Мистификация Дорна. Книга 2

И третье, что меня занимало чрезвычайно, – странный, скрытый за забором, таинственный эксперимент фабриканта Трапезникова. Цианизация! Процесс с использованием синильной кислоты. Проникнуть туда непросто, но если удастся убедить ротмистра в справедливости моих рассуждений, то он силой своего положения без труда «откроет» эти ворота. У меня были ещё кое-какие соображения, признаюсь, несколько экстравагантные, но тем не менее. Их прояснение требовало некоторого времени, да и одной моей решимости было недостаточно – я снова нуждался в помощи властей.

Толкнув дверь аптеки, я вошёл. За конторкой стоял вертлявый мальчик, сынок Ильи Петровича, который что-то объяснял тучной даме. В дальнем углу седоусый фельдшер Гусятников старательно записывал лекарства в толстую книгу учёта. При моём появлении он поднял голову, блеснув круглыми очками, и мы издалека раскланялись. Сам аптекарь заспешил ко мне навстречу.

– Какой кошмар! – воскликнул он, пожимая мне руку и понизив голос до заговорщицкого. – Надо же такому случиться! Семён, говорят, при смерти?

Я ответил уклончиво, мол, тяжёл, но парнишка молод, что с божьей помощью, а если нет – значит, на то воля Божья, и далее в том духе, что не хочу давать прогноз. Тут же я перешёл к делу, по которому, собственно, приехал.

Господин Кёлер некоторое время удивлённо смотрел на меня сквозь стёкла пенсне, потом, не говоря ни слова, увлёк меня в небольшую комнату, отгороженную от общей залы стеной. Там он открыл сейф и извлёк из его темноты небольшой стеклянный флакон с притёртой стеклянной же пробкой.

– Изволите видеть, – проговорил он облегчённо, – всё на месте.

На дне флакона искрились, словно тонкий слой инея, белые кристаллы.

– Могу взвесить, но уверен, ни один миллиграмм не про пал.

К вящей убедительности Илья Петрович пространно стал объяснять, как ведётся контроль и учёт сильнодействующих лекарств, как он, хозяин аптеки, строг и требователен к помощникам, что он не смотрит, что мальчишки смышлёные и послушные, а один-таки его прямой родственник, что не взирая на это вот всё, держит их обоих в ежовых рукавицах. Он провёл меня в небольшое соседнее помещение. По дороге он заметил, что в городе мало кому известно о беде, приключившейся с Семёном. Потому его удивил Травников, который спросил у него, у аптекаря, о здоровье помощника. Но больше его смутил рецепт, с которым обратился к нему телеграфист, – рецепт на бром.

– Рецепт мой, – заметил я. – Иван Фомич лечит нервы.

– Помилуйте, какие нервы? У Травникова нервы? – вскинул брови аптекарь. – Это у меня нервы! А у него – железные канаты! Я вам удивляюсь, Евгений Сергеевич!

– Что ж удивительного? – недовольно пробурчал я. – Неврастения со всяким бывает.

– Бывает, конечно, – он даже замедлил шаг. – Как страшно жить, дорогой мой доктор! Одни сплошные нервы! У меня вот, казалось бы…

Мы вошли в комнату. По обилию стеклянной посуды и наличию вытяжного шкафа я догадался, что мы в лаборатории. Господин Кёлер и здесь продолжил свои объяснения, что Никифоров производит всякие химические реакции для получения некоторых веществ, необходимых для приготовления прописей, в том числе и цианида водорода, т. е. синильной кислоты. А жёлтая кровяная соль, которую Никифоров использует для получения яда, тоже под его, Ильи Петровича, личным неусыпным надзором.

В лаборатории, уже без интереса слушая напористые объяснения аптекаря, я рассеянно перебирал теснившуюся на столе стеклянную посуду. В какой-то момент я взял в руки флакон с остатками прозрачной жидкости. Надпись на нём гласила: Nitroglycerinum. Рядом с пузырьком на листе плотной бумаги я обнаружил засохшие следы медицинского коллодия. На мой вопрос, есть ли в аптеке ртутная соль, Кёлер, несколько удивившись вопросу, подтвердил, что есть, но в мизерном количестве. Осенённый догадкой я наскоро распрощался с аптекарем и, не увидев на бульваре извозчика, поспешил назад в больницу пешком.