СЭМ i ТОЧКА. Колониальный роман

Владимир Иосифович сразу расслабился.

– Поверьте мне, это происходит постоянно на многих застывающих поверхностях. Просто мы не умеем воспроизвести. Смотрите! – сказал дядя Мур и вытащил из японского шкафчика бесформенный кусок какой-то породы. – Это застывшая лава с Везувия. Хотите услышать его извержение?

Не обращая внимания на отказ, он достал из ящика что-то вроде бормашины с иглой на конце и медленно повёл по поверхности артефакта. Из усилителей раздался отвратительный звук, скрежет и треск.

– Вот, – сказал затейник, подливая под шумок воларку. – Ну, запись конечно немного пострадала. Время. Но… А представьте себе, что нас окружают предметы сохранившие брачные песни динозавров, магические заклинания первых гончаров. Звук – это если угодно, продольные волны в упругой среде. Если звук отражается от поверхности, значит он на неё воздействует и в определенных условиях оставляет след. Звуковая волна – вот в чём наука будущего! С помощью неразличимых звуковых частот я могу заставить вас…

– Зачем же меня заставлять, Лимур Аркадьевич? – добродушно возмутился министр. – Я и сам могу…

– Мочь-то вы можете. Но тут вопрос власти. Вопрос послушания.

– Так вот о власти и послушании, – вздохнул вельможный москвич. – Я к вам, собственно, по дороге заглянул по просьбе святителя томского.

– Весь внимание, – насторожился дядя Мур.

– Идёт от вашей науки по святой монастырской земле какая-то нехорошая вибрация. Мы тут роспись восстанавливаем, решаем, какой слой ценнее – сами понимаете, ЮНЕСКО, государственная охрана культурного наследия – а у владыки всё сыпется.

Естествоиспытатель нахмурился, а серьезный человек взял его руку и помял по-дружески в своих теплых благодетельных пальцах.

– А ещё участковый ваш шлёт в центр какие-то странные донесения о… – гость осёкся. – Я бы даже сказал волшебные донесения.

– Так что всё-таки для страны важнее, – спросил дядя Мур, мучаясь от чиновничьих ласк, – наука или религия?

– Может, мы вас в район какой-нибудь переселим?

Дядя понял, что дело пахнет очередной ссылкой семейства.

– А участок ваш под кельи пригодиться. Оставим здесь и старца вашего. Ему уже поздновато климат менять.

– Всё ясно, – капитулировал дядя Мур и ещё раз убедился в чудовищности своих подозрений. – Я отвлекусь на минуточку.

– Нет, нет, нет! – спохватился министр и начал спешно откланиваться перед хозяйкой, а хозяина вдруг пригласил: – Сейчас будет ужин с иностранными учёными в ботаническом саду. Я бы очень хотел просить вас, – положил он руку на грудь, – с бутылочкой.

– Бочонок возьмём, – отчеканил дядя Мур, причём вид у него был кислый как у человека с внезапным приступом зубной боли.

Осьмая за произрастения благия

Меньш стыдливо усмехнулся, когда хозяин лаконично согласился. Оба они секунду рассматривали друг друга. Министр исследовал вельвет рыжеватого дядиного пиджака, дядя – странствующие по столу пальцы гостя и покрасневшие от угощения щеки.

Дядя Мур выходил из дома в сопровождении господ, как некогда его дед в сопровождении товарищей. Даром, что не было у дядюшки волшебного порошка. Конвой просочился через ворота на опустевший переулок под сенью казавшегося теперь мрачным белокаменного монастыря, миновал переулок Враженский, чёрным гуськом прошёл через кишащий детьми школьный двор к припаркованным наискосок кортежным баклажанам, лоснящимся своей дороговизной на фоне покосившихся заборов и накрытых сугробами избушек.

Погрузившись в кареты, они как процессия с китайским драконом поползли сквозь заблокированные мигающими полицейскими машинами метельные улицы города с похожими на старинные гардеробы особняками.

– Здесь есть интернет? – спросил присмиревший пассажир. – У меня кончились деньги на счёте.

Охранник сунул ему прямоугольный веер, Лимур лизнул его пальцем и стал корячиться с набором номера Анны Фёдоровны.

– Кошка, ты не забыла его покормить? – спросил он, прикрываясь ладошкой. – Ну, как кого? Старого. Пельмешек ему отвари. Смотри, чтобы валенки у него высохли. Целую. Всегда у нас старики жили в доме, – возвращая сенсорную головоломку, делился мой дядя. – Бывало, и матушку какую-нибудь приютим. Моя супруга очень сердобольный человек. Очень.

Взгрустнувши при мысли о семье, он крепче обнимал пятилитровый бочонок, смотрел на листающиеся картинки зимнего города, на расцвеченные в честь новогодних праздников проспекты, выступающие друг из-за друга аркадами фонари, на деревья с летящей сквозь ветки луной и думал про бельчат и волчат, про сирот и гнездящегося у него домового. Перед ними поползла в зимней роще ослепительная громада университета. Они, туго сбрасывая скорость, приткнулись в кортежный хвост, сворачивающий через библиотечный шлагбаум в проезд к ботаническому саду.

Дядя Мур зажмурился от резкого света прожекторов, а когда они въехали в лесную темень, он увидел в стекле своё горящее зевающее лицо. Ещё один поворот, голубые ели и привратник в фуражке с золотым галуном перед стеклянной оранжереей, торчавшей будто купол потонувшего Рейхстага.

Встретили вечерних гостей какие-то старые доктора с лицами ушедших королей. Двое из этих академиков сели к ним в машину, и они ещё немного проехались за компанию. Старцы – один немец, другой итальянец – говорили друг с другом на «ты» и секунды по три молчали после метких сентенций. Из машины все переместились в оранжерею, где среди растений на тропинке у подёрнутого ряской пруда был накрыт стол, за которым демиурги неведомых академий без остановки продолжали свой механически-воркующий немецкий разговор. После особенно звенящих мыслей были слышны легкие звуки клавесина, доносящиеся от стоек с компьютерами, расставленными хаотично среди зарослей.

Лимур Аркадьевич не понимал смысла его присутствия на этом тайном симпозиуме, самостоятельно пользовался краником стоявшего посреди стола бочонка до тех пор, пока не начал испытывать трудности с покачиванием на стуле. Он хватался за бамбуковую раму стеклянного стола и переводил безучастный взгляд с одного собеседника на другого. Его ненужность в этой академической богадельне казалась ему даже забавной, и он не стеснялся есть да пить, бережно передавая желающим лимуровку. Наконец, за ней потянулась и длинная рука смотрящего по городу.