Наша тыквенная история

– Лиз, ты не обижайся и не подумай, я вовсе не запрещаю тебе переться на этот дурацкий праздник! Еще чего не хватало – запрещать что-то собственной девушке! Вот только я тебе компанию на нем не составлю, даже не надейся! Ты ведь отлично помнишь: для меня учеба в универе и свой бизнес – на первом месте, а тратить личное время, которого у меня и так почти что нет (и ты об этом прекрасно знаешь!), на всякую ерунду я не намерен. И тебе тоже не советую: время надо расходовать с пользой! Но решай сама. Так хочешь – иди на этот свой чертов праздник, но без меня.

Лиз очень хотелось пойти, она ведь уже в красках представляла себе празднество – волшебный Хэллоуин манил и притягивал, даже в воображении. Ночь всех святых – та тонкая ниточка, что связывала ее с семьей и столь быстро ушедшим детством. Однако при взгляде на раздраженного Мэтта это ее хрупкое желание улетучилось с космической скоростью – улетело, как воздушный шарик, высоко и далеко в голубое небо.

Она не хотела показывать свою обиду на парня и расстраивать его – а поэтому, расхрабрившись, лишь скромно произнесла, через силу заставляя себя улыбнуться и сдерживая слезы:

– Да вот еще! Подумаешь, Хэллоуин! Я просто так спросила. А без тебя я бы в любом случае не пошла – что мне в самом деле там делать? Да мне не особо и хотелось…

Лицо Мэтта постепенно успокаивалось, дыхание выравнивалось, их ссора уходила в прошлое. Было ясно видно, что он доволен самим собой в этот момент как никогда. Неясно только оставалось, действительно ли он поверил ее словам или только сделал вид. Но ему, по всей видимости, это было неважно – так с чего тогда волноваться ей?

– Ну вот и умничка! Я и не сомневался в тебе, Лиз, я верил, что ты примешь правильное решение. Ну иди же ко мне, моя глупышка!

Затем он мигом увлек ее в свои крепкие объятия и бережно поцеловал в макушку (он был намного выше ее): «Лиззи, знала бы ты, как же я тебя все-таки обожаю! Моя любимая девочка!»

На следующий день Лиз сбивчиво и сумбурно делилась с Кейт подробностями своего разговора с Мэттом. Не хотелось, но пришлось – иначе как было объяснить подруге, что любимый с детства праздник она пропустит, если отношения у них с Мэттью и впрямь такие замечательные… Кейт всегда умела вытягивать пикантные подробности у стеснительной Лиз, бесцеремонно влезая в чужую личную жизнь. Подруга была удивительно невозмутима, слушая детали беседы подруги с парнем, будто заранее догадывалась, чем все в итоге закончится, однако на сторону Лиз, вопреки обыкновению, она не встала.

«Эх, подруги же мы с тобой все-таки!» – подумалось невзначай Лиз, но вслух она, конечно же, непрошеную мысль высказывать не решилась: близких подруг, кроме Кейт, у нее в универе не было – девушка всегда с трудом сходилась с людьми, и потерять Кейт ей сейчас вовсе не хотелось.

– А чего ты вообще хотела, а, Лиз? Живи да радуйся, что с таким классным парнем встречаешься… Ну подумаешь, пропустишь вечеринку! И что с того? Конец света, что ли? Свет клином на этом празднике сошелся? Или ты все же решила на нее пойти? А, Лиз? Ты же не хочешь расстроить Мэтта? Так в чем тогда дело? Отчего такое грустное лицо?

А Лиз уже и сама толком не знала, чего же она хочет на самом деле… Именно она. Да и не только по поводу этой дурацкой вечеринки. Ее мнение как будто никого в этом мире не волновало. Его не спрашивали вовсе, им не интересовались. А если она все же решалась его высказать – осторожно, осмотрительно и в высшей степени деликатно, чтобы, не дай бог, никого не обидеть и не задеть, – на нее смотрели как на дурочку – что подруга, что парень, что однокурсники и приятели…

Плыть по течению этой жизни, делать то, что за тебя решили другие, оказалось на удивление легко, вот только чертовски неприятно, а временами даже чуточку обидно. Обидно, что тебя считают каким-то несмышленышем, что все, кому не лень, что-то тебе советуют, поучают, как правильно жить, берут под опеку и под крыло, будто ты и в самом деле какой-то неоперившийся птенец.

Дежурную улыбку пришлось натянуть и в общении с подружкой: отчего-то ужасно не хотелось, чтобы красивая, утонченная, ухоженная Кейт видела, как Лиз страдает, да и еще внутренне ликовала при этом.

– Да нужен мне этот Хэллоуин в сто лет! На что он мне дался? Меня вообще Мэтт обещал на следующие выходные к своим родным на ужин отвезти, представляешь?

– Ого! Классно, Лиз, классно! Вот это я понимаю! – Вот сейчас радости Кейт точно не было предела, а Лиз стало грустно: не это она считала главным признаком крепких отношений с любимым мужчиной, вовсе не знакомство с родителями… Да, это было приятно, конечно, но…

Разговор тем временем плавно перетек на другие темы; сомнения, казалось, растворились окончательно, но на душе у Лиз по-прежнему было неспокойно: какое-то тяжелое предчувствие словно придавило ее камнем.

Глава 5

Предчувствие ее тогда не обмануло.

Всю следующую ночь Лиз снились жуткие кошмары: она в них от кого-то убегала и пряталась, слышала крики и всхлипы. В итоге, претерпев все эти ночные мучения, проснулась совершенно разбитая, уставшая и злая. Вымотанная событиями прошлого дня и беспокойной ночи, умудрилась напрочь проспать и звонок будильника. Хорошо, что занятия в универе начинались сегодня не с первой пары, и она не опоздает, просто собираться сегодня придется, видимо, в дикой спешке. Эх, главное – ничего не забыть! Обычно она готовила сумку еще с вечера, но вчера, расстроенная, этого не сделала (вылетело из головы), вот и пожинала сейчас плоды своих забывчивости, легкомысленности и неорганизованности. В суматохе закручивала волосы, в такой же спешке красилась и выбирала наряд. Природа наградила ее роскошными яркими волосами, но точно сэкономила краски на бровях и ресницах.

Управившись в рекордные минуты с макияжем и прочим, Лиз уже собиралась выходить, как вдруг изнутри ее аккуратной черной сумочки надрывно зазвонил телефон. Отвечать (да даже смотреть, кто ее беспокоит) вначале не хотела: каждая минута сейчас была на счету. Опаздывать на коммерческое право страшновато: суровый преподаватель за опоздания мог потом не допустить к зачету. Однако любопытство в итоге взяло над ней верх. Быстро достав из сумочки смартфон, девушка взглянула на экран – удивлению не было предела, и это еще мягко сказано. Звонила близкая мамина подруга, и именно ее номер высвечивался сейчас на экране. «Что бы это могло значить?» – мигом пронеслось в голове у Лиз.

Вообще-то, тетю Валери она любила. У мамы было много подруг, но Валери была самой близкой, почти сестрой, потому, наверное, и обращение «тетя» прижилось с детства. Она была очень занятой (работа, увлечения, друзья, личная жизнь, путешествия – не оставалось порою и свободной минутки, чтобы поговорить по душам, все на лету, наспех) и редко звонила просто так, а значит, на то имелась серьезная причина…

Лиз была не на шутку встревожена этим нежданным утренним звонком, и, как оказалось впоследствии, не зря.

– Лиз? Привет, это тетя Валери. Узнала меня? Да, подруга твоей мамы. Недавно ей стало хуже, видимо, случился новый рецидив старой болезни. Я на днях улетаю в Европу по работе, меня не будет полгода или чуть больше. Знаешь, твоей маме сейчас требуется уход, ей тяжело одной со всем справляться, понимаешь? Было бы здорово, если бы ты смогла к ней вырваться, хотя бы ненадолго, и увидеть все своими глазами. Я понимаю, у тебя учеба и все такое, но у Саманты, кроме тебя, никого нет. Я не прочь помогать ей и дальше (и по хозяйству, и вообще), но этот европейский контракт очень важен для моей карьеры, поэтому я не могу сейчас вот так от него отказаться…

Она еще долго говорила что-то в трубку про карь- еру, долгий перелет, новый выгодный контракт, возможности, которые у нее откроются по работе уже здесь, в США, после того как контракт с европейским агентством закончится. Совершенно искренне поинтересовалась и делами самой Лиз. Для Лиз Валери была почти тетей, а для Валери Лиз – почти племянницей. Спросила про учебу, парня, про жизнь в Нью-Йорке… Но Лиз слушала ее речь в расстроенных чувствах, отвечала невпопад, почти не вдаваясь в подробности. Все плыло сейчас перед глазами, как будто в тумане. Она была взволнована и огорчена одновременно, растеряна и ошеломлена. Ей не хотелось показаться невежливой, но слов не находилось. Вместо этого Лиз порывалась все бросить – тут же, немедленно! – и бежать к самому близкому человеку со всех ног, немедля, только бы успеть, не опоздать, обнять, приласкать, сказать самое важное – «я люб- лю» – тихим шепотом на ухо…

– Лиз? Лиз, ты еще здесь? Ты там слушаешь меня? Только давай без скоропалительных решений! Никому от твоих геройств лучше не станет! Спокойно все обдумай, взвешенно и твердо реши, а потом приезжай. Саманте сейчас как воздух нужны положительные эмоции. Ты же знаешь свою маму…

– Я слышу, тетя Валери, я все слышу, – тихо прошептала в телефон девушка.

На глаза навернулись слезы (с большим трудом ей сейчас удавалось не расплакаться в трубку, как маленькой), она их не смахивала, но все вокруг при этом становилось призрачным и размыто-акварельным. Хотелось, чтобы это оказалось лишь сном. Хотелось пробудиться, вот только все происходило наяву…

Она слышала сквозь эту воздушную, затягивающую дымку слова той красивой маминой подруги, бывшей родом из Франции. Саманта и Валери дружили еще со времен учебы в колледже искусств. Приехавшая по обмену очаровательная и общительная француженка не на шутку тогда влюбилась в американскую культуру: искусство, кинематограф, литература, парки и скверы, язык – ее заинтересовало сразу все и захватило надолго.

После окончания программы обмена она ненадолго вернулась к себе на родину, но Штаты все равно манили ее сильнее. Американская жизнь казалась яркой и какой-то настоящей. Несколько лет она честно, с энтузиазмом пыталась строить карьеру и семью на родине предков. Работала по найму, пробовала вести свой бизнес. Пыталась строить отношения с французскими мужчинами. Не получалось, однако, ни то, ни другое. В очередной раз разочаровавшись в любви и оставшись без работы, но с небольшими сбережениями, она махнула на последние деньги в США, да так здесь и осталась. Раз в пять-семь лет моталась по контрактам в Европу, но всегда возвращалась в Америку: именно здесь теперь был ее настоящий дом, ее друзья, ее жизнь. И вот теперь Валери вновь необходимо уехать. Да, на небольшой срок, но маме так нужна ее поддержка!

Лиз слушала Валери, а в памяти всплывали совсем другие картины…

Июнь 2019

Стояла жаркая погода – чересчур горячая для самого начала лета, которое Лиззи проводила, как обычно, дома. Скромная и тихая, она не любила совместные походы с одноклассниками, сплавы, поездки в пещеры, которыми так грезили ее школьные приятели. Сейчас девушка, разгоряченная, уставшая, выдохшаяся, пришла с прогулки.

– Утро еще, а жара уже вовсю! – пожаловалась она маме на входе в их уютный небольшой домик. – Мам, я купила хлеб, сыр, ветчину и твои любимые круассаны! А знаешь, кого я встретила по пути? Мам, ты не представляешь…

Странно, но маминого ответа на Лиззино приветствие почему-то не последовало, хотя она точно должна находиться дома – в этом 14-летняя Лиззи была уверена на сто процентов. Когда мама начинала работать над очередным дизайнерским проектом (чьим-то офисом, квартирой или загородным домом), она всегда прежде запиралась в четырех стенах, подолгу проектировала, делала эскизы, рисовала от руки в своем тяжелом кожаном блокноте – дорогущем «Молескине» или вроде того. Уже затем, после того как оказывалась проведена подготовительная работа, она выходила «в поля», как сама это называла, и работала напрямую с заказчиком. Новый проект мама получила лишь на днях. Девушка это хорошо помнила: они вместе с мамой всегда отмечали начало очередного ее проекта, прикидывая, сколько всего смогут затем себе прикупить на вырученные деньги и как себя порадовать.

Мама воспитывала Лиз одна: отца своего девочка никогда не знала – Саманта о нем не упоминала, да Лиз и не особо интересовалась. Саманта любила радовать дочку (но при этом как-то сумела не избаловать ее – редкое качество) и всегда повторяла, что так много трудится, лишь бы Лиззи не чувствовала никогда и ни в чем нужды, особенно финансовой.

Лиз занесла сумки с покупками на кухню, сразу переложила продукты в холодильник (на такой жаре все портилось на глазах) и поспешила к матери в ее рабочий кабинет…

Вот тогда неожиданно и выяснилось страшное: уже несколько месяцев Саманта знала о поставленном ей диагнозе, но предпочитала скрывать его от дочери – не хотелось пугать Лиззи раньше времени, да и сама она втайне продолжала надеяться, что все еще обойдется и до серьезной операции дело не дойдет. Однако, к сожалению, все же дошло. На лечение коварной опухоли тогда ушли почти все их сбережения, но не это самое главное – лечение оказалось не только дорогостоящим, но и слишком агрессивным для женщины ее конституции. Хрупкий организм, и без того измотанный годами работы почти без отдыха, не справлялся. Еле-еле удалось остановить разрушительный процесс – это стоило им не только денег, но и нервов, и немалых сил.

Глава 6

Октябрь 2024

И вот теперь страшная болезнь, видимо, снова вернулась, но второго шанса Саманте может уже и не дать…

Весь тот день, после получения известия от тети Валери, Лиз была сама не своя – ходила грустная, раздражительная, неулыбчивая, потерянная. Кейт и Мэтт не могли взять в толк, отчего она сегодня такая, ведь окружающие привыкли видеть скромную Лиз всегда доб- рожелательной, открытой и милой. Набравшись смелости, она все же скоро рассказала им страшную правду и поделилась переживаниями по поводу маминой болезни. Ей оказалось непросто говорить об этом – слишком свежи были в памяти переживания о прошлом этапе маминого лечения. Она боялась разрыдаться перед друзьями. Лиз на тот момент еще не приняла окончательного решения насчет продолжения учебы (каким образом можно совмещать уход за мамой и обучение – она пока не представляла), но и подруга, и молодой человек ее сразу же поддержали, заверив, что примут любое, каким бы оно ни было.

Они были искренне огорчены случившимся. Ни Кейт, ни Мэтту Лиз не рассказывала до настоящего момента о старой болезни Саманты и о том, через что им тогда пришлось пройти вдвоем с мамой. Бойкая Кейт, неутомимая хохотушка, во время рассказа стала серьезной и задумчивой. Она пыталась по мере сил приободрить подругу. И Лиз была чертовски благодарна ей за это. Как же здорово – знать, что в этом мире ты не один на один со своей бедой.

Мэтт тоже не остался в стороне. По его лицу было заметно, что парень расстроен – самим известием, и не только.

– А я и не знал… Почему ты не рассказывала мне?

– Да как-то к слову, наверное, не пришлось…

– Мне очень жаль, что такое произошло с твоей мамой. Я не знаю ее лично, но уверен, что она замечательная женщина, раз вырастила в одиночку такую чудесную девушку, как ты. – О том, что Лиз воспитывала только мама, он тоже узнал только сейчас. – Лиззи, послушай, – тихо, но твердо продолжил парень. – Я, быть может, и произвожу на тебя и окружающих впечатление равнодушного, даже человека, сосредоточенного исключительно на собственной персоне, но… можешь мне поверить, мне совсем не все равно, что с тобой происходит и что с тобой было раньше. Мне это в самом деле важно знать. И ты можешь в любое время делиться со мной такими вещами… В этом нет абсолютно ничего постыдного или смешного. Лиз, посмотри же на меня! Я, возможно, плохо умею поддерживать, да и советчик из меня, думаю, так себе, но я от всего сердца сейчас сочувствую тебе и вместе с тобой переживаю за твою маму… Веришь мне, малыш?

Лиз была необычайно тронута его неожиданным признанием – она никогда не видела Мэтта таким. Он был сейчас совсем другим – словно ранимым, нежным. Обычно рядом с нею он демонстрировал иные качества: силу, выдержку и упорство. Оказалось, что такой – новый – Мэтт ей тоже по душе, и даже гораздо ближе.

Она уткнулась головой в его плечо, не стесняясь косых и любопытных взглядов однокурсников – что ей до них, когда рядом с ней такой заботливый мужчина. А вот перед ним отчего-то и вправду было чуточку неловко. Она хотела излить в тот момент всю свою боль, которая выплескивалась через края, а он бы наверняка, не задумываясь, принял всю ее. Но ей не хотелось этого – причинять ему неудобства. Он, ее любимый мужчина, не заслуживал подобного.

Хорошенько подумав вечером и все окончательно для себя взвесив, Лиз уже на следующий день решила взять паузу в обучении, прекрасно понимая, что может в итоге остаться без стипендии: университет мог принимать такое решение самостоятельно. Странное дело, но девушку это обстоятельство волновало сейчас мало, если не сказать больше – не волновало вообще. Все ее мысли – грустные, тяжелые, тягучие – пребывали теперь с любимой мамой. Билет до родного города был уже куплен и лежал в сумочке. Лиз нервничала и несколько раз проверила ее, чтобы не забыть ничего в спешке. Также было подано соответствующее заявление в деканат, и его даже успели одобрить и завизировать.

Из незавершенных перед отъездом важных дел оставался лишь последний разговор с Мэттом.

– Ну не грусти, моя Лиззи! – Парень пытался ее приободрить как мог, но выходило, понятное дело, это у него слабо: не до того ей было сейчас, не с ним были ее мысли. Она целиком погрузилась в собственные невеселые раздумья, хотя и была безмерно благодарна своему любимому мужчине за поддержку и понимание, которые для нее теперь оказались важны как никогда. – Мы будем каждый день с тобой переписываться, я буду сообщать тебе все-все новости: и свои, и из университета. А раз в неделю смогу приезжать к тебе и твоей маме, хочешь? – Он грустно улыбался сейчас, опечаленный не меньше ее. Расстроенный из-за ее отъезда, расстроенный из-за того, что не получалось утешить любимую. До сих пор чувствующий свою вину в том, что она не смогла прийти к нему со своими проблемами и с легким сердцем о них рассказать…

Конечно, она хотела этого – больше всего на свете – ощущать себя любимой и нужной. И мысленно искренне радовалась тому, что Мэтт – ее Мэтт! – оказался таким отзывчивым, понимающим, добрым…

– Да, я буду очень-очень тебя ждать, Мэттью! – Она до сих пор отчего-то стеснялась называть его сокращенным именем, предпочитая более полную, официальную форму. – И писать тебе буду тоже, и ты мне тоже всегда пиши. Хорошо? – наивно произносила она.

– Спрашиваешь еще! Конечно, буду! Ну чего ты, Лиз? Реветь собралась, глупышка? – А у нее и впрямь в тот момент навернулись на глаза непрошеные слезы: до того растрогал ее этот последний разговор с парнем. Все казалось неправильным, несправедливым, грустным, не ко времени: размолвки с Мэттом, праздник этот чертов, их ссора, теперь вот мамина болезнь.

«Все одно к одному!» – в сердцах подумала про себя девушка. Хотелось злиться на всех вокруг, на всех срывать свое плохое настроение, хотя и понимала при этом: окружающие-то ни в чем не виноваты, просто так сложилась жизнь, просто так бывает на свете – люди ссорятся по пустякам, люди болеют…

Они еще долго тогда там, на перроне, стояли, крепко обнявшись: не хотелось расставаться с родной частичкой даже на миг. Он шептал ей на ухо нежные ласковые слова и убеждал, что все-все у них будет хорошо – и у них двоих, и у ее мамы, да и у всех остальных на Земле… В его объятиях она чувствовала себя любимой и желанной, но на душе все равно отчего-то скребли кошки.

Поезд прибыл точно по расписанию, хотя Лиззи и хотелось его задержать, пусть на мгновение, но побыть еще здесь, в теплых объятиях любимого мужчины, казавшегося ей близким, как никогда прежде.

Никогда ей не давались прощания. Вот и сейчас сердце обливалось кровью, когда девушка думала о предстоящей разлуке. К волнению о маме примешивалась и эта необъяснимая, цепкая тревога – за будущее их отношений…

Глава 7

В дороге у Лиз было достаточно времени, чтобы подумать над своими отношениями с Мэттью. Ни до чего конкретного, правда, так в итоге и не додумалась, но на душе все равно было отчего-то тревожно. Вроде и хорошо все было между ними, но червячок сомнения точил изнутри. Как будто чего-то не хватало, а после последнего признания Мэтта это стало очевидным для них обоих. Она не то чтобы специально, но будто утаивала часть жизни от него. Ей не хотелось расстраивать парня, быть навязчивой, она предпочитала быть радостной и всем довольной – так учила Кейт. А получалось, что сама же обижала его этим недоверием. Считала, что ему все равно, а выяснилось, что то была маска, видимость. Как-то неправильно все у них складывалось. И сейчас до Лиз это наконец стало доходить.

А еще она будто потеряла себя саму в этих – на первый взгляд счастливых – отношениях. Да, она всегда была очень застенчивой девушкой, и друзей у нее имелось немного. Она не любила выпячивать свою персону на первый план, предпочитая оставаться в тени. Но – удивительное дело! – нелюдимость и в каком-то смысле даже затворничество, закрытость от большого мира не делали ее несчастной. Лиз всегда предпочитала оставаться собой. С Мэттом она вроде бы стала популярнее, а значит, должна была стать и увереннее в себе. Ее охотно принимали во все компании, только вот странная это была слава, ненастоящая…

Такие невеселые мысли крутились в ее голове всю поездку до родного дома, даже подремать по дороге у нее в этот раз не получилось. Мысли отравляли и без того паршивое настроение: разлука с парнем, тревога о маме, оставленный университет… Было от чего расстраиваться. Может, оптимисткой по жизни Лиз никогда и не являлась но вечно плачущей хныкалкой – тем более. Ее все злило и раздражало в этот момент. Вдобавок на вокзале встречать ее сегодня было некому, а потому грызущее изнутри одиночество особенно навалилось сейчас со страшной, небывалой силой. Мама плохо себя чувствовала, поэтому прийти не смогла. Она предупредила об этом Лиз заранее, чтобы та не расстраивалась, не увидев на перроне знакомого лица. Однако девушка все равно опечалилась: она очень переживала за здоровье самого близкого человека. Значит, ей в самом деле очень плохо, раз она не может встретить родную дочь. Будь все хорошо, мама бы принеслась со всех ног, как поступала в таких случаях обычно…

С тяжелым чемоданом в руках девушка все же кое-как умудрилась поймать такси: здесь, в небольшом городке, их всегда расхватывали быстро, в Нью-Йорке дела с этим обстояли чуточку лучше. Таксист попался неразговорчивый (редко, но бывает), что, впрочем, девушке оказалось только на руку: ей нужно было собраться с мыслями и хорошенько успокоиться перед долгожданной встречей с мамой, чтобы не расплакаться на пороге, расстроив тем самым Саманту.

По дороге к дому Лиз с удивлением озиралась вокруг, осматривая быстро мелькавшие за автомобильным стеклом знакомые с детства пейзажи, красивые ухоженные улочки и аккуратные дома, будто не узнавая их: за несколько лет городок очень преобразился. Мама часто рассказывала ей об этом в телефонных разговорах и в переписке, а Лиз отчего-то не верила. Как выяснилось сейчас – напрасно. Изменений было много – и к лучшему. Пару лет назад она ведь только и мечтала о том, чтобы вырваться отсюда. Здесь тоже имелся свой колледж, здесь остались многие из ее одноклассников, кто-то из немногочисленных друзей (их у нее было мало, но они все же имелись). А город за недолгие, в сущности, годы ее учебы стал краше, солиднее, куда современнее. Взгляд цеплялся за стильные постройки, явно созданные в единой концепции развития города, они продолжали и дополняли друг друга, чудно гармонируя. Удобные подъезды автодорог, спуски, развязки, вывески крупных сетевых магазинов, которые она посещала, обитая эти годы в Нью-Йорке… Все казалось свежим, идеально подобранным и суперсовременным.

На глаза тут же наворачивались предательские слезинки, она с грустью вспоминала тот важный разговор с матерью перед своим поступлением в нью-йоркский университет. Разговор, быстро переросший затем в некрасивую ссору. Лиз до сих пор было стыдно за те слова, что она бросала матери в пылу негодования. Саманта, как обычно, расхваливала их город, искренне не понимая, зачем Лиззи уезжать в такую даль, жить в общежитии, экономить на всем, если можно спокойно получить хорошую (и престижную!) специальность и здесь, в родном городе. Однако Лиз тогда осталась непреклонной и к словам Саманты не прислушалась: ей хотелось в Нью-Йорк, и точка. Не из любви к городу или к самому месту учебы – крупнейшему университету страны. Она всего-навсего хотела вырваться отсюда, о чем прямо и без обиняков заявила тогда в лицо матери, чем очень ее шокировала и расстроила. Их городок казался Лиз медленно затягивающим болотом, самым отсталым местом на Земле, без перспектив и прочего. Об этом она тоже сообщила – вернее, прокричала – недоумевающей матери, грустно смотрящей на свою кровинку.