Римская Британия

В двадцать третьей книге своей «Истории» Посидоний пишет: «На пирах кельты часто устраивают поединки. Приходят они с оружием и бьются или с мнимым противником, или, шутя, друг с другом; но иногда случаются и ранения, тогда они приходят в ярость, и, если не вмешаются окружающие, дело может дойти до убийства. В древности, – продолжает он, – за трапезой подавались цельные окорока и самому сильному воину вручалось бедро; если же кто-либо начинал спорить, то они вступали в поединок и бились насмерть» («Пир мудрецов», IV, 36–37, 40). Все это вполне согласуется с «Повестью о кабане Мак-Дато».

Из кельтских развлечений известны, кроме обжорства, музыки и поножовщины, охота, различные игры, спортивные и интеллектуальные (например, «фидхелл» – некий аналог шахмат, и «брандуб» («черный ворон») – настольная игра с применением фишек и костей).

Часть укрепленных бриттских поселений ко времени прихода в Британию римлян уже имела характерные черты протогородов (oppida) – прямоугольную планировку, деревянные стены и т. п., а кельты прекрасно знали искусство каменной кладки. Примеры – фундаменты жилищ и храмов, и даже знаменитые «Атлантические круглые дома», как двустенные – да еще с галереями меж стенами – в Мусе на Шетландских островах или двухэтажный в Льюисе, некогда выложенные из камня целиком, опять же шетландские «дома-колеса» (каменные перегородки, словно спицы колеса, разбивали такой круглый дом на отсеки), также в Аргайле, Гленельге, Инвернессшире, Стирлингшире, Сазерленде, на Оркнейских островах и др.; затейливые каменные колодцы со спуском в цистерны на Оркнейских островах, ритуальный гранитный бассейн в галльском Бибракте. Наконец, если говорить о стенах укреплений, – весьма своеобразная murusgallicus, т. е. галльская стена, сложенная из камней и деревянных балок, скрепленных меж собой железными гвоздями. В Бибракте она тянулось 5 км, окружая 335 акров городской площади. Более того, зная о способности некоторых камней плавиться и спекаться в стекловидную массу, галлы нарочно подвергали свои крепостные стены воздействию огня снаружи, отчего такие камни и спекались внутри стен от сильного жара в безвоздушном пространстве. Пример «галльской стены» в Великобритании – в Абернети (Пертшир), а также довольно поздний бургхедский форт в Моришире, датированный V в. н. э. (зато выстроенный вне зоны римского влияния и, следовательно, в отеческих традициях); форты Аргайла и Шетландских островов – полностью каменные, зачастую весьма сложной формы, предусматривающие не одну линию обороны и особой формы крепостные ворота, затруднявшие проникновение противника. Установлено, что часть городов, прежде считавшихся исконно римскими, возникли отнюдь не на пустом месте, но являются развитием протогородов-крепостей бриттов – таковы в первую очередь Лондиниум (Лондон), Камулодунум (Колчестер), Веруламиум (Сент-Олбанс), а также Каллева (Силчестер), Вента (Винчестер), Сегсбери, порт Хенгистбери, корнуолльский Тингатель, ирландский Дан Энгус и др.(примечательно, что Колчестер и Силчестер еще с конца II в. до н. э. являются центрами чеканки местных монет – «наследие» переселенцев-белгов). При раскопках на территории лондонского Тауэра нашли много интересных артефактов доримского времени (черепки, кремневые наконечники – в части внутреннего двора у башни Лэнторн), включая захоронение подростка 40 г. н. э. – белга из племени триновантов или катувеллаунов (отметим, что походы Цезаря были все же явлением эпизодическим, а завоевание Британии состоится только 3 года спустя). О Камулодунуме, столице Кассивелауна, Юлий Цезарь (100—44 гг. до н. э.) пишет так, упоминая себя всегда в третьем лице: «(От послов Цезарь) узнал, что недалеко отсюда находится город Кассивеллаун[22], защищенный лесами и болотами, и что в нем сосредоточено довольно большое количество людей и скота. Городом британцы называют всякое место в труднопроходимом лесу, защищенное валом и рвом; туда они обыкновенно спасаются от неприятельских набегов. Он двинулся туда с легионами. Местность оказалась отлично защищенной природой и человеческим искусством» («Записки о Галльской войне», VI, 21). Недаром римляне, овладев Британией, немедленно займутся обустройством своих городов именно на основе бриттских «опидов» – поджимали время и обстоятельства, и лишь немного позже приступят к оригинальному градотворчеству в тех местах, в которых сочтут это нужным для себя. Но об этом – позже.

Ранее уже была отмечена крайняя ценность ирландских сведений о культуре, нравах, обычаях кельтов, тем более что кельты Британии рассматриваются почти исключительно через призму греко-римских авторов. Излишне рассуждать по поводу того, к каким искажениям все это приводит. Вполне естественно, что, встречая некий феномен и желая его обрисовать доступно для понимания своих читателей, средиземноморский автор будет оперировать известными его кругу понятиями, проводить соответствующие аналогии и т. д. и т. п. И посему архиверно указывает А.А. Смирнов, что «самым крупным очагом кельтской культуры в Средние века была именно Ирландия. Это была единственная страна на западе Европы, куда не ступала нога римского легионера». Соответственно, ирландские сведения куда более аутентичны, хотя, опять же повторим свою раннюю мысль, надо делать определенные поправки на прошедшие века и на то, что ирландцы и бритты – это разные ветви кельтов. Как продолжает тот же автор, «нравы населения были чрезвычайно грубы и жестоки. Обычными занятиями всех “благородных” были война и охота. Покорение туземных племен (пиктов, атекоттов) на севере Ирландии еще не было закончено. Было много и других причин для войн и распрей. Постоянно совершались всякие правонарушения и взаимные обиды. Низшие князья восставали против высших. Грабежи происходили ежедневно. Так как главным богатством был скот, то распространеннейшей формой разбоя был угон скота. Такие “угоны коров” (или быков) прославлены во многих сагах. Один из них является темой великой ирландской эпопеи “Угон быка из Куальнге”. Вдобавок к этому ирландские пираты непрестанно грабили берега Англии и Шотландии, увозя жителей, чтобы обратить их в рабство: одним из таких бриттских пленников-рабов и был святой Патрик, старавшийся обратить Ирландию в христианство. Предпринимались и более далекие экспедиции, отголоски которых звучат в сагах о Кухулине. В результате таких набегов, принявших со временем более организованную форму, Западная Шотландия была колонизована ирландцами – предками части нынешних горных шотландцев. Способ ведения войны отличался большой жестокостью. Население целых поселков иногда сплошь избивалось, посевы уничтожались, весь скот угонялся. Каждый “свободный” был воином. Любопытно, что сражались и женщины. Лишь в 697 году, по настоянию аббата Адамнана, был принят закон, освобождающий женщин от военной повинности. Иногда водили в бой специально обученных боевых псов, которые грызли врага. Был обычай отрезать головы убитых врагов и сохранять черепа в качестве трофеев. Про одного из героев, Кета, сына Матаха, в сагах рассказывается, что он не мог уснуть, иначе как подложив под колено голову убитого им в тот день врага[23]. Более упрощенным способом было отрезание и хранение языков, как это описано в начале саги “Болезнь Кухулина”».

Речь идет об этом тексте: «Любимым же делом собравшихся воинов было похваляться своими победами и подвигами. Чтобы подтвердить свои рассказы, они приносили с собой в карманах отрезанные концы языков всех убитых ими врагов; многие же, чтобы увеличить число, еще прибавляли к ним языки четвероногих. И начиналась похвальба, причем каждый говорил по очереди».

Характерно, что обычай отрезания кельтами вражьих голов засвидетельствован Диодором Сицилийским, когда он рассказывает о галлах (пер. с англ. Е.С.): «Когда враги падают [убитыми], они (галлы. – Е.С.) отрубают им головы и привязывают к шеям своих лошадей; передавая своим сопровождающим оружие врагов, все покрытое кровью, они относят их (из контекста далее видно, что речь идет о головах. – Е.С.) в качестве трофея, распевая над ними пэан (греческую военную песнь, так это видится греку Диодору. – Е.С.) и песнь победы; [затем] они прибивают эти плоды победы гвоздями к своим домам, как это делают некоторые люди после охоты с головами диких зверей, которых они добывают. Головы своих самых выдающихся врагов они бальзамируют в кедровом масле и тщательно хранят в ящике и показывают иностранцам, торжественно повествуя о том, что кто-то из их предков, или отец, или он сам отказались от огромной суммы денег в качестве выкупа [за эту голову]. А некоторые люди среди них, как нам рассказали, хвастают, что они не приняли золота, весом равного той голове, которую они показывают, выказывая таким образом своего рода варварское благородство души, ибо не следует продавать то, что является свидетельством воинской доблести, однако, с нашей точки зрения, продолжать вражду с убитым – это опуститься на уровень зверей» («Историческая библиотека», V, 29).

Об этом же пишет и Страбон (см. ниже, когда речь пойдет о друидах). Этот обычай, однако, объясняют тем, что, согласно повериям кельтов, голова есть вместилище души[24]. Возможно, так они «овладевали» душой убитого, его доблестью и славой. Отсюда совсем недалеко, кстати, до людоедского обычая, когда считалось, что, поедая своего врага, трапезующий вместе с его плотью принимает в себя его дух и силу.

Наконец, свое веское слово по этому поводу сказала и археология. Своего рода общим местом было упоминание о том, что отрезанные головы кельты не только вешали на дышла колесниц и держали в домах, но и прибивали к стенам домов, и даже посвящали в храмы. Вот два последних утверждения и были подтверждены. В обнаруженных древних черепах в Галлии нашли и большие гвозди, однако еще более впечатлили находки из галльских святилищ: их камни примерно в IV в. до н. э. были использованы повторно при возведении галло-греческих зданий, и благодаря этому они и сохранились. Стилизованные фигурки лошадей и всадников из Моуриса (департамент Буш-де-Рон) датируются по меньшей мере V в. до н. э., но, вероятнее всего, они еще древнее. Но сейчас интерес не в них, а в дверном каменном косяке из Сен-Блэза (департамент Альп-Маритимс), в котором располагались ниши для хранения черепов или забальзамированных голов, что доказали подобного рода находки в других местах. С. Пиготт пишет: «В Рокепертузе (департамент Буш-де-Рон) такое святилище располагалось на вершине пятиступенчатой лестницы, а перемычки поддерживались столбами с нишами для черепов, которые увенчивались большим скульптурным изображением птицы. В нем содержатся статуи сидящих на корточках людей (в натуральную величину). Такая поза соответствует кельтской традиции, что отмечает Посидоний и что видно на кельтских и романо-кельтских монументах. Такие же столбы с нишами для черепов и перемычками находились и в Провансе (Франция). Там они были связаны с пещерой и родником и были повторно использованы во II веке до н. э. В Салувии (Прованс) в оппидуме существовало весьма примечательное святилище. Его вход украшала украшенная резными изображениями человеческих голов старинная колонна, в нишах которой находилось пятнадцать черепов взрослых людей. Некоторые из них были отсечены от высохших тел, а в нескольких даже сохранились большие железные гвозди, которыми они были ранее прибиты к какой-то деревянной конструкции. Это святилище было разграблено в 123 году до н. э., так что оно, а также остатки ряда крупных каменных скульптур с изображениями воинов и отрубленных голов должны были быть гораздо более древнего происхождения. Монументальные каменные скульптуры, созданные около VI века до н. э., встречаются то тут, то там в кельтском мире и несколько позже в долине Рейна. Например, так называемый Хиршландский воин из окрестностей Штутгарта. Существование культа отрубленной головы и черепа, в частности, подтверждается находками в других местах, в крепостях на холмах в Галлии и Британии, о чем свидетельствуют классические авторы. Любопытно отметить, что такие же варварские святилища в двадцати милях от Массалии почему-то остались незамеченными… В повествовании Ливия, на которое ссылается Силий Италийский, рассказано, что тело Постумия было отнесено бойями в их “самый почитаемый храм”, там обезглавлено, а из оправленного в золото черепа сделана чаша».

В Британии жертвенные черепа найдены среди прочих вотивных (т. е. посвящаемых божеству) даров в колодце богини Коввентины у вала Адриана. С. Пиготт отмечает, что в кельтских верованиях культ отрубленной головы связан с колодцами, родниками и источниками. Сразу вспоминается параллель со скандинавской мифологией, где отсеченная глава вещего старца Мимира дает мудрые советы у священного источника мудрости. Характерно, что и на территории Галлии, в ритуальном пруду у истока Сены, где располагалось святилище богини этой реки Секваны, среди разнообразных вотивных деревянных статуэток (порядка 200) обнаружена весьма любопытная, высотой в 90 см, представляющая три головы, последовательно насаженные на вертикальный шест – явно отображение реального трофея. Но довольно об этом.

Положение женщины в кельтском обществе было довольно свободным. Вот весьма бесхитростный диалог богатырши Скатах со своей дочерью: «(Кухулин) дошел до замка и стукнул в дверь древком копья так, что оно пробило ее насквозь. Сообщили об этом Скатах.

– Поистине, – сказала она, – это некто, совершивший уже раньше славные подвиги.

И она выслала свою дочь Уатах посмотреть, что это за юноша. Та вышла, чтобы побеседовать с Кухулином, но не могла вымолвить ни слова – так восхитила ее красота юного воина. Она вернулась к матери и стала восхвалять ей достоинства пришельца.

– Полюбился тебе человек этот? – спросила ее мать.

– Да. В эту ночь он разделит мое ложе и будет спать рядом со мной.

– Не возражаю против твоего желания, – отвечала ей мать.

Уатах подала Кухулину воды, чтобы умыться, затем принесла ему пищу и вообще оказала наилучший прием, прислуживая ему» («Сватовство к Эмер»).

Никто не отменял традиционное овладение понравившейся женщиной: «Айфе вызвала на бой Скатах, но вместо той вызвался с нею биться Кухулин. Перед боем он спросил Скатах, что любит Айфе больше всего на свете. Та сказала ему:

– Больше всего на свете Айфе любит своих двух коней, колесницу и возницу.

Кухулин и Айфе ступили на тропу подвигов, и начался их поединок. Айфе раздробила оружие Кухулина, и его меч сломался у самой рукояти. Тогда он воскликнул:

– Увы! Возница Айфе с обоими конями и колесницей опрокинулись в долине, и все они погибли!

На этот возглас Айфе обернулась. Кухулин тотчас же набросился на нее, схватил за бока под обеими грудями, закинул себе за спину, словно мешок, и отнес так к своему войску. Там он бросил ее на землю и занес над ней обнаженный меч.

– Жизнь за жизнь, о Кухулин! – вскричала Айфе.

– Обещай исполнить три моих требования! – сказал он.

– Назови их, и они будут исполнены, – отвечала она.

– Вот три моих требования, – сказал Кухулин. – Ты должна дать Скатах заложников и никогда больше с ней не воевать. Ты должна стать моей женой в эту же ночь перед твоим замком. И, наконец, ты должна родить мне сына.

– Обещаю тебе все это! – сказала Айфе.

Все так и произошло. Айфе сказала Кухулину, что зачала от него и родит ему сына» («Сватовство к Эмер»).

Цезарь указывает на свальный брак бриттов: «Жен они, человек по десять или по двенадцать, имеют общих, особенно братья с братьями и родители с сыновьями» («Записки о Галльской войне», V, 14), а Страбон ворчливо отмечает касательно ирландцев: «Около Бреттании есть также другие небольшие островки и, кроме того, большой остров Иерна, расположенный на севере параллельно Бреттании; ширина его больше длины. Об этом острове я не могу сказать ничего определенного, кроме того, что обитатели его более дикие, чем бреттанцы… у них считается делом похвальным… открыто вступать в сношения, помимо любых других женщин, с матерями и сестрами. Я передаю это, понимая, что у нас нет достойных доверия свидетелей подобных обычаев» («География», IV, 5, 4).

Весьма распространенными были т. н. парные браки и браки «на время», но если для женатого мужчины было дозволено иметь наложницу (а то и несколько законных жен, из которых, правда, всегда выделялась старшая – cetmuinter, имевшая законное право (!) безнаказанно бить прочих), измена жены каралась сожжением на костре. Но, опять же, «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку»: легендарная королева Медб, жена короля Эйлиля, соблазняя героев на подвиги, запросто сулила им в числе прочих благ «дружбу своих ляжек». Да последняя и дешевле могла достаться. Даре, сын Фиахна, получил, например, такое предложение от скорохода королевы за то, чтоб на год добыть Бурого быка из Куальнге: «Ты же получишь за это… славную награду: пятьдесят телушек и вдобавок к ним самого Бурого из Куальнге. А хочешь – можешь получить от нас еще одно предложение: приходи к нам сам со своим быком, и ты получишь взамен своей земли, какую имеешь здесь, равный ей надел на сладостной равнине Маг Ай, колесницу стоимостью в трижды семь невольниц и в придачу ко всему этому дружбу ляжек Медб» (сага «Угон быка из Куальнге», глава «Разговор перед отходом ко сну»). У кельтов существовал «выкуп чести», аналогичный скандинавскому[25] «утреннему дару», когда новобрачная девственница получала дар от супруга за соблюдение себя.

Франсуаза Леру пишет о том, что кельтской женщине было по плечу и исполнение роли друида: «Было также замечено, что упоминания о женщинах в составе друидического жречества относятся к позднему времени, из чего был сделан вывод о том, что появление их может служить признаком упадка. Такое заключение неправомерно в некоторых отношениях – по крайней мере, в том, что касается Галлии: первая упоминаемая друидесса[26], согласно Вописку у Нумериана, в III веке в Тонгре предсказала Диоклетиану, что тот сделается императором, если убьет вепря, – и ему действительно довелось единовластно царствовать с 284 по 305 г., после того как он своими руками убил Апера («Вепря»), префекта претории. Следует заметить, что эта друидесса пребывала на постоялом дворе… В то время как поздняя дата этого свидетельства еще не позволяет сделать заключения о том, что ничего подобного ранее не существовало, не менее достоверным остается и тот факт, что в кельтском обществе женщинам всегда было отведено вполне почетное место, и в лучших фрагментах ирландских и валлийских циклов легенд, где привкус язычества наиболее аутентичен, обычным персонажем является поэтесса (banfile) или друидесса (bandrui). В этом нет ничего удивительного, если речь идет о стране, в которой вплоть до VII века женщины, владевшие имениями, привлекались на военную службу наравне с мужчинами». Диодор Сицилийский вообще отмечает, что галльские женщины не уступали мужчинам ростом и мощным телосложением, равно как и отвагой, а Аммиан Марцеллин (330–400 гг. н. э.) так описывает кельтскую даму в драке: «Почти все галлы высоки ростом, белы телом, русоволосы; взгляд у них живой и угрожающий; они страшно сварливы и чрезвычайно заносчивы. Когда один из них поссорится с другим и ему станет помогать eгo жена, которая сильнее eгo (!!! – Е.С.) и голубоглаза, то целая толпа чужеземцев не справится с ними, особенно когда та, гневно откинув голову, скрежеща зубами и размахивая белоснежными и могучими руками, начнет наносить кулаками и ногами удары не слабее снарядов катапульты, выбрасываемых при помощи скрученных жил» («Римская история», XV, 12, 1). При этом, как пишет Афиней, «женщины их (кельтов. – Е.С.) очень красивы; и нередко спят они даже с двоими на постелях из звериных шкур» («Пир мудрецов», XIII, 79).

Разберем теперь до конца вопрос о римских императорах и женщинах-друидках, как их взаимоотношения представлены в «Жизнеописаниях Августов». О первом случае пишет Элий Лампридий в биографии Александра Севера (208–235 гг., правил с 222 г.), убитого мятежными легионерами в Галлии: «Когда он проходил, женщина-друидесса крикнула ему по-галльски: “Иди, но не надейся на победу и не верь своим воинам!”» («Александр Север», 40, 6). О втором сообщает Флавий Вописк Сиракузянин в биографии Аврелиана (214–275 гг., правил с 270 г.): «Может быть, кому-либо кажется удивительным то, что Асклепиодот, как передают, узнал от Диоклетиана и сообщил Цельзину, своему советнику; но об этом будут судить потомки. Он утверждал, что Аврелиан обратился как-то к галльским друидессам с вопросом, останутся ли у власти его потомки. Те, по его словам, ответили, что в государстве не будет более славного имени, чем имя потомков Клавдия (II, прозванного Готским. – Е.С.). И уже есть император Констанций, человек той же крови, а его потомки, думается, достигнут той славы, какая была предсказана друидессами. Я включил это в жизнеописание Аврелиана потому, что такой ответ был дан самому Аврелиану на поставленный им вопрос» («Божественный Аврелиан», 44, 3–4).

И только теперь подходим к случаю, упомянутому Леру, вот подлинный фрагмент сочинения Флавия Вописка Сиракузянина: «Считаю любопытным и не слишком распространенным рассказ, который будет здесь уместным, относительно данного ему знамения ожидавшей его императорской власти. Дед мой рассказал мне то, что он слышал от самого Диоклетиана. Когда Диоклетиан, сказал он, находился в харчевне в Тунграх в Галлии, имел еще небольшой военный чин и подводил вместе с какой-то женщиной-друидессой итог своим ежедневным расходам, она сказала ему: “Ты слишком скуп, Диоклетиан, слишком расчетлив”. На это, говорят, Диоклетиан не серьезно, а в шутку ответил: “Буду щедрым тогда, когда стану императором”. После этих слов друидесса, говорят, сказала: “Не шути, Диоклетиан, ведь ты будешь императором, когда убьешь кабана”. В душе Диоклетиана всегда жила жажда императорской власти, и об этом знали Максимиан и мой дед, которому он сам рассказал об этих словах друидессы. Затем, заняв высокое положение, он стал смеяться над этим и перестал об этом говорить. Тем не менее на охоте он всегда, когда представлялась возможность, сам убивал кабанов. Наконец, когда императорскую власть получил Аврелиан, затем Проб, затем Тацит, затем и Кар, Диоклетиан сказал: “Кабанов всегда убиваю я, а лакомым куском пользуется другой”. Известен и широко распространен рассказ о том, как, убив префекта претория Апра, он сказал: “Наконец-то я убил назначенного роком кабана!” («вепрь», «кабан» по-латыни и есть «aper». – Е.С.). Все тот же дед мой рассказывал, будто сам Диоклетиан сказал, что у него не было никакой другой причины убивать Апра собственной рукой, кроме желания осуществить предсказание друидессы и сделать прочной свою власть. Ведь он не захотел бы с первых дней своей власти прослыть столь жестоким, если бы необходимость не заставила его прибегнуть к этому безжалостному убийству» («Кар, Карин и Нумериан», 14–15).

Впрочем, С. Пиготт остается, как всегда, при своем ехидном мнении, считая появление «друидесс» не традицией или закономерностью, как прочие авторы, и в первую очередь Леру, а безусловной деградацией: «Несомненно, статус тех, кого называли друидами, в позднейших текстах снизился и стал совсем неясным. По словам некоего сомнительного автора IV века (он пишет об этом в своем «Scriptores Historiae Augustae»[27]), общее отношение выражали такие фразы, как «обычное бегство к оракулам» и тайнам. Бытовали рассказы о женщинах-друидах, что лишь доказывало, как низко пали «mulier dryas»[28]: они превратились в нечто, подобное той галльской хозяйке постоялого двора, которая предсказала Диоклетиану его судьбу, когда он «посеребрил ей ручку», расплачиваясь по счету за проживание». Однако похоже, что при всем своем ехидстве он упускает из виду знаменитую Федельм из «Похищения быка из Куальнге», и хоть произведение сохранено христианскими писцами, оно, без сомнения, отображает многие обычаи и реалии языческой Ирландии как полноправной представительницы кельтского мира.

Переходя к древней кельтской религии, следует сразу оговориться: из осколков сведений ирландских саг, упоминаний античных авторов, скульптурных изображений и поздних кельтских монет при всем старании не создать ничего связного, подобного известнейшей книге Куна о древнегреческой мифологии. По ходу дела, каждое племя имело своих богов, схожих или отличных от других, и, таким образом, получается невообразимый винегрет, из которого каждый реконструирует свое видение в меру сил, знаний, разума и фантазии. И над всем этим висит роковой диагноз: новодел. Мало помогает и тот факт, что некоторые кельтские божества донесли до нас свой облик через каменные статуи, мелкие статуэтки, произведения ювелирного искусства, монеты и т. д.; особо стоит отметить, что британские и ирландские торфяники сохранили достаточное количество деревянных статуй кельтских божеств, по естественным причинам давно погибших в континентальной Европе.

Так что, не претендуя на истину в последней инстанции, наметим основные образы, более-менее выдающиеся из тумана истории. При этом, ввиду малой сохранности именно бриттских данных, придется широко привлечь «родственных» божеств Ирландии и Галлии; никакой преступной антинаучной натяжки в этом нет, тем паче что главные божества (например, Луг) были общекельтскими, созвучие имен и образов других (рогатый Кернунн-Герн) заставляет и в их отношении видеть явное родство. Изначальной, видимо, была вера в некое мужское божество, позднее получившее имя Дандру, вступавшее в союз с той или иной местной богиней, обычно – персонификацией реки или иного водного источника (например, с Боанд – богиней ирландской реки Бойн; были еще Латис – богиня пруда (или пива), Коввентина – морская богиня Северной Британии, Сулис – богиня термальных источников будущего города Бата; также известны такие галльские богини, как Нантосвелта – «Дева извилистого потока», Секвана – богиня реки Сены, Матрона – реки Марны, Икауна – реки Ионны, Дивиона – источника около Бордо, и заодно добавим Ардуэнну – богиню Арденнского леса); эта богиня природы с течением времени превратилась в зловещую богиню призраков – Морриган, и прочих богинь войны, список которых будет дан ниже. Далее кельтские божества пошли ветвиться и размножаться, образовав своеобразный пантеон, подчеркнем еще раз, вовсе не единый[29]. Явно, что собрание древних кельтских богов было достаточно велико и разнообразно, варьируясь по племенам и временам, – как пишет С. Пиготт, «подсчет, проведенный несколько лет назад, показал, что из надписей были извлечены имена 374 кельтских божеств, причем 305 встречались лишь однажды и только четыре или пять из них – от 20 до 30 раз. Еще сильнее вопрос запутывает то обстоятельство, что варварские и греко-римские божества могли иметь признаки нескольких кельтских божеств. Одних имен у кельтских богов, связанных одним родом деятельности с Марсом, было 69». В общем, что касается богов ирландских, в итоге их прародительницей стали считать богиню-мать Данан (Дану), принесшую в Ирландию 4 великих сокровища – меч Нуады, неисчерпаемый котел Дагды, копье Луга и камень чистоты и невинности Лиа Файл. Итак, из изложенного еще возникает серьезнейший вопрос, какие верования первичны – патриархальные (в Дандру) или матриархальные (в Данан), и очевидного решения не существует. Есть лишь обычный намек победы первых над вторыми, обративший богинь природы в зловещих Ворон войны; кстати, это повальное осеменение верховным богом местных богинь – тоже явный признак замены матриархата патриархатом; давно признано, что именно этим способом, напропалую сочетаясь с богинями и смертными женщинами (из которых многие тоже были в прошлом богинями), древнегреческий Зевс «утверждал» себя в землях, где некогда главенствовал культ Богини-матери. Остатком очень древних верований было ожидание от правителя магических функций, обеспечивавших благополучие, урожай и т. п., и, как оборотная сторона медали, отмечалась неспособность короля к таковым функциям, за чем следовали различные беды. Что характерно, изначально эти верования были чисто матриархальными, когда супруг Богини-матери, обычно – божественный бык или, чуть реже, змей (хотя второй мог быть потусторонней ипостасью первого), осуществив свое прямое назначение, приносился в жертву; прекрасную картину подобных мифов и обрядов дает минойский Крит. Позже Великая Матерь была потеснена супругом, исполнявшим свои прежние функции, но уже избегающим растерзания, – разве что он мог быть убит за дисфункцию, проистекающую из физического или сакрального недостатка. Так вот, в применении к Ирландии с удивлением видим, что здесь матриархат практически не уступил! С одной стороны, ирландский король брал на себя эротические функции верховного бога, мистически беря в сожительницы Этайн или Медб, которые, как легко догадаться, делегировали свои функции смертной женщине – вполне в духе месопотамского ритуального брака вавилонского царя. Энн Росс шокирует своим сообщением, кто еще мог заменить собой богиню в этом обряде: «Есть весьма достоверные данные (хотя некоторые ученые это горячо отрицают), что во время обряда инаугурации король действительно соединялся с богиней земли, которую символизировала чисто белая кобыла. В Индии, где такая практика также существовала, соединение было чисто символическим, в то время как в Ирландии на каком-то этапе оно, очевидно, было вполне реальным, а уже потом стало символическим. Этот обряд описывает Гиральд Камбрийский, утверждая, что он, видимо, еще существовал в eгo время в одном из северных королевств, и это явно пережиток такой практики. Считалось, что это мерзкая, позорная выдумка писателя-валлийца, задуманная с целью дискредитировать ирландцев. Однако ранние данные достаточно убедительны, чтобы считать наблюдение Гиральда правильным, хотя он, конечно, не мог понять древней ритуальной сути этого обряда. Он описывает eгo как «варварский и отвратительный обычай». Племя, о котором идет речь, обитало в Ульстере, и ритуал все еще практиковался в 1185 году, если, конечно, Гиральду дали правильные сведения. Перед всем племенем выводили белую кобылу, король шел к ней на четвереньках и соединялся с нею. «Тот, кто должен быть помазан на царство не как князь, но как скотина, не как король, но как преступник, выходит перед народом на четвереньках, признавая себя зверем с не меньшим бесстыдством, нежели безрассудством. Кобылу немедленно убивают, разрезают на куски и варят, и для него приготовляется ванна в наваре. Сидя там, он поедает мясо, которое приносят ему, люди же стоят кругом и также едят eгo. Он также должен пить тот навар, в котором он помылся, и не набирая eгo в какой-либо сосуд или даже в руку, но хлебая eгo. Исполнив должным образом все эти нечестивые дела, он подтверждает свое королевское достоинство и владение». Этому обряду существует параллель в индийском жертвоприношении лошади по подобному же случаю; однако здесь с силами плодородия соединялся не сам король, а eгo супруга».