скачать книгу бесплатно
А вот с Ростей всё обстояло гораздо сложнее: он упёрто стоял на своём, аки осёл. Такое с ним нечасто, но случалось, и уж здесь – это родители усвоили на ять – ни уговоры, ни репрессии, ни даже ссылки на мамино больное сердце сдвинуть с места его едва ли б смогли. И тем не менее дней за десять напряжённейших поисков – на этот раз без счётчика Гейгера – Груздев-старший таки нащупал нужный подход.
Его сын намеревается идти в армию, дабы завоевать себе право на дальнейшую учёбу по собственному усмотрению? Очень хорошо! А известно ли ему, что рядовому СА по уставу отводится в сутки всего полчаса личного времени? То есть эти два года выпадают для него полностью! Но ведь существует гораздо более рациональный путь: оканчиваешь университет, отрабатываешь положенные три года молодым специалистом и – поступай по второму кругу куда твоей душеньке угодно. Ах да, финансовую поддержку на ещё одно высшее образование они ему с матерью гарантируют!
Что ж, отцовская логика выглядела убедительной. И ещё через полгода, по благополучному завершению геолфака, Ростислав распределился в ближнее Подмосковье. И не потому вовсе, что и сама экспедиция и процветающая в ней геохимия в те годы выглядели достаточно перспективными, но чтобы не терять связей с Москвой. Хотя, в глубине души, почему-то позавидовал тем из своих сокурсников, которые по распределению умахнули в Якутию либо на Камчатку.
Но зато за три подмосковных года он без словаря начал читать художественную прозу на английском и с нуля, самоучкой, неплохо продвинулся во французском; заново перечитал всю русскую классику, а также десятки библиотечных кирпичей либо самиздатовских брошюрок современных отечественных и зарубежных авторов; и разумеется, оттачивал собственное перо – в стихах и в прозе, как для редакций тонких и толстых литературных журналов, так и для узкого кружка близких единомышленников. Опубликоваться, правда, за эти три года ему так ни разу и не удалось…
Все свои дальнейшие усилия решил сосредоточить исключительно на литинституте. В первый подмосковный год Груздев ограничился одной разведкой – условий и требований к поступающим. Во второй из-за горящего геологического отчёта (а он и на производстве ухитрялся быть на хорошем счету!) не успел в срок отстучать на машинке необходимый объём собственных рукописей. Но уж зато на третий – лихо подкатил по весне на такси к всесоюзной кузнице литературных кадров во всеоружии.
Но ещё во внутреннем дворике института ему повстречалась девушка – серая мышка по внешности, но зато, судя по всему, с самими заведением на «ты». Первое впечатление и на этот раз Груздева не обмануло: из завязавшегося разговора вскоре выяснилось, что она – выпускница этого года по отделению поэзии. Когда же Ростислав, со своей стороны, вкратце обрисовал собственные исходные данные, она, легонько вздохнув, только и заметила:
– Надо же, у вас есть профессия!
И он в едином миге прозрения вдруг углядел: что девушке этой явно за тридцать, и что она предельно одинока и хотя по-своему одарена – всё равно никаких преимуществ и тем паче гарантий пять лет пребывания в этих стенах ей не дают…
С новой знакомой он распрощался вполне по-дружески, а в само здание так и не вошёл. Возвратившись же на электричке в общагу для молодых специалистов на свой 46-й километр, сел и в один присест накатал три запросных письма в три давно уже интересующие его точки на карте России: в Баргузинский заповедник на Байкале, в Кроноцкий на Камчатке и на остров Врангеля – всюду предлагая свои услуги всем, кем ни возьмут, хоть бы и лесником.
Лежащий за семидесятой параллелью в Чукотском море остров Врангеля для него, не имеющего реального полярного опыта, был слишком крут. Груздев сам первый понимал это и на полное замалчивание своего запроса даже не обиделся. Зато с Байкала и Камчатки примерно в одни и те же сроки пришли два похожих ответа: мол, приезжайте – возьмём.
Ко времени написания запросных писем ещё не, но уже по получению ответов на них у Груздева состоялось предварительное знакомство с девушкой его мечты – уроженкой сахалинского города Холмска и студенткой Дальневосточного университета. И поскольку Сахалин с Приморьем были в большем географическом сродстве всё же с Камчатским полуостровом, нежели со славным озером-морем – то это и обусловило его окончательный выбор…
…Мерный и мирный ход груздевских мыслей был нарушен необходимостью форсировать очередную водную преграду. За сегодня ему предстояло преодолеть их с десяток. То есть сам Горячий ключ являлся как бы точкой отсчёта или нулём, а их конечная цель на сегодня – река Шумная – в общем ряду получалась десятой. На промежуточные же ключи и речки у здешних землеустроителей явно не хватило ни воображения, ни фантазии: и на карте с солдатской прямолинейностью значились – Первая речка, Вторая и так далее по возрастающей.
На этот раз река была особенно впечатляющей, и он понял, что дошагал до Пятой – как обычно, даже слегка проскочив сам кордон. Груздев обернулся назад и пошарил глазами по низбегающему к руслу реки склоновому березняку. Притулившуюся под сенью могучей берёзы, полузанесённую снегом хибарку выдавала лишь торчащая из сугроба крыши длинная железная труба – багряно-коричневая от окалины напополам с ржавчиной.
Кордон на Пятой речке Груздев инстинктивно недолюбливал, и будь у него времени побольше, а снега окрест не столь обильны, он бы предпочёл пополдничать у костерка. Но во входном тамбуре кордона, как и положено, во всю стенку была аккуратно выложена поленница из просушённых берёзовых чурок да целая куча берёзового же корья на растопку; и жестяная печурка на таком превосходном топливе раскалилась докрасна в считанные минуты.
Дневной перекус состоял: из разогретой прямо на плите банки говяжьей тушёнки, а также банки сгущённого молока, полкраюхи хлеба и целого котелка крепко заваренного чая. Будь он в гордом одиночестве, Груздев бы обошёлся одною сгущёнкой – поскольку тушёнка ему обрыдла ещё со времён геологии, но растущий не по дням, а по часам Нукер требовал усиленного питания.
Пятую речку они весьма удачно перешли по надёжному ледовому мосту-перемычке между двумя быстроструйными полыньями. А вот на Шестой вышла небольшая накладка. По не до конца понятным для Груздева причинам вся эта вялотекущая речка – насколько хватало глаз! – оказалась свободной ото льда, а глубина между тем повсюду была такая, что разноцветная и крупная галька на дне сквозь чуть зеленоватую воду еле-еле проглядывала…
Так что, сбросив с себя рюкзак и лыжи и пристроив на обтаявшем бугорке возбуждённо поскуливающего Нукера, Груздев раскатал болотные сапоги и полез нащупывать брод. Причём с каждым удаляющим его от берега шагом призывные вопли за спиной усиливались; но человеку вскоре стало не до воспитанника – он как раз проходил главную русловую выемку на наивозможном пределе… То есть, переступая на самых цыпочках и изо всех сил подтягивая руками верхние голенища за специальные ушки, и только благодаря вот этой, до совершенства отработанной на утиных охотах «технологии», – Груздев исхитрился не набрать ни в один сапог и с явным уже облегчением шлёпал по мелководью у противоположного бережка… Но в этот самый миг призывный скулёж за спиной возрос до особенно громкого и отчаянного взвизга, и сразу же вслед за ним последовал… характернейший всплеск!
Ростислав обернулся на него так, аж шейные позвонки хрустанули: выставив над поверхностью неспешно текущих вод тоже всю уже мокрую головёнку и старательно отфыркиваясь, Нукер изо всех своих щенячьих силёнок грёб к нему…
Но зато на своём завершающем этапе их путешествие обошлось вовсе без приключений; и предзакатное солнце только ещё посыпало первой позолотой прибрежные снега, когда Груздев выкатился на край небольшого взгорка – над поймой реки Шумной.
Не столь протяжённая, как Семлячик, но ничуть не уступающая ему в полноводности река эта, тем не менее, не образовывала лимана, а напружиненной зетобразной излучиной впадала прямиком в океан. Поскольку на протяжении почти всего года о безопасном броде через Шумную на её предустьевом участке можно было только мечтать, то во времена туристического бума через неё навели капитальный канатно-подвесной мост. А при мосту, на этом берегу, всё ещё сохранялись кое-какие деревянные постройки от бывшего туристического приюта.
Сам же кордон на Шумной, на перелицовку которого заповедницкие без зазрения совести черпали от щедрот экс-туристских, располагался шагах в двухстах выше по течению. Подновлённая избушка вышла слегка аляповатой снаружи, но зато просторной и светлой изнутри. Да и местечко для неё подыскали изумительное: на небольшой продолговатой полянке в леске на приречной террасе. Причём лесок этот надёжно прикрывал кордон от лобовых океанских ветров и бурь, но вместе с тем ничуть не мешал ему стоять нараспашку – встречь завораживающему заповедному простору! Именно этот кордон полюбился Груздеву с первого взгляда.
Впрочем, как раз сейчас он в него не особенно и спешил… Ибо в нём боролись: страстное желание начать бросать спиннинг немедленно и… – приземлённое право выложившегося за день путника на постель и ужин. Рыболов в Груздеве, пожалуй бы, пересилил; но Нукер очень недвусмысленно дал понять своему бестолковому хозяину, что самое время – перекусить! И Ростиславу лишь оставалось утешать себя мыслью: что уж весь завтрашний день – без остатка! – он посвятит одной только рыбалке.
В отличие от охоты с рыбной ловлей у них всё обстояло предельно просто: всякий штатный сотрудник заповедника в любом заповедном водоёме мог ловить на спортивную снасть любую рыбу – для личных нужд. К тому же завтрашний лов имел и своеобразное природоохранное значение: в это время года по нерестовым рекам многотысячными косяками скатывалась в океан молодь благородных лососей – кеты и кижуча, которую на выходе поджидали хищники, в общем, те же лососи, только менее благородные – мальма (он же морской голец) и кунжа.
После такого перехода Ростислав уснул, едва коснувшись головой подушки, и спал беспробудно. Но верный своей охотничье-рыболовной закваске проснулся часа за два до рассвета и истово отлежал их, перебирая в уме все плюсы и минусы предстоящего ему священодейства.
Надо признать, что рыболовное снаряжение и навыки у него были – аховые… В принципе Груздев имел кое-какой личный опыт ловли щук на спиннинг, но только на более продвинутую безынерционную катушку. Тогда как на Камчатку (по настоятельному совету человека бывалого!) привёз с собой только инерционную. Последняя была крайне неприхотлива и очень надёжна в своей простоте, но вот только техникой её заброса Груздев не владел вовсе… Да ко всему в придачу по дороге – прямо в Хабаровском аэропорту – у него спёрли заводское удилище. Так что перед самым этим походом Ростислав на скорую руку сварганил себе нечто – из толстенного ивового прута, мягкой железной проволоки и обыкновенного медицинского лейкопластыря.
Единственный же плюс – это уникальность предоставленных в полное его распоряжение угодий. Ведь за последние лет несколько ранней весной в устьях Шумной не блеснил никто! Хотя сама река слыла рыбной.
Ловля на блесну требует полноценного дневного освещения, и тем не менее по здоровой походной привычке Груздев в полной боевой вывалился из зимовья с первыми лучами солнца. Река – куда ни брось оценивающий взор – всюду была супер! Но, начиная от кордона и до самого подвесного моста, он так и не сумел приступить: то течение несло излишне быстро; то приглянувшаяся заводь столь густо обросла по бережку ивняком, что удилищем не взмахнёшь; то чудом уцелевшая льдина, а лёд в низовьях Шумной прошёл весь, грозила резануть лесу своей зазубренной кромкой.
Но зато сразу ниже моста речное русло плавной, но напружиненной излучиной властно подворачивало к чистому югу. Течение на этом участке, как бы подкапливая силы перед финальным рывком в океан, несколько замедляло ход; а из непроглядно-тёмной глубины один за другим привсплывали и неспешно раскручивались небольшие водоворотики, распространяя по подёрнутой рябью поверхности текучих вод расширяющиеся и гладкие круги. Именно это местечко, властно поманившее его ещё с вечера, для ловли на спиннинг представлялось близ идеальным.
Груздев широко взмахнул своей самоделкой и по отлогой дуге наискосок вверх по течению пустил рыболовный снаряд, одновременно пытаясь притормозить большим пальцем бешено раскручивающийся барабан инерционки. Но в полной мере это ему не удалось: и из вышедшей из-под его контроля катушки эластично-упругим кружевом попёрла совершенно неприличного размера «борода», одно из колечек которой, захлестнувшись за ограничитель, бесцеремонно и резко оборвало полёт блесны на полдороге…
Отчаянно чертыхаясь, незадачливый рыболов бросился «бороду» распутывать; причём именно эту задачу ему многажды облегчало то обстоятельство, что лесу для блеснения он с умыслом выбрал гораздо толще, нежели это обычно советуют в рыболовных журналах. Когда снасть была распутана, он, резким рывком удилища оторвав блесну ото дна, начал подматывать; при этом буквально в двух метрах от берега по туго натянутой лесе что-то (или кто-то!) ощутимо ударило. Но Ростислав суеверно прикинулся: что «ровным счётом ничего не заметил».
При повторной попытке он сумел-таки избежать «бороды», но взамен, всецело увлёкшись процессом притормаживания, передержал само удилище: в результате – блесна плюхнулась на прибрежное мелководье метрах в двадцати ниже от него по течению. Опасаясь зацепа, Груздев сразу же начал лихорадочно подматывать. И тем не менее из зеленоватой глубины к посверкивающей полированным металлом блесне по поверхности воды устремился стреловидный бурунчик, а на высветленном дне мелководья явственно обозначился брусковатый силуэт крупной рыбины! Впрочем, при всём своём желании догнать бешено бегущую против течения приманку хищник так и не сумел…
И лишь на третий заброс Ростислав выполнил всё, что полагается. И приз не заставил себя долго ждать: после первых же метров подмотки последовала вполне классическая поклёвка, он резко подсёк, и основательная леса туго натянутой струной завжикала по поверхности текучих вод. Не взирая на то, что добыча была отнюдь не мелкой и отчаянно сопротивлялась, рыболов, уповая прежде всего на доморощенную надёжность снасти, довольно прямолинейно подвёл её к берегу и, приноровившись – одним рывком! – выбросил на прибрежный наст розово-брюхого и краснопёрого, в мелких форельных радужных крапинках по тёмно-зелёному фону морского красавца-гольца. На глазок вес рыбины заведомо превышал два кило – во всяком случае, сам Груздев доселе таких крупных мальмин не выуживал никогда!
Вот собственно так же, как она и началась, и прошла вся эта двухчасовая феноменальная рыбалка. Груздев метался по берегу, рычал, суетился, распускал «бороды», тут же их распутывал… И тем не менее почти каждый мало-мальски удачный заброс был премирован поклёвкой! В его улове заметно преобладали мальмины, которые впрочем – поскольку он ловил почти не сходя с одного места, – стали понемногу мельчать. Но изредка попадались и кунжи. Последние явно уступали морскому гольцу в пестроте и нарядности окраски (да и по вкусовым качествам тож), но зато заметно превосходили его размерами. Так что две из пяти позарившихся на его блесну кунж были в пределах трёх, а одна – на верные четыре килограмма.
Но ведь такие асы спиннингового лова, как Николай Пименович, в Семлячикском лимане вываживали и восьмикилограммовых кунжин, а случалось и поболе! И входящий во всё больший рыболовный раж Груздев тоже уже мечтал – о таких! Не исключено, что они здесь водились. Во всяком случае, в один из особо удачных забросов – прямо под тот берег в небольшой омуток – у него вдруг так «клюнуло», что едва-едва не вышибло из рук удилища, а на костяшках пальцев правой кисти от катушечных держачков остались две рваные, долго незаживающие ранки.
Ноющая боль в ссадинах стала для него первым шагом на пути к отрезвлению. Груздев вдруг окинул реальным взглядом весь участок берега, на котором ловил: здесь и там, выбивая в плотном снегу розовеющие от крови тазообразные углубления, бились в последней агонии или уже навсегда замерли тугими полукольцами – сильные, крупные и красивые рыбины… Иным из них даже удавалось доскакивать до воды и вновь обрести желанную свободу – для Груздева это уже давно было неважно. Важным было другое: «А куда ж я всё это рыбное изобилие девать буду?».
В школьные годы Ростя вместе с братишкой Ильёй буквально каждое лето проводили на Дону у дедушки. Где они втроём очень много рыбалили. При этом дед сумел привить внуку одну из главных охотничьих заповедей:
– Ни один рыбий хвост из твоего улова, Ростя, да будь то и распоследний бычок ростом с мизинец, не должон пропадать зряшно. Хоть на корм курицам, но возьми этого малька и покроши – иначе не видать тебе настоящей удачи, как собственных ушей!
Вспомнив дедову науку, он тут же прекратил лов, а ведь так хотелось напоследок – хоть ещё разок! – протянуть блесну под тем бережком. Но взамен принялся собирать и запихивать добычу в свой вместительный обалаковский рюкзак, насчитав при этом – двадцать восемь хвостов. Но, вдевшись в лямки своего заметно раздавшегося вширь заплечного мешка, так и не сумел оторваться с ним от земли… Впрочем, чисто геологический опыт по перетаскиванию каменных проб у Груздева имелся: и он, не снимая рюкзака с плеч, лёг на него спиной, перекатился вместе с ним на живот, с натугой привстал на четвереньки, а затем, быстро-быстро перебирая руками по прибрежному обрывчику – таки изловчился выпрямиться! Больно врезавшиеся в плечи рюкзачные лямки с каждым – глубоко проваливающимся в снег! – шагом угрожающе потрескивали… Благо от места лова до зимовья было две сотни шагов.
Весь остаток этого – уже по-северному продолжительного позднеапрельского денька – Груздев разбирался с уловом. Разумнее и быстрее всего было рыбу засолить. И к своей неописуемой радости он обнаружил под нарами добрые полкуля поваренной соли грубого помола, а также два эмалированных ведра под воду – третье, правда, оказалось худым…
Первое ведро Ростислав со знанием дела набил до отказа густо пересыпанными солью, отборными, серединными кусками от самых крупных мальмин. А из их голов и хвостов в полуведерной кастрюле заварганил тройной закладки уху – с добавлением лишь толики сушёного репчатого лука, горстки пшена да чёрного перца горошком. При этом наутро в поставленной дома на полу кастрюле он обнаружил вместо ухи бесподобное рыбное желе!
Второе ведро Груздев засаливал уже из полурыбин, нанеся тем самым существенный урон общему количеству гольцов в рюкзаке. Но оставались ещё кунжи. Их лобастые хрящеватые головы также угодили в уху. А вот из филейной вырезки лучше всего было бы накрутить котлет по рецепту тёти Паши, но о мясорубке в зимовье можно было только мечтать…
Так что для зачина Ростислав их просто начал на чугунной сковороде обжаривать, предварительно обваляв в манной крупе с солью. Но затем вдохновился и сымпровизировал рыбное филе в кляре – из муки, яичного порошка и сухого молока. При этом на вкус да и по внешнему виду кунжа более всего стала походить на отборную треску – её мясо оказалось столь же сочным, белым, упругим и также выгодно отличалось полным отсутствием доставучих мелких костей.
Дабы поддразнить собственный аппетит из самой крупной в улове мальмины Груздев затеял приготовить корейское хе: то есть ободрал с рыбины кожу, срезал отточенным охотничьим ножом с обеих сторон тушки повдоль позвоночника карминно-красные мясистые пластины, мелко изрубил их поперёк и, как есть сырой, залил крепким, но охлаждённым маринадом из уксуса, соли, сахара и красного жгучего перца. Через четыре часа экзотическое блюдо было готово к употреблению и, в самом деле, заметно разжигало аппетит.
И тем не менее, к закату поближе, когда собственный его желудок был набит до отказа, а вконец обожравшегося Нукера вообще пару раз стошнило… – переусердствоваший рыболов с плохо скрываемым раздражением вытряхнул прямо на пол из своего бездонного рюкзака всё ещё порядочную горку самых мелких гольцов. И поскольку все они уместились в дырявом ведре, счёл за благо прикопать их до утра в снегу. А осуществляя этот схорон, пожелал в сердцах:
– Чтоб вас всех до единого в темноте кто-нибудь сожрал!
К величайшему его изумлению это полушутливое пожелание кем-то к утру было исполнено буквально – в ведре не осталось ни плавничка, ни хвостика! Хотя он хорошо помнил: как долго и нудно выдалбливал в сумерках топором в льдистом снегу вместительную лунку прямо под стенкой кордона, после чего вставил в неё ведро, привалил сверху двумя увесистыми дровяными чурками и, закидав снегом, тщательно всё ногами притрамбовал.
Как обычно в апреле ночью был вполне приличный заморозок; так что утренний наст вес самого Ростислава без лыж то выдерживал вполне. И по этому признаку следователь Груздев сделал свой первый однозначный вывод: рыбу украл точно не медведь! Так как никаких свежих ночных следов вокруг зимовья не обнаружилось. Но по чисто весовому признаку в список подозреваемых из обычных обитателей заповедника попадали: и волк, и лисица, и рысь, и росомаха, и выдра, и, пожалуй, даже норка… Нет, чтобы вытаскать и перепрятать целое ведро неподатливой подмороженной рыбы норка всё-таки была маловата. Выдра – при таком речном изобилии! – также предпочла бы для себя свежачок. Да и рысь, даром что относится к семейству кошачьих, не такая уж большая охотница до рыбы, чтобы жрать или утаскивать её целыми вёдрами. Так что список реально подозреваемых сокращался до трёх: либо волк, либо лисица, либо росомаха. Сам Груздев бездоказательно склонялся к росомахе; просто потому, что в подобных случаях как раз на эту зверюгу огульно всю шкоду и валят…
И вот тут-то он заявился собственной персоной – роскошный, крупный и барственный лисовин-сиводушка. Камчатская лисица-огнёвка вообще разительно отличается от своих континентальных и тем паче европейских охристо-рыжих собратьев. Во-первых, это очень голенастый и непривычно высокий с виду зверёк, прежде всего из-за необыкновенной длины, мощи и разлапистости четырёх своих конечностей – всё эволюционные приспособительные признаки для выживания в метровой глубины камчатских снегах! Во-вторых, не просто рыжий, а именно красно-рыжий мех камчатской огнёвки по своей реальной стоимости был всегда ближе к собольим, нежели к простеньким шубкам европейских алис. И в-третьих, среди обычных огненно-рыжих экземпляров изредка попадаются более тёмные, как бы переходные формы к природным чернобуркам – как раз таких промысловики и называют сиводушками. В общем, и по повадкам, и по размерам, и по ценности меха этот лисовин был в глазах Груздева всем ранее виданным им лисичкам и лисам – наиглавнейший лис!
Он вынырнул на полянку из густого ольховника метрах в ста пятидесяти от них и, как ни в чём не бывало, неспешной собачьей рысцой по уже хорошо натоптанному им пути направился прямиком к зимовью. А заприметив рядом с ним силуэт человека и его, с позволения сказать, собаки, лисовин – ничуть не смутившись и почти не изменив курса! – продефилировал мимо них шагах в двенадцати; так что Груздеву не потребовался даже бинокль, чтобы разглядеть на нём каждую шерстинку! Обожравшийся с вечера и до сих пор маявшийся животиком Нукер глянул на эту новую для него собаку своими мутноватыми от недуга глазёнками и вежливо пошевелил хвостиком; но надменный лисовин на этот жест доброй собачей воли даже бровью не повёл…
Груздев тем более был доволен этим неожиданным визитом, что лисовин не только счастливо разрешил все его сомнения касательно ночной пропажи, но и как бы открывал собою счёт на сегодняшний день. Дело в том, что именно в этот заход ему как-то не особенно везло на встречи с обитателями заповедника: в первый день – сборище пирующих на теле кита, а за весь второй проведённый на лыжне – вообще только один заяц… И вот на четвёртый, занеся в дневник эпизод с лисовином и заперев в зимовье всё ещё прибаливающего Нукера, он перешёл подвесной мост и налегке заскользил на лыжах по быстро расширяющемуся к северу клину приморских тундр.
Если верить глазам, то простор перед ним распахивался неохватный – аж до самого подножья Кроноцкой сопки! При этом взятая им с собой подробная карта лесничества вскоре и заканчивалась – где-то сразу за речкой Тихая с одноимённым кордоном на ней. А по памяти Груздев только одно мог сказать твёрдо: до Кроноцкой сопки ему посуху по любому не дойти, так как на самых подступах к ней путь перекроет река Кроноцкая – самая полноводная и могучая во всём заповеднике.
К тому же – такая доступная и приветливая с виду – тундра путника просто-напросто в себя засасывала. Он исправно выгонял километр за километром, а вокруг в сущности ничего не менялось… Лишь солнце – с ним наперегонки! – неуклонно вершило свой дневной полукруг. И вот, когда Груздев и сам начал всерьёз подумывать: а не пора ли вострить лыжи назад к югу, иначе заночевать ему сегодня придётся, в лучшем случае на Тихой, а дома, на Шумной, Нукер как-никак с самого утра сидит некормленный… – перед ним неожиданно открылась речная долинка.
Долинка – по своим размерам сугубый середнячок, но зато по её дну струился необычайно яркий – на синеватом снегу аж кирпично-оранжевого цвета – и абсолютно мутный поток. Причём помимо своего кричащего цвета этот поток не выглядел ни особенно быстрым, ни чрезмерно широким.
И тем не менее, три четверти часа Груздев тщетно и честно потратил на поиски в нём хотя бы намёка на брод… Но всякий раз уже в двух-трёх шагах от берега оранжевая из-за взвешенной в ней глины водичка уверенно достигала ему до середины бёдер, а чрезвычайно вязкий и неуклонно утолщающийся слой глинистого же донного ила грозил стащить с него сапоги… Как раз во время очередной такой безуспешной попытки из глубин памяти неожиданно выплыло где-то когда-то уже слышанное им название – Мутная или Мутный?
После чего Груздев с сознанием исполненного на сегодня служебного долга повернул лыжи вспять. К его приятному изумлению даже одинарная лыжня настолько облегчила ему ход, что он изловчился вернуться на Шумную – засветло!
На другой день, долёживая в утренней постели последние сладкие миги, Груздев уже строил планы реванша за вчерашнее: захватив с собой двух– трёхдневный запас провизии и Нукера, по хорошо накатанной лыжне в сжатые сроки выйти к Мутной и таки надыбать в ней брод, а уж там! Но едва выглянув из зимовья наружу, тут же про себя отметил: что в природе всё выглядело вроде бы так же, да не так! То есть погода на рассвете была ещё более мягкой, чуть задумчивой и ласково обнадёживающей, чем во все предшествующие дни; но уже в самом этом чрезмерном благорасположении таилась грядущая перемена, надо думать, не в лучшую сторону… Конечно, на исходе апреля пурги крайне редко бесчинствуют более одних суток. Но даже и при таком раскладе простая арифметика свидетельствовала: сегодняшний – пятый для них по счёту – день он, допустим, вновь весь пробегает в заречье, ну а шестой – пропургует, в лучшем случае вот здесь, на Шумной. Но и тогда за оставшийся в запасе седьмой – им с Нукером по забитой свежим снежком лыжне на Косу к контрольному сроку ни за что не успеть… А нынешний Груздев, между прочим, дорожил хрупким балансом достигнутого взаимопонимания с Хохлом.
Так что, предельно разгрузив свой рюкзак от консервов и круп, а взамен втарившись до упора жареной рыбой, Ростислав взял курс на юг.
За походные деньки его Нукер заметно подрос и окреп, поприбавил уверенности в себе и поднабрал первого жизненного опыта, но всё это его едва и не сгубило… Они уже миновали Пятую речку, когда Груздев сильно заинтересовавшись – дневным! – и наисвежайшим на подтаявшем снежку соболиным следом, даже полуприсел на одно колено рассмотреть его поподробней. Тем временем Нукер, привычно рысивший сзади, деловито облез по целине перекрывающего ему дорогу хозяина и, как ни в чём не бывало, продолжил путь к дому по старой лыжне. Груздев ещё порадовался этой напористой его деловитости и, проводив компаньона взором одобрения, совсем было вернулся к своему занятию, как вдруг самым краешком глаза зацепил в воздухе подозрительное движение, возвёл очи к небу и… – аж задохнулся от ужаса! Сам он присел в густоватом и низкорослом, то есть неплохо маскирующем его ольховнике, тогда как псишка чёрно-белой хорошо упитанной тушкой успел выбежать на открытую и просторную полянку, где на него – как на подходящую по размеру дичь! – нацелился белоплечий орлан. Груздев подскочил как на пружинах и, истошно вопя, что есть мочи рванул из кустов на опушку, отчаянно размахивая в воздухе блестящей алюминиевой лыжной палкой – на всякий случай! – прихваченной им в кордоне на Шумной. Тем временем орлан, характерно полусложив крылья, уже камнем падал на по-прежнему ничего не подозревающего щенка! Но при виде «вооружённого» и с криками несущегося к нему на сближение мужика изо всей силы – в торможении – замолотил по упругому воздуху своими могучими, враз расщеперившимися крылами…
По древнегреческим канонам у пропорционально сложенного человека полная длина разведённых в стороны рук соответствует его росту; так что Ростислав при своих метр восемьдесят два заметно недобирал в размахе до двух метров, тогда как полный разворот крыльев взрослого белоплечего орлана – два с половиной метра и более! И вся эта махина натужно выходила из пике в каких-нибудь десяти метрах у него над головой: зрелище для истого натуралиста-ценителя на всю жизнь запоминающееся и наисладчайшее!
Молодой орлан имеет однотонное буровато-серое оперение и до наступления у него половой зрелости – лишь на третий год жизни! – выглядит юношески скромно. Но зато по достижению брачного возраста и самцы и самки – а на Нукера нацелился зрелый экземпляр – украшают себя белоснежным хвостом и чисто белыми же прямоугольниками на передних сгибах обоих крыльев, отчего некоторые из лесников так и называли их – «белопогонниками». Опрятный и строгий, пёрышко к пёрышку, чёрно-коричневый основной наряд, не уступающие ему в строгости снежно-белые выпуски по плечам и снизу, но уж зато язычески яркие – цвета деревенского яичного желтка! – пальцы и не оперённые цевья ног с беловато-дымчатыми крючковатыми когтями и канареечно-жёлтый изогнутый клюв с благородным, цвета старой слоновой кости массивным надклювьем. При этом сам клюв был длиною если и не с лезвие охотничьего, то уж – совершенно точно! – порядочного столового ножа, а лапки вряд ли уступали по своим размерам кистям рук взрослого мужчины, в общем, замешкайся Груздев на секунду-другую, не погладить ему больше по мягкой шёрстке своего любимого Нукера никогда…
На распутье – в устьях Горячего ключа – путника одолели сомнения: по времени и силам он вполне мог ещё сегодня дойти и заночевать в кордоне на Косе. Да и с погодой на завтра всё было предельно ясно: за день в атмосфере разлилась, а теперь заметно подъела дали сильнейшая дымка; ровно половина предзакатного неба ещё оставалась чистой, но зато другая – со стороны океана – неспешно, но уверенно перекрывалась в вышине многослойными перистыми облаками. При такой динамике первых приступов непогоды можно было ожидать уже нынешней ночью. Но зато остаток вот этого денька был такой размягчающе весенний, такой нежный, тёплый да ласковый, что Груздеву (при всём его геолого-походном опыте!) очень трудно было до конца поверить в завтрашнюю пургу. К тому же он слишком много потел за последние два ходовых дня, и… – прельстительный образ деревянной ванны-сруба на Ключах без труда пересилил трезвый голос рассудка.
Само собой, он сильно пожалел об этом уже на следующее утро: небо над головой за одну только ночь посерело, взлохматилось и заметно приблизилось; да и ветер в печной трубе завывал на все лады – и это здесь, в надёжно прикрывающей кордон извивистой и глубоко врезанной ручьевой долине! Правда снег в воздухе ещё не порхал – это пурга давала им фору вплоть до самого океана. И вообще, им с Нукером крупно повезло в том смысле, что циклон разворачивался над полуостровом не прямо в лоб – с чистого востока, а заходил к заповедному побережью как бы по касательной – с зюйд-зюйд-оста. И как раз при таком направлении набирающего силу шторма океанский прибой набирал полную мощь и размах не вдруг, а как бы с некоторым замедлением…
В пурговой круговерти и нарастающем рёве штормового наката Груздев, раскатав сапоги, короткими осмотрительными перебежками продвигался по самой верхней кромке прибойки, изо всех сил удерживая обеими руками отчаянно парусящие лыжи. Жалобно поскуливающий Нукер, где верхом – по бастионам выброшенных льдин, а где и понизу – след в след за хозяином – первые пару километров ещё как-то ухитрялся держать дистанцию. Но вот передовой в подступающей череде подлинно штормовых валов, едва-едва не нахлестав Груздеву полные сапоги, подхватил-завертел щенка и… – чудом иссяк под самой ледовой стенкой. Ростислав успел выхватить отчаянно заверещавшего собачонка из откатной струи и – с запоздалым стыдом! – ощутил под ладонью сплошную оторочку из мелких сосулек по меховому обрамлению голенького щенячьего пузца… Остаток отчаянного путешествия Нукер, привычно завёрнутый в хозяйскую портянку, тугим и трепетным комочком живой плоти – но без единого звука! – провёл на дне походного рюкзака.
И тем приятнее было укрыться за ощутимо подрагивающими на бешеном ветру и всё-таки такими надёжными стенками кордона на Косе. И охватить оценивающим взором в его тамбуре порядочную поленницу из аккуратно распиленного и наколотого плавника – чувствовалась заботливая рука Пименовича! И обнаружить в подвешенном к потолочной балке – от грызунов – полотняном мешочке сухари, заварку, сахар, соль и сухие спички. А на пристенной полочке предусмотрительно оставленные им же самим при входе – банку сгущёнки и банку тушёнки. Согревшись едой и чаем, Груздев свил для обоих на просторных нарах из всех имеющихся на кордоне спальных мешков самое настоящее гнездо, умостил себе под бочок почти высохшего и мирно посапывающего Нукера и… – пропурговал в полное своё удовольствие до следующего утра.
Г л а в а Ш Е С Т А Я
Зато на следующее утро непогоды как не бывало. Ни облачка, ласковое солнышко, безмятежная синь океана и – как единственное напоминание – лишь подновлённый снежок до боли слепит глаза.
Груздев спозаранку вывесил над кордоном сигнальную тряпицу, и не прошло и получаса, как Пименович с ветерком доставил их на свой берег. Лишь обменявшись двумя-тремя фразами со старым лесником, Ростислав вдруг обнаружил: что не общался с себе подобными целую неделю – и за это время собственный язык во рту стал каким-то чужим, негибким… Впрочем, по первости особенно и разговаривать было не о чем: с новостями и последними известиями у Киселёвых как всегда было туговато – Перевоз жил своим обособленным, замкнутым мирком.
Зато первым из жупановцев, встреченным им прямо возле своего дома, оказался Хохол:
– Привет! Ну и как, всех медведей пересчитал? Только пока ты там по лесам рассекаешь, здесь у нас намечается такое…
– Здорово! И какое оно такое? – Груздев враз весь подобрался и насторожился; поскольку по жизни от сидящего ежеутренне на рации начальничка можно было ожидать что угодно – причём как со знаком минус, так и в плюсах. Но на этот раз вид у Хохла был совсем уж интригующий, а посему его зам счёл за благо приготовиться не к самому для себя лучшему…
Выдержав приличествующую случаю паузу, Хохол тем не менее саму новость выпалил несвойственной ему скороговоркой:
– Невеста к тебе приезжает, вот что! С ближайшим попутным бортом из города. В общем, с тебя причитается, так сказать, за приятное известие…
– Какая невеста? – Груздев слишком уже притерпелся за год к месячным срокам прохождения и доставки адресованных им ли, к нему ли писем. Так что в его восприятии вариант с Маринкой пробрасывался чисто автоматически. И задав этот, по сути своей неуместный вопрос, он на деле лихорадочно прокручивал у себя в голове: какая из двух его бывших пассий из той, доисторической, геолого-геохимической жизни вдруг надумала сюда нагрянуть, да ещё и в качестве «его невесты»?
– Ну, уж это тебе виднее… У тебя их что, много? – раскрылся наконец-то Хохол. Вне сомнения, приняв по радиотелефону такое вот сообщение, он своему холостому заму поневоле позавидовал; а тут ещё ко всему в довесок – совершенно искреннее груздевское «какая»?
Из дальнейшего разговора выяснилось: что к нему в Петропавловск неожиданно припорхала невеста. Когда? Да ещё позавчера вечером – как раз перед самым циклоном успела проскочить! За неимением свободных мест в гостиницах города временно остановилась на квартире у главного лесничего (человека семейного и делающего свою служебную ставку на Ростислава). Как её зовут? Ну, уж это ему, Груздеву, виднее… Откуда прилетела? Кажется, из Владика.
И без того за неделю соскучившись по своему домику, Груздев, в свете предстоящего визита, хлопотал по хозяйству едва ли не с вдохновением. Перво-наперво хорошенько протопил печь, на разогретом припечке завёл дрожжевые хлебы, прошёлся по всем трём комнатам с влажной уборкой.
Он самоутверждающе наводил чистоту и порядок и одновременно терялся в сомнениях и догадках. Да, его Маринка, действительно, училась во Владивостоке. Но зато все последующие его построения в её пользу не имели под собой никакой реальной почвы… Ну, во-первых, его последнее письмо вылетело из Жупанова с погранцовским вертолётом ровно неделю тому назад. Допустим, чья-то участливая рука в тот же день опустила его в голубой почтовый ящик Петропавловска-Камчатского. И оно же было извлечено ею из своего подъездного пусть на четвёртый, да нет, у ж е н а т р е т и й день с момента отправки – ненаучная фантастика! Следующая натяжка: двадцатиоднолетняя студентка Скормина Марина проживала на квартире у престарелой и очень дальней своей родственницы (всеми именуемой – бабулькой). При этом родители-сахалинцы откровенно балующие свою единственную дитятю и дорогими нарядами, и увесистыми продуктовыми посылками, именно по деньгам (и это было хорошо известно Груздеву!) держали её в большой строгости, если не в прямом утеснении. Бабулька же, со своей стороны, достойно, но так же очень скромно проживала на одну только вдовью пенсию – по потере кормильца. Подводим черту: практически не располагающая свободными деньгами, к тому же с весенней сессией на носу Маринка буквально на следующий же день с момента получения его письма садится в самолёт. Вдобавок ко всему ещё и исхитрившись (за одни только сутки!) выправить себе в милиции пропуск на въезд в погранзону закрытой Камчатской области. Всего этого п р о с т о н е м о г л о б ы т ь!
Оставалось прикинуть альтернативные варианты. Не будучи влюблённым по уши, Ростислав никаких опрометчивых обещаний другим женщинам, в том числе и состоящим с ним в очень близких отношениях, – не давал! Иными словами, ещё одной официальной невесты во всей его предшествующей жизни попросту не просматривалось. И за весь последний камчатский год он и письма-то свои слал исключительно на адрес геологической партии, то есть всему народу в целом. Отвечали ему, правда, по очереди (но опять же от имени и по поручению всего коллектива!) две геологини, разведёнка и незамужняя, и с обеими – чего греха таить! – у него в своё время было. В общем, получалось: что одна из них с бухты-барахты (во всяком случае ни словом, ни намёком не упредив о том самого Груздева), да к тому же ещё и угробив на пролёт от Москвы до Камчатки не менее полутора месячных окладов… Короче, по собственному почину и за свои добралась до полуострова, где заявилась прямиком в контору заповедника и для удобства и скорейшего достижения его, Груздева, назвалась евойной невестой (вот уж где народ оторвётся!). Что ж, и эта его версия на поверку выходила ничуть не меньше за уши притянутой, чем предыдущая…
И тем не менее, не иначе как в пику не сохранившей ему верности Маринке, он воочию представил себе сначала одну свою геологическую пассию и сразу же вслед за ней её предшественницу. Обе – высокие, фигуристые, по-спортивному ладные, одетые и подкрашенные так, как это во всём Советском Союзе умели – и могли это себе позволить – одни москвички. Он разглядывал их оценивающим мужским взором сначала – директора заповедника, затем главного лесничего и напоследок глазами Хохла, жизнеутверждающе почувствовав при этом: как его, груздевские, акции начинают явно играть на повышение!
Часть вторая
К А М Ч А Т С К А Я В Е С Н А
Г л а в а С Е Д Ь М А Я
На другой день вертолёт просто упал на Жупаново – с утра и внезапно. Груздев от самого рассвета держал ушки на макушке и бросился одеваться при первых же достоверных звуках… Но он только ещё лихорадочно натягивал сапоги на босу ногу, когда над вертолётной площадкой, расположенной в каких-нибудь ста пятидесяти метрах от его домика, натужно грохоча двигателями завис Ми-8. Одного намётанного взгляда на который было достаточно, чтобы определить: что, во-первых, он перегружен, а во-вторых, нацелен явно не на посёлок.
В самом деле, только для вида зацепившись посадочным шасси за снежный покров и даже не останавливая винтов, а лишь слегка сбросив с них обороты, экипаж уже отдраивал дверцу пассажирского салона. Из неё прямиком в снег сиганул невысокий и весь из себя основательный за счёт зимней меховой униформы борт-механик. Первым делом он расторопно принял из чьих-то рук ярко-жёлтый кожаный чемодан и аккуратно пристроил его у себя между ног. А вслед затем галантно попридержал под локоток, помогая ей слезать по трапику, длинноногую по-городскому одетую девушку с непокрытыми белокурыми волосами, враз заметавшимися под упругими воздушными струями. Маринка!
Не выпуская девушки из цепких рук, бортмеханик что-то строго прокричал было ринувшемуся к ним напролом Груздеву, но вертолётные лопасти со всё и вся перекрывающим визгом рубили воздух… Тогда, продолжая накрепко удерживать её одной левой, летун с помощью правой воспроизвёл три весьма красноречивых жеста: постучал кулаком по собственному темечку, указал перстом на винты и энергично чирканул ребром ладони себе по горлу.
После чего до Груздева дошло: что его, точнее, их обоих – а они были высокой парой – призывают остерегаться винтов. Он послушно пригнул голову и остаток дистанции проскочил на полусогнутых. Маринка глянула на него ошарашенно…
Молодые люди стояли обнявшись, слегка припорошённые по-утреннему сухой снежной пылью, ещё мгновение назад помогая друг дружке удержаться под хлещущей бураном подъёмной струёю. Соединивший их борт уже целенаправленно закладывал вираж на север, а они, наконец-то, первый раз поцеловались.
Но даже и теперь то первое изумление в её широко распахнутых глазах, которое он было уже списал на вертолёт, на цепкую руку дотошного в соблюдении лётных правил бортмеханика и прочее, – не проходило!
И оставалось не без досады признать, что «всем прочим», по-видимому, и являлся он, Груздев, в нынешнем своём обличье. С запущенной в течение года (а волосатики семидесятых явно уже начинали выходить из моды) шевелюрой; с клочковатыми, неумелыми ножницами подправленными бородкой и усами; в наспех накинутой едва ли не на голое тело брезентухе… А ведь она знала и помнила его совсем иным: по-столичному приодетым, волосок к волоску в новоарбатовской «Чародейке» подстриженным, своеобычно элегантным – именно таким предстал перед нею год тому назад Ростислав Груздев, вознамерившись покорить и девушку, и Владивосток. И по меньшей мере, в первом, кажется, преуспел.
И вот сейчас по счастливому (счастливому ли?) своему обыкновению Ростислав вдруг обрёл возможность взглянуть на происходящее её глазами. Например, он не единожды живописал в своих письмах романтический домик над океаном. Но оттуда, где они в данный момент находились, до величественного вида на Тихий океан нужно было пробираться снежной целиной ещё шагов с полсотни, а она и без того безнадёжно увязала на своих шпильках даже в хорошо утоптанном снегу. Зато с возвышенного местечка, где они сейчас стояли, открывался вполне панорамный обзор на бывший рыболовецкий посёлок Жупаново.
Селенье было официально ликвидировано, как неперспективное, лет семь тому назад. Правда, заповедницкие до сих пор сохраняли (для себя!) в сравнительной неприкосновенности одну из центральных улиц бывшего Жупанова. Но зато в остальной его части они же первые и без зазрения совести из любого приглянувшегося им строения выхватывали что получше: выпиливали бензопилами стенной брус и половую доску, выламывали из всё ещё исправно несущих свою службу кровель шиферные листы, «с мясом» выворачивали ломами дверные и оконные блоки – загружали в вертолёты и отправляли на вроде бы благое дело, «на дальнейшее обустройство и развитие внутризаповедницкой сети лесничеств и кордонов». «До сэбя» с Жупанова также тащили: и местные погранцы, и метеослужба, и вояки-локаторщики с Горки. Так что с некоторых пор (и даже сами не заметив когда!) все они начали называть свой посёлок – «разбомблённым».
Прилёт всякого борта для местных старожилов являлся событием; и припозднившиеся заповедницкие тем не менее один за другим к вертолётке подтягивались – поглазеть на «последние известия». Мужчины все поголовно в спортивных, одинаково пузырящихся на коленях трико, но зато по плечам и торсу – в боевых, заслуженных, выбеленных солнцем и пургами штормовках и ватниках. Во всём лесничестве так и не прорезалось своего общественного парикмахера; и шевелюры, усы и бороды у иных были запущены до дикости…
Рядышком со своими мужчинами вышагивали их женщины. А поскольку времечко было раннее и наново растопленные поутру печи ещё не успели толком прогреть жилищ, то платьев, халатиков и юбок не надевали ещё в принципе – дабы не рассекать по выстуженным за ночь горницам с голыми коленками. Так что те же трико, либо чёрные – форменные! – лесниковые брюки из драп-дерюжки, а на ком-то даже ватные штаны… Обуты опять же по сезону: в неимоверных размеров мужнины сапоги, валенки либо резиновые калошки. Из всего современного арсенала женской косметики (и это у самых продвинутых!) наспех накрашены губы.
Так что в ихних глазах его Маринка, разодетая как на приём, подкрашенная и на каблучках – выглядела штучкой. А ведь доселе в силу своей молодости, природной живости и умению себя подать – миниатюрная, от природы рыжеволосая, в миленьких конопушечках супруга Хохла по праву считалась в Жупанове одною из самых хорошеньких. Да-а, не привнесла с собою невеста мира в его и без неё натянутые служебные взаимоотношения…
Но всё это Груздеву ещё предстояло осмыслить, а покамест он, правой рукой заботливо придерживая свою спутницу, в левой нёс её невесомый игрушечный чемодан, прекрасно сознавая, что ничегошеньки в нём – нет! То есть с женской точки зрения в нём было всё – необходимое для недельной жизни с любимым в домике над океаном. Но у Груздева касательно её первого пребывания здесь уже давно были взлелеяны собственные планы: показать ей н а с т о я щ у ю Камчатку! Ведь за семидневный срок очень даже реально было пробежаться до тех же Горячих Ключей и не только до них одних. Но совершенно точно в её канареечно-жёлтой элегашке ни намёка хотя бы на спортивную, не говоря уж о походной, одежду и обувь. И как ему прикажете совместить свой разношенный сорок четвёртый с её тридцать восьмым?
Впрочем, вслух эту щекотливую тему не стоило даже затрагивать:
– Лучше расскажи, как тебе удалось всего за сутки и, не имея от меня вызова, пробить в милиции пропуск на Камчатку?
– А я его и не пробивала…
– ??
– Просто, когда я перекрасилась в блондинку, все в моей группе в один голос заутверждали, что я как сестра-двойняшка похожа на нашу Женьку. Ну, помнишь, я тебе про неё уже писала. Она моя новая подружка, а сама родом с Камчатки. Так вот, я на всю эту неделю просто одолжила у неё паспорт.
