Это вам не фигли-мигли

– Вот, Анна Мартиевна, тот самый «Нарциссизм», – довольно громко произнесла Ольга Борисовна.

– Да-да, – ответила её спутница. – Дайте-ка мне распечатку. Принтер, конечно, у вас… негодный.

Дальше последовала пауза, во время которой женщины так и сяк вертели бумажку, подносили её к картине, потом отступали на метр и во что-то вглядывались. Насмотревшись вдоволь, они стали тихо переговариваться. Но из всех слов любопытная Антонина Валерьевна разобрала только «похоже на правду», «оптический обман», «в какое время» и «надо проверить».

Услышав про время, Антонина Валерьевна покончила с дилеммой. Нужно просветить Ольгу Борисовну, чтобы больше не мучилась. Тайну красного носа смотрительница раскрыла совершенно случайно. Отвратительное полотно, как ни отворачивалась от него Антонина Валерьевна, так и манило. Оно казалось ей гадким до той высшей степени, когда стирается грань между безобразным и прекрасным. Поэтому Антонина Валерьевна, когда в зале не было посетителей, нет-нет да подходила к нему, чтобы понять, что не так с этой мазнёй. И поняла. Она была суеверной, но отнюдь не глупой женщиной. До того, как стать музейным смотрителем, она тридцать четыре года трудилась в научно-исследовательском институте токов высокой частоты в должности сначала инженера, а потом и ведущего инженера. С математикой, физикой и, что немаловажно, с логикой она была знакома не понаслышке.

Подумать – одно, а сделать – совсем другое. Как и перед Ирэной Дмитриевной, перед ней встало препятствие – в зал ввели группу школьников самого противного переходного возраста. За такими нужен глаз да глаз. Это Антонина Валерьевна знала по собственному опыту. В самом начале её музейной службы вот такие же сорванцы умудрились устроить потасовку прямо среди экспонатов, и только чудом не произошло ничего непоправимого. Памятуя о том событии, Антонина Валерьевна всякий раз при появлении хотя бы одного представителя рода человеческого младше двадцати лет бдительно следила за каждым его движением и вставала рядом с наиболее ценными или наиболее хрупкими экспонатами. Вот и сейчас она по укоренившейся привычке пришла в готовность номер один, поэтому ей стало не до благих просветительских намерений. А когда экскурсия наконец подошла к концу и подростков повели в другой зал, просвещать оказалось некого. Ольга Борисовна и её спутница тоже удалились. «Ну и ладно, – подумала Антонина Валерьевна. – Авось, сами разберутся». Она вернулась к своему стулу, постояла рядом с ним, но садиться не стала, а вместо этого подошла к окну, благо в зале, кроме неё, никого не было. За окном светило солнце – просто чудо для петербургского ноября. Солнце плескалось в тёмной воде канала, гладило по спинам белых львов, которые без сна и отдыха держали и охраняли мостик с двумя изящными фонарями. Оно заглядывало в окна домов и звенело открывающимися навстречу форточками, будоражило прохожих, срывая с них недовольные осенние маски, разгоняло на набережной стаи голубей, привычно требовавших подачек у немногочисленных туристов. Антонина Валерьевна пришла в благостное расположение духа. В эту минуту даже «Нарциссизм» Аидова перестал её нервировать. «Хорошо», – прошептала Антонина Валерьевна, отвернулась от окна и столкнулась с неизвестно как оказавшейся у неё за спиной директрисой.

– Любуетесь? – мирно поинтересовалась Ирэна Дмитриевна.

– Любуюсь, – ответила Антонина Валерьевна. – День-то какой необыкновенный.

– Да-а. Необыкновенный день. Только что снег намечался, а тут, пожалуйста, солнце во всей красе.

Антонине Валерьевне было удивительно стоять вот так у окна и вести ничего не значащую беседу не с кем-нибудь, а с начальством высшего музейного ранга. Начальство о чувствах подчинённой не догадывалось и явно думало о своём.

– А что, Антонина Валерьевна, не было ли здесь Ольги Борисовны с моей подругой?

– Как же, – смотрительнице вдруг захотелось к этому «как же» прибавить подхалимское «-с», но она вовремя себя одёрнула. – Как же, Ирэна Дмитриевна, они здесь были, – добавочное «-с» снова чуть не слетело с языка. – Что-то обсуждали около «Нарциссизма». А потом пришла школьная экскурсия, я отвлеклась и не заметила, как они ушли-с.

«Прости, Господи! Всё-таки вырвалось, – с ужасом подумала Антонина Валерьевна. Во время разговора ей показалось, что пространство непонятным образом на мгновение искривилось. – Наваждение. Душновато здесь. Только бы Ирэна не обратила внимания. Стыдно-то. Подумает ещё, что я издеваюсь».

Ирэна Дмитриевна всё-таки обратила внимание на странный оборот, и мысль о том, что он звучит несколько издевательски, у неё мелькнула, но уж больно такое хамоватое поведение не вязалось с образом Антонины Валерьевны. Она удивлённо глянула на смотрительницу, но комментировать услышанное не стала. Тем более что она в этот момент тоже ощутила некое мимолётное движение, словно колыхнулся, как в летнем мареве, воздух. «Душно здесь. Надо сказать, чтобы чаще проветривали», – подумала она.

– И я где-то с ними разминулась, – вздохнула Ирэна Дмитриевна. – Пойду искать.

– Ирэна Дмитриевна…

– Да? – директриса внимательно посмотрела на смотрительницу. – Вы что-то хотели сказать?

Антонина Валерьевна очень хотела прямо сейчас поделиться своими выводами по поводу странных изменений, периодически происходящих с картиной Аидова. Только она сомневалась, станет ли её слушать, а если станет, то воспримет ли всерьёз её слова Ирэна Дмитриевна после неудавшейся попытки окропить картину святой водой. Сомнения взяли верх.

– Нет-нет. Простите. Ничего, – дала отбой своему намерению Антонина Валерьевна и подумала, что лучше всё расскажет Ольге Борисовне.

– Что же. Хорошо. И, да, откройте ненадолго окно. Проветрите, – сказала Ирэна Дмитриевна.

Она заспешила на поиски коллег, но вспомнила о существовании мобильных телефонов. «Тьфу ты, дурында», – ругнула она себя и вытащила из кармана трубку. После короткого разговора она быстро вышла из зала, предоставив смотрительницу её мыслям.

* * *

Анна Мартиевна и Ольга Борисовна, закончившие осмотр музейных залов, теперь в ожидании Ирэны Дмитриевны стояли у последнего лестничного пролёта, ведущего к служебным помещениям. Говорить им, по сути, было не о чем, поэтому обе молчали, думая каждая о своём.

– И где же всё-таки искать ответ? Вы же видели, цвет меняется. Но почему? – периодически печально вопрошала Ольга Борисовна.

Было похоже, что это теперь главные вопросы её жизни. Анна Мартиевна сначала не реагировала на стенания хранительницы, занятая мыслями об архитектурных казусах, ради которых она и пришла в музей, но это ей быстро надоело, и она заявила с уверенностью в голосе:

– Думаю, ответ надо искать в области физики. А точнее, оптики.

– Вы полагаете?

– Да, полагаю, – ответила Анна Мартиевна, чувствуя, что диалог ей напоминает что-то до боли знакомое из детства.

Она напрягла память, и та выдала ключевые слова: «что происходит на свете – а просто зима». «Точно, – подумала Анна Мартиевна. – Диалог у новогодней ёлки. И так вовремя. Новый год не за горами». Она улыбнулась своим мыслям. Тут на лестнице появилась Ирэна Дмитриевна.

– Ольга Борисовна, будьте так добры, принесите, пожалуйста, ключ от верхней кладовки, – обратилась она к хранительнице.

– Конечно. Минуточку, – ответила Ольга Борисовна и побежала вниз.

Ирэна и Анна синхронно подумали, что ещё лет десять назад тоже могли смело скакать по ступеням, не боясь рухнуть и катиться кубарем до первого этажа. Увы, всё когда-нибудь меняется, и чаще всего не в лучшую сторону. Пока Ольга Борисовна бегала за ключом, они успели перемолвиться парой фраз, не больше.

– Слушай, а она всегда так одевается? Ей, наверное, уже под тридцать, а она наряжена как кукла наследника Тутти.

– Ты имеешь в виду Ольгу? – Ирэну развеселил комментарий подруги. – Нет, она каждый день меняет наряды. И даже больше скажу – не наряды, а образы. Некоторые тут у нас даже ставки одно время делали, кого она завтра будет изображать. Ни разу не угадали.

– А она не того? С головой дружит?

– Очень даже дружит. Не волнуйся. Иначе она бы здесь не работала на такой ответственной должности.

– Ладно. Поверю. Хотя какое мне до неё дело? – закончила Анна разговор риторическим вопросом.

Ольга Борисовна принесла ключ, спросила, можно ли ей быть свободной, и унеслась по своим делам. Ирэна и Анна поднялись на маленькую площадку последнего этажа, где была дверь в подсобные помещения. Помещений было всего два. Первая комната, площадью метров двадцать, со свободным доступом с лестницы, предназначалась для хранения второстепенного выставочного оборудования, которое имело вполне презентабельный вид и, вероятно, когда-нибудь могло ещё пригодиться. Из этой комнаты запертая на висячий замок неказистая дверь вела в шестиметровый закуток со швабрами, вёдрами, тряпками и шкафом, куда никто из занимавшихся поисками пропавшего посетителя так и не заглянул. В отличие от охранника Николая Ирэна свет в закутке зажгла. Лампочка светила довольно тускло, но это было лучше, чем ничего.

– И что мы будем делать? – задала вопрос Ирэна. – Простукивать стены?

– Почему бы и нет? Какая стена граничит с соседним домом?

– Вот эта, – Ирэна ткнула пальцем в сторону шкафа. – Только эту махину нам с тобой не своротить.

– Давай хотя бы её откроем.

– Тоже ничего не получится. Уборщица свой замок повесила, а запасные ключи не сделала. Так что извини. Ключа у меня нет, а она сюда приходит рано утром до открытия музея.

– И зачем тогда ты меня сюда привела? – буркнула Анна.

– Ты же хотела посмотреть. Смотри.

С этими словами Ирэна подошла к шкафу и постучала по свободному кусочку стены рядом с ним. Стена отозвалась глухим звуком. Ирэна постучала повыше – с тем же результатом.

– Ирка, по-моему, это бессмысленно. Шкафище этот никто не сможет отодвинуть?

– Того, кто может, сейчас нет. Давай так сделаем. Я попрошу охранников его подвинуть после закрытия музея. Ради тебя, так и быть, задержусь.

– Ладно, – согласилась Анна. – Позвони потом. Я Володьку обрадую или огорчу. В зависимости от результата. Но сдаётся мне, что там всё-таки есть дверь. Ну а если нет, то, как говорится, на нет и суда нет. Стену ломать ты всё равно не дашь.

– Не дам, Анька. Не надейся. Как-нибудь твой Володька в таком случае сам справится.

– Пошла я тогда, Ирка. Проводи меня до выхода.

Ирэна проводила Анну, думая, что на этом длинный рабочий четверг закончится – время близилось к шести часам вечера. Вот охранники шкаф отодвинут – и можно будет идти домой отдыхать с чистой совестью. Тут Ирэна вспомнила о существовании мужниной сестры Нюры и осознала печальный факт – дома ей отдохнуть вряд ли удастся. Что же, тогда с не менее чистой совестью можно и на работе задержаться. Тем более что ни на один вопрос ответа она так и не получила.

– Анька, тебе до которого часа звонить можно? Вы рано ложитесь? – спросила она подругу на прощанье.

– Какое там. Володька иногда до часа ночи сидит. Студенты, заказы. Так что можешь спокойно и после одиннадцати звонить.

– Как ты сказала? После… о-дин-над-цати, – с расстановкой проговорила Ирэна. – Да. Одиннадцать. Анька! Ты гений!

Воскликнув: «Ты гений!» – Ирэна развернулась на каблуках и почти бегом устремилась в глубину коридора. Анна в очередной раз за сегодня подивилась странному поведению подруги, хотела крикнуть «что случилось?», но кричать было уже некому. Ирэна скрылась из глаз с невероятной для её директорского положения и возраста скоростью.

* * *

В приёмной Ольга Борисовна делилась впечатлениями с Еленой. Она уже успела сообщить, что, по мнению директорской приятельницы, разгадка казуса Аидова кроется в законах оптики, и перешла к вопросу о странном отчестве Мартиевна, когда мимо них промчалась Ирэна Дмитриевна, бормоча «одиннадцать, одиннадцать», и скрылась в своём кабинете.

– Что это с ней? – полюбопытствовала Ольга Борисовна.

– Не знаю, – ответила Елена. – Она в последнее время непредсказуемая какая-то. Вот сейчас не знаю, отпустит меня домой или заставит сидеть, пока сама не соберётся.

– А ты не спрашивай. Поставь перед фактом. Загляни в кабинет и скажи, что уходишь.

В этот момент в приёмную вышла Ирэна Дмитриевна. Лицо её сияло. Заметив насторожившихся сотрудниц, она ласково посмотрела на них, сказала скороговоркой «девочки-а-почему-вы-ещё-здесь-идите-домой», после чего взяла с кофейного столика чашку, плеснула в неё остывшего кофе и снова скрылась в кабинете.

– Тебе не кажется… – начала говорить Елена, но Ольга Борисовна её перебила:

– Не кажется. Идём скорее, а то она ещё передумает и тебя не отпустит.

Девицы похватали вещи и поспешили вон из музея. Им было что обсудить, помимо оптических иллюзий и поведения директрисы. Кое-какие общие дела требовали разрешения, чем скорее, тем лучше в свете некоторых музейных событий. Бедная директриса даже не догадывалась, сколь глубоко её подчинённые посвящены в странности последних дней.

А Ирэна Дмитриевна пребывала в состоянии, близком к эйфории. Случилось чудо – она сумела восстановить запись на визитной карточке Иллариона. Спасибо Анне, которая, сама того не ведая, произнесла нужные слова. Волшебная цифра одиннадцать помогла вычислить телефонный номер. Ирэна Дмитриевна так торопилась его записать, что даже не попрощалась с Анной, и сейчас немного сожалела о своём невежливом бегстве. Но радость от решения задачи затмевала все остальные чувства. Даже недовольство внеурочным появлением в доме золовки. Она подумала, что перемещение шкафа подождёт, ничего с ним до завтра не случится. А тем более ничего не случится с дверью, которая то ли есть, то ли нет. И Анька с Володькой подождут. Оставив недоумевающих девиц в приёмной, Ирэна Дмитриевна устроилась в винтажном кресле, откинулась на спинку и закрыла глаза. Надо срочно всё рассказать Игорю. Он оценит ход её мыслей. Ждать до возвращения домой она не могла: возбуждение требовало выхода. Ирэна Дмитриевна одним глотком употребила принесённый кофе и схватила мобильный телефон.

– Игорь, послушай! Я нашла! Я вспомнила, что не могла вспомнить. Все числа, то есть все цифры этого номера, – затараторила она в трубку, как только Игорь Всеволодович ответил на звонок.

– Ируша, постой! Я не понимаю. Не тарахти! Какие числа и цифры? Я в метро. Давай дома поговорим.

– Дома так дома.

Ирэна Дмитриевна смирилась с ситуацией. Она сунула в сумку листок с номером Иллариона, оделась, оглядела кабинет – не забыла ли чего, погасила свет и всё ещё в приподнятом настроении отбыла по месту жительства просвещать супруга, а заодно и его сестру.

* * *

Но с уходом директора длинный музейный четверг не закончился, как не закончились и странности, начавшиеся воскресным вечером.

Варвара Петровна в недоумении разглядывала опустевшие вешалки. С вешалками было всё в порядке. Именно это обстоятельство и смущало ответственную гардеробщицу. Она стояла, полностью готовая к выходу, но уйти никак не решалась.

– Не понимаю, – сказала сама себе Варвара Петровна.

– Чего не понимаете, Варварочка Петровна? – раздался за её спиной весёлый голос кассирши Танечки. – Опять кто-то потерялся?

От неожиданности Варвара Петровна вздрогнула.

– Типун тебе на язык! – воскликнула она. – Никто не потерялся. Наоборот, нашёлся.

– Тот? Пропавший? Нашёлся?

– Про того не знаю. Может, где и нашёлся, но не у нас. А может, и у нас. Не понимаю. Ничего не понимаю.

– Теперь и я не понимаю, Варвара Петровна. На что вы всё время смотрите?

Танечка пошарила глазами по гардеробу. Ничего особенного, гардероб и гардероб. Вешалки, стойка, столик и стул Варвары в глубине. Она пожала плечами. Варвара Петровна продолжала разглядывать неизвестно что, иногда гримасничая, как будто разговаривала сама с собой.

– Варвара Петровна, – не выдержала Танечка, – что случилось-то? Кто нашёлся?

– Не кто, а что, – нервно ответила Варвара Петровна и произвела непонятный, не то приглашающий, не то прощальный жест правой рукой. – Вот он. Главное, не понимаю когда. И как я не заметила? Чертовщина какая-то.

Танечка решила, что жест был скорее приглашающий, и снова огляделась. Ничего мистического вокруг не наблюдалось. На всякий случай она поморгала, но это не помогло. Она уже хотела задать очередной вопрос, но тут Варвара Петровна всё-таки выдала пояснение, которое запутало Танечку ещё больше и даже немного напугало:

– Не было его, а теперь есть. Не сам же он пришёл и повесился.

– Мамочки мои! – воскликнула Танечка. – Кто повесился? Что вы такое говорите?

Про себя Танечка с ужасом подумала, что кто-то из них двоих сошёл с ума. Либо Варвара, которая видит покойников, или, как их там, удавленников, либо она сама, которая не видит ничего, кроме пустых вешалок. С воображением у Танечки всё было в порядке, поэтому в её голове мгновенно нарисовался образ незнакомца, который за спиной Варвары подкрадывается к вешалке с петлёй на шее и совершает самоубийство. Варвара слышит шум, оборачивается, видит тело на крючке для пальто и падает в обморок… Нет, такое развитие событий, даже с учётом воображения, как-то не вязалось с нынешним состоянием гардеробщицы, которая выглядела если и не спокойной, то больше заинтригованной, чем напуганной до обморока… Дело, наверное, было так. Варвара видит тело, снимает его с крючка и прячет под стойкой… Танечка приподнялась на цыпочки и попыталась заглянуть за стойку, не приближаясь к преступнице. Зачем Варваре прятать труп, если не она была причиной его появления, Танечка не подумала. Ничего она за стойкой не увидела. Ещё в её милой головке мелькнула мысль, что надо бы позвать кого-то на помощь. А то мало ли что… А ещё лучше скорее смыться, а уже потом звать на помощь. Но кого звать? Сотрудники уже, небось, на полпути к дому. Разве что охранники…

– Говорю же, не кто, а что! – раздражённо ответила Варвара Петровна.

– А что – это труп? Потому что если неодушевлённый предмет, то труп. А если одушевлённый, то покойник. И уже не что, а кто.

Танечка сама чувствовала, что её заносит куда-то не в ту сторону, но остановиться не могла. Она мечтала стать филологом и готовилась к поступлению в институт, изучая среди прочего разные языковые казусы. И сейчас от волнения она начала осыпать почерпнутыми знаниями бедную сослуживицу:

– Неодушевлённый, то есть труп, относится к категории неодушевлённых, склоняется как неодушевлённые, в смысле в грамматике, в винительном падеже отвечает на вопрос «что?», а не «кого?», как покойник. Ещё в словаре Ушакова покойник – это мёртвый человек, а труп – его тело, тело мёртвого человека. А тело – оно неодушевлённое. У вас, наверное, труп повесился, да?

Теперь уже Варваре Петровне захотелось срочно сбежать куда подальше. С Танечкой явно было неладно. Что она там лепечет про какие-то грамматические ужасы или казусы?

– Татьяна! – рявкнула Варвара Петровна, чтобы остановить безумное словоизвержение. – Ты совсем с ума сошла? Какие трупы и покойники? Остынь! Сериалов насмотрелась, не иначе.

От неожиданно громкого голоса Варвары Петровны Танечка резко замолчала и уставилась на его обладательницу, которая соизволила наконец дать вразумительный ответ на первый поставленный вопрос:

– Номерок нашёлся! Тот, который пропал в воскресенье вместе посетителем. Сам собой появился. Занял, так сказать, законное место.

– Как это? – удивилась пришедшая в себя Танечка. – А посетитель? А пальто?

– В том-то и дело, – сказала Варвара Петровна. – Ещё утром сегодня был пустой крючок номер тринадцать… Фу-ты… Только сейчас подумала: и номерок-то, как по заказу, несчастливый… Я целый день работала, принимала, выдавала. Не уследила, понимаешь. Номерок на месте. Автоматически приняла его, отдала пальто… Откуда оно взялось?

– Ой! Пальто ведь Коля унёс… Что же получается? Унёс, потом принёс и повесил на место, а потом кто-то пришёл с номерком?

– Не знаю я! – опять занервничала Варвара Петровна. – Вот стою и думаю, думаю. Ничего не придумывается. Зачем Коле с этим пальто возиться? Ему было велено прибрать, он прибрал. И номерка у него точно не было.

– Коля принёс, повесил, – начала рассуждать Танечка, – а вечером пришёл этот, который с номерком, и спокойно забрал. Вы же его не разглядывали.

– Никого я не разглядывала. Может, и Коля повесил, только одна заковыка – Коля сегодня не ра-бо-та-ет. Сегодня Антоныч дежурит. А он не в курсе. Так-то.

– А… а… – протянула Танечка и замялась, не зная, что ещё предположить. – А он пришёл, Коля пришёл, когда вы отвлеклись…

– На что это я отвлеклась? Я службу исправно несу и ни на что не отвлекаюсь! – обиделась Варвара Петровна.

– Ой, Варварочка Петровна, я же ничего такого… ничего плохого. Ну… Вы же выходите иногда? Ну… когда вам надо…

– Ты про туалет, что ли? – догадалась Варвара Петровна. – Нет, туда я, конечно, выхожу, но тогда меня подменяет кто-нибудь. Чаще всего Сонечка из первого зала. Я ей звоню – это чтобы ты понимала – и никуда не выхожу, пока она не придёт.

– Так, может быть, пока Сонечка…

– Не может, – перебила Танечку Варвара Петровна. – Она мне всегда докладывает, если кто-то в гардероб является. Если она пальто выдаёт, то номерок мне вручает, а не вешает. Сегодня такого не было.

– Так это номерок. А если при ней кто-то пальто сдаёт?

– А если сдаёт, она записывает, какой номерок отдала. И такого сегодня не было. Вообще посетителей немного было. Ума не приложу…

– Надо будет всё-таки Колю спросить, – предложила Танечка.

– Спросим, – подтвердила Варвара Петровна. – А сейчас…

Её перебил зычный голос из коридора:

– Дамы! Домой пора! Что вы тут топчетесь? У меня сеанс через пятнадцать минут, а мне ещё целый этаж закрывать.

В дверях появилась внушительная фигура Антоныча, которому были до лампочки женские разговоры и проблемы. Ему хотелось только поскорее выпроводить всех вон, закрыть помещения, уединиться в каморке и предаться вечернему наслаждению, которое заключалось в просмотре любимого сериала. Бывший слесарь-ремонтник высшего второго разряда, а ныне пенсионер Вадим Антонович обожал сентиментальные сериалы, особенно про врачей, в чём ему не стыдно было признаваться. Необычное для солидного мужчины увлечение он объяснял интересующимся двумя ничего в данном случае не проясняющими словами: «Устал я». Если вопрос продолжал витать в воздухе, он пожимал плечами и вывешивал на лицо улыбку Моны Лизы. Интересующимся ничего не оставалось – только отстать от любителя душещипательных историй. Варвара Петровна, искренно считавшая, что каждый имеет право на свои чудачества, а уж пожилые люди и подавно, к забаве Антоныча относилась с уважением. Тем более что сама порой грешила просмотром излишне трогательных мелодрам. А вот Танечка никак не могла понять такого интереса к низкопробному, с её интеллектуально возвышенной точки зрения, продукту телепроизводства, предназначенному для разжижения мозгов, да ещё со стороны грубоватого человека совсем не романтической профессии. Начитавшись романов и насмотревшись фильмов для узкого круга избранных эстетов, с юношеской безапелляционностью она отвергала всё, что считала «мылом», недостойным мыслящего существа. Поэтому, когда Антоныч в очередной раз заявил, что дамам надо поторапливаться на выход, подчеркнув, что сериал ждать не будет, она не выдержала: