Откуда я иду, или Сны в Красном городе

– Всё, Спасибо! Здоровья Вам.– Попрощался Виктор и побежал в церковь. В Зарайске чувствовался скорый приход весны. Не дуло. Градусы не упали ниже пяти, что было видно на огромном термометре, стоявшим как скульптура на невысоком постаменте возле парка. Гололёд расползался на серые осколки и между ними хлюпала под ботинками небольшая вода, которая через десять дней станет огромными ручьями и побежит со скоростью мотоцикла по склону вниз, к реке Тобол.

Отец Димитрий долго читал заявление Виктора, а ещё внимательнее справку.

– На кого обиделся, Витя? – Спросил он мрачно. – Протоиереем сам отказался стать. А так у тебя везде лады. В епархии начальство тоже тобой довольно. Как и я. А ты мне эту хрень показываешь, что ты псих. За дурака меня держишь?

– Ну, для Вас основание какое- то надо же? – Спросил Виктор.– То, что я не хочу больше быть священником – не основание. Верно?

– А чего расхотел – то? – Протоиерей Димитрий открыл окно и закурил трубку. – Платим мало? Добавлю. Будешь как я получать. А?

– Я в Господе разуверился.– Честно сказал Сухарев.– И прихожан обманывать не смею.

– Да я сам Библию раз тридцать перечитал.– Димитрий выпустил в окно большие как обручи от кадушки кольца сиреневого дыма. – Много там брехни и недоделок. Путаницы навалом. Но я служу Господу, а не книжке, которую пёс знает кто писал- переписывал, и в которой кто как мог, тот так и наврал. Господь тебя чем оскорбил, Витя?

– Дмитрий Ильич.– Сухарев сложил ладони на груди.– В книжке как раз про божеские недостатки. А у Бога не может быть недостатков в принципе. Отпусти меня Христа ради. Пусть он меня сам покарает за неверность ему. Но не могу больше. Честно. Иссяк и более не верую искренне. Зачем обманывать Всевышнего? Отпусти.

Отец Димитрий молча покурил ещё минут десять. Сел за стол. Подпёр кулаками подбородок.

– Если такие умницы бросают нас как ты, то с кем служить Всевышнему верой и, главное, правдой? Нет ведь толковых пастырей. По пальцам считаю их. Вот ты, один из самых крепких пальцев – отваливаешься. Неволить тебя – грех. На душу не возьму. Но если одумаешься – приму обратно в любое время. Приказ я издам. Отошлю в Епархию и в Кызылдалу. В общем кабинете дьяконов пусть повесят, чтобы все видели. Ну, всё. Не рви мне нервы. Ступай с Богом. Справку, что ты псих, забери. Не срамись. Десять лет работал параноик иереем! Меня за это расстрелять мало. Хватит твоего собственного желания.

– А позвонить можно? – Сухарев глянул на телефон.

– Да ради Бога.

– Виктор позвонил Маслову и спросил – как приборы для исследований забрать.

– Тебе всё привезут послезавтра. Мы соберём комплект. Адрес свой и телефон ты нам дал. Жди. – Торжественно пообещал Маслов.

И пошел Виктор на автовокзал. До разговора с отцом Димитрием думал- что полегчает, если уволят его. Но вышло наоборот. Тоска навалилась, залезла во все щели души и стала мять её, душу, как вроде тесто месила. Нудно, долго и больно. Столько лет! Купола, кресты, колокола и смиренные верующие, искренне принявшие Христа сердцем. Плёлся Сухарев медленно, головы не поднимал, глядел в ржавый снег и на рвущийся частями лёд.

– Ладно.– Думал он.– Ничего. Не так уж много плохих перемен было в жизни. Точнее – вообще не было. Всё делалось к лучшему. И сейчас хоть и оторвал мой уход кусок от целой души, да зарастёт ведь. Зарастёт рана – то. Знаю. Не в «бичи» же ушел. В науку. И тут, верю, будет ей от меня польза. Эта мысль его хоть слегка успокоила и до Кызылдалы он добрался вечером в совершенно нормальном настроении. Лариса его ждала. Наварила вкусного, нажарила, соку томатного три литра в банке выставила.

– Всё.– Обнял её Виктор.– Я теперь лицо гражданское. Уволился из церкви. Буду исследователем аномальных явлений. Пока не сказали кокретно – какая будет зарплата, но, думаю, не маленькая. Должность- то младшего научного сотрудника.

– Дело не в зарплате, Витя.– Лара села за кухонный стол. Вид у неё был печальный и растерянный.– В сорок лет жизнь сначала настраивать – тяжкая работа. А надо будет. Ты от природы – духовник. Целитель болезных душ человеческих. Бог при этом просто инструмент. Ты от его имени лечишь. А что теперь будет?

– Да с моей духовностью и моралью, с принципами моими ничего не станет. Они не изменятся.– Сухарев так и не начал ужинать.– Но врать себе я тоже не хочу. Я понял, что Бога придумали. Сам сначала в транс впал. Но потом понял, что и в старину без религии в народе порядок не создали бы, да и сейчас религия- это дисциплинарная мера. Держит народ в рамках за счёт боязни грехов, самого Господа и кары небесной за провинности. Да и в Царствие небесное попасть только безгрешным можно. Вот Вера и держит прихожан в любви к Господу и в страхе перед ним. И все мечтают о райской вечной загробной жизни. Хотя, честно скажу. Давно я в церкви и понял не сегодня, что нет никакого рая. Ад есть. Это наша жизнь на земле. А вот кто нас сюда направил отбывать наказание за грехи душ наших в вечном мире – это пока вопрос для меня. Может, через связь с Высшим Разумом и инопланетянами я это узнаю и пойму.

– Ты философ, Сухарев.– Обняла его Лариса.– Пиши книгу философскую. Но потом. Сейчас ужинать! Зря что ли старалась?!

Они просидели на кухне до полуночи, не вспоминая больше о Боге и неземных цивилизациях. Говорили о своём будущем. И виделось оно обоим добрым и долгим.

20. глава двадцатая

– Ты не поняла – кричал в трубку Виктор. Было девять утра и орать в голос дозволялось безнаказанно, не нарушая норм социалистического общежития. А кричал, поскольку у Кызылдалы со всеми, кроме Зарайска, связь была отвратительная. Оборудование на АТС поставили, списанное в каком- то районе Алма- Аты три года назад. – Ты ничего не поняла. Мария. Я уже обычное гражданское лицо. Из церкви уволился. Маша, никаких проблем! По собственному желанию. Уволился из церкви. Можно разводиться как все люди. Я теперь старший лаборант института.

Адрес запиши. Кызылдала. Улица Октябрьская, сорок семь, квартира шесть. Квартира, говорю, шесть! И подавай заявление. Позвонишь – я на развод прилечу. Прилечу, говорю! Скажешь – когда в ЗАГС надо будет. В ЗАГС, говорю, на развод подавай. Я работаю лаборантом старшим в институте. Разведут – как всех разводят. Из церкви я совсем уволился. Документы гражданские с собой привезу. Копия моего паспорта и моё согласие на развод на бумаге есть у тебя. Я посылал месяц назад. Там не написано, что я священник. Ты бумаги в книжный шкаф сверху положила. Сама же сказала недавно, когда я звонил. Давай. У тебя же там все знакомые. Договоришься – через неделю разведут. Жду!

Лариса, заспанная, подошла сзади и села рядом на подлокотник кресла.

– И что, довольна жена твоя?

– Что развестись можно? – Обнял её Виктор.– Ну, без проблем – то легче. С церковнослужителем – там посложнее. Бумаги лишние нужны. Враньё в них будет. Что она психически больна и я не могу с ней жить поэтому. Или она, атеистка, не разделяет моих религиозных убеждений и чувства неверующей это оскорбляет. Я должен справку из церкви везти, что живу без неё уже почти три года. А сейчас просто так разведут. Без лишних дурацких придумок. Не сошлись характерами и всё! Стандарт.

– Ну, всё, что ни делается, делается к лучшему.– Процитировала Лара философскую фразу, популярную среди русского народа, да пошла под душ.

А через пару недель Сухарев полетел в Челябинск и вернулся с красивым свидетельством о разводе. Всё в гербах СССР, РСФСР, печатях и росписях по золотистому фону. О заключении брака свидетельство выглядело поскромнее и проще. Никакой радости и ликования со стороны Ларисы он не заметил. Она почитала свидетельство и молча отнесла его в отдельный нижний ящик письменного стола, где все документы лежали.

– Замуж за меня идёшь официально? – Спросил тихо Сухарев, заметив её нейтральную реакцию. – Или уже не хочешь?

– Иду. Официально. – Кивнула Лариса. – Но через год. Мы живём с тобой пару месяцев и всё у нас прекрасно. Вот через год останется всё так же и тогда распишемся. Верно?

– Мысль разумная.– Улыбнулся Виктор. – Вдруг я через полгода бить тебя начну, по бабам бегать и водку хлестать. Всё может быть. А через год если не начну, то тогда уже – никогда. Это ты правильно соображаешь.

И побежало время. Лара прошла полный курс лечения, пальцы её восстановились, она часа по четыре в день играла довольно сложные композиции и ждала дня, чтобы стать директором и педагогом музыкальной школы, которую секретарь горкома Гоголев обещал Виктору открыть в августе. Сам Сухарев с весны пропадал на неделю в степи. То есть одну неделю он жил дома, что – то писал, проявлял плёнки и печатал снимки, на которых Лариса видела заросшие невысокие холмики, какие – то широкие полосы на земле, как будто нарисованные метлой, намоченной известью и не очень глубокие ямы, земля в которых была белой как молоко. Потом он снова уезжал на несколько дней с огромной сумкой, набитой приборами на батарейках, двумя фотоаппаратами, какими- то длинными серыми металлическими приборами с маленькими экранами. И ещё у него имелись странные, согнутые под девяносто градусов в конце, длинные вязальные спицы. Эти короткие концы были вставлены в пустые катушки от ниток и снизу поддерживались накрученной вокруг спиц проволокой.

– Это называется « лоза», по – другому – биолокационные рамки. Определяют аномальные зоны, ищут воду под землёй и полезные ископаемые – Объяснил Сухарев.– Короткие концы с катушками берешь в руки и идёшь медленно. Если спицы не расходятся в разные стороны – нормальная зона, если сходятся – аномальная, а в стороны расходятся – значит в этом месте может даже золото быть. Или уголь, Может – ценные минералы.

– И ты золото ищешь? – Засмеялась Лариса.– Или инопланетян, которые спрятались под землёй?

– А что, тебе действительно смешно? – Обиделся однажды Сухарев.– Это наука. С древнейшими корнями способ этот. Лозоходство. И сейчас эти биорамки иногда точнее некоторых электронных приборов.

– Да что ты, Витя! Ничего смешного. Я радуюсь, что ты так увлёкся наукой, новым делом. – Смущалась Лариса.– Это, мне кажется, поинтереснее, чем одно и то же годами рассказывать о Славе Божьей. И полезней. Может, открытие сделаешь. Ты же у меня умница.

В июле Серёга Баландин, корреспондент, привёз из Москвы маму и деньги. Он с такой радостью передавал двадцать две тысячи Виктору, будто раздавать долги было после журналистики самым любимым его занятием.

– Всё.– Смеялся он.– Совесть чиста. Теперь даже рубля на обед ни у кого не займу. Какое жуткое состояние – невыполненный долг. Стыдное, блин. Будто я у человека того нагадил посреди комнаты и сбежал.

Сухарев отнёс деньги Николаю Викторовичу, секретарю горкома, выпил с ним стандартные пятьдесят граммов коньяка и поехал с Жорой Цыбаревым на машине рудоуправления за сто тридцать километров от города. Там, как он рассчитал дома по карте и книжке Маслова, должна быть потрясающая аномальная зона с инопланетянами и странными, необъяснимыми природными эффектами. Их надо было описать для доклада и, желательно, сфотографировать. Приехали к вечеру. Жора в инопланетянах разочаровался ещё с прошлого раза, когда Сухарев с ним и бухгалтершей вроде как под землю спускался в сопровождении фиолетовых карликов, А Жора вообще ничего не видел, на одном месте час простоял. Замёрз вместе с Анной из кассы рудника. Которая, кстати, тоже ничем, кроме холодрыги и ветра не была обласкана тогда.

– Я тут останусь.– Сказал Цыбарев.– В шахматы походные сам с собой поиграю. Да вздремну, если получится. А ты долго в поле будешь?

– Да часа – три точно. Работы навалом.– Виктор затолкал под майку свёрток с бутербродами и поллитровую фляжку с холодным чаем. В сумку всё это просто не влезало. Он ушел метров за пятьсот от машины и стал ждать полной темноты, которая летом в степи приходила после десяти вечера. Проверил биорамками местность вокруг. Да, здесь была ярчайшая зона всяких аномалий. Достал фотоаппарат «Зенит -2Т» с объективом «гелиос». Это была лучшая съёмочная техника в СССР. Темнело медленно, но темнело. И вот часов в одиннадцать из земли, совсем неподалеку, метрах в двухстах от него, начали выползать большие огненные шары. Похожие на уменьшенные копии Солнца. Они минут по пять висели над травой, не обжигая её, хотя касались верхушек. Виктор их сфотографировал. Потом шары, как пружиной подброшенные, пулей выстреливались вверх, а уже там, в высоте, замедляли движение и тихо расплывались в разные стороны, совершая круги над степью.

Удивительно, что сами они по яркости не уступали Солнцу, но ничего не освещали. Сами пылали, а вокруг висела темень полная и виделись все доступные звёзды. Снял Сухарев и полет шаров. Во время съёмки обратил внимание на то, что ему становится не по себе. Не страшно, а именно так, будто ему вырезают аппендицит под наркозом, но дают самому разглядывать и наблюдать всю операцию. Разрезают, лезут в кишки, раздвигают, вытирают кровь, достают аппендикс и на глазах у Виктора отрезают тупиковый хвост, потом быстро зашивают остаток синими нитками.

Минут двадцать огни круглые плавали над степью, после чего улетели километра за три и выстроились в длинную линию прямо над тёмной чертой горизонта. И вот здесь произошло то, чего Сухарев не мог предположить даже в принципе. Не было написано ни о чём подобном и у Маслова в книге. От шаров к Виктору шла минимально тысяча тех самых фиолетовых маленьких инопланетян из созвездия «Весов», а за ними брели пятиметровые бордовые роботы с большими ушами- локаторами. Виктор поднялся и ждал.

Через пять секунд к нему подошел фиолетовый полупрозрачный «человечек» Без рёбер, других костей, печени, почек и половых признаков.

– Узнал меня, Виктор? – Спросил он.– Я тот самый Первый, который водил тебя в нашу лабораторию зимой.

– Конечно, узнал.– Улыбнулся Виктор. – А вы куда в таком количестве?

– Мы на работе. Меняем напряженность магнитного поля в радиусе пятисот километров. «Кассиопея» позавчера повлияла, усилила параметры поля. Они и людям великоваты, и нам мешают кое – что делать. Ладно, мы дальше двинемся, а ты смотри вперёд. Сейчас будет очень интересно. Тебе. Мы – то сами это делаем. Нам уже не так забавно. Работа такая. Так у вас на Земле говорят, когда оправдываются?

Сухарев хотел что- то ответить, даже рот успел открыть, но в этот момент почти вся толпа фиолетовых и бордовых инопланетян прошла сквозь него как по чистому полю Он наблюдал как что – то маленькое фиолетовое входит в него, не исчезает из вида и появляется сзади, не меняя темпа движения, как ходят по ровному гладкому асфальту. Потом точно так же, не касаясь брюк и майки Сухарева, прошли сквозь тело огромные роботы. Он оглянулся. Сзади уже не было никого. Шары продолжали висеть над горизонтом. И вдруг на их фоне прямо перед Виктором поехал длиннющий пассажирский поезд. Он разглядел табличку на вагонах – « Москва- Владивосток». Светились окна, в них торчали головы мужчин, пьющих из стаканов прозрачную жидкость. Водку, конечно. И женские головки, которые открывали рты, разговаривали, и попутно очень увлеченно что – то жевали. Поезд шел с грохотом. Паровоз впереди свистел и шумно выбрасывал пар. Виктор щелкнул камерой раз пять.

– Откуда паровоз? – Подумал он.– Везде тепловозы давно.

Только проехал поезд, а вместо него на том же месте появился город Кызылдала. Площадь была видна, фонари на ней светились, вдали сбоку бросала блики электролампочек от стёкол гостиница «Целинная». И свой дом Сухарев сразу нашел. По улицам ездили машины, бродили люди, а возле Дворца шахтёров играл духовой оркестр и танцевал пёстро одетый народ. Виктор снял и Кызылдалу.

– Первый, а, Первый, Вы меня слышите? – Крикнул Сухарев.

– Конечно, Виктор. Что ты хочешь?

– Помогите, чтобы мои фотографии получились. А то я снимал мираж недавно. А он не вышел. Светлое пятно и всё.

– Хорошо. Всё будет видно. Я уже задал программу. Давай, работай.

Виктор снял город, После щелчка затвора Кызылдала исчезла и на её месте появилось море. На фоне горящих шаров Сухарев видел огромные теплоходы на рейде и маленькие моторные лодки, которые носились вдоль берега. Из лодок весело кричали тонкие девичьи голоса, уверенно перебивая тарахтенье моторов. Снял он и эту картину.

А потом перед ним вырос лес. Сосны, высотой под тридцать метров, перед ними луг с цветами, а на лугу десяток раскидистых берёз, под которыми на одеялах лежали люди в плавках и купальниках. Дети ловили бабочек, а ребята повзрослее играли в волейбол, встав в круг. Сухарев снял картинку и пошел на луг. Дотронулся до берёзы, понюхал цветы и нарвал букетик Лариске. Вернулся на место, оглянулся. Над горизонтом висели огненные шары. Не было ни леса, ни поезда, ни моря, а Кызылдалы ещё раньше испарился. Потом и шары резко взмыли вверх и через минуту опустились, проваливаясь под землю там же, откуда вылетели.

– Вот будут кадры. Первый обещал, что всё получится. – Виктор шел к машине довольный. Удачный был вечер. Смущало только то, что он чувствовал как дотронулся до берёзы, а цветы Ларискины крепко держал в руке и нюхал иногда. Но ведь если это мираж, то цветов в руке быть не должно.

– И берёзу я бы не смог тронуть.– Сухарев понюхал правую ладонь. Она пахла берёзовой корой. – Это ж, блин, настоящий запах. Не кажется, а настоящий. И я ведь чувствовал шершавую кору и запах берёзовых листьев, который ни с чем не спутаешь. Тогда что это было? Поезд настоящий? Море тоже? Город наш… Все пишут и очень красочно рассказывают о миражах. Это известно давно. Но если удачно получатся фотографии, значит всё было настоящее!?

В машину он сел молча и цветы дал понюхать Цыбареву.

– Откуда здесь колокольчики и ромашки? – Вытаращил глаза Жора. – Сроду не было.

– Да ты многого тут не видел. Потому, что этого многого, всякого загадочного вроде как никогда не существовало. А вот видишь – есть, блин! Вот тебе натуральная аномалия. Подарок научному миру. Ты хоть шары огненные видел слева от себя? – Засмеялся Сухарев и они поехали назад в город.

– Не видел я ни черта.– Зевнул Жора.– Я в шахматы играл.

– Домой давай бегом.– Сказал Сухарев.– Я сегодня программу недели выполнил за четыре часа. Повезло просто.

Лариса спала. Виктор поставил цветы в вазу с водой. Установил её на стул, а стул принёс к кровати. Прямо к подушке, на которой крепким сном спала Лара. Разделся, аккуратно перелез через неё и уткнулся носом в стену.

– Надо же. – Подумал он, пытаясь задремать.– Возможно, сегодняшние дела потянут на скромное, но всё же открытие. И вскоре уснул без снов. Жаркие ночи в июле хранит степь. Вроде бы всегда к утру становится прохладнее. Везде так. Но не в Тургайской зоне. Здесь в шесть часов утра так, будто солнце и не пряталось на западе. А укрылось на ночь за тучей и дышит на Землю двадцатью градусами выше ноля. Спать тяжело. Вентилятор гоняет по комнате те же двадцать градусов, и только если вставать ночью раз пять и мочить простынь, которой укрываешься – тогда можно и уснуть крепко до высыхания простыни.

Сухарев почему- то устал и спал, ничем не укрываясь, как и Лариса. В семь часов он пошел на кухню, выпил бутылку кефира из холодильника. Потом пошел в ванную. Там было всё приспособлено для проявки плёнки и печати. Увеличитель стоял на широкой трёхслойной фанере, уложенной на края ванны. Красный фонарь висел на гвоздике сзади увеличителя. Ну и ванночки для проявителя, воды и фиксажа на фанере разместились уютно и удобно. Сухарев погасил свет, плёнку вкрутил в бачок и залил проявителем. Промыл через пятнадцать минут и закрепитель залил. После промывки внимательно посмотрел каждый кадрик. Только один снимок не получился. Когда он сфотографировал Жору, расставляющего шахматы. Остальное вышло отлично. Идущая на него тысяча инопланетян, поезд, теплоход, море с лодками и девушками, лес, волейболисты, Кызылдала и огненные шары над землёй.

– Ой, цветы! Какие замечательные! – Это проснулась Лара. – У нас в степи не растут такие. Не видела. Ты где их сорвал, Витя? На клумбе возле обкома? Ну, они тебе врежут если сторож тебя засёк.

Она принесла вазу на кухню, поцеловала Виктора и с наслаждением стала вдыхать аромат оранжевых цветов, названия которых они оба не знали и никогда таких не видели.

– Это цветы из миража.– Почему – то сдавленным голосом доложил Сухарев. Как огромную сокровенную тайну. – Ночью приходили инопланетяне. Те же, у которых я был. Работали на поверхности. Они сначала огненные шары запустили для своих дел, а потом показали мне несколько миражей. Которые, как ты догадываешься, наверное, и не миражи вовсе. Цветы, луг, лес, наш город, поезд, море с теплоходом. Ну, посмотришь на снимках. Буду печатать сегодня. И цветы я отдельно снял. А послезавтра поеду в Зарайск. Покажу снимки профессорам и расскажу как всё было. Цветы вот как бы сохранить? Завянут же, блин.

– Я тогда гербарий тебе сделаю. Между страничками книги разложу и проглажу утюгом. Будут как живые. – Лара ещё раз понюхала букет и даже глаза закрыла от удовольствия. – Я когда в Златоусте жила, то ходила из школы в четыре кружка Дома пионеров. Вышивки, ботаники, рисования и домоводства. Да плюс в две библиотеки и музыкальную школу. Потом в Свердловскую консерваторию поступила. Но чему в кружках учили – не забыла. Так что – не переживай. Цветы будут как свежие.

Вечером Виктор напечатал фотографии. Всё на них было чётко видно, но вокруг каждой картинки ясно проглядывался мягкий, туманный, почти прозрачный ореол из десятков разнообразных созвездий. И Весы там были, и Большая Медведица, Лебедь, Орион. Лира, Проксима Центавра и какие – то ещё.

– Это тут рядом с городом всё? – Почти испуганно спросила Лариса.– Витя, мне кажется, ты влез в какое – то очень опасное для тебя дело. В тайну Чужих Галактик и Вселенных. Миражи тут видят многие. Но цветы твои – не мираж. И всё, что на снимках- реальность. А созвездия в ореолах только подтверждают, что кто- то из других миров позволил тебе дотронуться до возможностей высших цивилизаций.

– Вот какая мне досталась умная женщина! Засмеялся Сухарев. – Ведь как правильно мыслишь. А!?

– Мне почему – то за тебя страшно. Чувствую то ли беду, то ли большую неприятность.– Лариса ушла в спальню и долго стояла у окна, с тревогой в глазах глядя внутрь глубины далёкого неба.

Сухарев позвонил в институт и договорился с Дороховым о встрече. Да вот послезавтра у профессоров не получалось. Экзамены принимали. Только через неделю. И прошла она быстро за суетой домашней и приёмом гостей, священнослужителей церковных, которые три дня по очереди группками приходили к Виктору прощаться и выпить отвальную. Пили они крепко, и уже хорошо поддав, тоже ругали Библию, но Господа самого не трогали. Перед отъездом, после буйной пьянки с бывшими коллегами, Сухарев день откисал в горячей ванной и большими дозами глушил капустный рассол. За ним Лара специально бегала в столовую рудоуправления.

Через неделю, часа за три до отправки автобуса, Виктор и Лариса вспомнили о цветах, из которых надо было срочно сделать утюгом гербарий. Цветы оказались на высоком кухонном шкафу. Вода в вазе была прозрачной, а цветы – свежими, будто пять минут назад сорванными.

– Ни фига себе! – Как это? Жара ведь в комнате.– Удивился Сухарев.

– А я что говорила! – Лара вытаращила глаза, разглядывая каждый свеженький лепесток.– Так не бывает! Боюсь я, Витя. Такие чудеса – не к добру. Точно.

Решили гербарий не делать, а завернуть концы цветов в мокрую тряпку, потом сделать из двух газет кулёк побольше и туда поместить букет, а сверху кулёк свернуть.

– Сделаем гербарий в институте. Утюг они там найдут.– Виктор уложил фотографии, плёнки и тетрадь с записями в портфель, газетный саркофаг для цветов прихватил за конец левой рукой. Правой сначала прижал к себе Ларису, поцеловал, взял портфель и пошел к двери.

– Витя, честно, страшно мне.– Догнала его Лариса.– Может не поедешь? Чувствую – будет что- то плохое. Позвони им, просто расскажи словами, да и достаточно.

– Лара, это феномен. Это открытие. Переворот в области академических знаний. – Сухарев помолчал. – Не бойся. Ничего не случится. Мой эксперимент точно двинет науку о неземном дальше и выше. Всё. Поехал. Опаздываю.

Из института он позвонил ей на работу и сказал, что доклад прошел четко на «ура!», а цветы как и были – свежие. Сейчас ректор в Москву звонит, в Академию Наук. Надо собрать экстренную конференцию физиков, химиков, биологов и астрономов на пятницу. Это через три дня. Полечу я, если решат там, а Маслов и Дорохов не летят. Ректор сказал, что я сам управлюсь. В пятницу он позвонил ей из Москвы и снова доложил, что букет такой же. Как новенький, а мокрую тряпку он убрал ещё в Зарайске. И, сказал ещё, что конференция через час начинается. Лариса почему- то молча всё выслушала. Долго не отвечала ничего и потом произнесла сквозь слёзы.

– Отмени конференцию

– Да собрались все доктора наук, профессора, лауреаты всяких премий.– Сухарев говорил шепотом.– Как я теперь отменю? Меня же за идиота примут. Так в науке не делается.