скачать книгу бесплатно
Арсений смотрел на неё и молчал так долго, что ей стало не по себе.
– Что-то не так? – стараясь, чтобы фраза прозвучала насмешливо, произнесла она. Но вместо насмешки вышла натуральная неуверенность; Яне очень хотелось поднять руки к лицу, чтобы хоть как-то заслониться от его взгляда.
– Всё в порядке, – наконец резко ответил он, словно очнувшись. – Машина ждёт. Едем?
– Как будто я могу выбирать, – холодно ответила она.
– Это не допрос, Яна Андреевна. Я приглашаю вас. Вы вправе отказаться.
Она независимо дёрнула головой и поджала губы.
– Знаете, – открывая перед ней дверь, с улыбкой произнёс Щуман, – мне очень импонирует то, как вы держитесь. Не теряете этот свой дерзкий шарм.
Она смутилась и разозлилась одновременно.
– Ну, ну, не обижайтесь, Яна Андреевна. Хотя это, конечно, очаровательно – то, как в вас сочетаются обиженная девочка и стальной характер.
Ого. Так о ней ещё никто не говорил – про стальной характер.
– Какую кухню предпочитаете? – сменил тему Арсений. – У меня есть место на примете, но мы можем поехать, куда захотите. Слышали когда-нибудь о «Вольпене»? О «Латехо»?
– Нет, – ответила она и, не удержавшись, хмыкнула: – Знаете, в последнее время я вообще редко выхожу в город.
Он усмехнулся, показывая, что оценил шутку.
– Ну, тогда на мой выбор. Едем в… Хотя пусть это будет для вас сюрпризом.
***
Яна впервые ехала по городу в машине.
За окном проплывали улицы, даже отдалённо не напоминавшие те, по которым она ходила в школу, на рынок или к матери на работу. Это были улицы невысоких, мраморно-белых домов, широких окон и блестящих машин, нарядных людей и ярких витрин – особенно Яне запомнилась пёстрая, похожая то ли на лоскутное одеяло, то ли на шахматную доску вывеска «Гарнат. Театр кукол».
К своему удивлению, она заметила на улицах немало детей: по одиночке, по двое и целыми группами, тепло одетые и все как один с коробочками в руках, они бодро шагали в одном направлении. Причём дети были разных возрастов: от дошколят младше Ирки до подростков, которых Яна, пожалуй, назвала бы своими сверстниками.
– Большое детское собрание?
– Что?
– Так много детей. Куда они идут? Какое-нибудь коллективное промывание мозгов? Я-то думала, в Йерлине нет обнулений.
– Это Последняя свечка. Праздник. Разве в Руте такого нет?
– В Руте вообще не слишком много праздников, – ответила Яна и добавила про себя: «Если вообще есть». На память приходил разве что вечер после того, как она получила первое удостоверение личности: мама купила мандарины и настоящий, крепкий чай – не бурую заварку, а блестящие цветные пакетики с фруктовым вкусом. Яна улыбнулась, вспоминая; перебрала в памяти другие картинки и не нашла больше ничего, похожего на праздник. Хотя кто знает, что было там, в жизнях посреди обнулений. Может, и эта свечка была.
– Последняя свечка, – словно услышав её мысли, объяснил Щуман, – это ритуал в конце года. Весь год, каждый месяц семьи сжигают одну двенадцатую свечки, впервые зажжённой в первый день года. Считается, что минуты, когда в доме горит эта свеча, – время примирений и разговоров по душам. А последнюю часть, огарок, всегда зажигают дети, и, как правило, все вместе, в определённый день, – сегодня.
Тонировка стёкол погружала всё вокруг в ранний сумрак. Когда дверца наконец распахнулась, Яна удивилась, что снаружи по-прежнему ясный зимний день, едва склонившийся к вечеру. Пахло удивительно сладко: снегом, морозом и чем-то терпким, вроде дыма костра. В отличие от Синала, в воздухе почти не ощущалось смога, хотя многие женщины всё равно были в вуалях.
– Вы сказали, что приглашаете меня на ужин. Кажется, рановато: обычные люди в это время только садятся обедать, – сделав упор на «обычные», язвительно заметила она.
– Ужином можно назвать любой визит в это место, – ровно ответил Арсений, указывая на здание перед ними.
Яна подняла глаза.
Это не было дворцом, но было чем-то, определённо к этому близким. Посреди розового камня, лепнины, чёрных стёкол и колонн, увитых гирляндами электрических цветов, сияли алые буквы «Jaina».
– Джайна? – прочла Яна.
– Именно. Догадались, почему мы здесь?
Она растерянно посмотрела на Щумана, только теперь заметив, что он сменил белую рубашку на тёмную и менее строгую.
– Ну что вы теряетесь, Яна? – вздохнул он как будто даже с сожалением. – Неужели не поняли?
Она презрительно промолчала.
– Джайна. Иностранный вариант вашего имени. Я думал, вам будет приятно.
Яна снова посмотрела на алую с серебром вывеску и ни с того ни с сего вспомнила о доме. О своей каморке за ширмой, об Иркиных рисунках, которые она хранила под матрасом – не для продажи, а для души. О шелушащихся красных руках матери с прожилками вен и выпирающей косточкой в основании большого пальца. О школе. Об Анне Альбертовне с её лучистыми серыми глазами. О камере, в которую ей предстояло вернуться после «ужина».
«Я думал, вам будет приятно». Что ж. Будет, господин Арсений, будет.
Она взглянула на Щумана исподлобья – взглянула так, что он отшатнулся.
– Что случилось, Яна Андреевна? В чём де…
– Всё в порядке, – копируя его интонацию, процедила она. – Всё в полном порядке. Идёмте ужинать. Я очень, очень хочу есть. Надеюсь, тут готовят что-нибудь кроме той бурды, которой кормят у вас.
За время в Йерлине она научилась казаться равнодушной, но справиться с накатившим ощущением пустоты не могла. Перед глазами начало расплываться; погружённая в мысли, Яна даже не противилась, когда Щуман взял её под руку и повёл в глубину зала, отгороженную от основной части полупрозрачной золотистой шторой.
К столу подошёл и поклонился официант.
– Я бы рекомендовал седло барашка, – предложил Арсений, открывая меню. – Очень вкусно. Его подают с пряными травами. И бокал лимонада, конечно.
– Лимонада? – растерялась Яна. Почему-то она была уверена, что в подобных ресторанах к блюдам подают только вино.
– Это сорт шампанского, – быстро ответила Щуман. – Очень лёгкий. После него не шумит в голове, ничего такого.
Яна усмехнулась.
– Хорошо. Пусть будет седло барашка. Я вам почти верю.
– Почти? А вот я честен с вами полностью.
– Не ждёте же вы от меня искренности в ответ? Тем более тут нет никаких детекторов. Или есть?
Игнорируя колкость, Щуман протянул:
– Искренности. Почему бы и нет?
Он смотрел на неё с любопытством – так, может быть, разглядывают забавную зверушку в клетке. Яна почувствовала, как внутри вскипает холодная, вязкая ярость.
– Может быть, – медленно, звонко произнесла она, – потому что вы арестовали меня? Забрали сестру, держите взаперти? А может, потому что я из Руты, и меня уже восемь раз обнуляли? Вам не кажется, что одного этого любому достаточно, чтоб оскалиться на весь мир? Не кажется, что это само по себе бесчеловечно?
– Почему же? – спросил Щуман, слегка ошарашенный напором.
– Вы знаете, что творится в моей стране. Вы сами много раз допрашивали меня об этом. – Яна выплюнула «допрашивали» с колючим, злым смешком. – Как можно считать, что это в порядке вещей?
– Яна, – Арсений отодвинул стул, встал и подошёл к ней. – Яна, Яна, Яна. Вы знаете, почему так происходит?
– Конечно, нет, – вздохнула она, чувствуя, как наваливается усталость – будто не несколько фраз произнесла, а отволокла на рынок полный рюкзак материалов. – Откуда мне знать?
Щуман открыл рот, словно хотел что-то сказать, но резко передумал. Помолчал, выстукивая на спинке стула замысловатый ритм. Пододвинул к Яне блюдо; она даже не заметила, когда его принесли.
– Попробуйте. И выслушайте меня, пожалуйста, – негромко попросил он. – Рута – это проба пера. Дальше будет больше. И если вам кажется, что где-то есть проблемы…
– Что значит – проба пера? Там всё – сплошные проблемы, – проговорила Яна, беря в руки вилку, которая показалась тяжёлой, словно метла. Но мясо было вкусным: сочным, очень нежным, в пряном соку. Она прожевала кусочек, наколола на вилку ещё один, за ним – следующий. Проглотив, обнаружила, что Щуман по-прежнему не сводит с неё глаз.
– Ну что вы ещё хотите услышать? Вы же всё, просто всё уже вызнали на допросах.
– Я хочу услышать ваше мнение о ситуации, – мягко ответил он. – Вы говорили языком фактов. Событий. Ваших поступков. И, уж простите, языком подростковых эмоций. А я хочу, чтобы вы спокойно и без экспрессии рассказали, что думаете обо всём этом. Проблемы – какие? Почему? Что сделать, чтобы их исправить?
Яна пожала плечами и сделала глоток из высокого узкого бокала. Лимонад оказался кисло-сладким и слегка щипал язык. Чему-то засмеялась парочка за соседним столом.
– Кто это вообще придумал – отбирать материалы? Глупо полагать, что после этого кто-то будет послушней или преданней. Это же постоянные нервы. Господин Щуман, знаете, до того, как вы схватили меня в свои цепкие лапы, я жила от рейда до рейда. Мне кажется, в эту неделю в ваших застенках я впервые не переживала о том, что что-то найдут, заберут, оштрафуют, отправят на внеплановое обнуление. Зачем всё это? Зачем вообще эти внеплановые обнуления? Это так выбивает из колеи!
Яна прерывисто вздохнула и глотнула ещё. Щуман принялся ломать на мелкие кусочки ресторанную зубочистку.
– Анна Альбертовна – помните, я упоминала о ней? Помните, конечно. У вас всё, наверное, записывается, все разговоры записываются по десять раз. А потом вы пересматриваете, оцениваете взгляды, жесты…
Щуман промолчал. Яна с силой вонзила вилку в мягкое золотистое мясо.
– Так вот. Анна Альбертовна. Я любила её. Не знаю почему. Может быть, ни за что, случайно. Может быть, за доброту. Она вела у нас физику, и это были два часа в неделю, когда мне было спокойно. У неё даже кабинет был уютнее, чем остальные, хотя там не было никаких незаконных нематериалов. Но там стояло кресло. И цветы на подоконнике. Без ваз, в обычных стаканах, в коробочках с землёй. И… У неё был какой-то парфюм. Наверняка незаконный – как добудешь законный? Очень приятных запах. Тёплый, немножко сладкий. Им пропитался весь кабинет. И ты заходил туда, как в уют, как в какой-то спокойный оазис. А выходил – снова в рейды, в слякоть, в страх. Единственное, что этом в мире вокруг было хорошего – это Ира. И ещё – адреналин. Но Иру вы забрали, а адреналин… Вы понимаете, что я имею в виду? Я была счастлива, страшно счастлива и как-то жутко, страшно рада, когда бежала на заречный рынок, когда выручала деньги. Сердце колотилось вот тут, – Яна обхватила ладонью горло. – И во рту становилось горько от восторга, от ужаса. А когда я всё продавала, когда прятала деньги и возвращалась домой – такое облегчение накатывало, что ноги подкашивались, я уже ничего не соображала. Маме вечно казалось, что я заболела. Ага, раз в два месяца, как по часам заболевала. Как мне повезло, что ни разу в это время мне не встретились на улице рейдовики. Мне кажется, пхоноскоп сработал бы прямо сквозь чехол – от меня же фонило адреналином, эмоциями! Столько сливок бы сняли.
Яна нервно, коротко засмеялась, делая очередной глоток. Лимонад, сначала показавшийся кисловатым, теперь отдавал нотами цитрусов – по крайней мере, так ей казалось. Может быть, грейпфрута; она слышала о таком красном, горьковатом плоде, похожем на апельсин. Остро и плотно запахло от блюда, которое водрузили на изящно сервированный стол справа. Краем глаза Яна заметила в центре стола витую белую свечку. Втянула воздух, глубоко вдохнула.
– Вот так мой мир и держался. На Ире, на кабинете у Анны Альбертовны и на чёрном рынке. А однажды я пришла в школу, подхожу к кабинету физики, и сердце так сжимается, и я уже ловлю этот знакомый, тёплый запах… Захожу – а Анна Альбертовна сидит за столом. Даже головы не подняла. Я с ней поздоровалась… Она на меня посмотрела – а глаза стеклянные-стеклянные. Я не сразу сообразила. Я раньше не видела таких внеплановых обнулений. По-моему, это ещё более жестоко, чем когда это обязательная процедура по расписанию. К этому ты хотя бы можешь подготовиться, попрощаться с кем-то. А так… Как будто живое растение вырвали с корнем, резко, больно. А потом ещё корешки срезали острыми ножницами. Зачем так делать, господин Щуман?
Яна снова прерывисто вздохнула и прижала ладони к лицу. Ресторанные стены съёжились, потолок опустился, стих гул – на минуту она вновь оказалась в опустевшем, как будто умершем кабинете физики, где за столом сидела спокойная и равнодушная Анна Альбертовна.
– А внешне она осталась совсем как прежде, как в прежние времена, – прошептала Яна, – где я её любила. И даже ни разу не сказала ей об этом.
Она протянула руку за салфеткой и вытерла глаза. Отодвинула тарелку.
– Спасибо. Это очень вкусно. Но я не хочу больше. Простите.
– За что?
Щуман облокотился на стол и упёрся подбородком в кулак. Глядел на неё рассеянно, неожиданно тепло и грустно.
– Что вы смотрите на меня так? – пробормотала Яна.
– Мне очень жаль, что так случилось с вашей учительницей, – тихо ответил он. – Но у каждого бывают привязанности, которые либо исчезают, либо не отвечают взаимностью. А иногда, – он выпрямился и хлопнул в ладоши, словно стряхивая хандру, – иногда они просто уходят. Как тени прошлого.
– Или нет, – прошептала Яна, но Щуман уже не слышал.
– Спасибо, Яна, – бодро произнёс он. – Спасибо за ужин, за разговор, за откровенность. Едем назад?
– О, как не хотелось бы.
– Мне, знаете ли, тоже. А почему, собственно, и нет? Хотите прогуляться? В Йерлине в последнее время появилось много прекрасных парков. Вот только вы без верхней одежды…
Он скинул пиджак и набросил его на плечи Яне.
– Проблема решена. Идёмте. Нам найдётся о чём поговорить.
Внутри всколыхнулось столько всего разом, что Яна не нашлась, что ответить. Чувствуя, как кружится голова, она опёрлась на руку Щумана и послушно встала. Мир вокруг вращался в лёгкой светло-серой дымке, и на душе было удивительно легко, легко и пусто – как будто вынули занозу, которая очень долго сидела внутри.
5
Изнанка игры
Узнавая ваши слабости и странности,
Уходя за вами вдаль по тропам разума,
Постигаю суть красноречивой крайности:
Промолчать, легко обмениваясь фразами.
После сахарного тепла «Джайны» на улице показалось морозно и неуютно: слякоть подстыла, и они шагали по скользкому асфальту, изредка поглядывая друг на друга.
– Знаете, – нарушила молчание Яна, – я как-то читала про человека, который попал в тюрьму. Заслуженно или просто так, уже не помню. К нему на свидание приехала жена – на три дня. Приготовила для него много-много еды, так, что стол ломился. А он посмотрел на это и грустно сказал: зачем же ты как много наготовила? Сегодня-то я, может, ещё и поем, а завтра уже нет, потому что послезавтра – обратно туда.
– Намекаете, что прогулка не приносит вам удовольствия?
– Ни на что не намекаю. Просто вспомнила.
Они миновали аллею, над которой берёзы свесили ветви в сухих заиндевевших серёжках, свернули и вышли к неработающему фонтану. За высокой каменной чашей открывался великолепный вид: череда заиндевелых, словно стеклянных деревьев, полоса тёмно-синих елей, а позади – бордовые и зелёные, припорошенные снегом, круто уходящие вверх крыши. Парк казался пустынным; Яна подумала, что, должно быть, дети всё ещё на загадочной Последней свечке. А вот куда делись взрослые? В Синале в это время торопились с работы, бегали по магазинам, заглядывали в бары. Яна, хоть ни разу и не была, отлично знала ассортимент «У тётушки»: бар располагался на первом этаже прямо под их квартирой, а рекламки с меню разбрасывали по всем подъездам – каждые два месяца, чтобы о «Красной королеве» и мятных трюфелях, вне зависимости от обнулений, помнили все.
Напряжённо глядя перед собой, Арсений спросил:
– Слушайте, Яна Андреевна. Вы же понимаете, зачем я вас пригласил на ужин, потом на прогулку? Скажите, что понимаете. Не разочаровывайте меня.
– Не разочаровывать? Это, интересно, в чём?
– В том, что вы очень сообразительная, рассудительная и сметливая девушка.