скачать книгу бесплатно
Вдруг до ушей Харальда донесся дикий хохот Ульва. Бесстрастный Халльдор тоже ухмылялся, разглядывая мраморы с нимфами. Так греки называют троллих и ведьм. Их изображают не уродливыми старухами, но юными нагими девами. Невозможно передать, с каким дьявольским искусством были высечены на камне греховные фигуры, и остается только удивляться, как благочестивый конунг Феодосий позволил украсить въезд в столицу столь неблагопристойными изображениями. Ульв ржал, как жеребец, тыкая грязным пальцем в мраморную плиту.
– Я видел такое лишь в детстве, когда случайно зашел в басту, где мылись бабы с соседского хутора. Ох, и исхлестали они меня!
Греки, проходившие через ворота, с удивлением глазели на чужеземца. Они так привыкли к обнаженным нимфам, что не понимали причину веселья варвара. Отсмеявшись, викинги миновали проход во внешней стене и оказались перед Золотыми воротами, состоявшими из трех арок. Средняя и самая высокая арка всегда остается закрытой, её створки распахивались только перед царями, торжественно въезжающими в город. Для простых людей предназначались боковые арки, где в нишах стояли статуи Феодосия Великого и Феодосия Малого, их супруг и наследников. Перед семейством конунга шествовали звери с башнями на спинах, огромными клыками и длинными толстыми хвостами вместо носов. Харальду не удалось рассмотреть невиданных животных, потому что к викингам сразу подступила стража в доспехах. Они что-то настойчиво требовали, но Харальд и его спутники не понимали греческого языка.
– Объясни им по-фински! – предложил Ульв.
Харальд повторил все на финском, но стража, как ни странно, не понимала наречие финнов. Тогда Харальд заговорил с ними на славянском языке. Один из стражников сразу же выступил вперед и сказал, что он родом из Чернигова.
– Наконец, хоть кто-то понимает меня! – обрадовался Харальд. – Мы пришли служить греческому конунгу.
– Росам запрещается входить в город с оружием. Разве только за вас поручится кто-нибудь из людей эпарха или приближенных самого василевса.
Харальд открыл рот, чтобы сказать, что их никто не знает, но тут Ульв осторожно тронул его за рукав.
– Мне ведомом, что в дружине греческого конунга служит один исландец. Мы можем к нему обратиться. Его зовут Гест, он сын Торхалли. Он ведь известен тебе, Халльдор?
– Еще бы не известен, – мрачно отозвался второй исландец. – Между нами кровная вражда.
Оказалось, что стража у ворот хорошо знает Геста и при упоминании его имени почтительно отозвалась: «Он манглавит». Черниговец пояснил:
– Ваш друг не простой воин, а манглавит, сиречь царский телохранитель.
В это время в воротах появился пожилой стражник, в котором издали можно было узнать свея. Он имел важный вид, поскольку являлся гемилохагом, то есть начальником полулоха тагмы иканатов, а иканаты – это подразделение, охранявшее городские ворота и стены. Лох – это военный отряд, насчитывающий шестнадцать человек, полулох, соответственно, вполовину меньше. Начальник полулоха снизошел до беседы. Он сказал, что знаком с Гестом и готов послать за ним. Пока ходили за Гестом, что заняло немало времени, так как Миклагард велик и обширен, исландцы вели обстоятельную беседу с начальником полулоха. Речь шла о жаловании наемным воинам. Свей упомянул, что ему платят пятнадцать номисм.
– Объясни нам, сколько это выйдет в эйрирах, ибо нам неведома стоимость греческих денег, – попросил Ульв.
– Номисма – это золотая монета, весом примерно в эйрир. Сто номисм составляет литру золота, а выше – кентинарий, но такие деньги хранятся лишь в царской казне. Для здешнего люда и одна номисма представляется несметным богатством. В золотой номисме – двадцать четыре серебряных милиарисия, в каждом милиарисии – двенадцать медных фоллов.
– Что можно купить за номисму?
– Совсем недавно на одну номисму можно было прожить целый год, если, конечно, вкушать пищу один раз в день, как делает здешняя беднота. Я покупал за номисму дюжину модиев зерна, а это такой груз, который не в силах поднять ни один человек. Видать, с тех пор я очень возмужал, потому что сейчас я легко уношу на плечах зерно, купленное за одну номисму.
– Неужели в тебе прибавилось столько силы?
– Ха-ха! Ты не понял шутки, исландец! Все так вздорожало, что теперь на одну номисму не купить и половины того, что давали раньше.
– А пиво подорожало?
– Здесь не пьют пива, зато на каждом углу предлагают вино. Оно дешевое, и его может позволить себе любой бедняк и даже раб. Правда, вино слабое и отдает гипсом.
– Задерживают ли жалование и много ли тебе удалось скопить?
– Платят без задержки, но пока мне не удалось скопить ни одного эйрира. Здесь дорогая жизнь. Сегодня ты получил пригоршню монет, а завтра они утекли, как вода сквозь растопыренные пальцы.
Слушая сетования свея, Харальда внезапно понял, где слабое место в обороне Великого Города. Он потратил все утро, пытаясь найти брешь в укреплениях. На самом деле слабым местом являлись не могучие стены и башни, а люди, которые их охраняют. Если их подкупить, они уйдут со стен и оставят город беззащитным.
За время, проведенное Харальдом и его друзья со стражниками, через Золотые ворота прошли тысячи людей. Некоторые из них, закончив свои дела в городе, уже возвращались назад, а Геста всё не было. И вот когда они совсем отчаялись его дождаться, к воротам быстрым шагом подошел невысокий человек и спросил на северном языке:
– Кто хочет видеть меня и за какой надобностью?
Скажу о Гесте. На самом деле его звали Торгестом, то есть Гостем Тора, но все привыкли сокращать его полное имя. Он был сыном Торхалли, павшего от рук богатого хёвдинга Стюра Убийцы из Лавовой Пустоши. В ту пору Гесту едва исполнилось тринадцать зим. Из жалости его приютил один добрый человек, который набрался смелости, пришел к хёвдингу и укорил его: «Люди считают, что ты из-за малых дел убил Торхалли. Его дети смалу стали сиротами. Было бы справедливо, если бы ты чем-то утешил их». Стюр Убийца велел показать ему мальчика. Надо сказать, что Гест был мал ростом и очень невзрачен на вид. Стюр решил, что ребенок не способен отомстить и заметил с издевкой: «Я убил тринадцать человек и ни за кого из них не заплатил. Но сейчас я, пожалуй, сделаю исключение. В моем стаде есть плешивый серый барашек. Работницы сказали, что шерсть на нем больше не вырастет. Пусть мальчишка получит плешивого барашка в качестве виры за отца, а больше он ничего от меня не добьется».
Гест запомнил обидные слова. В ту же зиму Стюру и его людям довелось проезжать мимо усадьбы, где приютили сироту. Люди Стюра провалились под лед, промокли и искали место, где могли бы просушить свою одежду. Они вломились в дом, сняли штаны и башмаки и потребовали развести огонь, чтобы высушить одежду. Никто не осмелился возражать им. Огонь развели, Стюр сел у очага. Воспользовавшись тем, что всё в доме было наполнено клубами дыма от сырого хвороста, Гест подкрался к Стюру сзади и со словами «Получай за серого барашка!» всадил ему в голову секиру с такой силой, что она вошла по самую рукоять. Потом он выбежал через боковую дверь и был таков. Люди укрыли мстителя за отца, передавая его от хутора к хутору.
Было ясно, что мальчишку рано или поздно найдут. И тогда Гесту тайно помогли покинуть страну. Через несколько лет пришли добрые вести, что он добрался до Миклагарда и служит в дружине греческого конунга. Он был удостоен высокого звания манглавита, которое означает, что ему доверена охрана повелителя греков. В знак своего высокого положения он носил на поясе самшитовую палку, предназначавшуюся для разгона толпы при торжественных выходах из дворца.
Ульв приветствовал Геста и назвал себя, но едва он представил Халльдора, как манглавит отпрянул назад и схватился за секиру.
– Стюр Убийца из Лавовой Пустоши твой дед?
– Да!
– Ты собираешься мстить?
– Мне нет дела до старой распри. К тому же последний мститель погиб на наших глазах в Стране Бьярмов.
Гест поразмыслил и только потом сказал знаменательные слова.
– Будь я язычником, я бы приказал схватить тебя, внук Стюра Убийцы, дабы сполна насладится местью за моего невинно убиенного отца. Но я давно принял святое крещение. Христианам надлежит прощать врагов, хотя сие очень странно. Но довольно о кровной вражде! Я помогу вам. Уповаю, что на том свете мне воздадут за благие дела!
Гест старался говорить по-дружески, но при этом держался не ближе, чем в двух шагах от Халльдора. Впоследствии было замечено, что он никогда не поворачивался к Халльдору спиной из опасения получить такой же удар секирой, который он сам в детстве нанес Стюру из Лавовой Пустоши.
– Ты ведь не исландец? – спросил Гест, обращаясь к Харальду:
– Я из Норвегии, имя моё Нордбрикт.
– Сдается мне, что сиё не твое настоящее имя, – усмехнулся Гест. – Судя по гордой осанке, ты сын ярла или даже из рода конунгов.
– Возможно, ты угадал. Но я не хочу смущать греков знатностью моего рода.
– Разочарую тебя, Нордбрикс. Грекам безразлично, какого ты рода. Будь ты сыном ярла или сыном бедного бонда – мы для них варвары. И даже для самих греков знатность происхождения не столь важна. В этой стране сын простого ремесленника или раба может стать важным вельможей. Насколько я понял, ты со своими людьми хотел бы поступить на службу?
– У меня полсотни отличных воинов: исландцы, свеи, поляне.
– Посмотрим, куда вас удастся определить. Мое слово кое-что значит при дворе конунга, но есть люди поважнее меня, и им предстоит решить вашу участь. Ступайте за мной!
Харальд и исландцы последовали за манглавитом. За Золотыми воротами Эгнатиева дорога превращается в улицу, называемую Меса, то есть Срединная улица. Она идет вдоль берега на некотором расстоянии от морских стен. Сначала улицу обрамляли виноградники и редкие дома, похожие на сельские усадьбы. Из зелени деревьев выглядывали церковные купола – вдоль защищенного стенами берега шла цепочка монастырей и храмов. Гест провел Харальда и его людей сквозь старые Золотые ворота, они были сделаны в Константиновой стене, заброшенной и наполовину развалившейся. Почти все действующие ворота Феодосиевских двойных стен имели такие же названия, как ворота прежней Константиновской стены, поэтому приходилось уточнять, идет ли речь о «новых» или «старых» воротах.
За Константиновскими стенами сельские усадьбы сменились двухэтажной городской застройкой. Стены первых этажей были глухими, на улицу выходят только двери, предусмотрительно запертые на несколько засовов. Вторые этажи нависали над первыми, так как земля в Миклагарде стоила очень дорого и жители города пользовались любой возможностью расширить свои жилища. Сверху дома накрывали легкие террасы, которые в старом Риме назывались «соляриями», а в Новом – «гелиаконами». Они не имели крыш и были открыты солнцу, однако решетчатые стены надежно закрывали обитателей домов от посторонних глаз. Императорские эдикты запрещали «возводить строения, называемые солнечными комнатами, не отступив от соседнего дома чуть более шести локтей», но это предписание сплошь и рядом нарушалось.
По мере приближения к сердцу Великого Города дома становились обширнее и богаче, глина и кирпич уступили место полированному мрамору. Через некоторое время Гест привел варягов на форум Аркадия. В центре форума стояла колонна, самая высокая в Великом Городе, хотя Аркадий был правителем незначительным и вялым. В военные походы он ходил только в молодости, наблюдая за сражениями из-за спины своего отца Феодосия Великого. Когда его отец умер и Аркадий унаследовал Восточную империю, он не постыдился воздвигнуть колонну в честь якобы одержанных им побед. Колонна была сложена из огромных мраморных блоков и стояла на мощном постаменте. Длинная процессия воинов спиралью обвивала колонну до самой вершины, и чем выше она уходила, тем крупнее были фигуры воинов. Это делалось, чтобы глаз стоящего у подножья человека не упустил ни малейшей детали. Харальд с упоением разглядывал картины сражений. Вот конунг или ярл, попирающий груду вражеских щитов. Вот два корабля, а рядом, в волнах, видны головы людей, чьё протараненное судно только что пошло ко дну.
В давние времена колонну Аркадия венчала статуя императора, но она сначала лишилась руки, а потом землетрясение повергло её наземь, словно Господь Бог наказал владыку, присвоившего чужие подвиги. Вдруг Харальд заметил, какое-то движение на самой вершине. Он подумал, что там примостилась хищная птица, но через мгновение различил крошечную фигурку человека, стоявшего над бездной на одной ноге. Гест задрал голову и разразился проклятиями:
– Покарай меня святая Пульхерия, если там не очередной столпник!
Когда землетрясение сбросило статую императора, высокий столп облюбовали пустынники, тщившиеся повторить подвиги святого Симеона Столпника. Всякий знает, что это угодник умерщвлял свою плоть стоянием на каменном столпе.
– Как человек забрался на такую высоту? – полюбопытствовал Харальд.
– Внутри колонны имеется винтовая лестница. Ступени вырублены прямо в мраморной толще. Там двести тридцать три ступени, не сомневайся в точности названной цифры, ибо по приказу эпарха мне частенько приходилось всходить по ним, чтобы прогнать с колонны безумцев, готовых заморить себя до смерти. Но пойдемте дальше, потому что вам не хватит жизни, если вы будете глазеть на каждую диковинку.
Все, кто бывал в Миклагарде, знают, что после форума Аркадия мощенная камнем Срединная улица спускается вниз по склону холма и пересекает ручей Ликос. Ручья как такового нет, только остатки грязной лужи в овраге. За лужей лежит площадь Быка. Когда-то на ней стояла медная бычья голова, привезенная из Пергама. В языческие времена внутри медной головы поджаривали христиан, и немало мучеников вознеслось на небеса вместе с дымом, валившим из ноздрей чудовища. Медную голову давно разбили и переплавили на мелкую монету, так называемую «черную» монету. От быка осталось только название площади. После торжища Быка улица поднимается на холм, чью вершину занимает Амастрианская площадь. На ней находится множество истуканов, привезенных из языческих капищ. Над всеми царит идол Зевса на мраморной колеснице. Вокруг расставлены каменные птицы и драконы.
– Как будто побывал на драккаре, – сказал Харальд, погладив голову дракона.
– Да будет тебе известно Нордбрикт, что сие место пользуется дурной славой, – предупредил Гест. – Люди считают, что площадь находится во власти злых демонов, чьи изваяния стоят по краям.
Когда император Константин перенес столицу в Новый Рим, он приказал украсить городские площади и улицы бронзовыми и мраморными статуями. Со всех концов огромной империи в новую столицу свозились диковинные вещи. Первый Рим, Афины, Александрия, Пергам, Эфес и множество иных городов лишились своих лучших произведений. Не только статуи и барельефы, но и высокие колонны по царскому повелению выламывали из языческих храмов и отправляли в Новый Рим. Статуи были повсюду – они выглядывали из тени портиков, теснились по краям площади, стояли в нишах стен и на крышах высоких домов.
Ещё больше было бродячих собак. Они деловито бегали по улицам и площадям, дремали в тени под портиками, задирали ноги на постаменты статуй, дрались за объедки и обнюхивали ноги прохожих. Никто не прогонял шелудивых псов, и они чувствовали себя хозяевами Великого Города. Гест вел гостей дальше по Месе. Харальд заметил с левой стороны странное сооружение – длинный ряд каменных арок, поставленных друг на друга. Они были перекинуты с одного холма на другой. Он ломал голову, пытаясь понять их предназначения. Для крепостной стены сооружение не годилось, так как арки были открытыми. Он спросил Геста и получил неожиданный ответ:
– Акведук Валента доставляет воду в нимфей. Вода течет по каменному желобу, окованному медными пластинами. Их двадцать тысяч этих листов, а сам акведук подобен полноводной реке, поднятой высоко над городом.
– Ты хочешь сказать, что такой непомерный труд был затрачен, чтобы провести в город обыкновенную воду?
– Миклагард не Исландия и не Норвегия, где с гор стекают ручьи чистейшей воды, – вздохнул Гест. – Сейчас весна, а когда настанет знойное лето, люди будут толкаться у нимфея, с пустыми амфорами. На улицах начнут продавать воду глотками. Дабы освежиться, придется выложить несколько фолов.
Воистину, лишь один недостаток можно найти в местоположении Великого Города. Он почти лишен источников пресной воды. Ручей Ликос худо-бедно утолял жажду небольшого Византия, но для водоснабжения огромного Константинополя пришлось построить несколько акведуков. Они доставляют воду речек и ручьев, истекающих с Родопских гор в Болгарии. Оттуда в Константинополь и окрестные земли прорыты каналы, а если на их пути встречаются ложбины и ущелья, то через них перекинуты каменные арки и мосты.
Следующее, что привлекло внимание Харальд, был форум, в центре которого возвышалась Порфировая колонна. Темно-багровый порфир добывался только в одном месте на всем белом свете – в египетской пустыне. После того как Египет захватили сарацины, приток порфира прекратился. Между тем красный цвет считается цветом царей, и потому порфир, ставший большой редкостью, ныне ценится на вес золота. Порфировая колона сложена из семи каменных глыб, тщательно отшлифованных и поставленных друг на друга. Седьмая, самая верхняя часть, высечена из мрамора. Места соединения порфировых глыб скрывают бронзовые венки, отчего колонна кажется единым целым. На вершине колонны стоит нагой юноша. В одной руке он держит копье, в другой – державу. Голова статуи увенчана острыми солнечными лучами.
– Глядите, он голый и выставил напоказ свой срам! – загоготал Ульв. – Клянусь Фрейром, его член достигает четырех локтей в длину!
– Не богохульствуй! – оборвал его Гест. – Ведь это изваяние Господа нашего Иисуса Христа, в его венце подлинные гвозди, коими руки и ноги Спасителя были прибиты к кресту.
Невежды толкуют, будто император Константин повелел водрузить на колонну изваяние языческого бога Аполлона, и в доказательство показывают на солнечные лучи, расходящиеся от венца. Но даже если статуя поначалу стояла в языческом капище, это только лишний раз доказывает, что Христос сильнее поганых демонов. На самом верху колонны идет круговая надпись. Знающие люди переводят начертанное следующим образом: «Христу, Царю и Владыке мира посвящается не только сей град, но и вся Римская держава». Передают за достоверное, что в основание Порфировой колонны заложены великие святыни: топорища от топора праотца Ноях, кресало Моисеево, а также палладиум, который некогда оберегал Трою, а потом стал священным оберегом Рима. Когда же Константин перенес столицу на берега Пропондиты, он приказал привезти палладиум из Рима и навсегда скрыть его под колонной.
– Позади колонны устроена маленькая часовня, в коей хранятся остатки хлебов, коими Господь накормил пять тысяч человек, и еще осталось объедков на двенадцать корзин, – рассказывал Гест.
Основание багряной колонны украшали порфировые изваяния четырех воинов невысокого роста. Они обнимали друг друга, но каждый из предосторожности держал руку на рукояти меча. Говорят, что статуи изображали тетрархов, сообща правивших Римской державой, которая в то время была разделена на четыре части. Два правителя носили титул августов, два других – цезарей. Их лица, одеяния, оружия и короны из позолоченной бронзы были совершенно одинаковы, словно у близнецов, хотя такое чудо невозможно, ибо всем ведомом, что у одного мужчины хватает семени только на двух близнецов, а если рождается тройня, то один из детей зачат женщиной в блуде. Так или иначе, все четыре правителя были на одно лицо. Казалось, они поклялись никогда не расставаться друг с другом, даже если какая-нибудь неведомая сила перенесет их на другое место. Вокруг Порфировой колонны теснились многочисленные статуи из меди и мрамора. Среди них выделялась Афина, отлитая из меди столь искусно, что складки её одеяния ниспадали подобно льняной ткани. Но Харальд и его люди устали любоваться статуями. У них уже рябило в глазах. Лишь на статуи диковинных зверей – слонов и гиппопотамов они воззрились с удивлением.
– Если вас возьмут во дворец конунга, вы увидите в зверинце живых чудовищ, – пообещал Гест.
За Форумом начиналась самая красивая и удобная часть Срединной улицы. Тенистые портики спасали от палящих солнечных лучей. По правую сторону тянулась стена Ипподрома, по левую – красивейшие церкви и дворцы. Гест провел их на площадь Августеон, бывший Рыбный рынок. Там стоял Милий – столб, от которого исчислялась протяженность всех дорог Ромейской державы. На восточной стороне возвышалось красивое здание Сената, куда в первый день нового года сходятся сенаторы, чтобы вознести хвалу императору за его мудрое правление. Однако все меркло перед величием колонны, обшитой бронзовыми листами. На листах красовались барельефы, саму колонну венчала колоссальная статуя, которую исландцы заметили с другого берега Золотого Рога. Они приняли её за великана, и неудивительно. Огромный всадник восседал на колоссальном бронзовом коне, поднявшем в воздух копыто. Задние ноги коня были напряжены, словно он собирался сорваться с высоты и помчаться по небу. Облаченный в старинный панцирь всадник держал в левой руке шар с крестом, правая рука была простерта к востоку.
– Кто сей конунг? – полюбопытствовал Харальд.
– По-разному толкуют. Как по мне, сей царь грозит восточным народам.
– Почему же у него нет ни меча, ни копья?
– Греки верят, что они покорят восточные народы одним лишь крестом.
– Ну, это вряд ли! Надо было вложить ему в руку острую секиру.
Император Юстиниан не позаботился о том, чтобы начертать на статуе свое имя. Он был уверен, что оно не нуждается в напоминании. Но каким бы могущественным ни был повелитель империи, время стирает из людской памяти его деяния. Лишь ученые мужи знают, что всадник, указующий на восток, – это император Юстиниан. Простонародье же выдумывает несообразные басни о бронзовом коне. Поневоле подумаешь, что саги сохраняют имена надежнее камня и бронза. Шлем императора украшали позолоченные перья. Об этих перьях Гест рассказал следующую историю. Однажды буря сбросила вниз пышные украшения. И когда все недоумевали и обсуждали, как водрузить их обратно, нашелся некий искусный кровельщик, взявшийся исправить поломанное. Поднявшись на крышу Великой церкви, он забросил дротик с крюком и веревкой на статую. Когда дротик зацепился за конскую гриву, он натянул веревку, прошел по ней и приделал перья к шлему. Его поступок вызвал всеобщее изумление, а император подарил ему за смелость и находчивость сто номисм.
– Миклагард полон чудес, – заключил Харальд. – Но мы так утомились от осмотра диковинок, словно целый день гребли против свежего ветра. Надеюсь, мы все осмотрели, а то моя память ничего не способна вместить.
– Вы ещё не видели самого главного! – всплеснул руками Гест. – Сейчас вы узрите чудо из чудес, которое затмит всё предыдущее!
Глава 5
Кормитель Сирот
Харальду Суровому было трудно поверить, что в Миклагарде существовало что-либо более удивительное, чем увиденное им доселе. Однако Гест молвил чистую правду. Вдоль площади Августеон тянулась каменная ограда, за которой возвышалась громада собора Святой Софии Премудрости Божьей, чаще именуемого Великой церковью. Но прежде чем приступить к рассказу о соборе святой Софии, следует сказать несколько слов о церкви святой Ирины, находящейся за той же каменной оградой. Оба храма объединены не только оградой, но и общими священнослужителями, ибо причт святой Софии одновременно является причтом святой Ирины и возносит молитвы попеременно то в одном, то в другом храме. Церковь святой Ирины огромна и великолепна изукрашена. В любом другом городе, кроме Миклагарда, подобный храм стал бы главным чудом, привлекающим паломников со всех концов света. Но в тени собора святой Софии даже самая высокая и красивая церковь кажется маленькой и невзрачной. Паломники редко упоминают о святой Ирине, так как все их внимание поглощено Великой церковью.
Потемневшие от времени, ржаво-бурые стены Великой церкви подпирались мощными контрфорсами, подобными скальными утесам. Их возвели, чтобы удержать громадное здание и помочь ему устоять против землетрясений. В языческие времена на месте Великой церкви находилось капище нечестивой Артемиды. Капище разрушили, а его колонны и мраморные блоки использовали для строительства церкви. Увы, пожары не щадят Божьих храмов. Первая церковь сгорела, была заново отстроена, вновь сгорела и вновь была отстроена с подобающей красотой и пышностью. При императоре Юстиниане в столице произошел мятеж Ники – таким был клич бунтовщиков, надеявшихся на победу. Ведь Ника – языческая богиня Победы, а от нее греческие имена: Никита – победитель, Николай – победитель народов, Никодим – победный народ, Никон – побеждающий, Никандр – победный муж. Мятежники не добились победы, хотя бед натворили немало. Они выступили не только против императора, но дерзнули поднять руки против Бога и сожгли храм Софии. Попустил Господь совершить беззаконие в предвидении того, с какой красотой этот храм будет перестроен в будущем. Ведь если бы до мятежа кому-нибудь показали изображение храма, который мы видим перед собою, он тотчас же взмолился бы поскорее разрушить старую церковь с тем, чтобы она приняла нынешний чудесный вид.
Благочестивый император повелел отстроить сожженную церковь с гораздо большим размахом и великолепием. Он не пожалел казны и нанял лучших мастеров: Анфимия из Тралл, знаменитого в искусстве механики, и Исидора из Милета, во всех отношениях человека знающего и подходящего. Про механика Анфимия рассказывали, что однажды у него возник спор с соседом, знаменитым ритором. В суде механик проиграл, так как не мог противостоять риторическому искусству соседа. Зато он отомстил ему при помощи законов механики. Их дома располагались рядом и имели общую крышу. Анфимий разместил на своей половине множество котлов, наполнил их водой и обтянул кожаными крышками, снизу широкими, чтобы охватить сосуды, затем они суживались наподобие труб, прикрепил концы их к доскам и балкам и тщательно закрыл все отверстия, так что весь пар, сколько его содержалось в кожах, не улетучиваясь и не проходя наружу, свободно поступал вверх, поднимаясь по полым трубам, пока не достигал крыши. Подготовив все это скрытым образом, он подложил сильный огонь под основание котлов и развел сильное пламя. Тотчас из кипящей воды поднялся вверх пар, сильный и одновременно густой. Так как он не имел возможности распространиться, то он несся по трубам и, сжатый теснотой, с большой силой стремился вверх, пока беспрерывным потоком не ударялся о крышу и всю ее сотрясал и приводил в движение, так что бревна сильно тряслись и скрипели. У соседа-ритора были гости. Ощутив тряску, они уверились, что началось землетрясения и с криками ужаса бросились прочь из дома. Вот каким хитроумием отличался механик.
Десять тысяч человек ежедневно трудились под началом Анфимия и Исидора, а на строительство великолепного храма была истрачена сумма, равная четырем годовым доходам императорской казны. Ходили легенды, что Юстиниан собирался покрыть золотом стены Святой Софии от пола до сводов, но звездочеты предрекли, что конце веков воцарятся очень бедные цари, которые обдерут золотые стены. Дабы этого не произошло, император нехотя отказался от своей затеи. Когда строительство было завершено, Юстиниан на колеснице подъехал к Великой церкви и воскликнул: «О, Соломон! Я превзошел тебя!» И действительно, Великая церковь превзошла храм Соломона в Иерусалиме и все иные храмы, когда-либо и где-либо построенные.
Гест привел своих гостей на обширный открытый двор, окруженный колоннами, и мраморным фонтаном посередине. Из этого двора был проход во внешнюю галерею. Её голые кирпичные стены не отвлекали от благочестивых мыслей, коим должны предаваться верующие пере вступлением в храм. Вход в следующую, внутреннюю галерею, был украшен искусной мозаикой Приснодевы, восседающей на троне. По правую и левую руку Богоматери стояли два императора: Константин держал на ладонях город, Юстиниан преподносил храм святой Софии. Харальд внимательно рассматривал мозаику, стараясь запомнить все подробности. Потом фреска, изображавшая конунга Ярицлейва Мудрого со храмом Святой Софии в руках, появилась в Кэнугарде, и нетрудно догадаться, кто навел конунга на такую мысль .
Дубовая дверь, ведущая во внутреннюю галерею, или нартекс, была окована бронзой. Раньше на дверях красовались имена императоров Феофила и Михаила Победителя, но позже имя Феофила сбили, ибо он впал в иконоборческую ересь. В нартекс не возбранялось входить язычникам и кающимся христианам, отлученным от церкви за прегрешения. Всякому открыт доступ сюда, дабы он восхитился мраморными стенами и высокими сводами, сплошь покрытыми золотистой смальтой. Проемы над окнами украшали гирлянды цветов, выложенных из разноцветных каменьев.
Три двери вели из нартекса в храм, а над дверями – напоминание о бренности земного величия. Дивная мозаика изображала Господа на троне, слева от него в круглых медальонах можно было видеть Богородицу и Архангела Михаила с мерилом в руках. Лик архангела был суров, Богородица же простирала к Спасителю руки, умоляя простить императора Льва Философа, распростертого у подножья трона. По-разному толковали назидательным смысл мозаики. Одни говорили, что император проси заступиться за грешный народ, иные же уверяли, будто он каялся в собственных прегрешениях. Харальд смотрел на босые стопы небесного владыки, к которым склонился владыка земной, и огорченно думал, что Господу нашему, кажется, не часто приходилось ездить верхом. Все-таки он никак не мог уразуметь, отчего Сын Божий, а это, как ни считай, весьма знатное происхождение, ходил пешком наравне с простолюдинами.
По обе стороны от царского входа на высоте человеческого роста имелись ниши с иконами. Гест встал на колени перед иконой и перекрестился. Поднявшись с колен, он пояснил:
– Здесь можно исповедоваться, если стыдно идти к священнику.
– Смотрите, на полу яма! – воскликнул Ульв.
И действительно, великое множество людей стыдились признаться в своих грехах духовной особе. Они тайно исповедовались иконам, и их колени постепенно протерли углубление в мраморном полу. Не считая внешней галереи и нартекса, Великая Церковь состоит из трех нефов, или кораблей, словно вставших борт о борт в тихом фьорде. Один корабль огромен, а два корабля по его бокам, чуть пониже. Но даже под сводами двух малых нефов могли бы уместиться и «Длинный Змей», и «Малый Змей», и «Журавль», построенные по приказу конунга Олава, сына Трюггви. И не только поместиться, но и расправить свои паруса и раскинуть сорок пар длинных весел. При этом их изогнутые носы со змеями и птицами вряд ли бы дотянулись до половины высоты бокового нефа.
Через двойной ряд колонн Харальд вошел в центральный неф. Задрав голову к потолку, он понял, почему послы конунга Вальдемара Старого, вернувшись из Царьграда, поклялись перед дружиной, что нет на земле зрелища чудеснее, чем церковная служба у греков. Послы уверяли, что невозможно забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького. Харальд был готов подтвердить каждое слово послов. Удивительно, но внутри Великая церковь казалась гораздо выше и больше, чем снаружи, словно божественная сила раздвинула её стены. Сотни колон поддерживали своды. Их выломали из языческих капищ в разных частях света. Так, из храма Аполлона в Риме было доставлены восемь порфировых колон, а из храма Артемиды в Эфесе привезли восемь колон зеленого мрамора. Теперь они стояли рядами в два яруса, служа славе Господа. Каменные стены, разделявшие нефы, казались легкими и ажурными. Два яруса колонн поддерживали закругленные стены, прорезанные высокими окнами. Мягкий блеск мрамора мерк пред золотым сиянием, изливавшимся сверху. Выложенный мозаикой главный купол постепенно возносился вверх, вырастая из двух средних полукуполов, расположенных ниже, а те в свою очередь располагались над полукуполами меньшего размера.
Огромный купол висел в воздухе на арках, напоминавших наполненные свежим ветром паруса с ликами шестикрылых серафимов. Паруса являлись опорой для сорока арок, составлявших основание купола. В сорока арках были прорезаны сорок окон, через которые изливались потоки света, отражавшиеся от золотой мозаики. Можно было подумать, что место это не извне освещалось солнцем, но что блеск рождался в нем самом. Не купол возносился к небу, а сам являлся сияющим небом. Царивший внизу полумрак подчеркивал сияние неба, утверждая молящихся в мысли, что после горькой земной юдоли их ждет блеск е райское блаженство. С купола глядел лик Христа Вседержителя.
Харальд приблизился к амвону в центре храма. С этого возвышения, окруженного балюстрадой, по праздникам читалось Священное Писание. Амвон был сооружен из камня, имя же ему сардонихий. Восемь золотых колонн, усыпанных хрусталем и сапфирами, поддерживали сень, выкованную из драгоценного металла, изукрашенную изумрудами и увенчанную золотым крестом в сто литр весом. Книги Нового и Ветхого Завета, лежавшие на амвоне, были окованы золотыми переплетами, каждый весом по две квинты. Из золота были сделаны все священные принадлежности и семь крестов, каждый весом в одну квинту.
Центральную апсиду – полукруглое углубление в восточной стене занимал алтарь. На самом верху апсиды, на немыслимой небесной высоте, в золотом облаке парила Богоматерь с младенцем. Ниспадавший складками темно-синий хитон девы Марии оттенял золотое одеяние младенца Иисуса. О этой мозаике сказал патриарх Фотий: «Она выглядит так, что могла бы заговорить, спроси кто-либо, как удалось Ей сохранить девство, будучи матерью, ибо художество делает ее губы, неотличимые от реальной плоти, сомкнутыми в сохранении священной тайны…». Пред алтарной преградой стоял на коленях молодой монах, истово клавший поклоны и шептавший по-славянски:
– Идеже глаголал Ангел Господень ко отрочищу: не иду от места сего, дондеже стоит святая София.
Когда монах встал с молитвы, Харальд спросил его, откуда он родом, и получил ответ, что из Суздаля, а душу спасает на Афоне. В Царьград же он пришел поклониться святыням.
– Бо великие святыни в сем храме, – объяснял он. – Во алтаре блюдо велико злато служебное Ольги Русской, когда взяла дань, ходивши ко Царьграду.
Монах взялся рассказать варягам о чудесах храма святой Софии. В алтаре хранились скрижали закона, данные Моисею на горе Синая. Там же киот, а в нём манна небесная, коей кормился народ в пустыне. А еще в алтаре хранилась трапеза, на ней же Христос вечерял со ученики своими в великий четверг, и пелены Христовы, и крест в меру роста его. В притворе за великим алтарем вчинены во стену верхняя доска от гроба Господня, и свёрлы и пилы, ими же чинен крест Господень. Пред Царскими вратами было принято ставить носилки с больными, коих ужалили ядовитые змеи. В святом месте яд тотчас же выходил из уст вместе со слюной. Случались у алтаря и иные знамения. Вдруг возносятся вверх светильники, а бывает, падают вниз, но остаются невредимыми. Монах побожился, что собственными очами видел, как стеклянное кадило с маслом упало с высоты на мраморный пол и осталось целым. От алтаря монах повел Харальда к столпу, обшитому медными досками.
– Народ трутся персями и плещама около столпа на исцеление болезни.
Руки тысяч больных, жаждущих исцеления, протерли дыру в медных листах. Харальд просунул руку в отверстие и прикоснулся к влажному, словно источающему слезы камню. Неподалеку висел образ Спаса. Про него монах рассказал, что иконописец, почти закончил образ и, возгордившись, изрёк, что написал Господа как живого. И тут же раздался глас от образа: «А когда мя еси видел?» Иконописец онемел и умер от страха, не дописав один лишь перст. И действительно, на иконе перст не писан, но окован серебром и позлащен. Свои речи монах закончил просьбой:
