Не потеряй себя

Прежде чем начинать экзекуцию: Паша решил перед началом

посмаковать, ибо другого объяснения, зачем ему понадобилось вести разговор с тем, которого через минуту начнут избивать до полусмерти всей шайкой, объяснить сложно. Сидя боком на сто- ле взглядом косил на Костю, начав свою речь, сказал осуждаю- ще:

– Блатуешь, парень, блатуешь! Устроим мы тебе маскарад не- большой, так сказать, на все руки от скуки и для кулаков тоже.

Как ты считаешь, по правилам будет?.. Молчишь… ну, это твоё дело. Раз молчишь, отоварим тебя по-полной, хотя просили токо попугать, но мы до-того невоспитанный народ и всяких просьб, и пожеланий никак не научились исполнять. Ты уж прости за

необразованность нашу. Не обижайся, но я тут не причём, мне лично до фени, кто ты там такой и в чём ты провинился. Так при- казано. Может, дашь больше, а?.. в покое оставим. Нет, я шучу, больше всё равно не дашь, потому что у тебя нет этого, что нам нужно. Не учуял ты, фраер, беду за версту, надо было раньше думать, когда нарывался. Токо не вздумай после топиться или в петлю нырять, поверь, туда никогда не поздно…

Всё это время Костя, молча, стоял перед сидящим на столе Пашей, смотрел немного в сторону, стараясь не встречаться с

ним взглядом, при этом мысли были где-то за его спиной, где в это время стояло шесть или семь человек. Посчитать их всех он не удосужился, да собственно, какое это имело значение – на одного больше или меньше, – он всё равно в западне! И в те по- следние минуты перед экзекуцией, пока Паша произносил всту- пительную речь – за Костиной спиной, вся эта братия надевала на руки кожаные перчатки, в которых ходят зимой.

– Вот и усё тебе, телёнок, не доросший до бычка, – сказал Паша, расплывшись в улыбке, – карачун тебе, кажется настал и родни

поблизости нету, спасать-то некому! Не богато, но что надо сде- лаем на славу: не пальцем выковыривали и с мальства тому

учились. Мокруху постараемся не сделать – нам это ни к чему. Рыжий, выглянь в окно, – кивнув головой назад, – вертухая во дворе не видать?

– Так там же темень, чё я там увижу? – протестующе, заявил один из подручных Паши.

– Ты глянь, раз сказано, а темно, не темно, не твоего ума дело – моргала свои пошире раскрой! На-крайняк – уговор, как догово- рились, чтобы не влипнуть по-полной. Слышали все?

Рыженький паренёк подошёл к окну, раскрыл створку окон-

ную, лёг на подоконник грудью и стал вглядываться вниз в тём- ный двор, где только при входе в подъезд тускло светила лам- почка, наконец он выпрямился, закрыл окно, повернувшись,

сказал:

– Пусто, хоть и темно – токо ветки шелестят, можно начинать.

В ту же секунду Костю сзади ударили прямо в затылок. По

инерции, сделав пару тех шагов, которые отделяли его от Паши, получил встречный удар кулака прямо в губы. Паша нанёс удар, не вставая со стола, возможно, это в какой-то мере и спасло Ко- стю в те первые секунды избиения. Если бы Паша ударил его,

стоя – встречным ударом, то могло бы и не потребоваться бить дальше. Отлетев от стола, следом со всех сторон посыпалась

серия ударов, и уже через минуту Костя лежал на полу. Били не торопясь, стараясь не мешать друг другу: словно на соревнова- ниях подходя по очереди к спортивному снаряду. Подходили двое, приподняв парня с пола, взяв его под мышки, очередной подходил и исполнял серию ударов. Когда уже всё было в кро- ви, чтобы сильно не запачкаться, перешли бить ногами. Отлива- ли с графина водой, приводя в чувство, и снова били, и били. В очередной раз вода перестала действовать, Паша сказал:

– Это предел, хватит, и так кулаки болят, к тому же может и коней двинуть – греха потом не оберёшься. Перекур устроим. Придёт немного в себя, обмоем и оттащим его в постель, уло- жим как куклу, а там пусть ищут, где он ночью бродил и куда падал.

Очнулся Костя, придя в сознание, когда на лицо ему тонкой струйкой бежала вода. Над ним стоял тот рыжий парень с гра-

фином в руках и с интервалами плескал на него воду. Паша, си- дя в той же позе, что и раньше, будто бы и не вставал до этого,

заметив, что тот пришёл в себя, цинично издеваясь над полужи- вым парнем, сказал громко:

– Скоко живу, так и не понял, может, кто из вас надоумит, чё он лежит, растянулся на всю хату?! Вперёд ногами выносить нас не учили, мягко говоря, мне до фени: лежи тут скоко хочешь, но

сам подумай хата-то не твоя! К примеру, мне надумается ещё

пару раз съездить тебе по рылу, – и чё прикажешь? Мне на коле- ни становиться затем, чтобы скулы тебе на место поправить?!

Ну, ты, мудак!.. а ну, братишки, подняли его на руки, как прежде я вас учил, токо держите правильно и крепко, а то промажу, по- том у себя зубы считать придётся. Давай быстрее шевелитесь, а то уже жрать охота; ужин-то сёдня мимо прошёл. Там есть в од- ной хате, хуторянин из дома приехал. Очередную посылку от мамки чувак приволок. Пока будем с этим хмырём разбираться, всю нашу хавку полопают, падлы!

Пока Паша рассусоливал, смакуя своё высокое в иерархии

приблатнёного мира положение, – по крайней мере, он так счи- тал – остальные сидели на кроватях и курили: в ту минуту они

никак не ожидали от жертвы такой прыти. Костя резко вскочил. Кто бы мог подумать, что полудохлый так может скакать: после, как минимум, трёх раз, подряд терявший сознание. Костя обе- жал стороной стол, на котором сидел Паша, вскочил на под- оконник и кулаком со всего размаха ударил в стекло, отчего оно тут же посыпалось, при этом сильно поранив ему ладонь. Тут

было уже не до руки, вся голова и лицо, словно каша: к тому же сработало чувство самосохранения, которое в отдельных случа- ях спасает человеку жизнь. Держась рукой за переплёт оконной рамы, одну ногу выставил наружу на отлив окна и в таком поло- жении застыл. Поглядел вниз, – высоко ли лететь. Выломал кусок острого стекла и, сжимая в руке так, что с пальцев стала сочиться кровь, глянул вглубь комнаты на всю эту компанию, которая то- же замерла в недоумении, сказал хриплым, словно простужен- ным голосом:

– Хоть один подойдёт – по шее полосону или в морду брошу, все разом ломанётесь – хоть одного, но угроблю, а после спрыг-

ну на низ. Давай подходи, кто смелый?.. кагалом бить одного вы горазды! Ну?!.. – держа впереди себя острый кусок стекла, запи- наясь в словах, стараясь громче кричать, сказал Костя. В эту ми- нуту послышались внизу громкие женские голоса. У входа в зда- ние стояли, задрав головы, дежурная вахтёрша и комендантша общежития. Услышав звон стёкол, после чего рассмотрев на фоне светящегося окна стоящего парня, обе подумали, – что их воспитанник сейчас станет прыгать со второго этажа. Подняли

шум: стали кричать, уговаривать и возмущаться, но Костя их не слушал. Костя ещё раз посмотрел вниз, но там стояла темнота, и где эта земля, определить было трудно; пока он смотрел и раз- думывал, кинул взгляд в комнату, но она уже была пустая – вся шайка исчезла словно растворилась. Уже через пару минут в

помещение с воплями вбежали две женщины. Дальше было разбирательство: кто бил, зачем, по какому поводу и сколько раз? В тот вечер в поселковом медпункте, куда Костю скорая

помощь увезла, дежурный врач посвятил ему больше часа, при- водя его голову, если и не в надлежащий вид, то хотя бы немно- го глаза открыть, чтобы видеть, куда ногой ступать. Настаивали на госпитализации, но Костя наотрез отказался, а когда доктор

сказал, что не отпустит его, встал и покинул медпункт. На следу- ющее утро, ровно в восемь часов утра, когда звонок оповестил о начале занятий, Костю из общежития увели в кабинет директора училища. Войдя в кабинет, ему предложили присесть, отчего, отрицательно покачав головой, он дал понять, что в том не нуж- дается и остался стоять вблизи у дверей. За столом собрался

консилиум «дознавателей», – как обычно собираются на сове- щание. На своём почётном месте сидел директор, рядом с од- ной стороны заместитель по воспитательной части – завуч, с другой стороны участковый инспектор посёлка Новая – Соко- ловка; медики ему ещё ночью сообщили о случившемся. Далее сидели преподаватели, которые вероятно не были в этот час за- действованы, мастер производственного обучения группы, где Костя учился и те две женщины, которые ночью посодействова- ли в прекращении разыгравшейся драмы. Допрос вели без при-

страстия, – куда уж тут применять что-то, когда на парне живого места нет. Все сидящие за столом – не менее десяти человек —

приготовились писать. Перед каждым лежит лист бумаги, между пальцев ручка торчит. Оставалось лишь зафиксировать допрос, после сравнить, подкорректировать, отредактировать и отпра- вить следователю. Костя решил стоять насмерть, как когда-то

бравые гренадёры на Бородинском поле умирали. Как это и по- ложено в подобных разборках первым нарушил молчание

участковый инспектор:

– Константинов, – спросил старший лейтенант, обращаясь к Ко- сте, при этом пытливо вглядываясь в его изуродованную физио- номию: глаза – щелки, как у монгола, синяков – на пальцах не

пересчитать, губы – клочья висят, ну и остального по немного, – кто вас избил? Говорите, ничего не боясь, подробно, не упуская ни одной детали.

– Меня никто не бил, – ответил Костя, с трудом ворочая рас-

пухший язык во рту и произнося с трудом слова. Сказал и тут же отвернул голову вправо, разглядывая на стене картину неиз- вестного художника, где была изображена панорама строящей- ся какой-то ГЭС. На полотне картины красовалась Сибирь: тайга кругом, строители в касках командуют огромным краном. В комнате тишина и пауза в допросе – писать нечего, ибо такое не стоит писать, Все застыли в ожидании.

– Тогда скажите, Константинов, поскольку у меня в руках за- ключение дежурного врача из поселкового медпункта и в нём

говорится, – инспектор постучал указательным пальцем по испи- санному листку бумаги, лежащей на столе, сделав паузу, про- должил, – четырнадцать пунктов значатся в медицинском за- ключении о нанесения вам травм. Некоторые из них могли быть несовместимы с жизнью, здесь чёрным по белому так и написа- но. Откуда они могли взяться?! Не хотите же вы сказать, что пока спали – с кровати упали?

– Нет, с кровати я не падал. Я живу на втором этаже, пошёл вниз по нужде – в туалет, до конца не проснулся. На площадке лестницы споткнулся и головой вниз полетел; долго лежал, по-

том, кажись, пошёл куда-то, попал в какую-то не в свою комнату, искал дверь, чтобы назад уйти, а очутился почему-то на окне, там поскользнулся, отчего нечайно стекло выбил, а тут заскочи- ли в комнату комендант и вахтёр. Ну, вот и всё кажется.

В эту минуту в разговор втесались женщины свидетельницы, одна даже привстала со стула и обе, разом заорали на весь ка- бинет:

– Слушайте вы его, он вам не такое расскажет! Какая лестница! Причём тут туалет, если он собирался из окна сигануть!

– Правильно, – сказал Костя, прямо глядя на женщин, – вначале упал, потом лежал, после очнулся, и мне почему-то показалось, что меня девушка бросила, та, что ещё в школе учится в восьмом классе. Вот с горя и хотел посчитаться с жизнью.

– Так, – сказал в раздражении директор, в нетерпении перела- живая на столе бумаги с места на место, – ты из себя-то дурачка не строй, а то загремишь в колонию для несовершеннолетних вместе с теми, с которыми устроили мордобой! То, что ты тут

нагородил, то лучше расскажешь кому-нибудь другому, но не нам. Доиграетесь в поддавки, что кого-то хоронить придётся!

Говори! Пока тебе в другом месте голову не поправили! И не вздумай выкручиваться, тут собрались не твои сверстники! Если и дальше всё на тормозах спустить, не то что в общежитии, а и училище хоть закрывай! Эти все манеры из колонии тут у меня не приживутся. Я не затем воевал, чтобы в училище, да под мо- им началом, анархии зелёную дорогу давать! Говори, сказал,

зачем голову-то отвернул?!

– В таком разе я вообще отказываюсь что-либо говорить, – по- вернув лицо к директору, сказал Костя, – потому, что я уже всё сказал, выдумывать, как-то не красиво, получится.

– Ты на лицо своё в зеркало глядел? Красиво ему надо! Куда, уж краше!.. И художнику не под силу, так разрисовать!.. – сказал директор, боком отвернулся и уставил взгляд в окно, по его по- ведению можно было определить, что дальнейшую беседу он вести уже не намерен.

– Ну, я же вам говорила, – сказала язвительным тоном толстая

сорокалетняя женщина – с комсомольским значком на груди – курирующая ВЛКСМ, профсоюз, кассу взаимопомощи и ещё массу всяких идеологических структур в училище, – у них круго- вая порука, они сплошь и рядом покрывают друг друга. И эта тенденция будет продолжаться до бесконечности, пока мы не переломим всему этому хребет. Надо срочно – в порядке необ- ходимости, хотя бы для всего училища – нескольких застрель- щиков преступного поведения отправить в колонию. Мы пре- красно знаем, кто это сделал; их давно пора передать на даль- нейшее перевоспитание в другие руки – куда следует; и в учи- лище бы спокойней намного стало. Но, Константинов!.. к тебе

обращаюсь – ты же, комсомолец, совесть у тебя есть или ты уже забыл, что это такое?! Ты должен об этом сам заявить, чтобы мы могли факт уголовщины зафиксировать, а ты их покрываешь.

Костя молчал, всё время, разглядывая ту самую картину на

стене. Директор, снова развернулся в сторону стола и, глядя на всех сразу, спросил:

– Ну и что будем делать?.. Завуч, Василий Николаевич, не надо отмалчиваться, это по вашей части воспитание учащихся. Ваше мнение?

– Да тут о моей воспитательной работе говорить уже, пожалуй, поздно. Пусть участковый готовит материалы для следователя и передаёт куда надо. Раз нам известны те лица, которые уже не- однократно отметились, кто-то из числа участников всей этой вакханалии обязательно расколется и всё подробно расскажет. Да я примерно даже знаю кто, он уже мне – рано утром полови- ну рассказал.

– Но без показаний потерпевшего следователь ходу делу не даст, – сказал участковый инспектор, – а за сам суд – можно за-

быть, все шишки только на нас посыпятся, и вам и мне достанет- ся.

– Так. Раз ты, Константин, решил в молчанку играть!.. твоё де- ло!.. – сказал директор. – Тебе же, дороже выйдет. Чего, рот то раскрыл?.. или не закрывается по причине слабоумия?.. Иди в общежитие залечивай свои болячки и ни ногой никуда, чтобы

был на месте! Потребуешься, мы вызовем, а мы тут ещё поду- маем, что с тобой делать и с теми, которые тебя били.

Из кабинета Костя вышел как раз во время перерыва между уроками. Нашёл Максимку, с которым имел добрые отношения – парень был из местных и проживал в посёлке Самбек – занял у

него полтора рубля на билет до Ростова и спустя десяток минут, пока там продолжали совещаться, он уже маршрутным автобу- сом катил в сторону автовокзала. Самый дешёвый билет до Ро- стова на автобус «ЛАЗ» с жесткими сидениями стоил один рубль двадцать копеек. От Ростова направляясь до тётки в Краснодар- ский край, поехал дальше зайцем – электричкой – там деньги

платить за билет было бы глупо. Домой ехать вариант сразу от- падал – с такой побитой до неузнаваемости мордой, там не по- явишься – людей токо пугать. Решил залечить раны подальше от людских глаз в глухомани деревни. Прошло более двух недель.

Оказывается – фингалы под глазами легко наносить, но быстро покидать лицо они не желают. Не появляясь в училище на заня- тиях – о нём почти забыли, а он тем временем в душе надежду лелеял: «Поеду туда после… – когда дома побываю, а там гляди и выгонят – исключат из училища за прогулы. Чем быстрее, тем лучше, меньше головной боли. Что будет то и будет: от любви и несчастья все! Теперь сиди сидьма, где попало и страдай в оди- ночестве…». Костя на этот счёт глубоко заблуждался, не зная

правил игры в таких учебных заведениях как Гэпэтэу. Из этих училищ не исключают – неправильно на самом верху поймут, припишут неправильную постановку вопроса в отношении бу-

дущих кадров пролетариата: а там и высылка, куда Макар телят не пас, а то и пятьдесят восьмая. Это из средних и высших учеб- ных заведений отчисляли, чтобы пополнить ими пролетарские ряды и было для кого, каждое утро крутить одну и ту же пла-

стинку: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит чело- век…». Косте Константинову до вольности и всеобщего счастья шагать и шагать… – сколько-б не шёл, все ноги собьёшь, глянул вперёд, а там уже край могилы. А если по пути к тому счастью,

вдруг вспомнить, что в стране не за деньги трудились! Для про- летария речь о деньгах – это нехорошим тоном являлось: низко, с буржуазным подходом и не по-коммунистически. Счастье по- лучалось какое-то бедное, нищее: сильно на бродягу похожее. А что касается Гэпэтэу, то там было только две дороги. Первая —

это кое-как доучиться и с богом покинуть никчёмные стены, уй- дя в пролетарии; вторая проходила через ворота колонии для

несовершеннолетних – та же зона за колючкой. Была и третья, о которой старались вслух не говорить – на ближайшее кладбище. Главное правило дойти до конца – там, на стройке научат, а пока хотя бы числись. Для Кости – на этот для него исторический мо- мент – сложилось одно к одному: тут Лариса ни с того, ни с чего взяла и забеременела, а тесть пригрозил, что на вилы посадит.

За Новошахтинск – хоть не вспоминай – там хуже, чем в подвалах средневековой инквизиции. Деваться некуда, душа по Ларисе

на части разрывается. В одну из ночей прибыл в деревню, минуя свой двор, зашагал туда, куда всем сердцем и плотью стремил- ся. Тихонько зашёл до боли в знакомый двор, милый сердцу и

разуму; тихо постучал в окошко любовного гнёздышка, где спала

– Она! В ту же минуту за занавеской включилась настольная лампа. Костя стоял и смотрел в эту минуту через окно. Щёлкнул внутри крючок на двери, и Лариса впустила своего жениха, как впускали когда-то подпольщики агента связного из-за линии фронта. Прикрыв за собою дверь, оба замерли у порога.

– Тебя так долго не было! Бросил меня здесь на произвол

судьбы! а сам исчез, словно, я во всём виновата!.. – Лариса по- дошла вплотную к Косте, положила руки на плечи ему, а голову на грудь, прильнув щекой, всхлипывая, продолжила. – Крайняя беда для нас настала, Костик, я прямо всё это время как не в

своей тарелке, не знаю, что и думать. Сижу, страдаю в одиноче- стве все вечера напролёт, а от тебя почти месяц ни одной ве-

сточки. Скажи, что можно подумать на моём месте, тем более ещё и моей маме?! Я знаю и очень хочу – мы должны быть

счастливы, но сейчас это очень сомнительно.

Костя обнял Ларису за спину, стоял, слушая её и, молчал. Лари-

са тяжко вздохнула, отстранив от себя жениха, взяв за руку, под- вела к тусклому свету настольной лампы, пристально вглядыва- ясь в его лицо, сказала:

– Исхудал-то как! Тебя там толи не кормили?.. бедненький ты мой! Прямо потеха и только! Ты в зеркало давно на себя смот- рел? Запустил на голове волосы, сразу видно, что давно немы- тые. На бороде волосёнки торчат, на губе болячка, а почему си- няки под глазами… – дрался с кем-то?.. Можно подумать, что из тюрьмы ты явился! А мама от наших приключений занемогла

совсем. Больше лежит – у неё давление. Мы точно её в могилу загоним. Ну, чё ты стоишь и молчишь, язык отобрало?

– А что говорить?.. и чё же теперь, идти, куда глаза глядят?..

– Вот глупый! Какие глаза?! Отец обоих убьёт, если вдвоём нас поймает!

– Прямь таки и убьёт!.. меня вон десять человек хотели ухайдо- кать, как видишь, живой перед тобой стою. Перемелется – мука будет. Так всегда старые люди говорят.

– В неудачное время мы всё это затеяли, надо было ещё хотя бы годик подождать, – сказала Лариса и замолчала. Подошла к кровати, присела на краешек, печально глядя на Костю, чуть улыбнувшись, при этом лукаво прищурив свои длинные ресни- цы, что было ей очень к лицу и всегда сводило Костю с ума, ска- зала: «Теперь об этом забудь, теперь нельзя, а лучше иди до-

мой, а то не дай бог, отец проснётся, и выскочить не успеешь…».

Как вошёл Костя, будто в чужую хату крадучись забрался, так и покинул, молча, и даже Ларису не поцеловал на прощанье. «А собственно, чем бы я её целовал?!.. – когда губа никак заживать не желает!..» – подумал Костя, закрывая тихо за собой калитку. На следующий вечер, как раз была суббота, когда вся деревен-

ская молодёжь из города на побывку приезжает, Костя в полном одиночестве отправился в сельский клуб. Вначале было кино,

просмотрев которое, Костя так и не понял, что он смотрел; по- том были танцы под пластинку, пообщался с товарищами и дру- зьями в процессе чего и узнал – кой чего. Как стало понятно из разговоров, а больше обмолвок и намёков: уже и сплетни о Ла-

рисе пошли. Теперь от поклонников у неё не было отбоя: про- нюхали, что вовсе не девочка она. К тому же – такая красивая девочка, а в прошлом недоступная, а вдруг сейчас всё измени- лось совсем наоборот. Куда дорога протоптана – туда кобели

всегда и плетутся. Косте вся эта бодяга сильно не понравилась. В душу закрались сомнения, а вслед за ними нагрянула ревность, мучительно стало, – хоть иди и вешайся! Утром в воскресенье —

чего раньше никогда не делал – Костя уехал в Новошахтинск.

«Тут дома не сладко – там противно и опасно, а в середине до- рога – она милее всего для меня сейчас, – думал Костя, сидя в кресле автобуса, – можно бы было уехать на край света и забыть всё раз и навсегда…». Как не надеялся Костя избежать встречи с Лидой – не получилось: она его сама в тот же день нашла.

Столкнулись, казалось случайно – на дорожке, ведущей в улич- ный туалет. Костя возвращался, а Лида, видимо проследив из укромного места, шла ему прямо навстречу. Встретились на се- редине пути: Костя взял вправо, выйдя на траву, пытаясь её про- пустить или обойти. Поравнявшись, она сделала резко шаг вле- во, почти столкнувшись, схватила парня за локоть, при этом ска- зала:

– Ну, ну, ну… тихо ты, тихо, прямо не удержишь!.. куда так ле- тим, школьница твоя далеко и никуда не денется, уже за столом уроки зубрит. Да не вырывайся ты!.. я же тебя не насиловать со- бралась. Фу ты! Стой, говорю!.. пару слов хочу сказать, а потом чеши хоть до своей школьницы, хоть до её учительницы!..

– Чего тебе от меня надо?! Отвяжись!.. – сказал Костя, дёргая руку, пытаясь освободиться и уйти.

– Да не буду я за тобой бежать – не хочешь слушать и не надо, сам придёшь, когда жареным припрёт!

– Говори, что сказать хотела.

– Ты, наверное, все грехи на мою голову свалил. Да не застав- ляла я их бить тебя, не заставляла!.. могу, чем хочешь поклясть- ся! Наоборот, Пашку просила, чтобы пальцем тебя не тронули, а лишь поговорили, ну, припугнули бы немного. Я же не думала, что у этих дебилов совсем в голове мозгов нет! А оно видишь,

чем кончилось?!

– Ну, мне-то ещё не видеть, когда одной ногой уже на том све- те был! И как, лично для тебя – кончилось?!.. или только нача- ло?.. За услугу со всеми расплатилась? Если не секрет, по сколь- ко раз по кругу пропустили?.. наверное, еле ноги унесла.

– Дурак ты, полный дурак! Не считай меня за последнюю тварь! Так я им и расстелилась, быстрее свои языки проглотят! Не было ничего, о чём ты думаешь, не было! Пойди сам спроси у них – у любого!.. И если, какая-то, сволочь и падла, соврёт!.. Богом кля- нусь, до утра не доживёт!.. На зону пойду, но, суку, прирежу!..

– Да какая мне разница – было или не было, я, что твой отец или муж?! Вон видишь, идёт длинная глиста – твоя подруга?.. с

кем она эту ночь кувыркалась мне до фонаря, как и ты тоже! Да- вай как-нибудь по разным тропинкам ходить.

– Ты, наверное, так и не понял, я не собираюсь отказываться от того, что считаю должно принадлежать мне!..

– Даже так вопрос стоит?.. Жуть какая-то или всё мне это снит- ся! Я чё кукла на витрине магазина выставленная, а ты её купила и права предъявляешь?.. Чё, ты за мной ходишь, чего тебе от меня надо? Я же тебе ещё в первый раз сказал, чего непонятно! Натравила, как последняя тварь своих блатарей и ещё ко мне в душу лезешь! Да ещё в чём? – в грязных, в навозе башмаках!

Пойми, мы разные с тобой, как мир живых и мёртвых, неужели тебе этого не понять? Нас невозможно соединить, как материки, разделённые океаном, а ты пытаешься огнём зажечь воду. Ты мне противна, даже когда являешься на память. Что с того, что

избили из-за тебя, довольствуйся, радуйся, но дела не попра- вишь! Тем своим поступком ты сделала хуже лишь для себя. Ещё побьют?! Господи напугала! Я что под аналоем с тобой стоял

или клятву верности давал? Да даже, если бы по какой-то

сверхъестественной причине я был бы твоим мужем, что из то- го?.. Бумажка – она и есть бумажка! И свидетельство о браке

ещё никому не гарантировало совместную жизнь до конца. Да лучше весь век быть монахом, чем вот с такой как ты под одной крышей жить!..

– Ну, что ж, и на том спасибо!.. ты мне в душу столько напле- вал, что уже туда не уместится ни одно слово. Придётся отрыг- нуть. Прощай пока, гляди, на том свете уже свидимся. Кто из нас гадкий утёнок – ещё посмотрим, вероятно, кто последний слово своё скажет.