Сказки белой совы

В сумерках сова снова прилетела на место клада и совсем не удивилась, обнаружив, что завязи, за день прибавившие в размерах, слабо светятся холодным сего-голубым светом. Как гнилушки на болоте, только оттенок свечения был другой, без намёка на теплоту.

Но ночь – время охоты, и сова полетела прочь, прислушиваясь к шорохам внизу. Пара жирных леммингов прошуршала в кустах, обозначив начала охоту. Леммингов она не уважала, в разговоры с ними никогда не вступала. А вот в качестве пропитания они вполне годились.

После охоты вспомнился домовой Памфилий и непростой Яков.

– Как бы его отыскать – подумала сова.

Если он так мимоходом помог домовому, есть надежда, что и совиный язык понимать будет. А его рассказы послушать… Это же сколько там всего узнать можно будет, и полезного, и загадочного… Но где же его искать? И почему он так выглядел при встрече с домовым? Спился? Жить устал? Искру потерял? Нет, искра при нём, иначе бы домового не выручил.

Совы – не чайки, в городских помойках они не ориентируются. Ага, вот она зацепка, чайку отловить требуется. Противные они, вести себя не умеют, горластые и дурнопахнущие. Сова встопорщила перья, вспомнив этих собратьев по перу. Но что делать, любопытство – страшная сила.

На берегу реки

Тяжелые зеленые листья шелестели на ветру, доходя чуть не по пояс человеку. Текучие зеленые волны прокатывались одна за одной под ровным не стихающим ветром. И по пустынной дороге, рассекающей это бесконечное травяное море, ехал неторопливо всадник.

Лошадь под ним была ничем не примечательная, так, гнедой масти кобыла. Шла она упругим шагом, изредка встряхивая головой. Видно было, что есть у хозяина ее какая-то цель впереди, но цель не срочная, скорее даже, имелось этой цели наличие.

И всадник был ничем не выдающийся, особенно на первый взгляд. В седле он сидел уверенно, поводья придерживал слегка. Одежда была цвета неяркого, неброского, и, более того, немаркого. За плечами топорщилась рукоять меча, у седла были приторочены лук со стрелами. То есть все как обычно и как положено.

Всадник был погружен в раздумья ровно настолько, чтобы не замечать длины пути, и в то же время еще как бы не совсем уйдя в себя.

Солнце светило не жарко. Перелом лета давно прошел, да и лето в этом году выдалось дождливое и прохладное. В воздухе висела какая-то лень и успокоение.

Так проплывали время и дорога, петляющая вокруг одной ей ведомых всхолмий и распадков. Вот уже и солнце четко определилось, куда спуститься ему на отдых. Впереди показались ракиты, протянувшиеся вдоль небольшой речки.

Всадник встряхнулся, освобождаясь от раздумий, и посмотрел на деревья, чьи серебристые кроны и темные стволы уже стали видны во всех подробностях. Под деревьями было тихо и пусто.

– Ну, что, Гнедка, привал?

Лошадь подняла голову и слегка прибавила шаг. Усталость после дня безостановочного пути, казалось, не чувствовалась ею вовсе, видимо, потому, что хозяин никак не указывал ей темп передвижения, и лошадь сама настраивала свой шаг.

Вот перед ними уже оказался берег реки, довольно пологий, так что оказывалось удобно подойти к воде. Плавно текла вода, и, если бы не легкая рябь, могло показаться, что река и вовсе стоит на месте.

Мужчина спешился, присел, потянулся, разминая затекшие мышцы, и скинул небрежно плащ. Оказалось, что он невысок и широкоплеч, темные волосы, аккуратно подстриженные, едва достигали плеч, бороды и усов не было вовсе, возраст же определить было затруднительно. Он разнуздал лошадь, благо травы вокруг присутствовало достаточно. Собрал сучья и развел костер. Сучьев в этих прибрежных зарослях тоже нашлось в избытке. Достал котелок из приседельной сумки, налил воды… Все это проделывалось привычно, ловко и споро. Когда вода закипела, он засыпал крупу, которую тоже достал из сумки, и в крупу покрошил куски мяса. По берегу поплыл ароматно-дразнящий запах.

Солнце еще не коснулось горизонта. Поэтому можно было позволить себе такую роскошь, как уставиться на языки пламени, что мужчина и проделал с видимым удовольствием.

За спиной подуло ветром, мужчина обернулся и увидел перед собой, вернее над собой, на низкой ветке раскидистой ракиты, белую сову. Сова смотрела на него жёлтыми немигающими глазами, слегка наклонив голову и улетать не собиралась.

– Ну вот, здравствуйте, – произнёс мужчина, – и что ты тут делаешь?

Ответа, разумеется, он не ждал. Какой ответ от совы, этак можно и от Гнедки начать ждать ответов. Сова была безопасна, это мужчина почувствовал, потому и не потянулся к оружию.

– Ответь мне, Яков, – вдруг заговорила сова, – а что ты тогда делал в заброшенном доме в непотребном для тебя виде?

К чести Якова надо отметить, что дыхание он восстановил быстро, минуты две, не более того, во время которых он стоял, открыв рот, и таращился на сову. Сова говорила вполне внятно, и голос у неё был глуховат и низковат, но вполне себе человеческий и даже женский. Но она говорила! Сова! Непонятно откуда взявшаяся на берегу этой реки.

– В заброшенном доме, – переспросил наконец мужчина, – в каком ещё доме?

– Там, где ты спас домового, – ответила сова.

Вот тут мужчина, наконец, изумился окончательно. И даже повёл глазами, проверяя, на месте ли ножны.

– Я не спасал домового, – сказал он, – я их вообще никогда не видел.

Тут пришлось удивиться сове. Глаза у неё стали ещё круглее, как будто это было вообще возможным, и голову с этими круглыми глазами она вывернула под совершенно немыслимым углом, как умеют только совы. Тщательно осмотрела Якова, у того появилось ощущение, что его просвечивают насквозь, вздохнула, переступила с ноги на ногу и заявила:

– Ну, и что делать теперь?

– А что стряслось? – поинтересовался Яков.

– Я как сюда попала? И как мне теперь выбираться отсюда?

– Хочешь, со мной поедешь, на плече, завтра. До чего-нибудь доедем.

– До чего-нибудь и доедем, – согласилась сова, – да вот до того «когда», которое моё, вряд ли. Время здесь другое. Поэтому ты и про домового не знаешь, и выглядишь нормально, и с амуницией управляешься привычно. С амуницией, а не с металлоломом. Вон лук какой ухоженный.

У костра

–Ты-то сама кто такая? – наконец спросил Яков, – и откуда знаешь моё имя?

Сова удивилась. Снова вывернула голову и посмотрела на свои перья.

– А ты не видишь разве, – вопросила она, – сова я. Белая. Ещё называют полярной.

– Ну, да, ну, да, – проворчал Яков, – просто все белые совы говорящие. И летают стаями каждый день вокруг. И со всеми я знаком.

– Нет, – серьёзно возразила сова, – говорящих белых сов я больше не встречала. Хотя, кто знает, может и есть. Откуда я тебя знаю? Тут и ответить сложно. Про домового тебе говорить нельзя, да и знала я тебя раньше, ещё до того, как ты от моря ушёл. Но вот почему, тут не смогла вспомнить.

Каша в котелке изо всех сил сигнализировала о готовности, и Яков повернулся к костру. Снял котелок с огня, отставил на землю, помешал варево, попробовал. Полез в свой мешок, достал оттуда тряпицу с солью. Посолил бережно, снова попробовал. Сова в это время бесшумно сорвалась с ветки и улетела в лес. Яков повернулся – а её нет.

– Жаль, – сказал он вслух, – теперь над догадками маяться.

Но сова вернулась почти сразу, неся в лапах какой-то стебель, который сбросила рядом с котелком.

– Положи, – велела она, – вкуснее будет.

Яков послушался. Из котелка тут же запахло какими-то копчёностями и чесноком.

– Это черемша, – сказала сова, – только не совсем обычная, не везде растёт.

– Ты сама будешь есть?

– А то. Буду, конечно.

И они уселись вдвоём над котелком. Каша была очень горячая, сова выжидала, когда остынет и разглядывала мужчину. Разглядывала молча, есть не мешала. И размышляла. Вопросов было много, даже слишком, им было тесно, и все они просились наружу. Сова привыкла рассуждать вслух. Понятное дело, что Яков на большую часть ответить не сможет, самой надо как-то выкарабкиваться из этой временной петли, а для начала понять, где она в неё провалилась.

Итак, она собралась проведать проросший клад. И даже долетела до высоких жёстких стеблей, ставших уже совсем кровяного цвета. Бутоны наверху налились и, кажется, начали раскрываться. Сова зацепила лапой один стебель и наклонила к себе, чтобы рассмотреть получше. Ага. Вот тут-то её и накрыло. Какой-то период она не помнит вовсе, а потом очутилась в лесу, причём считала в тот момент, что всё совершенно нормально и по плану, и полетела на свет костра и запах еды. То есть искать надо в этом лесу, где вход, там возможен и выход. Не обязательно, конечно, но надо верить в лучшее. Однако сейчас никуда лететь не стоит, кто его знает, как ночью оно будет.

С этим сова частично разобралась. Теперь и поесть можно, и Якова расспросить. Каша оказалась плотной, как раз для клюва, и вкусной. Даже мяса досталось.

– Спасибо, – вежливо сказала сова, – очень вкусно. Можешь спрашивать, только не на всё отвечу, ты же понимаешь. Будущее тебе знать не положено, можно напортить всё.

– На здоровье, так же вежливо ответил Яков, – про будущее ты права. Но что спросить тогда? Почему ты разговариваешь? Почему живёшь так долго? Ты ведь не простая птица.

– А почему ты меня понимаешь? Люди не слышат моих слов. Все остальные слышат, а люди – нет. Ты тоже не простой человек. Стал. Вот и я стала, а вот что было сначала – сова или слово, тут не скажу, самой бы разобраться в этом. Когда живёшь так долго, в память складывается много чего, память у меня хорошая, объёмистая память. Иногда в ней даже удаётся отыскать нужное. Давай я спрошу. Что с тобой случилось у кобольдов? Это с тех пор ты видишь сверх того, что людям положено? И бороды тоже после кобольдов не стало?

Яков подумал о том, что вот сидит он с говорящей птицей, ночью, в лесу, у костра – и ему почему-то не кажется это удивительным. Как должно. И ещё подумал, что поздно уже, и надо бы спать. И тут же пришла мысль, что человек он вольный, у Гнедки травы много, можно и проспать завтра хоть весь день, в лес только нужно будет с солнцепёка уйти.

– Нет, борода исчезла позже. Варево неудачно полыхнуло, попало паром. Я тогда у аптекаря учеником работал. Из деревни ушёл, подался в город. А есть что-то надо. Вот и пошёл по рукам, – он усмехнулся, – у аптекаря учеником, потом мешки у купчины разгружал, да тот жадный был. Мешков было много, а еды мало. Потом к кузнецу пошёл. У кузнеца долго работал, он меня и отпускать не хотел. Но как кто за полу дёрнул – надо.

– Бывает, – кивнула сова, – и тогда действительно надо уходить.

– Ушёл. Куда глаза глядят. Прибился к каким-то солдатам. Руки натренированные, кузнецкое ремесло на пользу пошло. Там меня учить мечу взялись. Выучили, удивлялись, что чересчур быстро всё схватываю. После какого-то боя мой меч, – Яков погладил ножны, – и достался. Выбрать разрешили меч из трофеев, этот по руке пришёлся. Так и хожу с ним с тех пор.

– Покажи, – попросила сова.

Яков вытащил меч из ножен. Клинок был узорчатый, великолепный многослойный дамаск, ни зазубринки, ни скола на лезвии. Как ни покажется странным, но сова в клинках толк знала. Узкий и глубокий дол на две трети длины, рукоять восточного образца, хотя сам меч прямой, западный. На рукояти в навершии зеленоватый камень, а в камне проступают какие-то тени, неразличимые в бликах костра. От меча осторожно шло упругое тепло, меч тоже был непростой.

– Хорош, – похвалила сова, осторожно проведя крылом над дамаском, – и не прост, ты знаешь об этом? Впрочем, мы здесь все непростые. А потом что с тобой было?

Ответа сова не услышала. Словно вихрь поднялся от меча, оттолкнув и завертев в воздушных скрученных потоках. Сова даже вдохнуть не успела, так её закувыркало.

И отпустило. Резко и внезапно.

–Хорошо, хоть крылья целы остались, – прокряхтела сова, выкарабкиваясь из зелёного мха, – и лапы тоже. Что это было, Яков?

Тишина. Сова оглянулась вокруг. Разумеется, так оно и есть – перед клювом проросший клад с серо-металлическими головками бутонов. Дома.

И в пространстве, и во времени.

Портрет

Следующие несколько дней сова провела в дупле, на мягкой подстилке, выбираясь наружу только, когда голод становился нестерпимым. После этакого приключения надо было прийти в себя. Нет, сова не была напугана, когда слишком долго живёшь, напугать может немногое. Опыт говорил, что соваться сове сейчас никуда не следует, временные возмущения ещё не улеглись, и кто его знает, какие штуки могут выкинуть?

Лежала, размышляла о Якове. Впечатление о себе он оставил самое наилучшее: спокойный, уверенный, без злости, ровный по настроению и по ощущению себя. Даже сочувствовала: как ему теперь справится с любопытством?

Размышляла о мече. Меч был связан с Яковом, уж что-что, а такое не увидеть сова не могла. Меч выбрал себе напарника, не хозяина, меч был хозяином сам себе, но командовать Яковом тоже не пытался. Но от слишком внимательного наблюдателя избавился мгновенно. Почему? Или не от внимательного? Может, всё-таки тень от клада как-то проявила себя? Или то, что сова не принадлежит той реальности, в которой обитали меч и Яков?

Клад лучше тоже пока стороной обходить, хоть и интересно было какими окажутся раскрывающиеся цветы? Монету, спрятанную на дно дупла сова тоже трогать остерегалась. Кто её знает, что случиться может. Те четыре монеты пропали неизвестно куда.

Так дни и проходили. Сон, скорее, полудрёма, охота на то, что подвернётся под лапу и снова покачивание на стыке сна и бодрствования.

На пятый день сове стало уж совсем скучно. И в наступивших сумерках она полетела в ближнюю деревушку, где всегда светилось жёлтое окошко. Последний раз сова так и не дождалась разгадки слёз, может, в этот раз повезёт больше.

По случаю тёплого вечера окошко не только светилось, но и было приотворено. Сова выбрала ветку поближе, устроилась поудобнее и застыла, всматриваясь внутрь комнаты.

Комната оказалась небольшой, видимо, в доме ещё были комнаты. Посередине стоял стол, круглый, на гнутых толстых лапах и пара стульев. В глубине комнаты виднелась кровать с пёстрым лоскутным покрывалом. Ещё там были шкаф и комод тёмного дерева с какими-то фигурками на створках и толстый бурый ковёр на полу. Наверное, что-то располагалось и вдоль той стены, где было окно, но этого сова разглядеть не могла. Не залетать же в дом по такому случаю.

Женщины в комнате не было. Под потолком горела лампа под жёлтым абажуром, она и давала такой тёплый оттенок свету из окна. На комоде стояли шкатулка, зеркало и какой-то портрет в овальной рамке. Сова прищурила глаза, стараясь рассмотреть лицо на портрете – и чуть не свалилась с ветки. Взлетела, перелетела поближе, уцепилась когтями за подоконник и засунула голову в окно.

Точно! На портрете был изображён Яков. Ошибки быть не могло. Яков, и в очень неплохой форме, совсем непохожий на бомжа, собирающего для пропитания металлолом.

Хлопнула дверь в комнате, сова быстро отпрянула от окна, взлетела на ветку. Увидела женщину, хозяйку комнаты, успела разглядеть её тёмные волосы и тёплую шаль, накинутую на плечи. Женщина подошла к окну и закрыла створку. Остался только жёлтый свет из мутного стекла и её силуэт, двигающийся внутри.

Сова расправила сначала одно крыло, потом другое, растопырила когти на лапах по очереди, покрутила головой. И тяжело взлетела с ветки. Темнота вокруг сгустилась, в этой темноте тёплый жёлтый свет от окна, за которым был портрет Якова, представлялся маяком. Но пора было отправляться за ужином, одними вопросами сыта не будешь.

В этот раз почти сразу попался жирный и глупый лемминг, не успевший даже пискнуть, когда на него обрушились острые когти. Лемминг был хорош, как раз то, что надо. Голод утолил.

А вот любопытство – нет, любопытство разгоралось всё сильнее, заглушая осторожность. Всё странным образом закручивалось вокруг фигуры Якова. Значит, Якова надо было отыскать в этом времени, посмотреть, что с ним стало, расспросить как следует. Памфилий видел его в личине странной и неподобающей, да и личина ли то была? И если не личина – что могло случиться с ним?

Напарник

Сова отправилась в дупло. Времени прошло достаточно для успокоения всех следов временных несоответствий, однако надо было дождаться рассветных сумерек.

В рассветных сумерках сова вылезла из дупла. Уселась на ветку, расправила по очереди крылья, напрягая их с наслаждением. Встопорщила перья, прогнав упругую волну от шеи с хвосту. Потянула также по очереди лапы, ещё и разглядела как следует, всё ли в порядке. Пора было отправляться на подвиги.

За ночь сова пришла к заключению, что Яков отвёл Памфилия именно в тот город, где обитал сам. По крайней мере, обитал в то время. Плохо было то, что Памфилий, вне себя от радости, забился в магазин и даже не вызнал это самое место обитания. Ещё хуже, что люди, за исключением того самого Якова, не понимают, более того, не слышат совиных речей и вопросов. Ладно бы в обмороки падали – пришли бы в себя рано или поздно. А так, хоть голос сорви – ничего от людей не узнаешь. У кого же вызнать? С чайками сова связываться совсем не хотела, до чего противные птицы. Ночь была длинная, время на составление плана нашлось с лихвой. Теперь бы ещё всё шло по пунктам, без импровизаций.

Сова полетела в город. До него было не близко, однако, дорога знакомая всегда короче дороги неизвестной. Опять тот же чердак, то же шуршание где-то в углу. Сова бесшумно спорхнула с поперечины и прокралась в угол. И как раз вовремя – серая мышья тень не успела нырнуть в дырку. Сова прижала трепыхающийся и пищащий комок лапой и выждала паузу в писке.

– Жить оставлю, – пообещала она, – если расскажешь кое-что.

Комок под лапой сделал пару попыток трепыхнуться, осознал бесполезность и болезненность процесса и обреченно пискнул:

– Чего надо?

– Где у вас тут забулдыги обитают?

Последовала пауза. Такого вопроса мышь точно не ожидала.

– Какие забулдыги?

– Известно какие. Те, кто пьёт, бутылки да железяки подбирают. Те, кто дома своего не имеют, мыться не могут.

– Так много где. В городе развалюхи есть, переночевать можно. А днём по свалкам пошариться. Отпусти, а?

– Я тебя отпущу – а ты и сбежишь. Нет уж, так отвечай.

– Больно.

Сова чуть ослабила хватку, проследив, чтобы возможности вырваться не было.

– Говори.

Мышь, всхлипывая и останавливаясь, говорила долго, периодически делая попытки трепыхнуться, отчего сова слегка сжимала когти. Стоять на одной лапе вообще-то тоже было неудобно, но иного выхода не было. К концу мышиной речи направление и район поисков стал понятен, ну, почти понятен.

– Ладно, – сказала сова, – беги отсюда.

И разжала лапу. Мышь, однако, не побежала, повалилась на бок, тяжело дыша. Сове даже совестно слегка стало. Она наклонила голову и посмотрела на жертву своего любопытства получше. Мышь как мышь, упитанная, хвост непривычно короткий.

– Ты чего не уходишь? Вдруг я передумаю?

Мышь ещё пару раз вздохнула поглубже и заявила:

– Так любопытно же.

– Чего? – сова даже отпрянула от неожиданности, – ты что, смерти не боишься?

– Боюсь, – пропищала мышь, – но очень уж знать хочется, зачем сове бомжи. Что ты с ними делать будешь?

Сова пригляделась к малой зверюшке повнимательнее:

– Так ты Мыш, вовсе без мягкого знака, а не мышь. Вот же авантюрист попался!

– Кто я? Без чего я? – мышь даже подскочил из положения лёжа на боку, – ну, да, хвоста половины нет, так удобнее даже, не застрянет в следующий раз.

– И неграмотный к тому же, – констатировала сова, – зовут как?

– Симеон, – ответил мышь, – можно Сёма.

– Может, Симеон, – сова до фамильярности не опустилась, – ты ещё и летать умеешь? Мне среди этих бомжей одного человека найти надо, а для чего – толком и сама не знаю. Даже не знаю, есть ли он в этом городе, или дальше искать придётся.

Сова давно уже уяснила для себя правило, что и мелким, и случайным собеседникам врать не надо. Вылезет враньё, рано или поздно. И повредит. Правда безопаснее до известных пределов. Но никто же не заставляет выворачивать душу наизнанку, да ещё и перед мышью.

– Ты знаешь, как он выглядит? – вопросил Симеон, – может, я его видел где.

– В том-то и дело, что не знаю толком. Бороды у него нет, это единственная примета.

– Ну, это не примета, много их таких. Кто ходит как леший, весь в волосах, а кто и как-то пытается за собой следить. Что же делать мы будем?

– Мы? – удивилась сова, – а ты тут при чём?

– А как же… А как же я? – Симеон заёрзал от возбуждения, – я ведь тоже хочу!

– Чего ты хочешь, – хмыкнула сова, – в розыске участвовать? Так ты летать не умеешь, в когтях тебя тащить – мне тяжело, а тебе больно.

Симеон на минуту перестал вертеться и стал думать. Ровно минуту.

– Давай разделимся, – не очень уверенно предложил он, – ты в одну сторону полетишь, я в другую пойду. А вечером встретимся. Вдвоём больше узнать получится.

– Это идея, – удивилась сова, – что значит, жить одиночкой, только на себя рассчитывать привыкаешь. Давай.

Следующие полчаса новая команда разрабатывала маршруты, рисуя на пыли чердака схемы перемещения.

И расстались. Сова полетела на север, к дальним трущобам города, Симеон повернул на запад, там была стихийная ночлежка вблизи городской свалки.

Трущобы

Слишком громкое название для полуразвалившегося двухэтажного деревянного дома с прогнившей крышей и провалившимися ступеньками крылечек. Просто приют для свалившихся на самое дно полудюжины несчастных людей, ещё не забывших, как жить нормальной жизнью. И оттого ещё более несчастных.

Сова влетела на чердак первого дома, осторожно опустилась в затхлую пыль и прислушалась. Обитателей не было слышно. В потолке нашлась дыра, сова пролезла через неё и оказалась на верхнем этаже. Комната со старой мебелью, покрытая пылью, грязью и копотью. В одном углу ворох тряпья, грязного и засаленного. Нет, Якова тут быть никак не могло. Как бы ни повернулась к нему жизнь, способности его жизнь эта не отшибла, и совместить способности вот с этой унылой грязью сове не удавалось никак.

Дверь на лестницу висела на одной петле, сова выпорхнула в коридор, к ступенькам, уселась на перила и снова прислушалась. Кажется, снизу доносилось какое-то бормотание. Сова слетела пролётом ниже, бормотание стало громче. А дальше-то что делать? Не появляться же перед бомжами – либо за реинкарнацию белочки сочтут, либо за курицу примут. Но уж точно поговорить не удастся.

Лестница вела к полутёмному коридору. Из щелей развалюхи сочился свет, в конце становилось светлее. Возможно, там открыта дверь, откуда и доносятся разговоры. Сова осторожно проверила пути к отступлению. Ну да, в худшем случае можно будет выпорхнуть на второй этаж, а оттуда на чердак и на волю. Повезло – у самой приоткрытой двери торчала не то вешалка, не то остатки какого стеллажа, можно было уцепиться лапами. Сова устроилась поудобнее, сложила тщательно крылья, втянула голову в плечи, стараясь стать как можно меньше и прислушалась.

В комнате было трое. Разговор тёк вяло, то затихал сам собой, то также сам собой возобновлялся. Говорили, как ни странно, о политике. И, как ни странно, без надлежащего азарта. Вяло перечисляли услышанное накануне, видимо, где-то телевизор громко работал. Ругали подлый Запад, ещё какую-то страну, название которой сова ранее и слыхом не слыхивала. Ругали с насмешкой и чувством превосходства, совершенно удивительным для людей, живущих непонятно как. Сетовали на то, что выкидывать стали меньше. И продуктов, и одежды. Опять упоминали это блошиное слово «санкции». Получалось, что более всего санкции ударили как раз по бомжам, отягощив их и так непростую жизнь. Но среди всего этого словесного мусора не было сказано ничего, что хоть каким-то загогулистым намёком можно было отнести к Якову.

Сова послушала ещё. Нет, разговор на короткое время свернул на каких-то явно нездешних персонажей. Похоже, окружающее пространство и собственная жизнь бомжей не интересовала вовсе. Можно было отправляться обратно ожидать Симеона. Поесть бы только не забыть по дороге, а то ведь и без компаньона остаться можно.

Сон

Сове снился сон. Продолжение встречи во временной петле. Только во сне сову не выкинуло из времени Якова и меча, она осталась там, на берегу реки, продолжив разговор. И меч под рукой у Якова явственно прислушивался к этому разговору.

Нет, борода у Якова не росла вовсе не из-за последствий неудачного кипячения противомозолевой припарки у аптекаря. Странно, что он сам не догадался об этом. Или догадался – да и забыл благополучно. И меч не сам по себе нашёлся, меч на самом деле выбрал себе хозяина, подвернувшись под руку Якова, притянув его, как магнит притягивает гвоздь. И к кобольдам именно он пошёл не просто так, не потому, что больше некому было пойти. Знал об этом священник в той забытой богом деревушке, пострадавшей от аппетитов неведомой нежити, чувствовал, что только Яков сможет справиться с бедой. И кобольды почувствовали силы, таившиеся в обычном с виду рыбаке. Кобольды их и разбудили, подмешав в питьё порошок подземных грибов, смешанный с аметистовой пудрой. Много чего было после обретения, нет, после встречи с мечом. Много переделок и приключений, которые Яков проскакивал, как заговорённый. Впрочем, почему как? Он и был заговорён.