Ничего святого

Возможно, люди стали бы куда более расторопными, если бы всегда чувствовали на своих спинах леденящее дыхание смерти. Возможно, если бы они были меньше заняты житейскими заботами, они были бы способны его уловить. А быть может, старость настигает лишь тех, у кого есть свободное время.

Миновав общество вынужденных поклонников Грибоедова, я пошёл вниз по бульвару.

Навстречу мне шли клерки и бизнесмены, женщины всех возрастов шуршали колёсами детских колясок по опавшей листве, какой-то мужчина сердобольно крошил хлеб голубям, устроившим настоящую битву за корм, что не помешало нахальному воробью урвать себе самый дородный кусок и спешно ретироваться. Встречал я и людей неформального вида: кто в кожаной косоворотке, кто с раздолбанной гитарой и длинными сальными волосами, кто в рваных джинсах и с брезентовой торбой, – все они двигались в разном направлении или сидели на лавочках особняком и явно не были теми, кого я искал.

Дойдя до памятника казахскому поэту, имени которого, увы, я не смогу воспроизвести, я отметил компанию людей в клетчатых штанах, ярких косухах с ещё более яркими причёсками – это, определённо, были самые настоящие панки, и одним из них был мой знакомый. Собравшись возле фонтана, они курили и обсуждали предстоящий концерт какой-то группы, название которой мне ни о чём не говорило.

В какой-то момент Илюха достал сигарету и попытался прикурить, однако из-за сильного ветра никак не мог зажечь огонь. Он отвернулся от ветра – в мою сторону. Закрывая пламя руками, он наконец прикурил и жадно втянул в лёгкие никотиновый дым. Лицо Илюхи расплылось в блаженной улыбке, он закрыл глаза, а когда открыл, его взгляд был устремлён на меня. Он улыбнулся, и я сразу понял, что он узнал меня. Я уже хотел было подойти к нему, однако, сделав шаг, внезапно подумал: а вдруг он не захочет общаться со мной? Я остановился. Илюха поднял в знак приветствия руку, сжатую в кулак, но с отогнутым мизинцем и указательным пальцем.

Этот жест подбодрил меня, и я подошёл к их компании. Я старался идти к ним не слишком быстро, чтобы они не приняли меня за идиота. За это время Илюха успел сделать две затяжки.

– Привет! – произнёс я ровным тоном.

– Хой! – ответил он весело.

Я понятия не имел, что означает «хой», но чтобы не ударить в грязь лицом, тоже воскликнул: «Хой!»

Илюха протянул мне руку, и мы, словно члены тайного общества, обменялись установленным приветствием.

– Ну что, знакомьтесь, – сказал Илюха, вновь поворачиваясь к компании, – это Дима, Колян, Луис, Шрек и Ленор, – представил он по очереди трёх парней и двух девушек.

Я улыбнулся. Дима улыбнулся в ответ, Шрек протянул мне руку, и мы обменялись уже знакомым приветствием, Ленор произнесла: «Александра».

– А это… – Илюха замялся, и я понял, что он забыл моё имя. – Вася, – наконец сказал он.

– Здорово, Василий, – произнёс Колян. – Пиво будешь?

– Я? – хриплым голосом уточнил я. – Да, буду, конечно.

Колян протянул мне бутылку, и я отпил прямо из горла мерзковатую на вкус кислую жижу. Вкус напитка не имел для меня никакого значения: мне было приятно, что эти люди без вопросов приняли меня в своё общество. Я вернул Коляну бутылку и посмотрел на всех остальных.

– Любишь Distemper? – немного картавя, спросил меня Шрек.

– Distemper? – переспросил я не потому, что не расслышал, а скорее затем, чтобы придумать, как лучше ответить. Речь явно шла о музыкальной группе, и я хотел бы иметь о ней какое-то мнение: быть поклонником их творчества или любить лишь некоторые их песни, я был согласен на дух их не выносить, но я не слышал ни одной их композиции, и от этого мне было чрезвычайно стыдно. Тем не менее Шрек ждал ответа, и я сказал: – В целом нормально.

– Я так и думала! – воскликнула Ленор, словно я только что подтвердил её самые точные догадки.

– Все словно помешались на этом Ska, – без особой радости в голосе отметил Колян. – Хотя, что в нём такого особенного?

– Всё дело в наличии трубы, – сказала Ленор.

– Ну, в военных оркестрах труба тоже присутствует, – заметил Илюха. – Однако никто из нас не испытывает особых чувств к военным оркестрам.

– А если они играют трогательный военный марш? – произнёс мелодичный женский голос у меня за спиной.

Обернувшись, я увидел перед собой девушку лет двадцати. Дядя Гриша назвал бы её оторвой, но я сразу посчитал её привлекательной. Кожаная куртка подчёркивала стройность её фигуры, а рваные колени чёрных джинсов, заправленных в жёлтые мартинсы, придавали её природной женственности известную степень брутальности. Огненно-рыжие волосы, небрежно спадавшие косой чёлкой на левую сторону, были коротко острижены по бокам, открывая аккуратной формы уши с многочисленными серёжками. Правильные черты аристократически бледного лица, острые скулы, прямой нос и тонкие, однако страстные губы венчали ярко подведённые глаза синего цвета. В этих глубоких, как океан, глазах, смотревших внимательно и спокойно, я немедленно потонул и, не отрываясь смотрел в них, словно боялся, что стоит мне отвести взгляд и видение исчезнет, рассеется навсегда.

Мне показалось, что мы смотрели друг на друга несколько часов, хотя, думаю, прошло не больше секунды, прежде чем нас выдернули из магического созерцания.

– Йоханга, мать! – воскликнул Шрек.

– Привет, красавчик, – улыбнулась та, которую назвали Йохангой, и подняла руку в знак приветствия всех остальных.

– Давно тебя не видел, – заметил Илюха.

– Всё относительно, – уголки губ девушки с огненными волосами слегка вздёрнулись вверх, и она перевела взгляд на меня.

– Знакомься, это Василий, – представил меня Илюха.

– Значит, просто Василий? Или ты ещё просто не успел обзавестись прозвищем? – произнесла девушка, пристально глядя мне в глаза.

– Ну, вообще-то, у меня есть прозвище, только вот здесь ещё не успели его узнать, – загадочным тоном ответил я.

– Ну надо же, – она театрально покачала головой. – Прямо человек-тайна.

– У меня намного больше тайн, чем можно себе представить, – разумеется, я и в тот момент понимал, что подобная претенциозность из уст шестнадцатилетнего мальчишки звучит, мягко говоря, неубедительно. И всё же эти слова сорвались у меня с языка.

– И, очевидно, твоё второе имя входит в их число? – подыграла мне девушка.

– Нет, друзьям оно открыто, – поспешил заверить я.

– А мы твои друзья?

– Смею надеяться.

– Так, может, ты приоткроешь завесу тайны?

– Если вам интересно, – ответил я, но не встретил в её глазах ничего, кроме иронии. Оглянувшись на остальных, я не нашёл особой поддержки.

– Мне интересно, – подбодрил меня Илюха.

– Ну что же, – я выдержал театральную паузу, во время которой спешно перебирал в уме все подходящие варианты: нужно было что-нибудь такое небанальное, крутое, грозное, авантюрное, чтобы фонетически звучало, как гром… все ждали. Нужно было срочно сказать какое-то имя, пауза явно затянулась. Вдохнув полной грудью, я, не думая, произнёс: – Я Бармалей!

– Анастасия, – девушка с пламенными волосами протянула мне руку. Дотронувшись до этой руки, я почувствовал, что она явно не собирается выполнять условленное приветствие, но я уже поднял её руку выше, чем требуется для обычного рукопожатия. Чтобы не ударить в грязь лицом, я поднёс её к своим губам и отнюдь не по-бармалейски поцеловал.

Губы Анастасии не дрогнули, но глаза прищурились, словно в улыбке.

– А где борода, Бармалей? – спросила она. – Ещё не выросла?

Одним метким выстрелом эта девушка уничтожила всю брутальность моего образа. Сейчас нужно было достойно парировать выпад, иначе я потерял бы лицо. Недолго думая, я произнёс первое, что пришло мне в голову:

– Подобно римлянам, я считаю, что сила мужчины кроется в его сердце, а не в волосах.

– Поэтому ты не носишь ирокез? – спросила Анастасия.

– Я не Самсон, чтобы черпать силу из причёски.

– Эти ребята с тобой не согласятся, – она кивнула в сторону Илюхи, Коляна и Шрека, у Димки причёска была обычной.

– Мы не черпаем силу из причёсок, – заявил Шрек. – Это форма протеста.

Я кивнул, но Анастасия решила развить тему:

– Протеста против чего?

– Против общества и норм, которые оно навязывает, – гордо произнёс Шрек, сделав несколько глотков пива из пластиковой бутылки, которая, опустев, сжалась. – Пивас кончился, – констатировал он.

– Жаль, – вставил я, чтобы подчеркнуть, что я, вообще-то, отнюдь не против выпивки.

– Есть вэ-дэ, – заметил Дима. – Бармалей, будешь вэ-дэ?

– Воды? – переспросил я.

– Не воды, а вэ-дэ-шечку, – поправил меня Колян.

– Вэ-дэ-шечку, – протянул я, понятия не имея, о чём они говорят. – Почему бы и нет?

Дима достал из торбы пластиковую бутылку и протянул мне. На этикетке было написано «Виноградный день». Я сделал пару глотков. На вкус «вэ-дэ-шечка» показалась порошковым виноградным соком, разбавленным этиловым спиртом. Как показали мои дальнейшие изыскания, первое впечатление оказалось верным.

Тем временем компания вернулась к обсуждению предстоящего концерта. Колян и Луис идти отказались. Ленор с Димой уже купили билеты, Илюха сомневался, сможет ли пойти, а Шрек сетовал на отсутствие денег и надеялся найти «вписку». Компания перешла к обсуждению музыкальных достоинств коллектива, Анастасия, не участвовавшая в беседе, взглянула на меня, однако ничего не сказала. Мы с ней стояли немного в стороне от ребят, и я мог, не нарушая дискуссии, завести беседу с этой неординарной особой. Чтобы как-то продолжить прервавшийся разговор, я решил вернуться к тому, с чего он начался:

– Ну а твоё прозвище? Что оно означает?

– У меня нет прозвища, – спокойно ответила она. – Просто Настя.

– А Йоханга?

– Йоханга – это приветствие поклонников группы «Пилот», – объяснила она.

«Чёрт! – подумал я. – Ну зачем я спросил?! Она же сейчас поймёт, что я вообще ничего не понимаю в культуре, которой они живут!»

Тем не менее отступать было поздно. Чтобы как-то выйти из положения, я произнёс ироничным тоном:

– А я-то думал, это имя валькирии с волосами, жёлтыми, как мёд.

– Нет-нет, – улыбнулась она. – Ты перепутал с Ольгой.

– Жаль, я не знаю столь же прекрасного стихотворения про Анастасию, – улыбнулся я.

– Прочитал бы? – она сверкнула своими синими как шёлковая мантия глазами, словно спрашивала «отважился бы ты на это?».

– Да, – твёрдо ответил я.

– А почему Бармалей? – спросила она.

Из всех ассоциаций с этим именем я выловил, пожалуй, единственную, которая могла как-то объяснить происхождение странного прозвища. На мой четвёртый день рождения отец (он тогда был ещё жив) подарил мне пластмассовый набор воина: щит, шлем и меч. Этот подарок как нельзя более пришёлся мне по нраву: весь день я бегал по квартире, героически сражаясь с полчищами вымышленных, но оттого не менее кровожадных врагов, которым никак не удавалось одержать победу над моей удалью. Даже когда мне пора было идти спать, я продолжал смертельную битву. Мама решила, как всегда, прибегнуть к помощи Бармалея. Кого-то в детстве пугали соседом, кого-то бандитами, кого-то милицией, меня – Бармалеем. И, должен признать, герой Чуковского был для меня достаточно авторитетным персонажем, чтобы во избежание встречи с ним выполнять требования родителей. Но в тот вечер я победил столько врагов и чувствовал себя таким могущественным, что на кураже провозгласил:

– Ах, Бармалей! Зовите! Я ему голову отрублю!

И, сказав это, я почувствовал в себе силы исполнить своё обещание. Я даже хотел, чтобы этот жуткий злодей и враг всех детей, некогда нагонявший на меня ужас, явился и встретился со мной в честной битве.

Однако Бармалей так и не пришёл. Отец сказал, что он испугался меня, и я теперь сам Бармалей, и все мои противники, видя мои победы, спасаются бегством, а значит, бой окончен и пора идти спать.

Я больше десяти лет не вспоминал об этом и ни с кем не обсуждал то время, когда мой отец был жив. Но Насте я рассказал об этом сразу, – это было так просто, так естественно и так правильно. Слушая меня, она улыбалась одними глазами, не проявляя более никаких эмоций.

– Таким образом, – подытожил я, – прозвище Бармалей у меня уже больше десяти лет.

Я не стал уточнять «двенадцать», чтобы Настя не узнала, сколько мне на самом деле.

– А ведь Василий – очень красивое имя, – задумчиво заметила она.

– Если тебе так больше нравится, можешь звать меня Василием, – великодушно позволил я. – Но друзья зовут меня Бармалеем.

В этот момент я вспомнил, что у меня нет настоящих друзей, с другой стороны, именно здесь я надеялся их найти.

– Но ведь мы с тобой не друзья, – улыбнулась Настя, закуривая сигарету, и синева её глаз сверкнула в пламени зажигалки.

Я не знал, что ответить, а моя собеседница рассмеялась, увидев моё замешательство. И столь искренним, добрым и располагающим был её смех, что я улыбнулся так широко, словно хотел достать кончиками рта до ушей.

– Ну и чем ты занимаешься, Василий? – спросила она, закончив смеяться.

– Просто решил развеяться, – ответил я и, поняв, что от меня ждут другого ответа, добавил, – а вообще, – учусь…

Она улыбнулась. Я испугался, что она спросит, где именно, и мне придётся срочно придумывать что-нибудь убедительное, чтобы не сказать, что я учусь в школе. Но она не спросила.

Вместо этого она поинтересовалась, какую музыку я слушаю. В детстве, живя у бабушки, я слушал многочисленные аудиокассеты, которые покупал дядя Гриша. В основном, это были рок-н-ролл шестидесятых и динамичный рок восьмидесятых. Переехав к маме, я какое-то время уничтожал свою личность попсой, которую слушала она, однако последние несколько лет музыкальное самоуважение взяло верх, и у меня в комнате начало играть «Наше радио». Я назвал несколько групп, которые часто звучали в эфире, и она кивнула, как бы удовлетворённая ответом, а затем спросила:

– Только отечественное?

– В основном, да, – кивнул я и тут же поправился, – хотя мне очень импонируют такие группы, как Ramones, AC/DC и Iggy Pop.

– Ramones – хорошая группа, жаль, что их больше нет, – заметила она.

– Думаю, если бы они сегодня собрались и отыграли концерт, получилось бы зажигательно, – с видом знатока произнёс я.

Она рассмеялась.

В то время я понятия не имел, что участники этой группы к моменту нашего разговора уже успели благополучно преставиться, но Анастасия сочла мои слова остроумной шуткой.

– А у AC/DC какой любимый альбом?

В этот момент я почувствовал себя на экзамене.

Какой у меня любимый альбом? Да я целую вечность не слушал их песен, – едва ли я мог бы вспомнить хотя бы пять их композиций, не говоря уж о названии пластинки. Тем не менее я сделал уверенный вид и безапелляционно заявил:

– Highway to hell.

Она кивнула.

– Да, братья Янги умеют жечь, – согласилась она.

– Словно черти, – подтвердил я. – Но и голос у него необычный?

– У кого именно?

– У Ангуса Янга, конечно.

– Да, вот только он не поёт, – заметила Настя.

Я снова сел в лужу, но отступать было поздно.

– А как же TNT?

– Разве что oi, oi, oi, – ответила она. – А поёт-то её Брайан Джонсон.

– Действительно, – согласился я, возможно, чуть более поспешно, чем следовало.

Постепенно начали подтягиваться и другие ребята: Оля, двоюродная сестра Ленор, рокер по имени Дима или Гибрид, и ещё несколько парней и девчонок, с которыми я толком в тот день не познакомился. В какой-то момент алкоголь кончился, и возникла необходимость отправить гонцов к магазину. Илюха предложил мне составить ему компанию, Настя решила пойти вместе с нами, так как ей нужны были сигареты. Ребята скинули денег, сколько у кого было, и мы зашли в продуктовый магазин, где нас встретила стереотипнейшая продавщица: средних лет, полноватая, крашеная в блондинку женщина с ужасной косметикой и столь дородными мешками под глазами, что в них запросто можно было сложить все наши покупки. Илюха попросил у неё пять бутылок портвейна «777», три двухлитровые колы, три нарезных батона и пачку майонеза. К этому Настя попросила три пачки сигарет: одну для себя и две для компании.

Вернувшись к друзьям, мы откупорили одну из бутылок портвейна и пустили её по кругу, словно заздравную чашу. Кто-то пил портвейн в чистом виде, кто-то запивал его колой. На свежем воздухе у нас разыгрался аппетит, и в ход пошёл хлеб с майонезом. С утра я не позавтракал, поскольку, когда я собирался уходить, на кухне был Игорь, а мне было важно начать этот день без скандала. До тех пор мне ещё не приходилось есть хлеб с майонезом, но каким же он оказался вкусным! Я чувствовал себя древним греком, вкусившим амброзию: свежий хлеб, приправленный майонезом, словно обволакивал мой желудок, и неприятное урчание, которое давало о себе знать последние сорок минут, мгновенно исчезло.

– Бармалей, будешь мишки-гамми? – обратился ко мне Илюха.

– Какие мишки? – спросил я, хотя мне было наплевать, – сейчас я готов был выпить всё, что угодно.

– Мишки-гамми, – повторил мой товарищ. – Это народный чистопрудный коктейль. Сейчас я научу тебя его готовить.

Коктейль оказался прост: в наполовину опустевшую бутылку колы наливали портвейн (аккурат влезала одна бутылка), затем бутылка закрывалась, коктейль взбалтывался и был готов к употреблению.

Мне, как новичку в этом деле, Илюха предложил первым отведать чудесного нектара. На вкус он оказался весьма сладок, и я, можно сказать, с первого глотка пристрастился к нему. Мы с Илюхой и Гибридом беседовали обо всём на свете, пили мишки-гамми, и я почувствовал, что начинаю пьянеть. Изредка я поглядывал на Настю, её огненные волосы сразу бросались в глаза: вместе с Ленор и Олей они сидели на камне у фонтана, курили и говорили о чём-то своём. Мне чертовски захотелось подойти к ним, но Гибрид нашёл во мне благодарного слушателя, и обрывать его было бы очень невежливо с моей стороны.

Мы продолжали пить, изредка закусывая хлебом и майонезом чистый портвейн, «мишки-гамми», «Виноградный день», пиво и водку, которые материализовались после прихода новых членов компании. В какой-то момент Гибрид начал петь «Маму-анархию», и я подхватил знакомый мотив: как это часто бывает, отсутствие музыкального слуха мне компенсировало изрядное количество выпитого.

Я знал, что у меня сильный голос, хотя пользовался я им явно не по назначению. Когда мы протянули последний «Папа – стакан портвейна!», я посмотрел в сторону Насти: наши взгляды пересеклись, и вместо восхищения, одобрения или восторга я прочитал в её глазах безразличие.

Господи, как можно было так ступить!

Чтобы избавиться от дурных мыслей, я принял из рук Шрека бутылку дешёвой водки и сделал пару глотков. Затем, чтобы придать своему виду больше брутальности, я отпил ещё.

– Да Бармалей нажрался! – заметил Шрек.

– Я Бармалей! – громогласно провозгласил я. – Я не бываю в говно!

Именно в этот момент мой организм вероломно решил опровергнуть мои слова, и я успел сделать лишь несколько шагов в сторону, прежде, чем водка и всё, что было с ней по соседству, вырвались из моих уст намного красноречивее самых твёрдых глаголов. Остаток дня я провёл в удивительном путешествии между компанией, угощавшей меня выпивкой, и газоном, который я сам угощал выпивкой и частично переваренным хлебом.

В какой-то момент мне захотелось поговорить с Настей, но то ли алкоголь рассеял моё внимание, то ли она трансгрессировала, – так или иначе, её пламенной причёски я не приметил. Раздосадованный этим обстоятельством, я принялся пить ещё больше, и к вечеру представлял собой маломобильный биологический организм, способный лишь блевать и грязно ругаться матом. Сердобольные панки не оставили меня в беде, и Гибрид вместе с Илюхой решили отвезти меня домой. Бравые милиционеры на входе в метро «Чистые пруды» решили воспрепятствовать моему вторжению в столь богоугодное заведение, однако Илюха с Гибридом объяснили, что меня бросила девушка, и я очень сильно расстроился. То ли сила их аргументов, то ли количество денежных знаков, немедленно скрывшихся в кармане куртки сержанта, помогло нам войти в метро. Я назвал станцию метро, и мы сели в поезд. Переходы и дорогу я мало помню. Ребята доехали со мной до самой квартиры, и помогли мне открыть внешнюю дверь и лишь когда я, облокотившись на дверь квартиры Игоря, уверил их, что дальше доберусь сам, они попрощались со мной и ушли. Осознание близости отчима мгновенно отрезвило меня: я вошёл, запер за собой дверь, снял куртку, разулся и прямой походкой прошёл семь метров, отделявших меня от комнаты. Кое-как раздевшись, я рухнул на кровать, завернулся в одеяло и проспал до следующего дня.

Это было удивительно, однако ни мама, ни Игорь не узнали, что, вернувшись домой, я был изрядно навеселе. Я был уверен в том, что неизменно спалюсь, и готовился к неизбежному. Тем не менее, когда я пришёл, никто не обратил на меня никакого внимания. В моём поведении не было ничего необычного: я сразу направился в свою комнату, откуда не выходил до самого утра.

А вот утром наступила расплата за весёлую попойку с панками на Чистых прудах. Похмелья в классическом понимании у меня не случилось: голова не болела, руки прекрасно слушались, и желание выпить пива отнюдь меня не радовало, напротив, стоило мне вспомнить о существовании алкоголя, как к горлу тут же подкатил рвотный позыв, который я с трудом подавил, чтобы не загадить собственную постель. Я прислушался: в квартире было тихо, как в склепе. Выбравшись из кровати, я аккуратно, словно вор, прокрался в сторону туалета. Каждый мой шаг эхом отдавался в ушах, словно я ступал не босяком по паркетному полу, а тяжёлой походкой латных ботинок шёл по гранитной пещере, полной чудовищ. В любой момент я ожидал, что откроется дверь спальни, откуда появится один из демонов, обитающих в этих чертогах, а я смогу лишь сказать что-то нечленораздельное, прежде чем меня вывернет наизнанку прямо посреди коридора. Но дверь оставалась закрытой, и я без приключений добрался до тронного зала, дверь которого скрипнула с леденящим душу негостеприимством. Я вошёл, опустился на колени перед унитазом и поднял крышку. Тишина. «Как бы сделать это потише», – подумал я. Будить всех утробными звуками отчего-то казалось мне не самой благоразумной идеей. Я решил выдавливать из себя яд по капле – словно чеховского раба. Склонившись над унитазом, я открыл рот и… ничего не произошло. Запах не мытого две недели туалета, отбил у меня всякое желание вверять ему то, что я до сих пор ревностно хранил в себе. Я представил вчерашний день: панки, тусовка, виноградный день, портвейн, палёная водка, я вспомнил запах этих напитков, и в тот же момент словно какой-то клапан внутри меня открылся, и водопад отнюдь не столь романтичный, как на пейзажах Тёрнера, извергся из глубин моего существа с неистовой силой. В какой-то момент я понял, что катарсис происходит под аккомпанемент слишком красноречивого оркестра. На секунду я перестал изливать душу в уже изрядно обрызганный унитаз и прислушался. Тишина. Во рту господствовал привкус желчи. Я сделал глубокий вдох и продолжил. Некоторое время я безжалостно расставался со всем, что переполняло меня намедни, пока внутри не осталось ничего, кроме несварения и спутанных воспоминаний. Должен признать, унитаз выдержал гнев моего желудка и радушно принял всё, что я ему вверил. Нажав на спуск, я наблюдал, как улики постыдного минувшего дня спиралью уходят в канализацию. Мне пришлось четырежды повторить этот аттракцион и изрядно поработать ёршиком, прежде чем все следы моего преступления против общественного спокойствия благополучно исчезли. Унитаз сверкал фаянсовой белизной и был даже чище, чем в тот момент, когда я обратился к нему за помощью.

Я прислушался. По-прежнему ни звука. Из туалета я проскользнул в ванную, где тщательно вымыл с мылом руки, лицо и почистил зубы. Выключив воду, я вновь принялся оценивать обстановку. По-прежнему было тихо. Решив рискнуть, я снял с себя одежду и по-быстрому принял контрастный душ. Всякий, кому доводилось принимать контрастный душ после безудержного веселья, знает это прелестное чувство, которое растекается по организму, снимает всё напряжение и исцеляет, подобно живой воде.

Вернувшись в спальню, я переоделся и только теперь догадался взглянуть на часы: они показывали два пополудни. Было воскресенье: Игорь, скорее всего, был на тренировке, а мама с Егором, скорее всего, ушли гулять, либо куда-то поехали. Стало быть, я был один в квартире, и это обстоятельство не могло меня не обрадовать.

Я отправился в кухню, где решил подкрепить свои силы. Стоило мне открыть холодильник, воспоминания о вчерашней гулянке вновь переполнили меня, однако внутри было пусто, – благодаря этому обстоятельству я не стал устраивать непотребства и просто смачно рыгнул. Тем не менее было ясно, что плотный завтрак придётся отложить до лучших времён. Поэтому я просто заварил крепкий чай с сахаром и включил телевизор, где шёл какой-то дурацкий фильм. Во время рекламы мне показалось, что открывается входная дверь, я выключил телевизор – тишина. Я по-прежнему был один. Однако я понял, что, если я хочу поесть (а это было решительно необходимо), мне следует поторопиться. Сообразив, что твёрдая пища может изрядно ухудшить расположение моего духа, я решил сварить рис. Так, эмпирическим путём я установил лучший рецепт от алкогольного отравления, которым пользуюсь до сих пор. Позавтракав, я ощутил насыщение и вернулся в комнату.