скачать книгу бесплатно
Это сладкое слово – Камчатка
Владимир Георгиевич Стогов
История из жизни молодого специалиста, приехавшего работать в один из самых далеких и чудесных уголков СССР.
Светлой памяти Николаенки Виталия Александровича,
павшего – с фоторужьём наперевес! – от лапы камчатского медведя,
и Раимова Таджибая Бакировича,
сгинувшего – без следа – в мутноваводах Семлячикского лимана посвящается эта книга.
Автор
У-у-у! Это сладкое слово – Камчатка!
Виктор Цой
Часть первая
СИЯЮЩИЕ СНЕГА
Г л а в а П Е Р В А Я
«Она была чиста, как снег зимой, в грязь…» – дальше он не помнил.
То есть, Владимир Высоцкий был его любимым бардом, и многие из его песен Груздев заучил наизусть. Многие, но не эту, видимо потому, что доселе подобная тематика лично его как-то не особенно и задевала. Обновить же в памяти текст, поставив соответствующую кассету, он не мог – в доме у него не было магнитофона. «Зри в корень» – не было и электричества! И само это злополучное письмо было доставлено шальным, случайным вертолётом, удостоившим их своим посещением единожды за истекший месяц.
А ведь весь последний год Груздев почитал себя счастливейшим из смертных! В самом деле, у него была настоящая мужская работа, свой персональный – впервые в жизни! – домик над океаном, а также любимая девушка. Да что там девушка – невеста и в обозримом будущем молодая жена, хранительница домашнего очага, ближайшая сподвижница и наперсница.
И вдруг в одночасье всё рухнуло… Он вновь подобрал скомканное и отброшенное в дальний угол (но хоть не спалённое им в сердцах!) сверхлаконичное её письмо и, тщательно разгладив ребром ладони на столешнице, принялся осмотрительно и вдумчиво в него вникать. Да, покаянное, горько сожалеющее об утраченном, с неряшливо – в местах оросивших его слезинок! – расплывшимися чернилами; педантичная по своей натуре «его» Маринка и на этот раз писала не шариковой, а перьевой авторучкой…
Но из всего этого следует, что далеко ещё не всё для него, Груздева, потеряно. А ну как всё здесь бросить, ринуться наобум, примчаться к ней туда без приглашения, образцово-показательно набить счастливому сопернику морду, взять её за руку и увезти? Мечты-мечты… Но, предвкушая чтение вот этого (а тогда ещё просто очередного) её письма как сугубо домашнее, интимное удовольствие, он с лёгким сердцем помахал улетающему борту ручкой. Следующей же транспортной оказии, очень даже просто, можно прождать ещё с месяц. Не сезон – и этим всё сказано.
Тем не менее его взрывной, холерический темперамент требовал немедленного выхода, битья, действия! И поскольку никого иного из сложившегося любовного треугольника в радиусе ближайших двух-трёх тысяч километров кроме самого Груздева, попросту не просматривалось, то пинать и охаживать, пусть даже чисто умозрительно, принялся себя первого…
Да, он остановил свой выбор на доброй и хорошей девушке, сызмальства влюблённой в неповторимую дальневосточную природу и неравнодушной к нашим братьям меньшим, но по сути своей – законченной горожанке. То есть она бы ещё могла сюда к нему заскакивать по сезону как на дачу, как в увлекательный турпоход наконец. Но, положа руку на сердце, представить её молодой хозяйкой в этом его домике? Или в ихнем милом Жупанове? Иными словами, без магазинов, парикмахерской, поклонников, тусовки, телевизора и даже без лампочки Ильича? Нет, это про кого угодно, но только не про Истомину Марину сказано…
Далее, сам их роман был закручен с совершенно непомерным – даже для последней четверти ХХ века! – географическим размахом. В самом деле, около двух лет тому назад он, в ту пору вполне преуспевающий инженер-геохимик одной Подмосковной научно-производственной организации, и она, студентка-практикантка Дальневосточного университета, впервые увидали друг друга, а вскоре и более тесно познакомились в геологическом поле под Комсомольском-на-Амуре. Второе – очень решительное! – и растянутое на целую неделю свидание произошло, когда она без предупреждения нагрянула к нему в подмосковные Бронницы на зимние студенческие каникулы. И наконец, двухнедельный визит самого Груздева в славный город Владивосток, после которого оба они, не сговариваясь, стали считать себя женихом и невестой.
И в-третьих, но, как сейчас ему вдруг э т о представилось, оно же и во-первых, и во-вторых, именно в свой владивостокский приезд он лишил её невинности. И как раз в этом своём новом для себя качестве – молодой женщины – его Маринка при первом же мало-мальски серьёзном натиске (со стороны) и сдалась… А ведь будучи девственницей из-за органически присущей ей боязни дефлорации, по инерции или даже из благородного желания ему, Груздеву, свою непорочность в качестве главного свадебного подарка преподнести прежняя его Маринка очень даже за себя бы постоять смогла.
И уже вовлекаемый новыми эмоциями и чувствами вот в это русло воинствующей девственницы, а не столь сладких и привычных ему на протяжении целого года воспоминаний об одиннадцати владивостокских ночах Груздев воссоздал перед своим внутренним взором бронницкий её визит.
Начать с того, что и он проходил под счастливой для них обоих звездой: ведь именно в ту пору Груздев оказался полноправным обладателем ключей от меблированной двухкомнатной квартиры – женатая пара его друзей-приятелей отбыла в длительную загранкомандировку. А на другой день Маринкиного появления Груздев сумел пробить у себя в экспедиции недельный отпуск за свой счёт. И понеслось: с утренней электричкой – час езды до Казанского вокзала – они убывали в центр и день напролёт насыщались там музеями, выставками, просто любимыми груздевскими уголками, а пропустив вечерний вал пик и затарившись столичными деликатесами, возвращались под гостеприимный кров. И здесь уже начиналась своя интрига…
Дело в том, что ещё в пору первого их знакомства в геологическом поле Груздев, едва удостоверившись, что судьба свела его с настоящей девушкой, событий отнюдь не форсировал. Ему было дано понимание: что уж если он из неё сумеет ( а сам он этого и хотел, и верил! ) вырастить для себя невесту, то стоит с толком и с наслаждением пройти весь этот трепетный путь шаг за шагом. И на первых порах у них просто было много романтики: с незатухающими за полночь кострами под гитарный перезвон, с танцами при луне и прощальным – «спокойной ночи» – поцелуем на рассвете. Конечно, вокруг в изобилии произрастали кусты, и те, кто желали, использовали их по назначению… Но, первая брачная ночь и комары? – вот как раз-то в этом Груздев был настоящим романтиком.
И вот наконец, казалось, всё к тому располагало. Но девушка опять выглядела – не готовой…
– Так неужели ты о возможности таких отношений, нагрянув сюда ко мне, двадцатипятилетнему мужчине, совсем не думала? – слегка кипятился и искренне недоумевал Груздев.
– Нет, – порой она бывала на удивление лаконичной; и что у неё на самом деле там, в этой симпатичной, гладко причёсанной головке?
Но на «нет» и суда нет: и первые две ночи Груздев исподволь, понемногу её к себе приучал… По-спортивному развитая физически и красивая не только лицом, но и телом Маринка во всём, что касается обнажёнки, вела себя – на удивление! – зажато и скованно. Но уже на третий вечер, а день выдался ветреный и морозный, и они возвратились домой по ускоренной программе, до вечернего часа пик, итак, намёрзшись за день, дева долго отогревалась, пристроившись прямо на ковре подле электрокамина и будучи одетой в одну лишь полотняную ночнушку до пят. При этом, пока была зажжена многосветильниковая верхняя люстра, ночная рубашка совсем неплохо драпировала главные её прелести, но стоило Груздеву из комнатного освещения оставить один настенный ночничок, как красноватые каминные блики и отсветы – именно по отношению к материи – начали действовать наподобие рентгена… Но для мужчины по-прежнему оставалось загадкой: красуется ли она перед ним сейчас осознанно, принимая одну позу завлекательнее другой, или же бездумно, по-звериному, нежится в инфракрасном излучении, подставляя ему то бочок, то задок?
Но вот она вдосталь у тепла нанежилась и, обратя к нему глазастое личико, попросила:
– Помоги! – одновременно с этими словами протягивая Груздеву и руку.
Он галантно подскочил на её зов и попробовал приподнять с пола за руку, а она – не поддавалась! – девушка, оказывается, была настроена игриво. От неожиданности он совсем было потерял равновесие; при этом оба они – чудом! – на камин не обрушились… Но выправился и с неотвратимой решимостью подхватил далеко не миниатюрную деву на руки, с лёгкой натугой донёс до стоящей в этой же комнате и уже разложенной на ночь тахты, а уж на ней-то они тогда всласть побарахтались! При этом в ходе полушутливого, но ожесточённого сражения длиннополая её ночнушка сбилась заведомо выше пояса и… – на какой-то краткий миг! – как ему показалось, всё у них по полной программе произошло. Во всяком случае, сам молодой человек финишировал…
Деликатно сознавая, что ни его – повторные за одну ночь! – притязания равно и излишние расспросы новоявленной женщине покажутся едва ли уместными, Груздев с сознанием исполненной миссии довольно быстро тогда заснул. А наутро всё никак не мог оторвать горделивого мужского взора от красноватого овального пятна, вызывающе украсившего её светло-голубую ночнушку аккурат посередине.
Но она, перехватив один из таких вот многозначительных взглядов, неожиданно вылила на него свой отрезвляющий ушат:
– Это вовсе не то, что ты думаешь. Просто у меня этой ночью неожиданно начались месячные…
Которые благополучно и продлились до самого её отъезда.
Г л а в а В Т О Р А Я
Отстрадав положенные природой и А.П. Чеховым три дня, Груздев написал невесте ответное письмо, отпускающее ей все её грехи. Написал так, как и следовало написать : деликатно и сдержано, но и вместе с тем уверенно, по-мужски.
Запечатал в весёленький, с малиново-голубой оторочкой авиаконверт и отнёс на расположенную в полутора километрах от них, на краю всё того же Жупанова, погранзаставу. К погранцам краснозвёздный вертолёт в зеленовато-камуфляжной окраске наведывался – по погоде – каждые несколько дней. Правда, влезть в него пассажиром стороннему лицу в те годы было примерно то же, что записаться в отряд космонавтов. А вот почту от соседствующих организаций они забирали довольно охотно. Таким образом, с личной жизнью у Груздева на энный промежуток времени всё было законсервировано…
Но, как это с ним частенько случалось, затяжные и чрезмерные эмоциональные переживания властно потребовали интенсивной и немедленной физической нагрузки, полноценного мужского действа. Между тем по всему заповеднику мартовские учёты были завершены, а все «дневники наблюдений» по ихнему лесничеству лично им перепроверены и уже отправлены. Блаженное межсезонье – лафа для лесников и всей вышестоящей по рангу лесоохраны на местах.
И как раз на такой случай у Груздева ещё с прошлого года был задуман примерно недельной протяжённости маршрут, призванный совместить приятное для себя с полезным для заповедника. И дело оставалось за малым – убедить в последнем своё непосредственное начальство.
Таковым у них в Жупанове являлся двадцатишестилетний лесничий Сергей Яценко. Чистокровный хохол из Приморской глубинки, имеющий лесотехнический факультет Уссурийского сельхозинститута за плечами и фигуру борца-тяжеловеса, Серёга мог бы быть неплохим парнем. Но он прибыл сюда по распределению уже женатым человеком…
А не успел приехать, как его – тут же! – глубоко уязвили и обидели, зачислив ему в штат лесничества собственную жену (окончившую то же учебное заведение по той же, что и у него специальности, к тому же с красным дипломом!) всего лишь… лесником. При этом, правда, подразумевалось, что как только освободится вакансия зама лесничего – в общем, нужно немного подождать. Яценки прождали с год; вакансия открылась; и тут им, как снег на голову, свалился Груздев – этим самым замом и назначенный! С тех самых пор претензиям Хохла к вероломному заповедницкому начальству и его же незатухающей обиды на весь окружающий мир не стало предела…
На этих мотивах, в общем-то, и собирался вести свою игру Груздев, входя с лёгкого морозца в чрезмерно просторные – для двоих – и жарко натопленные хоромы четы Яценок:
– Дома есть кто? Хо-зя-ева!
– Есть-есть. Проходи, коли зашёл. Здорово! – неожиданно возникший из бокового придела Хохол (они были почти одного роста, но лесничий во всём, кроме высоты, выглядел значительно габаритней) исподлобья окинул своего зама испытующим взглядом и руки для приветствия не протянул…
А тому не больно-то и хотелось:
– Привет! Я вот чего зашёл, у нас по лесничеству какой-нибудь настоящей мужской работёнки на ближайшую неделю не предвидится?
От такого запроса Хохол даже слегка опешил, но виду постарался не показать, помолчал многозначительно, собираясь с мыслями:
– Да нет ни х-чего. Из города – молчок. Ну, а мы сами сидим и никуда не рыпаемся. В принципе нам на мозги сверху никто не капает…
– Вот и я к тому, чтобы они окончательно не заржавели. Неплохо бы, к примеру, медведицу с медвежатами-сеголетками в пяту потропить, на предмет обнаружения родовой берлоги.
– А нам это надо? Если это научников так еб-интересует, пусть сами по весеннему снежку и мудохаются. А то привыкли на чужом горбу выезжать!
– Так-то оно так. Но, видишь ли, я на последних учётах с Наумченкой вместе на Узонском кордоне три дня пурговал. Короче, можешь это его пожелание рассматривать, как наше с тобой общественное поручение.
Вот здесь и начиналась интрига. По не до конца понятным для Груздева причинам – зам директора и начальник научного отдела заповедника Наумченко В.Т. – последнее время к Яценке явно благоволил. И тот во всех своих бедах и несчастьях винил теперь исключительно директора и главного лесничего, но уж никак не второе лицо в заповеднике. Разумеется, за три долгих дня под завывания пурги много о чём было переговорено и, вне сомнения, подобные пожелания тоже высказывались. Но, делая свой акцент на «общественном поручении» (а Наумченко был ещё и парторг!), Груздев откровенно блефовал, уповая при этом на то, что эти двое на «-ко» ещё не настолько меж собой спелись, чтобы вот сейчас его за руку ухватить…
– Ну, ладно, с Наумченкой всё яснее-ясного, за интересы своего отдела он всегда горой! А тебе-то в том какая корысть? – в голосе Хохла явственно прозвучали ревнивые нотки. Арнольдик, действует!
– А такая, что в день моего появления в заповеднике Виктор Трофимович меня к себе в отдел приглашал. Я же ответил, что для разгона поработаю сначала в лесоохране и над предложением подумаю! – а вот это была чистая правда; Наумченко не мог не обратить внимание на университетский диплом Груздева.
– Ну и?
– Так я и в самом деле раздумываю.
И это груздевское признание пролилось целительным бальзамом на исстрадавшуюся душу Хохла: при одной только мысли о том, что его столь неудобный – во всех отношениях! – зам самоустранится, а на освободившееся местечко…
– Хорошо. Сколько дней тебе нужно, ну, на это самое тропление?
– Сам считай. Два дня на ходьбу до Шумной. Два для работы на месте. Ещё два на обратную дорогу. Ну и денёк, как минимум, на непогоду сверху набросить. Полная неделя однако.
– На неделю согласен. Но ни днём больше.
– По рукам.
С сознанием одержанной, пусть маленькой, но победы Груздев вышагивал в направлении к своему домику вдоль Заповедной улицы и рассуждал: «Видимо, недаром в популярной песне поётся: не везёт мне в карты – повезёт в любви! Поскольку верно и обратное утверждение – повезло!».
Ведь в отличие от не до конца искушённого в собственных же полномочиях Хохла бывшему профессиональному геологу Груздеву очень хорошо было известно: что существует – никем и ничем! – не отменяемый свод правил ТБ (техники безопасности). Так что, покладисто согласившись отпустить его на недельку, Хохлу следовало тут же добавить: «только при условии сопровождения кем-либо из лесников» – и кранты!
Уломать в это время года кого-нибудь из мужиков на незапланированную ходку в лес? – голый Вася.
Г л а в а Т Р Е Т Ь Я
Они выступили на рассвете. Они, поскольку сразу же по своему возвращению с мартовских учётов Груздев, наконец-то, приобрёл себе постоянного компаньона и спутника – двухмесячного щенка зверовой лайки.
Сколько он се6я помнил, ему всегда хотелось иметь настоящую собаку. Но чистюля-мама на горячие сыновьи просьбы «завести собачку» неизменно отвечала категорическим «нет». А у дедушки на Дону, куда их с братишкой неукоснительно вывозили на каждое каникулярное лето, во дворе друг дружку естественным образом сменяли мелкопсовые Кнопы, Снежки и Шпуни – плоть от плоти неистребимого дворняжьего племени. Далее самостоятельная студенческая, а вслед за ней инженерно-геологическая кочевая-гулевая-общаговская жисть. Так что впервые в жизни по-настоящему приемлемые условия для собственной собаки у Груздева возникли лишь на Камчатке.
И будь его воля, он бы взял себе щенка в день своего водворения в собственном домике, ещё прошлой весною. Но здешние зверовые лайки, совсем как волки, щенились единожды в год – преимущественно в феврале либо в марте. Так что на момент его появления в Жупанове в начале мая все до единого щенки были уже разобраны. Следующего же пополнения можно было ожидать только к февралю.
Отпущенные ему сроки Груздев использовал, чтобы получше присмотреться и к здешним собачкам, и к их владельцам. А присмотревшись, страстно возжелал заполучить щенка от суки Пикши, принадлежащей его единственному соседу по Заповедной улице – леснику Алику Лыжину. И тот щедро, по-соседски, пообещал ему первого по счёту кобелька из наиближайшего помёта – на выбор!
В конце февраля Пикша благополучно разрешилась от бремени в укромном уголке сильно захламлённых хозяйских сеней. И Алик вновь его обнадёжил: дескать, судя по разноголосому писку, щенков совершенно точно – несколько! После чего клятвенно подтвердил своё прошлогоднее обещание. Но вскорости после этого разговора и Груздев, и Лыжин, равно и всё мужское население лесничества, встав на лыжи, отправилось на три долгие недели в лес – на мартовские учёты.
Волею судеб Груздев именно с этих учётов возвратился в Жупаново последним и с горечью услышал: что весь помёт Пикши, за исключением одного, по неизвестной причине выдох, а на единственного уцелевшего щенка уже наложил свою загребущую лапу Хохол.
И вновь Груздеву в срочном порядке пришлось заняться поисками теперь уже любого щенка – какого ни предложат. Причём время им было опять настолько упущено, что ему бы по-прежнему ничего не светило, ежели б не личные его наработки и связи. Так что сначала Груздеву под большим секретом сообщили: дескать, на метеостанции «для себя» оставили не одного, а сразу двух щенков. И сразу же вслед затем до него дошли сведения: что их хозяин (он же начальник метеостанции) отбыл в кратковременную служебную командировку. Ну, а уж с хозяйкой у добра молодца имелись преимущественные шансы обделать дельце полюбовно…
Дело в том, что и начальник Жупановской метеостанции Валера, и его верная жена Людмила пребывали с Груздевым в стадии того самого хорошего знакомства, к которому бы добавить ещё чуток и… – оно перерастёт в подлинную дружбу. Но как раз поэтому Валера, между которым и Груздевым уже разгорелось азартное охотничье соревнование, вот просто так, за здорово живёшь, ни за что бы второго щенка ему не отдал. Вероятнее всего, он бы попридержал обоих до первого поля, сам бы на деле их опробовал, выбрал бы себе лучшего, а другого – от всей души! – сплавил потенциальному охотничьему конкуренту…
– Здравствуй, Людочка! – пошёл на приступ прямо с порога Груздев. – Лишь одна ты в целом мире можешь меня выручить…
– Здравствуй, Ростя. А что такое у тебя стряслось? – в кругловатых жёлто-зелёных глазах Людмилы проглядывала настороженность; и по началу разговора, и по просительной груздевской интонации она безошибочно догадалась: что ему нечто позарез от неё нужно. Жена начальника вовсе не была скаредной: она просто-напросто (чисто по-женски) опасалась угодить впросак в чуждом ей мире подлинно мужских, технических ценностей…
– Грусть-тоска меня снедает. Представляешь, цельный год я в своём домике один, как сыч, живу. И невеста что-то мне давно не пишет…
– Ну, по части невест и у нас – напряжёнка! Иришке муж только вчера очередной втык давал за излишнее кокетство с вашим братом холостяками. А я для тебя слишком старая…
– Да что ты на себя, Людочка, напраслину возводишь? Женщина чуть-чуть за тридцать – самое то! Но не подумай только, что едва муж за порог, а я уж тут как тут.
– А я-то, дура, и напряглась, и губу уж раскатала. Говори живей, зачем пожаловал? Пока совсем не осерчала…
– Да вот, собачку решил себе завести, от одиночества. И чтоб ты ничего такого про меня не подумала, то лучше б кобелька, а не сучку.
– Каку-таку собаку? Валера про второго щенка никому говорить не велел…
– Ну вот, ты ж сама и проговорилась!
– Да-а, язык мой – враг мой, – но по всему было видать, что не очень-то она по этому поводу на саму себя досадует. Ибо на непредвзятый женский взгляд щенок, хотя также и принадлежал к малопонятному ей охотничьему заводу, но являлся при этом скорее уж этаким мужниным баловством, нежели подлинной хозяйственной ценностью.
Именно в этот момент Груздев безошибочно почуял: что, пожалуй, здесь и сейчас у него выгорит. А потому счёл за благо потянуть выжидательную паузу…
– Ну, да ладно, пойдём на них поглядим. А то ведь я уже давно Валере талдычу – ни к чему нам лишний рот.
И вот перед ним вожделенные, хорошо выкормленные, полуторамесячные, молочные бутузы-щенки, которые покряхтывая и поскуливая барахтались у хозяйки на коленях. Оба – в мать! – в основном белые, розово-брюхие, но с угольно-чёрными головками и по чёрному же чепрачку на плечах и по спинке. Один чуть-чуть помощнее, другая на капельку помельче – брат и сестричка.
– Ну, и какого тебе выделить? Валера там что-то всё про кобелька толковал. Но девочка, я её Малышкой зову, у нас из пяти штук самая последняя родилась. И из всего выводка вышла самая маленькая, а потому мне её всех жальче. В общем, забирай кобелька и вали отсюдова поскорее, пока не передумала!
Боясь поверить собственным ушам, но и не заставляя упрашивать себя дважды, Груздев без лишних слов сунул щенка себе за пазуху и сделал с метеостанции ноги с такой поспешностью, что забыл толком и поблагодарить…
Оставлять для себя в помёте последнего – а значит, и заведомо ослабленного! – почиталось подлинной собаководческой ересью. Не меньшим охотничьим ляпсусом было: уже имея в своём распоряжении одну рабочую суку, прибавить к ней ещё одну…
К сожалению, вся сила реального удара, нанесённого родной женой вкупе с Груздевым по Валериному охотничьему самолюбию двумя вышеназванными ляпами далеко не исчерпывалась…
До недавнего времени в Жупанове местные зверовые лайки с лёгкой примесью ещё камчадальских ездовых размножались в себе, как единая породная группа. Но вот одному из самых неординарных работников лесничества захотелось слегка выпендриться: и он прямиком из столицы завёз породу в здешних краях ранее не виданную – московскую сторожевую, а проще говоря, помесь сенбернара с кавказской овчаркой. Собачища вымахала из неё преогроменная, но довольно-таки добродушная, и получила от хозяина звучное имя – Дона.
И всё бы ничего, но вот пришла пора Доне размножаться. Само собой, ни о какой породной ровне для неё на всём Камчатском полуострове не могло быть и речи, так что спаривалась она исключительно с кобелями-лайками, всякий раз производя на свет редкостных ублюдков. Которые, впрочем (по вполне понятным причинам), до зрелого возраста обычно не доживали.
Но вскоре повыпендриваться захотелось одному из прапорщиков из расквартированной по соседству с Жупановым роты локаторщиков. Он взял к себе в дом одного такого вот Дониного выродка и, изведя на него дармовых офицерских пайков как на хорошего кабанчика, вырастил нечто совсем уже непотребное…
Вообразите себе массивную и добродушную сенбернарью голову на могучей шее, основательных плечах и… – уже слабовато справляющихся с такой нагрузкой палкообразных передних ногах. Далее следовал – ну, очень! – протяжённый спинной хребет, логически завершаемый узковатым и вихлеватым задком, но зато декорированным неимоверной длины и пышности хвостом-опахалом. Незадачливый собаковод попробовал было хоть как-то выправить положение какой-то амбициозной и звучной кличкой, но за уродцем в разговорном обиходе Жупанова навеки закрепилось прозвище – Головастик!
И вновь бы всё ничего, но только и Головастик, войдя в зрелую пору, начал участвовать в жупановских собачьих свадьбах. Правда по первости матёрые кобели, могущие в одиночку работать и по медведю, было нагнали на него страху. Но к своей третьей весне Головастик настолько заматерел и выправился, что оказался ровно в полтора раза выше и уж совершенно точно вдвое увесистей самого крупного из зверовых кобелей. К тому же не следовало забывать, что и в его жилах ровно наполовину текла бойцовская лаячья кровь. Так что он вскоре даже выработал своеобразную турнирную тактику: в то время как уверенный в собственной прыгучей увёртливости соперник-лайка беспечно и браво стоял перед ним вполоборота, привычно прикрывая чуть выставленным вперёд плечом уязвимое сбоку горло, Головастик неожиданно обрушивался на него сверху – всей своей экскаваторной сенбернарьей пастью! И, ежели хватка получалась удачной, что есть мочи, стискивал свои неимоверной силищи челюсти до тех пор, пока полузадушенный противник не выпадал из них тряпичной куклой. И покамест бедолага оклёмывался, Головастик методично портил лаячью породу…
Вот и про суку Ингу с метеостанции в ту весну ходили упорные слухи, что Головастик и её оприходовал. Груздев, правда, узнал об этом, уже взявши щенка. Но отныне даже то обстоятельство, что Валера против обыкновения оставил для себя не одного, а сразу двух щенков – приобретало в глазах начинающего собаковода Груздева свой зловещий смысл. Раз за разом он с суеверным ужасом и трепетом начинал всматриваться в своего питомца, выискивая в нём ненавистные черты сенбернара…
И уж как это всё объяснить? Вероятней всего, мама Инга успела погулять ещё и с нормальным кобелём. Во всяком случае большая половина злополучного её помёта (и груздевский Нукер в том числе) имели облик, размеры, повадки и стать чистопородных лаек. Но вот зато другая половина…
Например, так называемая Малышка (самая последняя и мелкая в помёте!) оставалась таковой где-то до трёх месяцев, а потом вдруг начала расти как на дрожжах. И к полугодовалому возрасту уже была ростом с мамашу, а к следующему февралю заметно превосходила своими размерами всех без исключения собак в Жупанове (папу Головастика к тому времени бог прибрал, а бабушку Дону – от греха! – хозяин в срочном порядке увёз с собой в город).
И вот этого – да на фоне всё возрастающих охотничьих и походных успехов груздевского Нукера – Валера им обоим так до конца и не простил… Вероятно, именно поэтому настоящей дружбы меж ними так и не получилось – это и была подлинная цена груздевской собачки, дороговатая цена! Так что отныне Нукер просто обязан был быть для него – и преданным другом, и неизменным спутником, и бдительным телохранителем.
