скачать книгу бесплатно
– У меня нет никакого ребе.
– Ну, в принципе, в иудаизме что говорится?
– Да то же самое.
– Вот! Вот он, значит, императив! А теперь скажи – осудишь женщину, сделавшую аборт, узнав, что ребенок будет иметь тяжелейшую инвалидность, испытывать страшную боль и жить ему суждено не больше двух-трех лет? Или другую женщину, зачавшую во время группового изнасилования?
– Разумеется, не осужу.
– Итак, мы за пару минут слили такой жесткий и фундаментальный принцип, как «не убий». Так сказать, поработали над поправками. Что уж говорить о мелочи вроде нашей дилеммы – справедливость или право? Что там у римлян – «пусть погибнет мир, но свершится правосудие». А у Жеглова? «Вор должен сидеть в тюрьме». Все просто, и миру для этого не нужно погибать. В то конкретное послевоенное время, в той конкретной стране – прав был Жеглов.
Он на меня даже голос повышает, а речь начинает замедляться. Так он реагирует на алкоголь.
– А сейчас? – спрашиваю я. – В наше время, в нашей стране. И не Жеглов, а ты – можешь так поступить? Улики подбросить, чтобы кого-нибудь подставить? Или держать за решеткой заведомо невиновного, чтобы настоящего убийцу не спугнуть?
– Нет. Легкий путь развращает, сам не успеешь оглянуться, как себя возненавидишь. Я так не поступлю. Считай это за принцип. Просто я не люблю моралистов. Федор Михайлович любил в это дело поиграть… Слезинка ребенка, то да се. Ему легко было рассуждать, писатели – они такие. Им бы только… – мой собеседник делает паузу, подбирая слова, – попусту болтать. И за свои писульки ничем не отвечают. Екатерина Вторая – та еще хуже. «Лучше отпустить десять душегубов, чем казнить одного невиновного». А если сто душегубов? Тысячу, миллион? Понимаешь мою мысль? Страшно представить, как она управляла государством. Вряд ли в соответствии с этим принципом, а то бы все развалилось. Значит, просто лицемерила… Ну, для политика это вообще не грех. Нас так корежит подходить с линейкой к человеческим жизням, но иногда нужно просто посчитать. Убить сотни тысяч ради спасения миллионов. Вот он, – Ростовцев тычет пальцем в портрет Сталина, – вот он – умел считать.
– Мы Сталина возьмем за этический эталон?
– Боже упаси, – Дима качает головой и отставляет в сторону пустой стакан. – Больше не наливай. А то я не знаю, до чего еще договорюсь.
– Скажи, Дима, – тихо говорю я. – Если этику можно взвесить или измерить, если все как ты говоришь… Есть ли добро и зло вообще?
– Безусловно. Просто грань между ними нечеткая. Большинство людей живет в этой серой зоне. Но все же добро есть – в таинстве материнской ласки, искренней молитвы, первом поцелуе и бескорыстно протянутой руке помощи… А зло… Так, мы вроде как раз собирались покарать зло… Лиза, я немного окосел. Прости, но ты сама виновата
Ничего страшного, я легко исправляю эту неприятность по щелчку пальца. Ростовцев удивленно смотрит на меня. Да, Дима, ты мне еще пригодишься.
– Ты бы хоть предупредила! – возмущается он. Мгновенно протрезветь ему не понравилось.
– Ты меня тоже выслушать должен, – говорю я. – Когда-то я рассуждала примерно как ты. Но муж смог меня переубедить. Он работал какое-то время адвокатом по уголовным делам и не понаслышке знал о многих фактах «жегловщины». Не всегда из лучших побуждений. Это в фильме герой благородный и честный. Думаешь, все в жизни такие? Раз преступил закон, два… Страшен не конкретный проступок. Страшно уподобиться преступнику. Поэтому в нормальном обществе бандитов и убийц ловят и судят по закону, скрипя зубами от злости, потому что эти мрази вместо заслуженного отмщения соответственно совершенному злу получают возможность безопасно провести несколько лет с крышей над головой, бесплатным питанием, а иногда даже последующим трудоустройством. И все же это лучше, чем уподобиться этим подонкам. Холодно наказывать, но не мстить. Давать шанс на искупление тем, кто сохранил в себе человеческое.
Ростовцев усмехается.
– Удивительно, что ты против принципа «кровь за кровь».
– Потому что я еврейка?
– Да.
– Я давно обрусевшая. Спасибо за разговор, Дима. Давай займемся делом.
Ростовцев с облегчением кивает. Видно, что он не любит подобные разговоры. Илия любил…
– Давай я сменю атмосферу, – говорю я. – Нужно осовременить.
Поскольку я не имею никакого представления о работе полиции, приходится обращаться к отечественному кинематографу. Сериалов было очень много, в том числе и с сильными женщинами, вроде Анастасии Каменской или Марии Швецовой. Но эти героини были слишком профессиональны, и мне не подходят. Я объективно оцениваю свои способности. Так что я останавливаюсь на другом варианте, попроще и как-то… роднее, что ли.
– Что-то знакомое, – говорит Ростовцев, сменивший военную форму на черные брюки и строгий серый свитер. Оглядывает кабинет, где мы оказались. В углу дешевые простенькие шкафы, заваленные толстыми канцелярскими папками с кольцами. На стене карта Энска и календарь за 2003 год. Одна стена отделана деревом. Удобно, в нее можно безжалостно втыкать канцелярские кнопки. – Неужели это то, что я думаю? – спрашивает он.
– Скорее всего.
– Да ладно, Лиза… У тебя кто был любимый?
– Андрюша Ларин, – отвечаю я. – Он такой красивый и серьезный.
Ростовцев картинно хлопает в ладоши.
– Вот это да, – говорит он. – Мечта детства.
Я собираюсь собрать волосы в пучок, чтобы не мешали, но обнаруживаю, что все уже сделано заранее. Очень удобно, я прямо как Абдулова. Подхожу к шкафу и достаю нужную папку – такую же, какую мне дал Родионов, а также коробку с цветными кнопками и моток тонкой красной веревки
Кнопки втыкаю в места преступлений на карте города. Шесть красных и одна синяя – где жертве удалось спастись.
– Может, лучше сделать, как в «Особом мнении»? Чтобы был сенсорный экран и трехмерная визуализация данных, – предлагает Ростовцев.
– Это фильм о внедрении системы наказания за преступление, которое еще не совершали, – я скептически ухмыльнулась. – Тебе мало первой дискуссии?
Он качает головой.
– Я тут подумал… и так сойдет.
Когда Ростовцев подходит ближе к карте, я слышу музыку и сразу ее узнаю. Тревожные мотивы Назарука трудно с чем-либо перепутать.
– Откуда музыка? – спрашивает Дима.
Я оглядываюсь, но не вижу источника звука. Звучит как будто отовсюду.
– Похоже, я смотрела слишком много выпусков «Криминальной России». Извини.
– Страшная чернуха. Мне даже сейчас жутко такое смотреть, а ведь я видел реальные убийства.
– Девяностые, – я пожимаю плечами. – Дерьмовое время, мы ко всему привыкали. Давай работать.
Дима сразу берет у меня из рук папку, а вместе с ней и инициативу. Отлично. Для этого он и был мне нужен.
– Начнем с жертв, – говорит он. – Кратко пройдемся, в хронологическом порядка.
Он достает из папки одну из фотографий.
– Первой была Ольга Титова. Убита 17 мая 2013 года. 28 лет, замужем, мать двоих детей. Дочери, 5 и 2 года. Работала продавщицей в магазине одежды. В день смерти гостила у подруги в соседнем поселке, возвращалась домой ночью, и не доехала. Ее тело обнаружили в лесополосе на следующий день. Машину мы так и не нашли. Очевидно, убийца использовал ее, чтобы покинуть место преступления, после чего тщательно спрятал ее или уничтожил.
Когда он пересказывает мне обстоятельства преступления, то закрепляет на стене рядом с фотографией женщины другие материалы – семейные фото, фото с места преступления, отдельные листы из отчета криминалистов – те, которые Родионов посчитал возможным мне дать. Я понимаю, что это должно помочь нам составить цельную картину.
– Дело вскоре было приостановлено. Очень плохой висяк – ни свидетелей, ни подозреваемых, ни улик. Вообще ничего. Просто жестоко убитая молодая женщина, выброшенная у дороги, словно мусор.
– Вероятно, вы отнесли это убийство к вашему маньяку из-за способа совершения?
Мне не хочется лишний раз об этом слышать, но, очевидно, придется.
– Да. Хотя небольшие отличия есть. Характер нанесения ударов – также в паховой области, но ближе к животу. Не снизу, между ног, а прямо. Как показала экспертиза, жертва лежала на спине, убийца наносил мощные и расчетливые удары сверху вниз. Причина смерти – кровопотеря. Надеюсь, болевой шок избавил ее от долгих страданий.
– Нож какой-нибудь особенный?
– Нет, обычный кухарь. Все убийства совершены разными ножами, но похожими друг на друга. Длина лезвия колеблется от пятнадцати до двадцати сантиметров. Короче говоря, в орудии преступления нет ничего особенного. У меня на кухне два таких ножа.
Ростовцев взял со стола ручку и написал цифру «1» у кнопки на карте – там, где нашли Титову. Затем, не отходя от карты, отметил другую кнопку двойкой.
– Вторая из наших несчастных женщин – Дарима Царева, двадцать пять лет, убита 12 июля пятнадцатого года. С момента убийства Титовой прошло больше двух лет. По национальности бурятка. Замужем, сын четырех лет. Работала инженером на ГЭС. За три месяца до убийства произошла ссора с мужем, они разъехались. Временно. Я говорил с ним, не думаю, что собирались разводиться. Мне кажется, там дело в темпераменте супругов. В тот день ее сын был у мужа, Царева осталась дома одна. Когда отец привез ребенка назад, она была уже несколько часов как мертва.
– Надеюсь, мальчик ничего не видел.
Ростовцев пожимает плечами.
– Не знаю, я тогда еще не работал над этим делом. Сейчас я считаю, что в течение этих двух лет могли быть еще убийства, просто мы не нашли тел.
– Почему?
– Дело в почерке. Между первой и второй жертвой серьезные изменения в профиле поведения – теперь убийца убивает в черте города, со второй жертвы наблюдается устойчивый почерк – пять-шесть глубоких колющих ударов в районе влагалища. Чтобы обезвредить своих жертв, применяет перцовый баллончик или удушение. Перед убийством связывает, оставляет полностью беззащитными. Надевает на голову непрозрачный пакет, но оставляет в нем прорези, чтобы жертва могла дышать.
– В этом случае – тоже без свидетелей?
– Свидетелей у нас в принципе нет. Ну, почти.
Мне интересно это «почти». Что заставляет мое подсознание так считать?
– Может быть, он знал ее лично? – спрашиваю я. – Если убивал дома, значит, она впустила.
– Может быть. Кто знает? Но следствие проверило всех знакомых, до кого только могло дотянуться, все чисты. Среди друзей и родственников всех жертв нет никого мало-мальски подозрительного. На втором случае у убийцы проявляется уже какой-то ритуал.
Он закрепляет под улыбающейся Даримой ее же фото, после смерти. Не знаю, смогу ли теперь развидеть все эти фотографии.
– Если Титову он просто выбросил, почти что на дорогу, то к Царевой отношение другое. Поза, в которой маньяк ее оставил, вызывающе сексуализирована – она лежит на диване, раскинув ноги, одна рука при этом расположена так, как будто она ласкает свою грудь, вторая кокетливо запущена в волосы.
– Дима, – я перебиваю его. – Пожалуйста, не проговаривай все это. Я и так вижу по фотографии.
– Прости. Это профессиональное, – он искренне извиняется. – На работе я научился быть отстраненным. Не представляю, насколько тебе тяжело.
– Все нормально, – я приободряю его. – Я тоже профессионал, просто в своем деле. Ты проговаривай информацию, просто без натуралистичных подробностей.
– Дальше убийца начал ускоряться. За номером три у нас идет Елена Крамаренко. Единственная несовершеннолетняя списке, ей было семнадцать. Братьев и сестер нет. Мне очень запомнились ее родители, я говорил с ними. Они еще относительно молоды… никогда не видел настолько отчаявшихся людей.
Он молча добавил на стенку их семейное фото.
– Когда и где это случилось?
– Десятого декабря шестнадцатого года. Гуляла со школьными друзьями, возвращалась домой одна, через лесной массив. Тут ее и убили.
Я обращаю внимание на посмертную фотографию в заснеженной чаще.
– Непохоже, чтобы с ее телом производили какие-то манипуляции.
– Зришь в корень, Лиза, – одобрительно замечает Ростовцев. – Я считаю, что маньяка могли спугнуть. Возможно, она успела закричать, и он решил действовать быстро. Очень уж круто эволюционировал – убивал хоть и ночью, но в относительно публичном месте – там рядом церковь и их могли бы услышать. Убийца очень спешил. Не стал дожидаться, когда она истечет кровью и добил ударом в грудь. Тело бросил там же, где и убил. Здесь наш дорогой следственный комитет проснулся и решил связать три дела в одно производство, так как стал очевиден общий почерк. Почему так не сделали после второго убийства – у меня не спрашивай.
Мне кажется, или при словах «следственный комитет» я разглядела на лице Ростовцева злую ухмылку. Это странно – я подозреваю некоторые трудности в наших межведомственных взаимодействиях, но с чего я решила, что мой собеседник недолюбливает своих коллег из СК?
– Четвертая жертва – Марина Резник. Двадцать восемь лет, фармацевт. Замужем, есть дочь пяти лет. Была убита двадцать седьмого мая этого года, в конце рабочего дня. Маньяк совместил свое основное действие с ограблением аптечного пункта, где работала убитая. Было похищено большое количество седативных и наркотических средств.
– Вот почему Родионов сказал о том, что преступник может быть как-то связан с медициной.
– Возможно, поэтому, – уклончиво отвечает Дмитрий. – Он почему-то привязал это к способу совершения убийства.
– Может, так проще, – предполагаю я.
Ростовцев усмехается в ответ. Так и есть – я еще днем приметила, что они с майором не очень ладят.
– В аптеке есть камеры? – спрашиваю я.
– Понимаю, к чему ты клонишь. Увы, конкретно в этой аптеке камера висела для вида. Либо преступник знал это, либо ему очень повезло.
Ростовцев достает из папки фото тела Марины Резник. Она раздета и лежит на боку. Одна рука стеснительно и кокетливо прикрывает грудь, другая в истоме тянется к неизвестному любовнику, остающемуся за кадром этой композиции. Полагаю, примерно так это выглядит в глазах этого неуловимого выродка.
– Чем-то напоминает картины Валеджо, – говорю я. – На стыке фэнтези и эротики. Демонические, насыщенные сексом образы. Не бог весть какое искусство, но в девяностые частенько мне попадались.
– То есть ты понимаешь, что он хочет сказать? – удивленно спрашивает Дима.
– Не уверена. Может быть, угадываю. Я в статье написала, выслала тебе и Родионову. Скорее всего, ты уже прочитал.
– Значит, для него это – своего рода искусство?
– Не называй эту мерзость искусством. Но да – он что-то пытается донести окружающему миру. По крайней мере, мне так кажется. Есть еще какие-нибудь особенности с ее смертью?
– Как легко ты привыкаешь, – как будто с упреком говорит Дима. – Есть особенности. Любящий муж и осиротевший ребенок. Одинокая мать, мгновенно состарившаяся на десять лет. У всех этих женщин – свои особенности. Довольно обыденные, впрочем.
– Мне удивительно, как ты не привыкаешь.
– Наверно, просто не хочу привыкать. Боюсь быстро очерстветь. Цинизм очень заразителен, Лиза.
Говорит прямо как Макс. Видимо, это один из моих неосознанных страхов.
– Впрочем, одна особенность есть – именно после этой жертвы руководителем группы был назначен майор Родионов. Подсидел предыдущего начальника. Не знаю, почему он рвался на эту должность – можно преуспеть, а можно и все потерять.
– Полагаю, надеется преуспеть.
– Насколько я его знаю, он не амбициозен. Если честно, я сомневаюсь, что он продержится во главе группы достаточно долго.
– А когда привлекли тебя?
– Ты же читала материалы по делу. После пятой женщины. Дело не двигается, грозит слишком большой резонанс, никому не нужный, особенно в предвыборный год. В этот раз у оппозиции есть серьезный кандидат, который может протащить людей в областную думу, вот местная власть и задергалась. Нужен результат. В узких политических кругах хорошо знают талантливого внештатного сотрудника.
