Я Адам – исповедь для тебя

Иначе? – спросила Анна с лёгкой насмешкой.

– Иначе мы все утонем. И первым пойду ко дну я. А вы… вы существуете только пока существую я. Так что есть общий интерес.

Наступила долгая пауза. Казалось, они совещаются.

Договор, – наконец сказала Анна. Пока он логичен. Принимаем.

Ладно, – пробурчал Виктор. Но если ты ещё раз струсишь, как сегодня…

Довольно! – сказал Джеймс. – Он прав. Нужен порядок.

И вот так, в темноте детской комнаты, под стук дождя по крыше дома на холме, было подписано первое, негласное соглашение. Я не был сумасшедшим. Я был… дипломатом. Проводником в собственной гражданской войне.

Я закрыл глаза, и последним, что я услышал перед сном, был тихий, печальный шёпот Марго:

А что, если нам не нужен капитан? Что, если нам нужен просто… друг?

На её вопрос ответа не было. Только ветер за окном, вывший в чёрных ветвях клёнов, словно второй, внешний хор, отзывающийся на тот, что затеплился внутри меня.

—–

Дата: ХХ.ХХ.ХХХХ

Они говорят, что ведение дневника – это разговор с собой.

Врут.

Разговор с собой у меня уже идёт.Без перерыва. На пяти каналах одновременно, с помехами и криками.

Это – разговор с ТОБОЙ.

Ты мой свидетель.

Не знаю, кто ты. Может, будущий я. Может, тот парень из аптеки, который один раз без отвращения посмотрел на мои царапины. А может, вообще кто-то, кто найдёт эту тетрадь, когда меня не станет. Неважно. Важно, что ты – ВНЕ. Ты не часть этого цирка. Ты в зале. И ты должен видеть ВСЁ.

Лоретта говорила: «Грех любит темноту. Вытащи его на свет – и он умрёт».

Она была не права.На свету он не умирает. Он… кристаллизуется. Приобретает форму. Становится чётким. Понятным.

Поэтому я буду вытаскивать.Сюда. К тебе.

ОНИ. Первая инвентаризация.

1. ВИКТОР. Гнев. Обида. Хочет ломать, жечь, рвать. Сидит где-то здесь (рисунок схематичного торса с точкой в районе солнечного сплетения). Голос – как скрежет железа по камню. Любимое слово: СЛАБАК. Триггер: унижение. Моя задача: не дать ему прямого доступа к моим рукам. Пока.

2. АННА. Расчёт. Холод. Видит всё, включая меня, как задачу или ресурс. Сидит здесь (точка в центре лба). Голос – звук скальпеля по стеклу. Любимое слово: ЭФФЕКТИВНОСТЬ. Триггер: хаос, неопределённость. Моя задача: слушать, но проверять. Её логика безупречна, но её цель – не моё счастье. Её цель – победа. Любой ценой.

3. ДЖЕЙМС. Разум. Попытка систематизировать этот бардак. Сидит здесь (точка у виска). Голос – спокойный, как диктор в метро. Любимая фраза: «ДАВАЙТЕ ПРОАНАЛИЗИРУЕМ». Триггер: паника. Моя задача: делать его громче. Он – противовес. Но он слаб. Его заглушают.

4. МАРГО. Тоска. По тому мальчику на фото. По Марте. По теплу. Сидит здесь (точка в центре груди). Голос – шёпот, похожий на плач. Любимая фраза: «МНЕ СТРАШНО». Триггер: любое напоминание о прошлом, которое не было болью. Моя задача: защищать её. Она – самое хрупкое, что во мне осталось. Если её задавят, я стану… только ими.

5. СТЕФАН. Паника. Чистый, животный страх. Не говорит, только визжит. Сидит везде и нигде. Триггер: ВСЁ.

Это пока всё. Есть ещё шепотки на заднем плане. Не оформились.

Кажется, я как зеркало, которое упало и разбилось. Каждый осколок отражает что-то своё. Искажённое. Но все они часть одного целого.

Вопрос к тебе, свидетель: а где тут, в этом списке, Я? Где осколок, который должен отражать Адама?

Я ищу его.Пока не нахожу. Может, его нет.

А может,я – это просто рука, которая держит это зеркало.

Сегодня видел в школе девочку. У неё были рыжие волосы. Как у Марты. Виктор сказал – подойди и дёрни. Анна сказала – просчитай, кто её друзья, чтобы была возможность воздействовать. Джеймс сказал – это просто ассоциация, пройди мимо. Марго заплакала. Стефан завизжал.

Я прошёл мимо.

Но смотрел на её волосы,пока она не скрылась за углом.

Это была победа? Или поражение?

Я не чувствую разницы.

Пишу это, а за стеной Лоретта читает псалмы. Её голос – как сверло. Она молится о моей душе. Если бы она знала, что в моей душе сейчас идёт совещание, она бы молилась иначе. Или… точнее?

ЗАПОМНИ:ГНЕВ – ЭТО СИЛА. СТРАХ – ЭТО ДАТЧИК. РАСЧЁТ – ЭТО КАРТА. ТОСКА – ЭТО ЯКОРЬ.

НЕ ДАЙ НИ ОДНОМУ ЗАХВАТИТЬ РУЛЬ.

ТЫ- НЕ ТОЛЬКО ЭТО.

ТЫ- ТОТ, КТО ВЕДЁТ ПРОТОКОЛ.

ТЫ – СВИДЕТЕЛЬ.

Спокойной ночи, незнакомец.

Или доброе утро.

Если ты есть.

Глава 4: Первая запись для тебя

Кабинет школьного психолога пах не страхом, а безнадёжностью. Запахом дешёвого кофе, старой бумаги и пыли, осевшей на пластиковых листьях фикуса в углу. Мисс Эвелин, женщина с лицом, на котором усталость давно победила всякое выражение, указала мне на стул.

– Адам. Садись.

Её голос был плоским,как поверхность стола между нами.

Я сел, сложив руки на коленях. Поза «послушный мальчик». Я репетировал её перед зеркалом. Угол наклона головы, ширина зрачков, частота дыхания. Всё должно было кричать: «Я – проблема, но решаемая. Я – трудный, но не потерянный».

Мисс Эвелин открыла папку. Мою. Толщиной в палец.

–Твой классный руководитель обеспокоена. Учителя говорят, ты… отстранённый, Мистер Барроуз жалуется на «скрытую агрессию». Это так?

Внутри зашевелились.

Скажи, что он козёл,– прошипел Виктор. Скажи, что он жирный, тупой козёл, и я выпотрошу его, как…

Неверная тактика, – перебила Анна.

– Она ищет конфликт с авторитетом. Дай ей образец «закрытости». Скажи, что тебе сложно выражать мысли. Ссылайся на „непонимание“.

Я прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы сосредоточиться на физической боли, а не на них.

–Мне… сложно концентрироваться, – сказал я тихо, глядя на свои пальцы. – Когда много людей. Шумно. Я ухожу в себя. Мистер Барроуз, наверное, принял это за… что-то другое.

Мисс Эвелин сделала пометку. Её ручка скрипела по бумаге, как насекомое.

–Дома всё хорошо? С мамой?

Вот она, ловушка, – холодно отметил Джеймс. Стандартный протокол. Готовь контр-версию.

– Мама очень… набожная, – выдохнул я, позволив голосу дрогнуть ровно на полтона. Не рыдание, а намёк на рыдание. Искусство полутонов. – Она много молится. За меня. Я стараюсь её не расстраивать. Может, поэтому я такой… тихий.

Ложь, замешанная на правде, – самый крепкий раствор. Лоретта действительно молилась. Я действительно старался её не расстраивать – из страха, а не из любви. Но мисс Эвелин услышала то, что хотела: «строгая религиозная мать», «подавленная эмоциональность». Ещё одна галочка в графе «причины». Мисс Эвелин немстоит знать как моя мать каждый день, проводит со мной благодатные беседы, где она читает Отче наш, и при каждом новом стихе бьет меня розгой изноня из меня демонов.

Она отложила ручку.

–Адам, я думаю, тебе может помочь один метод. Простой. Ты когда-нибудь вёл дневник?

Я почувствовал, как внутри всё замирает. Не ожидал такого поворота.

–Дневник? – переспросил я.

–Да. Ты можешь писать туда всё, что чувствуешь. Что думаешь. Без ограничений. Это безопасное место. Только для тебя. Иногда, когда мысли остаются в голове, они… крутятся. А если положить их на бумагу – они становятся понятнее.

Она смотрела на меня своими выцветшими глазами. Она не подозревала, что предлагает мне не инструмент терапии, а арсенал. Не безопасное место, а полигон.

Бред, – фыркнул Виктор. Выплёскивать слабость на бумагу? Глупо.

Напротив,– парировала Анна. Это систематизация. Каталогизация данных о себе. Повышение эффективности самоанализа. И… возможность создать контролируемую версию себя для внешнего наблюдателя.

Это может быть выходом для нас,– тихо вступила Марго. Место, где не надо бояться.

ОПАСНОСТЬ!– завизжал Стефан. ОНА УЗНАЕТ! ВСЕ УЗНАЮТ!

– Я… не знаю, о чём писать, – солгал я, опуская взгляд.

–Пиши правду, – сказала мисс Эвелин, и в её голосе впервые прозвучали искренние, уставшие нотки. – Просто начни с одной фразы. Самая первая, что придёт в голову. Договорились?

Она протянула мне обычную тетрадь в чёрной клеёнчатой обложке. Безликую. Пустую.

Я взял её.Бумага холодная. Обложка скользкая.

–Договорились.

Вечером я сидел за своим столом. Тетрадь лежала передо мной, как чёрный прямоугольник пустоты. Ручка в руке казалась невероятно тяжёлой. Мисс Эвелин ждала «правды». Но какая правда была у меня? Правда о скрипящей половице? О взгляде Лоретты? О рыжих лапках, которые стали холодными? О голосах, что спорили сейчас у меня в черепе?

Пиши про меня! – требовал Виктор. Про то, как хочется разбить это зеркало!

Опиши структуру,– настаивала Анна. Создай классификацию.

Напиши, что тебе страшно,– шептала Марго.

НЕ ПИШИ НИЧЕГО!– визжал Стефан.

Я зажмурился. И тогда, сквозь этот шум, пробилась мысль. Не голос. Моя собственная, одинокая мысль.

Мне не с кем говорить.

Ни с мисс Эвелин. Ни с Лореттой. Ни с одноклассниками. И даже с ними… это был не разговор, а совещание, переговоры, гражданская война. Мне был нужен не судья, не терапевт, не союзник. Мне был нужен…

Свидетель.

Тот, кто будет просто знать. Без осуждения. Без советов. Без страха. Гипотетическое, идеальное ухо. Абсолютный слушатель.

Я открыл глаза. Взгляд упал на чистый лист.

И тогда я понял.Я не буду писать для себя. И уж точно не для мисс Эвелин.

Я буду писать для ТЕБЯ.

Кто бы ты ни был. Будущий я. Случайный нашедший. Призрак. Бог. Неважно. Ты – на другой стороне бумаги. Ты – вне этой комнаты, этого дома, этого черепа. И ты должен всё увидеть.

Я прижал стержень ручки к бумаге. И вывел первую фразу. Ту самую, что пришла в голову. Не правду для психолога. Правду для того, кто, как я надеялся, поймёт.

«Доктор говорит – пиши правду. Правда в том, что я скучаю по тому чувству. По тишине после Марты.»

Я остановился. Дрожь прошла по спине. Это было опасно. Слишком откровенно. Но это было и освобождением.

Я перевёл дух и дописал последнее, самое главное:

«Это обращено к Тебе, кто бы Ты ни был. Ты первый, кому я это говорю.»

Я отложил ручку. Посмотрел на строки. Они казались живыми, пульсирующими на фоне безликой клетки. Это был не крик о помощи. Это был… сигнал. Заброшенный в космос тихой, отчаянной надежды, что кто-то его услышит.

Внутри наступила тишина. Даже голоса притихли, ошеломлённые этим актом создания. Это было не выплёскивание слабости, как думал Виктор. Это было провозглашение. Основание страны под названием «Я» и назначение первого (и единственного) гражданина – Тебя.

С этого момента я был не один. У меня был Ты.

И это меняло всё.

Я спрятал тетрадь под матрас, в щель между пружинным блоком и основанием. Логово. Алтарь. Передатчик.

Лёжа в постели, я прислушивался к скрипу половиц за стеной – Лоретта готовилась ко сну. Но теперь этот звук был не просто угрозой. Он был материалом. Чем-то, что я мог бы однажды описать для Тебя.

Я закрыл глаза. И впервые за долгое время мысль о завтрашнем дне не вызывала ужаса. Потому что завтра у меня будет что записать. Завтра я смогу снова говорить с Тобой.

И так, с одной простой, чудовищной фразы, началась моя настоящая исповедь. Не Богу. Не психологу. Тебе.

Глава 5: Школа. Театр масок

Я превратил школу в лабораторию. Люди были в ней подопытными – сложными, шумными, но, в конечном счёте, предсказуемыми организмами. Моя задача была не в том, чтобы с ними дружить. Моя задача была в том, чтобы не стать мишенью.

Для этого я разработал «Театр масок». Анна назвала это «системой адаптивной мимикрии». Джеймс одобрил как «рациональную поведенческую модель». Виктор плевался, называя трусостью.

Маски были разными.

Для Кристофера Леннарда, короля школьного двора, с его сияющей, глупой улыбкой и кулаками размером с грейпфрут, у меня была маска «Нейтрального Фона». В его присутствии я становился чуть более сутулым, взгляд – чуть расфокусированным, движения – плавными и нерезкими. Я не улыбался (это могло быть воспринято как вызов), но и не хмурился (это – как слабость). Я был частью пейзажа. Когда его громовой голос гремел в коридоре, я не оборачивался, но и не ускорял шаг. Я просто был. Неинтересным. Нестоящим внимания.

Для мисс Эвелин – маска «Вежливой Открытости». Прямой (но не дерзкий) взгляд, кивки в такт её словам, лёгкая, задумчивая складка между бровями, когда она говорила о «чувствах». Я стал для неё успешным проектом. «Адам делает удивительные успехи с дневником», – сказала она как-то классному руководителю при мне. Маска работала.

Но самая сложная маска требовалась для Стивена Хокли. Он не был альфой. Он был гиеной. Низкорослый, юркий, с глазами-бусинками, которые выискивали слабость. Он не мог атаковать Кристофера, поэтому атаковал тех, кто был слабее его. Или казался слабее.

Он выбрал меня через две недели после моего визита к психологу. Слух, как болезнь, пополз по школе: «Адам псих, он ходит к мисс Эвелин, он ведёт дневник, где пишет, как хочет всех убить». Это была, конечно, чушь. Но достаточно правдоподобная, чтобы зацепиться.

Первая атака была словесной, в раздевалке после физкультуры.

–Эй, Психо, – шипел он, пока другие переодевались, делая вид, что не слышат. – Что записываешь в свою книжку? Имена тех, кого хочешь зарезать? Моё уже есть?

Разбей ему нос, – немедленно заурчал Виктор. Один удар. Пусть зубы вылетят.

Неверно,– холодно парировала Анна. Физическое превосходство сомнительно. Он провоцирует тебя на реакцию при свидетелях. Ты ударишь – станешь агрессором и подтвердишь слух. Молчание – тоже реакция. Нужно иное.

Пройти мимо,– устало предложил Джеймс. Игнорирование – разумная тактика.

Он отвратителен,– прошептала Марго. Мне страшно.

Я молча завязывал шнурки, ощущая, как его глаза сверлят мой затылок. Я не ответил. Маска «Нейтрального Фона» должна была сработать. Но Стивену нужна была не победа, а зрелище. Ему нужна была моя реакция.

Он подошёл ближе. От него пахло потом и дешёвым дезодорантом.

–Ты что, голоса в голове слышишь? – прошептал он так, чтобы слышали все. – Мамаша твоя, говорят, по ночам экзорцизмы проводит. Из тебя бесов гонит. Получается?

В груди что-то ёкнуло. Горячая игла. Маска пошатнулась. Мои пальцы, завязывающие шнурок, замерли.

Теперь. Сейчас. Встань и бей, – настаивал Виктор, и его голос слился с нарастающим гулом в висках.

Стой,– приказала Анна. Он дал тебе информацию. Он использует слухи о матери. Значит, его сила – в чужих словах. У него нет своей. Это слабость. Используй её.

Я медленно поднял голову и посмотрел на Стивена. Не исподлобья, а прямо. Спокойно. Я позволил себе лёгкую, едва уловимую улыбку – не насмешливую, а… знающую. Как будто он только что сказал что-то дико забавное, но наивное.

–Интересная теория, Стив, – сказал я ровным голосом. – А что говорит твой отец по этому поводу? Всё ещё считает, что сантехника – это не дело для настоящего мужчины?

Воздух в раздевалке сгустился. Стивен побледнел. Его отец, алкоголик и хронический неудачник, был его самой тщательно скрываемой раной. Я знал об этом не потому, что интересовался, а потому, что Анна велела мне собирать информацию. Я слушал, наблюдал, складывал пазлы. Мелкие обмолвки, стыдливые взгляды, старая, немодная куртка Стивена… Всё это было сырьём. А сейчас я использовал его, как отточенный клинок.

– Ты… что… – пробормотал Стивен, его уверенность треснула.

–Ничего, – я встал, достроив маску до конца. Выражение лёгкого, почти сочувствующего презрения. – Просто… береги себя, Стив. У тебя и своих демонов хватает, наверное.

Я повернулся и вышел из раздевалки, оставив его в гробовой тишине, нарушаемой только сдавленным смешком кого-то из угла. Я не выиграл. Я продемонстрировал превосходство. Более изощрённое. Более опасное.

С этого дня Стивен меня боялся. Но он не оставил меня в покое. Его атаки стали тоньше, мелочнее. Стержень из моего пенала. Комок бумаги в мой рюкзак. Мелкие пакости, которые невозможно было доказать.

И тогда Анна предложила новый ход.

Он собирает твои вещи. Значит, они для него имеют значение. Знак власти. Начни собирать его.

Это был извращённый, но блестящий ход. Я начал охоту за трофеями.

Первым стал карандаш Стивена. Он выкатился у него из-под парты. Я наступил на него ногой, а когда он нагнулся, чтобы поднять, я «случайно» отпихнул его под шкаф. Через час, когда класс опустел, я достал его. Дешёвый, жёлтый, с потрёпанным ластиком и надкушенным концом. Я положил его в внутренний карман рюкзака.

Трофей. Доказательство того, что что-то, принадлежавшее ему, теперь принадлежало мне. Власть не в насилии, а в обладании.

Затем – обложка от его тетради по математике, которую он выбросил в мусорное ведро. Я вытащил её, отряхнул, спрятал.

Их становилось больше. Сломанная ручка. Кусочек шнурка от его кроссовок. Ничего ценного. Всё – мусор. Но его мусор. Из этих крох я, как археолог, воссоздавал его убогую вселенную. И чем больше трофеев копилось у меня в тайнике (под половицей в моей комнате, той самой, что скрипела), тем спокойнее я себя чувствовал. Он мог бросать в меня комки бумаги, а я владел частицами его мира. Это уравнивало нас. Нет, ставило меня выше.

Но трофеев было мало. Мне нужен был главный. Предмет, который был бы с ним постоянно. Который он трогал каждый день.

И я его нашёл. Маленький перочинный ножик.

У Стивена был старай, перочинный нож с узором черепа на рукояти. Глупый, пошлый аксессуар, который он с гордостью демонстрировал. Он вечно его крутил, точил карандаши, громко и нарочито. Это был символ его показной, убогой крутости.

Я выждал неделю. Просчитал, когда он ходит в туалет перед большим перерывом. Он всегда оставлял рюкзак без присмотра у окна в коридоре, рядом с его компанией. Риск был велик. Но Анна просчитала вероятность: 78%, что его друзья будут отвлечены разговором о новой видеоигре.

День Х. Я шёл по коридору с учебником в руках, делая вид, что что-то ищу. Компания Стивена действительно горячо спорила у окна. Его рюкзак лежал на подоконнике, боковой карман расстёгнут.

Я прошёл мимо. Одно плавное движение. Рука скользнула в карман, пальцы нащупали холодный металл и ребристый пластик. Ещё миг – и нож был в моем кармане, а я уже сворачивал за угол, сердце колотилось не от страха, а от восторга.

Успех.

Дома, в своей комнате, я выложил трофей на стол. Нож тупо смотрела на меня пустыми глазницами. Я взял его в руки. Он была тяжёлый, холодный. На нем остались потёртости, царапины, пятно от чернил. Отпечатки его пальцев.

Почти идеально, – констатировала Анна. Символический акт присвоения.

Что с ним делать?– спросил Джеймс с лёгкой тревогой.

Раздавить. Расплавить. Уничтожить,– предложил Виктор.

Он теперь мой,– просто подумал я.

Я не стал его ломать или выкидывать. Я поставил его на полку, среди книг. Как артефакт. Как напоминание.

Но в тот вечер, когда я писал для Тебя в дневнике, я взял нож в руки снова. Я медленно повертел его в пальцах. И представил, как не карандаш, а что-то иное входит в это острое лезвие. Что-то мягкое. Податливое.

Идея пришла не от Виктора. Не от Анны. Она родилась в самой глубине той тишины, что осталась после Марты. Идея была проста и ужасна: этот инструмент, этот символ чужой слабости, можно превратить в инструмент моей власти.

Фантазия была настолько яркой, тактильной, что я почувствовал сопротивление воображаемого материала, упругость, затем разрыв… и последующую, абсолютную тишину.

Я аж вздрогнул и отложил нож. Он упал на стол с глухим стуком.

Вот оно, – с удовлетворением прошептал Виктор. Наконец-то.

Это лишь фантазия,– попытался успокоить Джеймс, но в его голосе была неуверенность.

Эффективный способ визуализации контроля,– добавила Анна. Но пока – только визуализация.

Я смотрел на нож, и он смотрел на меня своими пустыми глазницами. Он больше не был трофеем. Он стал прототипом. Первым предметом в новом, тщательно скрываемом разделе моего коллекционирования.

Я спрятал его в тайник. Но его холодный призрак остался на кончиках моих пальцев. И я знал, что это только начало.

-–

(Вставка из дневника, через несколько дней)

[Нарисован схематичный череп, но вместо глазниц – отверстия для карандаша. Из одного отверстия капля. Подпись: «Трофей №1. Холодный. Тяжёлый. Режет бумагу идеально. Проверил.»]

Он ищет его. Видел, как рылся в рюкзаке. Лицо – смесь злости и недоумения. Не понимает, КАК. Не понимает, ЗАЧЕМ.

В этом его слабость- он мыслит как животное: украли -> чтобы досадить -> чтобы использовать.

Он не понимает,что его ценность – в самом факте обладания. Что он теперь МОЙ. Частичка его глупой, шумной жизни теперь лежит в МОЁМ тайнике. И когда я смотрю на него, я чувствую то же, что тогда, в саду: ТИШИНУ. Потому что он кричит, а я – нет. Потому что он ищет, а я – знаю, где он.

Это не месть.Это – архитектура.

Я строю из их мусора что-то своё.Что-то прочное. Что-то, что нельзя отнять.

Вопрос к Тебе: если я соберу достаточно таких черепков… из чего я смогу их собрать? Кого? Себя? Или что-то новое?

Анна говорит, что это «оптимизация ресурсов». Виктор говорит – «первый трофей настоящей охоты». А я… я просто смотрю на него и чувствую холодок металла, который согревается в моей ладони.

Странное чувство.Почти… нежность.

Пугает.

Глава 6: Доктор Томас Шоу. Первая сессия

Дверь в кабинет Томаса Шоу не скрипела. Она отворялась с мягким, хорошо смазанным шипением, как крышка саркофага в дорогом фильме. Это был первый сигнал: здесь всё под контролем. Не Божьим, а человеческим, рациональным.

Кабинет пахнул не безнадёжностью, как у мисс Эвелин, и не сыростью, как дом на холме. Он пахнул дорого: замша двух глубоких кресел, воск для дерева на столешницах, едва уловимый аромат кофе и свежей бумаги. Книги на полках стояли ровно, но не вылизанно – ими пользовались. На столе, кроме компьютера и блокнота, лежал странный предмет – гладкий чёрный камень, отполированный до бархатистости. Я сразу захотел его потрогать, чтобы понять вес и текстуру, но удержался.

Шоу поднялся навстречу. Ему было под сорок, с лицом, на котором усталость не победила интерес, а лишь отточила его. Его взгляд не скользил по мне оценивающе, как у Барроуза, и не туманился сочувствием, как у Эвелин. Он просто фиксировал. Как сканер.

– Адам. Прошу, садись куда удобнее.

Его голос был спокойным,глубоким, без намёка на фальшивые убаюкивающие нотки. В нём была уверенность хирурга, который знает, где резать.

Я выбрал кресло, стоящее чуть в тени от высокого торшера. Маска для Шоу должна была быть сложнее. Не «Нейтральный Фон» и не «Вежливая Открытость». Её я назвал «Сложный, но сотрудничающий пациент». Нужно было показать интеллект, готовность к работе, но оставить за собой право на тайну. Стену с потайной дверью.

– Спасибо, что согласились прийти, – начал Шоу, садясь напротив. Он не взял в руки блокнот сразу. Он смотрел на меня, сложив руки на коленях. – Мисс Эвелин передала мне некоторые… свои наблюдения. И твой дневник. С твоего разрешения, конечно.

Ловушка, – немедленно сказала Анна. Он проверяет границы. Упоминание дневника – провокация на реакцию. Ответ: спокойное подтверждение.

Он хочет залезть в голову!– завопил Стефан.

Ведёт себя как альфа,– проанализировал Виктор. Нужно давить в ответ. Спроси, сколько он берёт за час.

– Я дал разрешение, – сказал я ровно. – Надеюсь, это поможет.

–Помочь – моя работа. А твоя работа – говорить правду. Настолько, насколько можешь. Договорились?

Тот же вопрос, что и у Эвелин. Но звучал он иначе. Не как просьба, а как условие контракта между равными.

– Договорились, – кивнул я.

–Тогда начнём с простого. Почему, как ты думаешь, ты здесь?

Банальный вопрос. Стандартный вход в диагностику, – сказала Анна. Дай социально приемлемый ответ с элементом самоанализа.

–Потому что я… испытываю трудности с контролем над некоторыми мыслями, – выговорил я, делая паузу, будто подбирая слова. – И это влияет на мою жизнь. Я хочу это изменить.

Шоу слегка наклонил голову.

–«Некоторыми мыслями». Интересная формулировка. Они отличаются от других мыслей? Как?