро! Море антимоний разводить не позволяет! / о. Николаю/ Надеюсь, с матросами у вас получится не как в пословице: «Стерпится – слюбится»? /Экипажу/ На увольнение часок вам! Только проститься с дамой сердца и бегом на пароход. Дежурный!
Галун: Все понятно?! Равняйся! Смир-р-а!
Державцев: Вольно!
Галун: Список увольняемых дежурному по низам. Разойдись!
/Все уходят. Державцев, старпом, о. Николай остаются./
Державцев: Вот такие у меня краснофлотцы, дорогой вы мой апостол. Видели сами. Легкой жизни не обещаю, но и падать дисциплине не позволю.
о. Николай: Меня более всего беспокоит годковщина – неприемлемое для русского флота «лютеранство» в кубриках…
Державцев: «Топчите народ свиньями…» Что ж, и нам известно. А все же, по добрым, старым временам, матросы друг другу морды не били. Тогда ведь порядок был – государство.
Старпом: Товарищ командир, полагаю, не следует внезапно взваливать на отца Николая эсминец? Один в море не воин…
Державцев: /Старпому/ На этом корабле пока я – командир. / о. Николаю/ Христос, если не ошибаюсь, один был? Честь имею!
/Державцев уходит./
Старпом: Вы, батюшка, не смотрите, что кэп форштевнем развернулся… В последние годы с ним это частенько приключается. А вообще командир у нас, как леденец сладенький. Отец родной! У него ведь с детства никого… Нахимовское училище, флот… СССР – и, мама и, папа. Экипаж – семья. Казенное ел, казенное носил, на казенном спал… Когда Союз развалился, он словно родителей похоронил.
о. Николай: Что ж, и сейчас… один?
Старпом: Никак нет! Как можно человеку в одиночку? Правда от всей семьи только дочь осталась… Жена моряка, знаете, что жена декабриста. А если нет – «Отдать швартовы»! «Отца» нашего я, к сожалению, понимаю…
/Пауза./
Батюшка Николай, вам надлежит сдать зачеты: корабельные правила… там, расположение, устройство эсминца, техника безопасности, и тому подобное… Вот ваш зачетный лист. Еще: возьмите в баталерке комплект постельного белья, матрас, одеяло… Все, что нужно.
/ о. Николай уходит./
Погодите, отец Николай! Вы же не знаете где баталерка.
о. Николай: Простите меня грешного.
Старпом: Пойдемте, я вам покажу. Ряса у вас однако?.. Не долго покалечится на наших трапах.
/Уходят. На ют выходит Немцов. Появляются увольняемые: Пашин, затем Пересветов (они одеты в парадную форму). Выскакивает Галун./
Галун: Эй, Гришок! Пусты ходков на зэмлю! Нэхай идуть, Хрыстафоры их!..
/Галун уходит./
Пашин: /задумчиво/ Попробывал бы он не пустить… /Немцову/ А ты все пилигримничаешь, Немцов?
Немцов: Одному надежнее…
Пашин: Врешь! Тебе годковщина и жену, и мать заменяет. А мне девушка дарит настоящую свободу. Так справедливо.
Немцов: Знаете, что между нами общего, Пашин? Мы оба негодяи… Различие лишь в том, как вы о себе не знаете, что вы негодяй, а я о себе знаю… Вы себя обманываете, а я себя – нет.
Пашин: Крепостник.
/Пашин сходит по трапу на «стенку» и уходит. На корму выходит Пересветов./
Пересветов: /Немцову/ Француз, неужто век зарядил бобылем куковать?
Немцов: C`est la vie![4 - C`est la vie! – Такова жизнь! (фр.)] Что поделаешь, если вы заняли первые места в партере и философу осталась галерка…
Пересветов: Не унывай, француз, будет и на твоем баркасе пирушка!
Немцов: У моряка одна жена – Смерть, и одна любовница – Жизнь…
Пересветов: Чудной!..
/Пересветов сходит по трапу на «стенку» и уходит в сторону противоположную той, куда ушел Пашин./
Немцов: Идите, идите, антиподы… Мир без вас скучен и пустынен, как гроб. Играйте эту суетную игру, делайте ставки. Просаживайте в прах остатки вашего ничтожного разума… Но, кто знает, может быть вам и повезет, ведь Бог несправедлив…
/Пересветов возвращается с Татьяной. Немцов неотступно и внимательно следит за ними с кормы корабля./
Татьяна: Только кивнул и, вот – прибежала. Я за тобой, как нитка за иголкой. Ни дать, ни взять – домостроевская жена, да и только. Просто чудо какое-то, как ты на меня действуешь. Ради тебя готова бросить музыкальное училище, отца, дом, босиком пойти… Хочу быть безвольной, покорной, подсапожной…
Пересветов: По какой же причине, раскрой секретик?
Татьяна: Не скажу.
Пересветов: Упрашивать возьмусь…
Татьяна: Тем более не скажу.
Пересветов: Тогда: «Отдать швартовы!» Прощай, любимая гавань!
Татьяна: Ну, ну! Погоди, погоди, годок! Отважный морячок, не боишься меня одну оставить?
Пересветов: Я ничего не боюсь!
Татьяна: Правда ничего?
Пересветов: Правда.
Татьяна: Вот и разгадка! За то Петю моего и люблю…
/Продолжительный поцелуй. Немцов нервничает на корме…/
Пересветов: Танечка моя, Танечка! Хоть и далече, милая, в сердце залезла, а ведь наврал я тебе. Была таки одна погибель, когда сдрейфил я… Конечно, то правда просоленная – Петр Пересветов, и по-первости на флоте, годкам в пояс не кланялся! Неужто теперь найдется какая собака чтобы обидела да жива осталась? Нет, не можно! Но, друга своего я предал…
Татьяна: Может не надо, Петенька, я вся дрожу…
Пересветов: Нет, поздно. Раз зацепила – слушай! Был у меня друг на коробке: родная душа, земец. Мы друг друга нашли скоро… Знаешь, когда ветер подует – камыш гнется. Так и у людей… Гляжу не гнется браток, всем штормам назло. Такой у нас характер: сломаться можем, гнуться – нет! Сдружились. Забортной водой не разольешь. Вот закончили учебку и кинули нас молодых на эсминец. Годки первым делом аттестаты отобрали. В шеренгу построили и давай борта мять… Дошли до Ивана – на! Он им в обратку – хрясь! Кинулись его месить. Я на выручку… И меня! И пошла кровавая потеха, что ни день – битва. Одногодки давно уже гальюны драют, шуршат, шестерят, а нас с Иваном врагам согнуть не обламывается!
Татьяна: Начальники куда смотрели?
Пересветов: Начальники?! Суки! Молодых бьют – они идут, нос воротят, виду не показывают. Добро шуршать карасю – лишь бы пост боевой сверкал как новенький! Дави его после отбоя, всю ночь, голодного и битого, но чтоб трюма сияли, как в сказке! Сундучары, офицерьё позорное! Всех ненавижу. Всех! Дали бы автомат – «Стреляй, ничего матросу не станется.» Положил бы гадов и рука не дрогнула!
/Татьяна с восхищением смотрит на Петра./
Татьяна: Ну, ну… Разбушевался, соколик мой непокорный…
Пересветов: Другу Ваньке доставалось больше маво. Была в ём какая-то сила внутри… Годки его словно боялись, поэтому били злее и чаще… Как сейчас помню, поднимут нас ночью со шконок. «Ты карась!» А он им: «Я – человек!» Ему хлесь! Он с палубы поднимается… Опять: «Карась!» А он: «…Человек!» Ему хлесь! Он тогда в ответ – нате! Одному нос да смажет. Крепким орешком у меня друг был! Да…
/Пауза./
И вот, когда годки уж совсем обломались и махнули на нас рукой, а только мы не знали, что махнули… Братишка мой Иванушка шкертанулся в машинном отделении. Накинул на шею каболку, Танечка, и отслужил. «От мест отойти…»
/Пауза./
А я ненавижу его за то! Слабак! Струсил! Ушел! Меня одного бросил!
/Пауза./
Флаг приспустили… Замполит собрал нас, помню, в штурманской рубке: нос горбатый, глаза, как крысы, туда-сюда, шмыг, шмыг! Перепуганный… Дрожит, и тут же в кают-компанию бегает телевизор смотреть… Наверно зашибенное что для замполитов показывали. Старшина языком мелет, а «Зам» телик погромче врубил, ухо в кают-компанию выпрямил и психует. Психует и телик слушает. А я сижу, как будто меня нет. Ничего не слышу, ничего не вижу… Нету меня и все!.. Потом растолковали каким фарватером держаться решили. Будто Ваня, друг мой, сдвинут был. Боялся в море ходить, от того и удавился…
/Пауза./
Мать одна за ним приехала… Забрала что от сына осталось. Помню, пошел их провожать. Из гавани выехали, гроб в кузове. Вышли, по обычаю, присесть на дорожку. День яркий такой, теплый… Весна. Солнце лужи жжёт. Мимо школьники идут с портфелями… смеются. Матушка его в черном, платка от глаз не отнимает. Говорили о чем-то, не помню… Потом слышу шепот: «Петенька, Петенька, а ведь ты другом его был…
/Пауза./
…Скажи правду.»
Татьяна: И ты сказал?
/Пауза./
Пересветов: Не за что меня любить, Танечка!
Татьяна: И чего я в тебе нашла?..
/Немцов нервничает на корме./
Пересветов: Таня, любимая, у меня внутри, в душе, растет какой-то человек… Чем крепче я влюбляюсь в тебя, тем сильнее становится этот человек. Я никогда и никого не боялся в своей жизни, но этот внутри, он страшен мне… Он может все! Он берет власть над головою, над душою, над всем телом моим. И знаю, что это я сам, и все равно больно и стыдно, и смешно, и сердце, как птица, летит у меня! Почуял такое однажды на «гражданке», когда встал на краю многоэтажки, на спор. Полчаса на одной ноге. Дух захватывает. Всё внизу стало мелким, ненастоящим… И вдруг: людишки, машинки, столбики, ларёчки, дорожки, как нитки, клумбочки, чьи-то канареечные жизнюшки, судебки, вся мелочь эта вдруг захотела полететь навстречу снизу, и удариться об душу мою! Жизнь об жизнь. Тресь! Вот схлестнется и не будет ни их жизни, ни Петровой! Ух! Танечка, тут в сердце… странно… желаю: вот если б ты умирала, а я бы за тебя умер… А ты живи. Отдал бы свою жизнь за твою. Жизнь за жизнь! Вот здорово?! Правда?!
Татьяна: Неужели ты любишь меня?
Пересветов: Я боюсь… так говорить.
Татьяна: Трусишка…
/Поцелуй. Немцов…/
…а ещё годок. Превратил в рабыню, а сам боится… Робеет барином стать, а крепостной сделал. Подчиняешь, а командиром ни в какую… Отец за пистолет хватается. Волком смотрит, даже ругается, а я все равно на свидания к тебе бегаю. О, Бетховен! Как хорошо жилось прежде. Покой и воля! Но, заболела этим моряком и теперь нет ни покоя, ни воли… Вчера играла на пианино для гостей, а в уме ты… Пальцы бегут по клавишам: черные, белые, черные, белые… Твою тельняшку вспомнила. Две полоски – черная и белая. У меня черная – у тебя белая…
Пересветов: У меня черная… всю жизнь. Никогда не видел белого. Все мои двадцать веков – одна сплошная драка.
/Татьяна прижимается к груди Пересветова./
Татьяна: /вполголоса/ Что еще девушке надо? Вот так, спрятаться за сильного, крепкого мужа, и вся мечта. /Вслух/ Это правда – сентиментальности тебе не хватает…
Пересветов: Зато я сильный. Гляди какой!
/Пересветов подхватывает на руки Татьяну и, по трапу, вносит ее на корабль. Татьяна смеется./
Орешек: Посторонним – то не можно на борт.
/Пересветов бьёт Орешка по лицу./
Пересветов: Оборзел, карась? Дочь командира не узнаешь?!
Татьяна: /Немцову/ Привет, отшельник!
Немцов: У ваших ног…
/Уходят в надстройки эсминца. Раздается быстрая дробь коротких звонков. Голос Галуна в радиотрансляции по верхней палубе: «Аварийная тревога! Команде занять боевые посты! Осмотреться в отсеках!» Немцов убегает. Стремительно появляется Пашин. Взбегает по трапу на борт./
Пашин: Орешек, кто виноват?!
/Не дожидаясь ответа Пашин быстро скрывается за одной из бронях надстроек корабля. Орешек молчит, старательно вытирая лицо от крови…/
