Превратности Фортуны

На этом месте я отложила распечатку, смежила веки, чтобы дать отдых не привыкшим столько читать глазам – и не заметила, как заснула.

Проснулась я с лёгким гулом в голове: давало о себе знать поглощённое накануне обилие слов. Не спеша возвращаться к распечатке, я написала Перфидию: спросила, что за эффект Буркина—Лукьяненко и что за «Лифт на эшафот». Великий сыщик написал почти сразу: предложил вместе посетить одно заведение, которое поможет понять ответ на второй вопрос, и обсудить там ответ на первый.

Я согласилась, причём даже не потому, что особого выбора у меня не было, а потому, что предвкушала приятное времяпрепровождение. В конце концов, Перфидий вёл себя как настоящий кавалер, был умён, успешен, хорош собой и галантен. Чего ещё нужно девушке от мужчины, спросила я себя. И сама себе ответила: девушке нужно, чтобы интерес к ней был исключительно романтический, а не был интересом к объекту полицейского расследования или к пешке в очередной партии борьбы за власть. С Перфидием такой уверенности, само собой, не было, но я чувствовала, как в моём сердце постепенно начинает теплиться надежда на то, что такая уверенность когда-то появится.

В этот раз Перфидий не стал за мной заезжать, вместо этого прислал авто, которое отвезло меня к заведению в одном из досуговых районов Фортуны. Заведение располагалось внутри здания, которое выделялось из череды соседних тем, что выглядело как построенное из дерева, но наверняка не было таковым: слишком уж дорого. Называлось оно просто: «Кошка». Внутри меня встретил распорядитель в тяжёлом тёмно-зелёном костюме-тройке и отвёл за столик, где уже ждал Перфидий.

Изнутри «Кошка» тоже была отделана под дерево, причём настолько хорошо, что я даже усомнилась: действительно ли только «под», очень уж настоящим всё выглядело. На сцене посреди зала размещались по-старинному одетые музыканты со старинными же инструментами: здоровенная четырёхструнная гитара, стоящая вертикально на специальном штыре, огромный рояль, медные дудки и ударная установка.

Перфидий пояснил, что музыканты – это роботы-андроиды, а композиции, которые они играют, могут заказывать посетители.

– Вот это да, – удивилась я. – До чего похожи на людей.

– Да, – кивнул Перфидий. – К вопросам создания атмосферы здесь подходят с особым тщанием. Меню тоже довольно примечательное, с долей, так сказать, изысканности. Позволю себе рекомендовать стейки, они здесь восхитительные, из мяса настоящей коровы.

«Оу», – удивилась я про себя. Раньше мне доводилось есть только мясо, выращенное в биореакторе. Памятуя, что за всё платит Перфидий, я без раздумий выбрала в меню стейк.

Тем временем принесли чай, а Перфидий заказал музыку.

– Эту композицию написал Майлз Дэвис, – сказал он. – Великий музыкант и композитор 20-го века, для творчества которого даже небо Земли не стало пределом. Своей трубой он, так сказать, пронзил словно буром межпланетное пространство – и теперь мы с тобой наслаждаемся его знаменитой пластинкой, которая называется «Лифт на эшафот».

– Ах, вот оно что! – сообразила я и прислушалась. – Значит, именно её включила тогда Аделаида.

Перфидий кивнул.

Музыка оказалась в самом деле такой, как описывал Сурентий. Это была концентрированная, тягучая меланхолия, освежающая и успокаивающая.

– Как тебе?

– Непривычно, – вынесла я вердикт. – Но мне нравится.

– У этой барышни, Аделаиды, отменный музыкальный вкус, – отметил Перфидий. – Да и не только музыкальный. Это значительно способствует успеху в той деятельности, которую она избрала в качестве трудовой.

– Успеху в проституции? – я недоверчиво покачала головой.

– А ты как думала? Утончённость натуры барышни, которая продаёт свою любовь, неизменно способствует росту цены на её услуги. Ведь тогда помимо любви покупатель получает ещё и разговоры об искусстве, литературе и философии!

Да уж, подумала я, правильно я решила не иметь дел с проституцией. При таком положении дел большие заработки мне никак не светили.

– Далеко после «Лифта на эшафот» прочитала? – спросил Перфидий.

Я объяснила.

– Что же, – кивнул он. – Дальше там как раз начнётся эффект Буркина—Лукьяненко во всей красе.

– Но что это такое?

– Помнишь, как вчера мы болтали о Боге как о персонификации нравственного закона? Обсуждали, как он существует в едином поле умов человеческих.

Я подтвердила, что помню. На всякий случай не стала уточнять, что говорил вчера про это он, а не мы. Ещё я помнила: что-то такое говорил ещё Август про идеи, – но об этом тоже умолчала.

– Точно так же существуют и другие боги. И не только боги, но и всевозможные выдуманные существа, в том числе мифические. Они находятся в таком пласте бытия, что скрыт под слоем так называемой объективной реальности, то есть нашей обыденной реальности, в которой мы с тобой сидим за одним столиком и наслаждаемся музыкой Майлза Дэвиса. А на Ефросинье этот-то верхний слой реальности лопнул как мыльный пузырь: то ли из-за Брахмастры, то ли из-за неуёмного использования мощных проклятий – и сквозь него с глубины полезла реальность мифологическая. А поскольку жители Ефросиньи – выходцы из Индии, то и полезли наружу всевозможные индийские мифы и предания, запечатлённые на глубинных уровнях индийского коллективного поля умов: «Махабхарата», «Рамаяна», джатаки, «Бхагавад-гита», «Гитаговинда» и прочее в том же духе.

– Полезли – это как? – я решила не уточнять, что это был за ряд диковинных названий, из которых я знала только «Бхагавад-гиту».

– Да например так, что какой-то человек начинает принимать себя за древнего мудреца Васиштху – и вести себя соответствующе. А другой становится Кришной. Впрочем, может, и не обязательно кто-то там становится Кришной – может, Кришна проявляется собственной персоной из глубин коллективного умственного поля. В общем, эффект Буркина—Лукьяненко заключается в том, что стираются различия между реальностью мифологической и реальностью обыденной. Да, и поэтому же ломается вся техника в Зелёном нутре Ефросиньи: ведь в мифологической реальности нет места электронике и сложным механизмам. Так что, – Перфидий подмигнул, – читай дальше и увидишь, как всё это выглядит. Точнее, как выглядело для Сурентия.

– А что, для других это выглядело по-другому?

– Тайна велика сия есть, – пожал плечами Перфидий.

– Но был же какой-то ещё информатор, о котором ты говорил Сурентию?

– О, в беседах наших всякое было, – уклончиво улыбнулся он. – И всякого не было.

– Ага, – вспомнила я кое-что ещё из прочитанных записок. – Например, того, что его правонарушение подстроено?

– Например, – согласился Перфидий.

– Я, кстати, так и не поняла, зачем это было нужно.

Перфидий задумчиво покрутил в руках кружку с чаем, поглядел на поверхность наполняющей её тёмной жидкости, словно размышляя, стоит ли отвечать на этот вопрос и если стоит, то что.

Между тем принесли заказ. Я пробовала стейк: настоящее мясо оказалось почти таким же, как из биореактора, разве что за исключением слабого, но всеобъемлющего богатого привкуса, а также едва заметных ноток в аромате; у меня не получалось понять, нравится мне или нет.

Перфидий всё-таки заговорил. Он сказал, что Сурентий в самом деле рассматривался как ключ к успеху всей экспедиции, поэтому его участие необходимо было обеспечить наверняка. Наблюдение за ним велось долго, и у полиции была довольно-таки точная цифровая модель Сурентия: набор нейросетей, обученных на всей доступной об оригинале информации для того, чтобы предсказывать его поведение. Предсказание говорило, что Сурентий с вероятностью девяносто процентов согласится отправиться на Ефросинью, если ему просто это предложить. Но десять процентов для вероятности отказа были неприемлемым риском. Поэтому организовали всю эту историю с роликом от того земного гуру. С помощью цифрового двойника Сурентия было рассчитано, что он наверняка именно этот ролик пропустит, не заметив сходства истории про якобы прошлую жизнь гуру с житием Быкова-олигарха.

– Это что же, – поёжилась я. – Можно поведение каждого человека так предсказывать?

– Более-менее, – Перфидий невозмутимо кивнул. – Только для хорошей точности предсказаний нужно потратить огромное количество ресурсов. Создание цифровой модели Сурентия потребовало где-то года работы целого отдела специалистов высшего класса. Но предприятие было государственной важности, на личном контроле самого царя, поэтому с финансами проблем не было.

– А за меньшую цену тоже можно предсказывать, просто менее точно? – мне было всё равно неуютно.

– Конечно, можно. И такие предсказания используются на протяжении веков для того, чтобы понимать, какие товары будут лучше продаваться, а какая реклама лучше поспособствует росту продаж.

Эти слова меня подуспокоили. Когда понимаешь, что какие-то, пусть даже самые жуткие, процессы происходят на протяжении столетий, то они сразу перестают пугать.

– А зачем вообще нужно было тратить столько усилий на создание цифровой модели? Почему бы в случае чего просто не чипировать Сурентия? Заставить его отправиться на Ефросинью?

– Ай-ай-ай, – шутливо погрозил пальцем Перфидий. – Как это тебе только в голову пришло? У нас же правовое государство, разве можно такой беспредел учинять? Никак нельзя. Не говоря уже о том, что в Зелёном нутре Ефросиньи вся техника ломается. Так что и чип там сломался бы, как сломалась имплант-камера Сурентия.

– А остальных двоих выбрали и правда просто из тех правонарушителей, кто согласился?

– Корнелиуса – да. Хотя, конечно, перед тем его проверили со всех сторон. А вот с Аделаидой история поинтереснее. И, представь себе, имеет к тебе непосредственное отношение.

– Это как?

Перфидий положил на стол планшет, на экране которого красовались уже знакомые мне синие фаллоимитаторы.

– Фи, я же ем, – возмутилась я для порядка, хотя на самом деле уже доела.

– Прошу меня простить, – не выражая ни малейшего сожаления, пожал плечами Перфидий и тут же перелистнул изображение: теперь на экране предстал статный красивый негр.

– О, да это же парень из рекламы, – узнала я. Тот самый человек, которого я видела на билбордах, когда ехала в космопорт под аккомпанемент болтовни парочки злоумышленников о морали.

– Да, знаменитый негр-манекенщик. Его цифровой образ где только не используется. А ещё он – Калагуру, духовный учитель, утверждающий, что является очередной реинкарнацией Шивы.

– Тот самый, про которого пишет Сурентий?

– Да, тот самый. Когда расчёты по цифровой модели Сурентия выдали рекомендацию использовать ролик Калагуру, я для интереса запустил несколько полицейских нейросетей на расширенный поиск – и оказалось, что гуру совсем недавно посещал Фортуну.

– Надо же. Но зачем?

– Сначала казалось, что ни за чем особенным. Обычный туризм. Развлечения, гулянки. Встреча с продажной женщиной по имени Аделаида.

– Оу, – я испытала лёгкую зависть: я, значит, думаю, как бы в лупацифранарии поразвлечься с его симулякром за деньги, а кому-то за то же самое платит оригинал.

– Когда мы проверили записи из гостиницы с их встречи, оказалось, что он пытался завербовать Аделаиду, обратить в свою веру. Да только ничего у него не вышло. Аделаида пояснила, что Шиву, конечно, уважает, но сердце её принадлежит Кришне. Тогда-то я и понял, что совпадение неслучайно, и Аделаида необходима для экспедиции на Ефросинью. Пришлось применить всё своё красноречие, чтобы убедить моего начальника, а тот убедил царя, который, как ты помнишь, лично курировал проект. И, если верить запискам Сурентия, чутьё меня не подвело.

– Но она же не вернулась? – уточнила я на всякий случай.

– Не вернулась, – кивнул Перфидий. – Но с ней всё в порядке, читай дальше.

– А Корнелиус?

– Вот с ним всё в порядке чуть менее, – он развёл руками.

Появился официант, принёс ещё чаю и забрал пустую посуду с приборами. Тут я вспомнила, с чего вообще начался разговор про чёрного гуру.

– А какое отношение всё это имеет ко мне?

– Самое прямое, – Перфидий невозмутимо перелистнул на планшете изображение обратно на фото двух фаллоимитаторов.

– Иу, – для приличия я наморщила нос. – Опять.

– Что? – деланно удивился Перфидий. – Ты ведь уже поела. А это, между прочим, могут быть важные вещественные доказательства. Мы обнаружили, что различия между этими двумя предметами вызваны дефектами литья, а сделаны они по одному и тому же шаблону. Угадай, по какому.

Прищурившись, он внимательно посмотрел мне в лицо.

– Неужели, – озарило меня спустя несколько секунд интенсивной мысленной работы, – это прибор Калагуру?

– Именно, – Перфидий от удовольствия даже прищёлкнул пальцами.

– Но… зачем кому-то отливать такое?

– Очень просто. Это лингам.

– Что ещё за гам?

– Лингам, – терпеливо повторил Перфидий. – Крайне важный символ для шиваитов, то есть тех, кто почитает Шиву как всевышнего Бога.

– Они поклоняются… – я замялась, подбирая слова.

– Не совсем. Да, с одной стороны, лингам выглядит как эрегированный половой член. Но с другой – это символ божественной производящей силы самого Шивы. Более того: это ось, на которой Шива вертит всю Вселенную, как горшок на гончарном круге. То есть вертит и одновременно этот горшок лепит, совершает непрекращающийся ни на секунду акт творения Вселенной. Кстати, в русском языке есть эвфемизм: когда человек чувствует полное владычество над чем-то, подобное вседержительству Шивы над Вселенной в процессе её творения, то говорит, дескать, вертел я это что-то на мужском жезле. Совпадение неслучайное: как ты наверняка знаешь, санскрит и русский произошли от одного языка.

Я ничего такого не знала, но зачем-то кивнула. Перфидий продолжил:

– Калагуру основал новое течение в шиваизме, причём довольно эксцентричное. Шиваиты этого течения, видишь ли, почитают Владимира Ленина как святого.

– Как в Новейшем Завете?

– Нет, не так. С точки зрения валисианства, Ленин – пророк поневоле. Он выполнял волю Валиса, не ведая, что творит. Калагуру же утверждает, что Ленин – это аватар Шивы, и был он в своих действиях полностью сознателен.

– Но Ленин ведь был атеистом, разве нет?

– Что же с того? Ведь Шива – разрушитель. Он уничтожает заблуждения, а заблуждением, по сути, является любой мысленный конструкт. С точки зрения шиваитов, всякое словесное описание действительности мешает видеть её такой, какова она есть. Все эти описания и конструкты они воспринимают как стенки закрытого со всех сторон аквариума-лабиринта, который пребывает в безбрежном океане предвечного света. Пространство, принявшее форму внутренности аквариума, человек считает своей личностью. Чтобы эта личность наполнилась светом, необходимо убрать стенки, то бишь избавиться от всех заблуждений. Тогда, согласно представлениям шиваитов, человек сольётся с божественной бесконечностью, сам станет бесконечностью. Правда, существует небольшой нюанс. Рождение бесконечного – это уничтожение конечного, то есть личности человека, но это шиваитов не особо беспокоит.

Перфидий отхлебнул чаю, немного помолчал и продолжил:

– Так вот, с этой точки зрения борьба Ленина против религии была стремлением избавиться от заблуждений о Боге, ведь ложным является любое описание Бога, который по природе своей непостижим и невыразим словами. Только Ленин, согласно Калагуру, пытался избавиться от заблуждений на уровне не отдельного человека, но целого общества. Чтобы, значит, всё это общество залил предвечный свет. А ещё Калагуру говорит, что посмотрите: Ленин-то лысый, и оттого, как ты понимаешь, похож на лингам. Справедливости ради, это сходство отмечал ещё знаменитый русский философ Пётр Пустота. До нас дошли свидетельства современников, что на вечеринке в честь дня рождения Ленина он про это сказал тост. Польстил вождю так тонко и изящно, как умеют лишь философы и шуты. Замечу, впрочем, что большой разницы между этими двумя родами занятий нет.

Перфидий замолчал, и его взгляд слегка затуманился: видно, призадумался, действительно ли философы и шуты настолько похожи.

– Так и что же Ленин? – напомнила я о нашем разговоре.

– А что Ленин? – Перфидий задумчиво свёл брови, переводя взгляд на меня. – Скорее всего, немедленно выпил, это же тост.

– Да нет, я про то, что шиваиты эти считают Ленина Шивой.

– А, точно, – кивнул Перфидий. – Вполне вероятно, что они хотят устроить революцию на Фортуне по заветам Ленина. Сначала царя свергнуть, а затем и всё остальное устроить как было на Земле в Российской Империи.

– Но зачем им Аделаида?

– Возможно, хотели оказывать влияние на её клиентов, многие из которых – достаточно серьёзные люди.

Я подумала, переваривая услышанное.

– То есть получается, что эти двое были шиваитами, последователями Калагуру?

– Это вполне возможно. Но не обязательно. Видишь ли, цифровой образ Калагуру популярностью пользуется бешеной. Такие лингамы, – Перфидий вернул на планшете изображение продолговатых предметов, – можно приобрести во многих сувенирных магазинах на Фортуне. Собственно, эти двое их заказали на разных цифровых площадках в разное время. Равным образом это можно объяснить как связью с Калагуру, так и желанием пустить расследование по ложному следу. Да и простое совпадение нельзя сбрасывать со счетов.

Мы немного посидели, не нарушая человеческими словами музыкальный узор, что протяжные духовые плели вокруг каркаса, взрощенного ритм-секцией и присыпанного редкой пыльцой хрустальных клавишных аккордов. Был ли это всё тот же «Лифт на эшафот»? Непонятно, но мне всё по-прежнему нравилось.

Перфидий глядел куда-то поверх меня, явно погружённый в свои размышления, вероятно, о перипетиях расследования. Мои же мысли отчасти растворились в музыке и, подхваченные её потоком, двинулись в направлении, которое я осознала в момент, когда они выкристаллизовались из потока обратно в виде вопроса. Несколько удивившись, что такая замысловатая конструкция родилась у меня в голове сама по себе, я тут же задала этот вопрос Перфидию, немного сбиваясь на формулировках и путаясь с подбором нужных слов.

Та парочка, которая пыталась похитить психосферы, в своей болтовне пришла к выводу, что нравственный закон невыразим словами и тесно связан с Богом. А если они ещё и шиваитами были, то есть поклонялись Шиве, это значит, они считали, что выполняли божественную волю. А Перфидий тоже говорит о том, что моральный закон невыразим словами, а ещё считает, что Бог – это и есть моральный закон. А также говорит, что трепетно следует этому закону, то есть, выходит, и сам служит Богу. При этом Перфидий и те двое противостоят друг другу.

– Что же это получается: два разных Бога противостоят друг другу? – закончила я свой вопрос.

Перфидий с неподдельным интересом смотрел на меня всё то время, что я говорила, а на последней фразе улыбнулся с лёгкой грустью:

– Отличный вопрос. Люди им задаются не первое тысячелетие.

– И ответа нет?

– Ответов много разных. Впрочем, это и значит, что ответа нет. Однако для себя я кое-что давненько решил, и до сих пор продолжаю держаться этого, хоть за это меня многие и не любят.

«Например, Август?» – спросила я про себя, но вслух ничего не сказала.

– Ты наверняка знаешь про Солордяева?

– Кого?

– Это знаменитый философ.

– Первый раз слышу, – честно призналась я.

– Удивительно, – Перфидий прищурился. – Сейчас этот мыслитель популярен в высших кругах Фортуны чрезвычайно. Неужто начальник тебе про него не рассказывал? Август проникся его идеями около года назад.

– Не рассказывал, – я помотала головой, отмечая про себя совпадение: год назад шеф как раз резко изменил своё поведение, ушёл от разгульного образа жизни.

– Странно, про Солордяева все сейчас говорят. Именно благодаря популярности его идей Мамаша Сейба обрела своё положение.

– Но ведь… – начала было я, однако Перфидий тут же подхватил:

– Август и Сейба терпеть друг друга не могут? Верно, у них разный взгляд на способы достижения цели. Но насчёт цели как таковой разногласий у них нет. И он, и она восприняли главную идею Солардяева о том, что состояние человечества на любом этапе развития цивилизации – неестественное, вредное, а единственно правильный способ бытия для человека – это пребывание в Эдеме, райском саду. Из этого состояния человек выпал в начале своей истории, но туда же ему необходимо вернуться, и тогда история благополучно закончится, а времени больше не будет. Только вот Солардяев оставил открытым один вопросец: как именно этого добиться.

А ведь точно, сообразила я, и Август, и Сейба ровно про такую цель говорили.

– По скромному мнению моему, противоречия между твоим шефом и Мамашей решаются хорошим, прошу простить за откровенность, перепихоном. Ведь по-настоящему они только недостатком оного и вызваны. Эти двое одинаково одержимы одной и той же идеей, но отчего-то упорно не замечают этого.

От слов Перфидия я почувствовала в сердце укол ревности. В самом деле, всякий раз, как речь заходила о Мамаше Сейбе, Август горячился и плескал наружу эмоции. Негативные, но тем не менее искренние и сильные.

– Однако и хорошо, что они никак не объединятся, ведь опасность такого союза для будущего Фортуны едва ли переоценишь! Думаю, нет нужды распинаться о том, что политическая ситуация на астероиде сейчас ох какая неустойчивая. Ты и сама наверняка всё знаешь.

Я возразила, что не знаю.

– Как так? И Солардяева тоже не знаешь… Вопиющая политическая неграмотность, – он иронично усмехнулся. – Но хотя бы знаешь, что с прошлым царём сталось?

– Умер?

– Это само собой, иначе он бы не перестал быть царём. Но как умер?

– Не знаю, – я правда понятия не имела об этом. На всякий случай попыталась угадать: – Убили?

– А как же симулякр святого Фила?

– Ой, точно.

От этого продолжительного разговора о высоких материях я начала подуставать. Потому у меня совсем вылетело из головы, что безопасность царя обеспечивали не только готовые в любой момент взорваться рассредоточенные по всей Фортуне термоядерные бомбы. Ещё его охранял интегрированный в систему внешнего наблюдения нашего астероида компьютерный мозг симулякра святого Фила, управляющий отрядом совершенных боевых роботов. Всё это в совокупности практически исключало возможность цареубийства.

– Однако ты не так уж неправа. Прошлый царь покончил с собой, увлёкшись идеями древнегреческого философа Гегесия о том, что жизнь – боль, а единственный способ обрести счастье состоит в том, чтобы от жизни избавиться, то есть умереть. И, понимаешь ли какое дело, на этот счёт упорно такие слухи бродят, что даже тревожно их озвучивать. Дескать, нынешний царь, брат прошлого, создал цифровую модель предшественника. Затем по этой модели рассчитал, как увлечь брата идеями Гегесия и, собственно, увлёк-таки. И есть слух ещё и о том, будто у предыдущего царя остался отпрыск, спрятанный где-то надёжно до поры до времени. Стоит этому отпрыску добраться до симулякра святого Фила, как тот именно его признает законным монархом взамен действующего царя.

– Ой, – я аж вся подобралась от этих историй. – Как интересно! Ничего про это не слышала.

– Это само собой, что не слышала. Слухи эти пресекают с великим усердием. Если кто вздумает об этом публично вещать – сразу схлопочет чип для исцеления от неблагонамеренности.

– Иу, – вздохнула я.

– Обо всём этом я рассказываю лишь для того, чтобы дать представление о политической обстановке. Прошлый царь умер двадцать с лишним лет назад, но эхо тех событий не утихает, знай себе гуляет среди истеблишмента Фортуны. Потому нынешний царь никому не доверяет, всех подозревает и стравливает друг с другом разные властные группировки. Оттого и забирать психосферы отрядили столько разных людей с разных департаментов. Я, знаешь ли, был категорически против, но личный приказ царя, сама понимаешь. Он рассудил, что все будут друг за другом следить и потому ни одна из противоборствующих группировок не сможет завладеть психосферами. Тем более на борту все будут безоружны. В результате сама помнишь, как всё получилось. Сообщник этой парочки заранее припрятал для них пистолет в туалете катера, и безоружность, наоборот, вышла боком…

Перфидий налил себе из чайника чая, наклонился над кружкой, вдыхая пар.

– А что всё-таки насчёт противостояния двух разных Богов? – напомнила я свой вопрос.

– Да, – кивнул Перфидий. – К этому я и веду, хоть и несколько издалека. Политическая жизнь на Фортуне так бурлит, что может, неровен час, и взорваться. А где политический взрыв, там гражданская война со всеми полагающимися следствиями, то есть реками крови и горами трупов. Всегда так было, вся история человечества этому учит. Знаешь, все эти горе-революционеры обожают цитировать Конфуция, мол, лучше зажечь одну маленькую свечу, чем клясть темноту. В том смысле, что вместо болтовни надо действовать. Однако они забывают другие слова того же Конфуция: лучше опоздать, чтобы справить большую нужду перед выходом, чем прийти вовремя и обделаться у всех на виду. Забывают, и потому хватают под мышку какой-нибудь прожект преобразования общества по невиданным до сих пор лекалам – и лезут зажигать свечи, не потрудившись до того разобраться со своим дерьмом. А в результате что? В результате свеча-то горит, но как будто лишь для того, чтобы лучше осветить, как эти люди неминуемо обгадятся кровавым поносом. И ладно бы они только себя обгадили, так нет же! Уроки истории говорят, что кровавым поносом обгадятся все вокруг, а потом ещё и умоются этим. Понимаешь, о чём я?