Увидеть свет. Роман

Вика, переосмысливая свою жизнь, думала о том, что теперь она никогда не сможет уважать зажиточных людей, которые, по её мнению, были слишком равнодушны к страданиям других. Она понимала, что люди бывают разные, что чёрствые эгоисты есть не только среди богатых, но их хватает и среди людей более низкого достатка. Она тут же подумала о своей семье, и её сердце наполнилось разочарованием. Они не были богаты, но точно не настолько бедны, чтобы не помогать другим людям. Она вспомнила, что её родители никогда не занимались благотворительностью, и что они жили в своем маленьком мире, не желая видеть горе и несправедливость вокруг.

Она вспомнила, как однажды, несколько лет назад, когда она была ещё маленькой, они с отцом пошли в магазин за продуктами, и какой-то старик, с измождённым лицом, собирал деньги на операцию для своей жены, протягивая к прохожим дрожащие руки. Вика, с детской наивностью, спросила отца, могут ли они дать ему денег, помочь ему. Но он, словно отмахиваясь от назойливой мухи, ответил, что нет, что он много работает, чтобы что-то заработать, и не собирается разбрасываться деньгами направо и налево. Он сказал, что это не его вина в том, что другие люди не хотят работать, и что они должны сами о себе позаботиться. Всё время, что они были в магазине, он говорил ей о том, как люди обманывают, притворяются нуждающимися, чтобы получить помощь, и как это его раздражает. И пока не прекратится помощь этим аферистам, проблема, по его мнению, никогда не исчезнет. Его слова были полны цинизма и недоверия.

Вика, доверчивая и наивная, поверила ему, словно истине в последней инстанции. И всё это время она думала, что бездомные не имеют дома только потому, что они алкоголики, наркоманы или просто не хотят работать, как другие люди, – её сердце сжималось от осознания собственной глупости. Но теперь она знала, что это неправда, что за фасадом равнодушия скрывается боль и отчаяние. Конечно, кое-что в словах отца, возможно, до определенной степени, было правдой, но он говорил о худшем сценарии, словно он был нормой. Не все бездомные сами выбрали такую жизнь, многие из них были просто жертвами обстоятельств, словно пешки в чужой игре, и им просто не повезло, или им не протянули руку помощи в трудную минуту. Среди бездомных могли быть подростки, на которых наплевали собственные родители, или старики, на которых наплевали их дети.

Такие люди, как её отец, – вот это настоящая проблема. Вместо того чтобы помогать другим, сострадать, они прикрываются наихудшим сценарием, словно щитом, чтобы оправдать собственный эгоизм и свою жадность. И эта мысль жгла её изнутри, словно раскаленное железо.

Она решила, что никогда не будет такой. Она решила, что когда вырастет, даже если не будет богатой, будет делать всё, что в её силах, чтобы помочь другим людям, особенно детям, подросткам и старикам, чьи голоса часто остаются неуслышанными, и чья боль остается незамеченной. Она поклялась себе, что её сердце будет открыто для сострадания и любви, что она будет светом во тьме для тех, кто потерял всякую надежду.

Через некоторое время Артемий по-настоящему заболел. Несколько ночей подряд, словно призрак в ночи, он забирался по пожарной лестнице в комнату Вики, чтобы найти убежище на полу, возле её кровати. Вика сразу поняла, что с ним что-то не так, стоило ей на него посмотреть. Выглядел он ужасно. Его глаза, обычно полные жизни, теперь были покрасневшими и беспокойными, кожа бледная и землистая, и хотя за окном всё ещё царил зимний холод, его волосы были мокрыми от густого, липкого пота. Она даже не стала спрашивать, нормально ли он себя чувствует, – состояние Артемия кричало о том, что ему очень плохо. Его то знобило, то его пронизывало жаром, как будто его тело пыталось удержаться на плаву в бушующем океане болезни. В очередной раз, непроизвольно, Вика положила ладонь ему на лоб, и он оказался таким горячим, что она едва не позвала маму. Но этот страх, как тень, отошёл на второй план. Ей нужно было действовать.

Артемий, словно понимая её страх, остановил её, произнеся еле слышно:

– Со мной всё будет в порядке, Вика. – В его голосе сквозила тень безнадежности, но и твёрдая решимость. Он начал беспокойно устраивать себе постель на полу, словно пытаясь найти хотя бы немного уюта и покоя в этом жестоком мире.

Она, не колеблясь, попросила его немного подождать, а сама, как будто спеша на помощь, пошла на кухню и налила ему воды. В шкафчике, где хранились домашние лекарства, она нашла лекарство от простуды и температуры. Не совсем понимая, нужна ли именно эта таблетка Артемию, но повинуясь инстинкту, она заставила его выпить лекарство, веря, что это поможет.

Он лежал на полу, свернувшись калачиком, но, к её ужасу, примерно через полчаса он позвал хриплым голосом:

– Вика! Думаю, мне потребуется мусорное ведро или пакет. – Его слова прозвучали как последний вздох.

Вика вскочила с кровати, схватила мусорную корзину из-под письменного стола, и, словно покорная раба, опустилась перед Артемием на колени. Как только она это сделала, он тут же нагнулся над корзиной, и его вырвало. Её сердце сжалось от сострадания. В этом ужасе, перед лицом нестерпимой болезни, она ещё больше убедилась, что должна ему помочь.

Вике было его так жалко, что слёзы невольно навернулись у неё на глазах. Его мучила болезнь, ему было очень плохо, а у него не было ни ванной, чтобы ополоснуться, ни кровати, чтобы прилечь, ни дома, ни матери, чтобы позаботиться о нём. У него была только она, а она, в свою очередь, чувствовала себя беспомощной, словно птица со сломанным крылом, и не знала, как ему помочь.

Когда рвота у него прекратилась, она дала ему выпить воды, словно предлагая глоток живительной силы, а потом сказала, чтобы он лег в постель. Артемий с трудом отказался, чувствуя себя виноватым за то, что доставляет ей столько хлопот, но она не отставала, ее решимость была непоколебима. Поставив корзину для мусора возле кровати, она, словно спасая его от неминуемой гибели, уложила его в постель.

Артемий был такой горячий, его так трясло, что она просто побоялась оставлять его на холодном полу. Вика, как будто желая разделить с ним его страдания, легла рядом с ним, словно оберегая его сон. Следующие шесть часов его мучила лихорадка, и его рвало каждый час. Вика, словно маятник, выносила корзину в ванную, чтобы опорожнить и помыть её, а затем, вернувшись обратно, садилась рядом, и с болью в сердце, наблюдала за его страданиями. Это была ужасная ночь, но что ещё Вика могла сделать? Он нуждался в её помощи, ведь у него, кроме неё, никого не было.

Когда рано утром, с первыми лучами солнца, ему, с трудом, пришлось уходить из её комнаты, она сказала ему, чтобы он шёл на чердак, пообещав зайти проведать его перед школой. Вика, с удивлением, наблюдала за тем, как, шатаясь от слабости, у него хватило сил спуститься по пожарной лестнице, пока ещё было темно. Она оставила мусорную корзину у кровати и дождалась, когда мама придет её будить. Когда та, с обычным выражением лица, вошла в комнату, то сразу увидела корзину рядом с кроватью, и с удивленным видом, немедленно приложила руку ко лбу дочери.

– Вика, что случилось? – её голос звучал встревоженно.

Вика, словно играя свою роль, застонала и покачала головой.

– Меня всю ночь тошнило. Думаю, уже всё прошло, но я совсем не спала, – она произнесла эти слова с такой убедительностью, что её мать ни о чём не догадалась.

Мама Вики, обеспокоенная состоянием дочери, забрала мусорную корзину и, словно заботливая наседка, велела ей оставаться в постели. Она сказала, что позвонит в школу и сообщит, что дочь будет отсутствовать по болезни, и что ей нужно хорошенько отдохнуть. После того как она уехала на работу, Вика, словно нарушая все правила, пошла к Артемию, привела его обратно в свою комнату, и уложила в постель, чтобы он поспал и набрался сил. Тошнота, к сожалению, по-прежнему не покидала его, и он чувствовал себя ужасно. Периодически она заходила в комнату и проверяла, как он себя чувствует, и, наконец, к обеду, как по волшебству, он почувствовал себя лучше, тошнота прекратилась, и температура немного спала. Вика, с нежностью и заботой, приготовила ему суп, но он съел очень мало, так как аппетита у него совсем не было.

Они уселись на диван, и, чтобы согреться, укрылись одеялом, которое она принесла, словно теплым покрывалом от всех невзгод. Прижавшись к нему, она почувствовала покой, тепло и уют, которого ей так не хватало. Вике в тот момент казалось, что если человек будет чувствовать тепло и поддержку, то он быстрее поправится, и она хотела дать ему это тепло. Через несколько минут, совершенно неожиданно, Артемий чуть нагнулся к ней и прижался губами к задней части её шеи, чуть ниже того места, где начинается затылок. Это был быстрый, невесомый поцелуй, скорее как жест благодарности, как немой крик души, без комментариев и слов. Но Вика при этом почувствовала столько всего сразу, как будто молния пронзила её тело, от головы до кончиков пальцев. После этого прошло уже несколько часов, а она всё время трогала это место пальцами, словно пытаясь сохранить тепло его губ, потому что до сих пор ощущала их трепетное прикосновение.

Вика понимала, что это был, вероятно, худший день в его жизни, что он был на грани, но для неё, как ни странно, он стал одним из лучших, словно луч света во тьме. От этих мыслей ей было ужасно стыдно, и её щёки вспыхнули от смущения.

Вместе они смотрели мультфильм «Красавица и Чудовище». Досмотрели до того момента, где чудовище, умирая, прощается с Бэлль, а она в темноте и в отчаянии, плачет на его груди.

Артемий, сжав губы, схватил Вику за руку, когда смотрел эту трогательную сцену. Он сжал её так сильно, как будто хотел сказать: – Это мы. Он был Чудовищем, а Вика была Бэлль, и она не хотела, чтобы он умирал, чтобы он исчезал из её жизни. А после наступил свет, озаривший тьму.

– Просто нужно верить, сосредоточиться и в самые тёмные моменты увидеть свет, – прошептала она Артемию.

– Да! Это точно! – тихо ответил он и прижался к ней ещё сильнее.

Вике становилось страшно от того, что этот парень нравился ей всё больше и больше, что она становилась всё более зависима от его присутствия. Когда они находились вместе, она думала только о нём, все остальные проблемы казались ей такими незначительными, а когда его не было рядом, она беспокоилась за него, словно он был частью её, и она боялась его потерять. Её жизнь начинала вращаться вокруг этого человека, она знала, что это неправильно, что она теряет себя, что она не должна так сильно привязываться к нему, но ничего не могла с этим поделать. Она не знала, как быть в этой ситуации, ведь Артемий, как перекати-поле, мог уехать в любую минуту, и её сердце каждый раз сжималось от страха потерять его.

Он ушёл на чердак, словно возвращаясь в свою тюрьму, после того, как они закончили смотреть мультфильм, и Вика чувствовала себя виноватой, что она может лечь в теплую постель, когда он должен был вернуться в холод. Уже ночью, когда родители уснули, он, словно ночной гость, поднялся по пожарной лестнице. Предыдущей ночью, он, с её согласия, спал с ней в её постели, потому что ему было очень плохо, и Вика не могла оставить его одного. Перед тем как лечь спать, она с заботой отправила в стиральную машину одеяла, на которых он спал, чтобы они были чистыми и чтобы он не заболел снова.

– А где моя постель? – спросил Артемий, когда вошёл в комнату, и в его голосе чувствовалось легкое удивление.

– Тебе придётся снова спать со мной, потому что я отправила одеяла в стирку, чтобы они были чистыми и чтобы ты не заболел снова, – ответила она, стараясь говорить как можно спокойнее, но в душе её всё трепетало.

Сначала Вике показалось, что он хочет уйти, что он смутился её предложения. Но потом он, словно подчиняясь её желанию, закрыл балконную дверь, снял обувь и лёг рядом с ней.

Его больше не рвало, и его состояние улучшилось, но когда он лёг, Вика почувствовала сильное волнение, словно её сердце вот-вот вырвется из груди. Но на самом деле, она всегда волновалась, когда он был так близко, и с каждым разом её чувства становились всё сильнее.

Они лежали лицом друг к другу, в полумраке комнаты, и когда Артемий сказал: «Когда тебе исполнится шестнадцать?», Вика почувствовала, как её сердце забилось учащённо.

– Через два месяца, – прошептала она, еле слышно. Они продолжали смотреть друг на друга, и в этом молчаливом обмене взглядами таилось что-то большее, чем просто дружеский интерес. Её дыхание участилось, а в горле пересохло. Чтобы скрыть это, она спросила, стараясь звучать легко: – Когда тебе исполнится девятнадцать?

– Только в октябре, – ответил Артемий, его голос был тихим и спокойным.

Вика кивнула, пытаясь унять учащенное сердцебиение. Она гадала, почему он задавал вопросы о возрасте и что он думает о пятнадцатилетних, о ней. Смотрел ли он на неё так, словно она была всего лишь ребенком, или же она чувствовала не то, что должна была чувствовать? Что-то вроде младшей сестры, или может быть, что-то большее? Ей было почти шестнадцать, и разница в два с половиной года не казалась такой уж огромной. Может быть, когда людям пятнадцать и восемнадцать, эта разница воспринимается как пропасть.

– Я должен тебе кое-что сказать, – произнес Артемий, и в его голосе звучала осторожность.

Вика затаила дыхание, всё её внимание сосредоточилось на ожидании.

– Сегодня я связался с моим дядей. Мы с мамой бывали у него в Москве. Он сказал мне, что как только он вернётся из командировки, я могу приехать и остаться у него, – в его словах звучала надежда, возможно, и слегка облегчённая обреченность.

Вике следовало бы искренне порадоваться за него в этот момент, улыбнуться и поздравить этого парня с хорошей новостью. Но вместо этого она почувствовала, как что-то хрупкое, важное внутри неё треснуло. Она понимала, что это не просто временное расставание, это прощание, и осознание того, что от неё уходит что-то важное, что теперь она будет без него, заставило её почувствовать острую боль и беспомощность. Ей стало очень жаль себя. В её глазах отражалась не только радость за Артемия, но и печаль от предстоящей разлуки.

– Ты поедешь? – спросила она, её голос был тихим и неуверенным, словно она боялась услышать ответ.

Артемий пожал плечами, и этот жест неопределенности вызвал у неё внутренний трепет:

– Не знаю. Мне сначала хотелось поговорить с тобой, – его слова были полны намеков и скрытых смыслов, и Вика не могла понять, что именно он имел ввиду.

Он был так близко к ней в постели, что она чувствовала тепло его дыхания, и от этого её щёки вспыхнули, и дыхание перехватило. Вика вдруг заметила, что от него, словно от мятного леденца, пахнет мятой, и подумала, что он, наверное, чистит зубы перед тем, как прийти к ней. Ведь она каждый день, с заботой, давала ему с собой несколько бутылок воды для его нужд.

Она, не зная, как реагировать на его слова, поднесла руку к подушке и принялась рассеянно вытаскивать нитку, торчащую из шва наволочки. Оторвав, она стала крутить её между пальцев, словно пытаясь найти в этой нити ответы на свои вопросы.

– Не знаю, что сказать. Я очень рада, что у тебя будет дом, – сказала она, стараясь скрыть своё разочарование, – но как же школа?

– Я могу окончить её там, – ответил Артемий, словно обдумывал ситуацию. – Окончить школу – это пока главная моя цель, – в его словах звучало твердое убеждение, и Вика понимала, что он, наверное, уже всё решил.

Вика кивнула, словно соглашаясь с его доводами. Это прозвучало так, будто он уже принял решение, и все её надежды на то, что он останется рядом, рушились на глазах.

– Когда ты уезжаешь? – спросила она, и в её голосе проскальзывали грустные нотки.

Она задумалась о том, как далеко отсюда Москва, как много километров разделяло их. Вероятно, до неё ехать несколько часов, но это огромное расстояние, если у тебя нет машины, а у него её не было.

– Я до конца не уверен, что уеду, – сказал он, как будто улавливая её печаль. – Но постоянно думаю о том, что, ничего не меняя, ничего не изменится, – в его словах слышалась тоска по лучшей жизни.

Она, словно устав от этой безысходности, бросила нитку на подушку и опустила руку, чувствуя себя такой беспомощной.

– Что тебя останавливает? Ведь твой дядя предлагает тебе дом. Это хорошо, верно? – её голос звучал тихо и сдержанно.

Артемий сжал губы, словно сдерживая эмоции, и кивнул, соглашаясь с её словами. Потом, неожиданно, он взял нитку, с которой она играла, и тоже начал крутить её между пальцев, словно размышляя над чем то. Как и она, он, задумчиво, положил её обратно на подушку и сделал то, чего Вика от него совсем не ожидала. Он, не говоря ни слова, поднёс палец к её губам и коснулся их.

Тысячи мурашек, словно электрические разряды, пробежали по её телу, она думала, что от этого невыносимого напряжения она просто умрет на месте. Это было наивысшее наслаждение, которое Вика ощутила всем телом, и она не хотела, чтобы эти мгновения заканчивались. На несколько секунд его пальцы замерли на её губах, и он, смотрев ей прямо в глаза, сказал:

– Спасибо, Вика. За всё. – его голос был таким нежным и благодарным, что она готова была расплакаться от переизбытка чувств.

Он запустил пальцы ей в волосы, нагнулся и, с особой нежностью, поцеловал в лоб, и этот поцелуй, как печать, запечатлелся в её сердце. Ей было так тяжело дышать, что ей пришлось приоткрыть рот, чтобы захватить больше воздуха, словно утопающий, цепляющийся за соломинку. Она видела, что его грудь поднимается и опускается так же тяжело, как и её, и это заставляло надеяться, что он чувствует то же, что и она. Артемий, словно очарованный, посмотрел на неё, и Вика заметила, что его взгляд, полный нежности, скользит по её губам, и она понимала, чего он желает больше всего на свете.

– Тебя когда-нибудь кто-нибудь целовал? – тихо спросил он, его голос был как бархат.

Она, словно загипнотизированная, отрицательно покачала головой, и, как будто подчиняясь порыву сердца, подняла лицо к нему, потому что ей нужно было немедленно это изменить, иначе она просто не сможет дышать.

И тогда – так осторожно, словно она была хрупкой, как бабочка, которую он боялся сломать, – Артемий коснулся губами её губ и замер, словно боясь спугнуть магию этого момента. Она, словно завороженная, не знала, что делать дальше, но ей было абсолютно всё равно. Они могли оставаться так всю ночь и никогда больше не шевелить губами, и она чувствовала, что в этом касании заключена целая вселенная.

Его губы, словно два нежных лепестка, сомкнулись на её губах, и она почувствовала, как дрожит его рука, словно от переизбытка чувств. Вика, повинуясь инстинкту, начала повторять движения его губ, словно танцуя в ритме его сердца. Она почувствовала, как кончик его языка один раз, словно легкое прикосновение пера, коснулся её губ, и от этого неожиданного наслаждения её глаза закатились. Он сделал это ещё раз, потом ещё один, и тогда она, словно подражая его движениям, сделала то же самое. Когда их языки впервые встретились, она вроде как чуть улыбнулась, потому что много думала о своём первом поцелуе. Как это будет? С кем это будет? Но она даже представить не могла, что будет чувствовать себя так, как будто она попала в другой мир.

Он, как будто не желая прерывать этот магический момент, перекатил её на спину, прижался ладонью к её щеке и, словно напиваясь, продолжал целовать, всё сильнее и сильнее. Поцелуй становился всё более нежным, но при этом она чувствовала себя всё более раскованно и комфортно, будто они плыли по течению в океане любви. Больше всего Вике понравилось, когда он на секунду оторвался от неё, посмотрел сверху, словно изучая, а потом, с новой силой, поцеловал её ещё крепче, словно не желая отпускать.

Они целовались так долго, что у Вики заболели губы от непрерывных поцелуев, и глаза начали слипаться, сон одерживал победу над реальностью. Когда они заснули, их губы всё ещё соприкасались.

Они больше не говорили о Москве, словно их не волновало, что произойдет в будущем.

Она так до конца и не поняла, уедет он или нет, но в эту ночь они были вместе, и этого было достаточно.

Теперь Артемий, словно одержимый любовью, каждый день приходил к Вике сразу после школы, как будто не мог прожить без неё ни минуты. Он быстро принимал душ, словно смывая с себя всю усталость и тревоги, и они, словно два магнита, тянулись друг к другу, и целовались. Каждый день испытывать наслаждение от их нежных, полных страсти поцелуев, это было потрясающе.

Им вместе было так хорошо, как будто они были двумя половинками одного целого… Артемий, по отношению к Вике, был таким нежным и заботливым, словно оберегал её, как драгоценное сокровище. Он никогда не делал ничего такого, что ей не нравилось, и, как ни странно, даже не пытался делать ничего подобного. Вика, в свою очередь, никогда ни о чём не распространялась: ни о себе, ни о своей семье, ни о том, что происходит у них дома. Она была уверена, что Артемий такой же, что он не будет давить на неё, что он будет уважать её личное пространство. Если раньше он только мог догадываться о том, какая у неё грудь, смотря на её формы сквозь одежду, то теперь он знал об этом наверняка, и она, нисколько этого не стесняясь, наслаждалась его прикосновениями.

Вика представить не могла, как можно жить без человека, который тебе так сильно нравится, человека, который делает тебя счастливой, как никто другой. Если бы это зависело только от неё, они бы с Артемием не расставались ни на минуту, они бы целовались дни и ночи напролёт, и даже в перерывах, возможно, немного разговаривали, потому что молчание с ним было таким же приятным, как и поцелуи. Артемий, оказывается, умел рассказывать смешные истории, он обладал прекрасным чувством юмора, хотя и не показывал этого часто. Вике нравилось, когда он находился в разговорчивом настроении, потому что такое случалось не часто, и она ценила эти моменты больше всего. Он рассказывал интересные истории, причём так увлекательно, что она слушала его с восхищением, открыв рот от удивления. К тому же, он многое мог сделать своими руками, он был очень талантлив. За время своих визитов он отремонтировал её фен, миксер, старый приёмник. А ещё он много улыбался, и его улыбку она любила, возможно, даже больше, чем его поцелуи, потому что она видела в ней искренность и чистоту. Иногда ей просто хотелось, чтобы он помолчал и перестал улыбаться или целоваться, ей хотелось просто смотреть на него, как на произведение искусства, и любоваться им. Ей нравилось смотреть в его глаза, в них было что-то особенное. Они такие голубые, что даже если он стоял в другом конце комнаты, его глаза всё равно было видно издалека, настолько они были яркие и пронзительные. Она даже делала зарисовки, рисовала простым карандашом его портреты: когда он улыбается, когда грустит, когда удивлён, – ей хотелось запечатлеть каждую его эмоцию. У неё получилась целая серия портретов с его разными эмоциями, и на каждом портрете она выделяла глаза голубой пастелью, только они были цветными и выделялись среди чёрно-белого карандашного рисунка. С той ночи, когда они впервые поцеловались, они больше не заводили разговор о Москве, словно эта тема была под запретом. Вика сама не хотела об этом говорить, потому что расставание с Артемием наводило на неё грустные мысли, и она отгоняла их, словно назойливых мух.

Как-то днем, они ехали из школы в автобусе, Артемий поцеловал Вику. В этом не было ничего необычного, потому что к тому моменту они уже много целовались, но это был первый поцелуй на людях. Когда они были вместе, всё вокруг словно исчезало, и Артемий забывал о том, что на него смотрят другие люди. Но Катя, сидевшая позади, не забывала. Она заметила их поцелуй, и, словно заведенный механизм, её слова потекли в пространство:

– Не могу поверить, что Вика позволяет ему прикасаться к себе. Это просто ужас. Он ходит в одной и той же одежде почти каждый день, выглядит, словно… словно… словно бродяга.

Слова Кати, пропитанные презрением и осуждением, достигли Вики, и от этого она почувствовала острую боль, словно её ударили в самое сердце. Не только за себя, но и за Артемия, которого она любила и, возможно, слишком сильно привязывалась. С болью она видела, как слова Кати отразились в его глазах, как они заставили его отстраниться от неё.

Она почувствовала прилив гнева. Хотелось повернуться и поставить Катю на место, объяснить ей, что она не имеет права судить о человеке, не зная его, что Артемий добрый и заботливый, несмотря на внешность, что его забота и доброта заслуживают уважения. Но прежде чем она успела повернуться, Артемий, словно угадав её намерения, схватил её за руку и покачал головой.

– Не надо, Вика, – его голос был тихим, но в нём звучала уверенность. – Не стоит сердиться на таких людей. Они существуют для того, чтобы мы смотрели на них и старались быть совсем другими, более терпеливыми и понимающими. Иногда нужно понимать, что за внешней оболочкой может скрываться доброта и ценность. – его слова заставили её задуматься, и, хотя гнев ещё не утих, она почувствовала, что он прав.