СЭМ i ТОЧКА. Колониальный роман

Каждую ночь дядя Мур получал Нобелевскую премию. За шведским столом мялся король с семьей. После проникновенной речи, в которой лауреат не забывал упомянуть вольфрам и своего научного руководителя, Лимур Аркадьевич рассеянно слушал гимн радости своего любимого композитора. Король собственноручно вручал лауреату новенький велосипед.

Дядя Мур просыпался с неприятным осадком, но память опять подводила его, и что именно на церемонии прошло не так, он обычно не помнил. Оставалось только спуститься в мастерскую и проверить режимы непоколебимого свидетеля его гения.

– Нанка, давай я тебе на «Метеоре-18» разогрею?

– Себе разогрей, котик.

Анна Фёдоровна включала микроволновую печь, потому что от дядиной установки всегда перегорал свет и всех в доме мутило. Второй раз мой дядя никому никогда не предлагал.

– Кошка, ты знаешь, что такое истинная преданность науке? – поучал он супругу за завтраком. – Был такой итальянский учёный, который высчитал точную дату своей смерти на семьдесят пятый год жизни.

– И что? – спросила жена, доставая подогретые хлопья из ненавистной микроволновой печи.

– Принял яд, – опрокидывая рюмку и посматривая на часы. – Ровно в семьдесят пять.

– Котик! Не наше дело знать времена и сроки.

– Опять ты со своим дворником! – сморщился дядя Мур.

– Вообще-то, кажется, он был плотником.

Чудонагреватель не работал уже третьи сутки и дядя заметно нервничал. Переживания усиливались ещё и тем, что внучка передала ему карточку с приглашением на открытый урок по основам православной культуры.

Шестая за бесы и страсти

Войдя в класс, дядя сходу прокомментировал происходящее:

– Дети и надуватель. Лучше бы вы меня пригласили карточные фокусы показать. Или презентацию моего устройства сделали бы.

– В чем же смысл вашего изобретения? – вежливо спросил местный физрук.

– После узнаете, – помрачнев, погрозил дядя Мур и уселся в углу так, словно и не собирался участвовать в дискуссии.

Старец стоял в своем рабочем халате возле окна, крестился и клал поклоны. Дети шептались, учителя восторженно ждали обещанного чуда.

– Да что же это за Бог такой, которому надо, чтобы перед ним так нагибались? – тихо бурчал маловерный.

– Лимур Аркадьевич, – делала ему замечание школьная начальница. – Дети, кто из вас знает, кто такой Кузьмич Томский?

Дети в разнобой сообщили, что знают. Был это класс седьмой, а школа находилась недалеко от монастыря. Детей часто гоняли туда рисовать, а там кто-нибудь да рассказывал сказочную историю о том, что Александр Благословенный подстроил свою смерть и провёл старость в Томске под именем Кузьмича.

– Как вы считаете, Кузьмич это царь или не царь? – спросила директорша.

– Цааарь, – вяло ответили дети.

– Давайте проголосуем? Кто за то, что царь?

Все, переглядываясь, потянули руки.

– Хорошо. А как вы считаете, мог ли другой наш правитель повторить этот подвиг?

– Дааа, – покорным хором согласились дети.

– А какой?

– Стааалин, – протянули одни дети, а кто-то даже предположил, что патриарх.

– А нынешний президент мог? – намекнула директриса.

Дети молчали.

– Тот, кто сейчас ненастоящий, – подсказал один из гостей школы, видимо из родителей.

– А кто в Кремле? – недоумевал кто-то.

– Ничего нельзя знать! – перебили шепотом крамольные разговорчики. – Тихо!

– Но и то, что царь Александр Павлович почил, считала вся образованная Россия, пока он тихо жил у нас здесь ещё сорок лет, – гнула своё школьная администрация.

Дети безмолвствовали. А сияющее начальство глотнуло воды и изрекло:

– Давайте представим хоть на секундочку, что старец Иоанн это президент. Я имею в виду – настоящий президент.

– Матери мать! – схватил Иван себя за хаттабову бородку.

– Подождите, – царственно осекла его директор. – Согласно конституции мы ведь имеем право так подумать и сказать? Чтобы вы тогда сделали? Ну, ребята?

– Я бы спросил, зачем этот Иван Кидала кучу народа с собой в церкви божьей положил! – вставил мой дядя, но ему погрозили пальцем и подбодрили учеников:

– Ну же, ребята?

– Старец Иоанн, – обратилась к гостю из прошлого одна девочка, – вы человек?

– Человекам веры нужда, – отвечал старик. – Вот и вы веруйте. Бога веруй. Ликуй, моли. Голубей корми. Голубей не обижай.

– Вечно он юлит! – проворчал дядя. И тут произошло что-то очень странное, во что никто не смог бы поверить, если бы сам не был свидетелем этого. Старец улыбнулся и подул на детей. Сначала на всех, а потом стал дуть на каждого в отдельности. Дети выстроились в очередь и начали, посмеиваясь, поддаваться его чародейству.

– Вот в этой деточке бесок, – сказал старец, беря смущенную девушку за плечи. – Бесок толщина с волосок. Давайте-ка свечек восковых и воды тяплый тазок, чтобы вылез проказник.

С этими словами он положил жертву на парту, установил на четыре угла зажженные свечки, три свечки прилепил к пластиковому тазу и начал ходить с ним вокруг девочки, распевая:

– Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся. Аллилуиа.

Потом неожиданно подскочил к парте и плеснул из таза на грудь девочки так, что та с воплем соскочила, а старик закричал:

– Держи ея! Хватай! Назад!

Родители набросились на семиклассницу и поволокли обратно распинать на парте.

– Ох, окаян! Бес танцепляс! – кричал дворник. – Как тебе псалтирюшка, а?! – и он лил ей на лицо из таза, так что она захлебывалась и билась в истерике. – Это все от танцев бесовских идет! Думаете, клуб «Какаду», а он-то «Как в аду!» А ну кукарекай, бес окаян! Кукареку! Кукареку! Чтоб все тебя слышали. – И она кукарекала. – Гоните его аки псы! Бесалайте на него! Рычите на него! Обуял душеньку…

В общем, после небольшой молитвенной подготовки открытый урок по основам православной культуры проходил жарко и скучно не было никому. Неизвестно, правда, в какой момент ворвалась бы полиция или началась драка, если бы смышленый мой дядюшка незаметно не подскочил и не оглушил разбушевавшегося дворника. Закинув его на плечо, он быстро побежал по коридорам с фотографиями отличников и вывалившими из других классов учителями и, наконец, прошествовал мимо вытянувшегося по стойке смирно охранника на вахте.

Утром в сопровождении почтальона на Враженском появился участковый с кожаной папкой и стал внимательно рассматривать монастырское граффити, пока Навозов-Гаврилов со своей собачкой звонили хозяевам особняка.

«Обдувало», «звуковой говнонагреватель», «каломес», «велосипедист» фиксировал человек в форме на планшет заборные росписи, совершенно не обращая внимания на душераздирающие послания вроде «Ангеле мучителе наш, ты гони скорей » или «Алкоголизм есть большая трагедия, падаю на забор на велосипеде я». ОН

– Майор Мамонтов, – представился дяде участковый похожий в своей фуражке на мухомор. – Тут жалоба поступила. Бомж Романов у вас живет?

Дядя молча покачал тюбетейкой, пальцем приказал привязать собаку на мосту и провёл гостей в свои заставленные колониальной азиатчиной комнаты.

– Итак, давайте по порядку, – призвал хозяин дома к конструктивности и по-барски уселся на диван в своем красно-полосатом подбитом ватой халате, в то время как лица при исполнении скромно устроились за столом перед ним.

– Коллективное заявление, – не без пафоса изложил полицейский. – Вот копия. Говорят, что вы в школе на глазах у детей избили гражданина Романова.

– Простите? – не поверил дядюшка и даже приставил ладошку к уху.

– Во время проведения молебна, – начал читать офицер бумажку, – в ходе открытого урока, посвященного основам православной культуры, вы несколько раз оскорбили Романова, после чего нанесли удар кулаком по голове, сорвали урок и утащили потерявшего сознание преподавателя.

– Какого преподавателя?

– Бомжа Романова, – пояснил участковый, – проводившего урок.

Дядя Мур с прищуром посмотрел в световой монолит дневного окна и почесал сморщенный лоб.

– Кроме того, от вашего дома идёт вибрация, которая приводит к разрушению исторических памятников на территории монастыря. Возможно, вы проводите дома незаконные эксперименты, и я как участковый обязан провести соответствующие проверки.

– Ну что ж, – снял тюбетейку и погладил себя дядя. – И первое и второе вздор совершеннейший. – Глаза его в увеличивающих очках выражали в это время наигранное безумное удивление. – У меня от их царь-колокола тоже башка трещит. А в школе нами была показана безобидная сценка, в которой я исполнял роль гонителя православия. Возможно, кто-то воспринял увиденное действо как-то неправильно и слишком буквально. А что касается моих экспериментов, так давайте я вам всё сейчас покажу. Пройдемте. Товарищ почтальон, и вы – тоже. Идемте, идемте. Не стесняйтесь.

– Демонстрация сцен насилия является правонарушением, – упрямо продолжал майор. – Особенно в детском учреждении.

– Ну а распятие это разве не демонстрация сцены насилия? – оправдывался уверенный в себе хозяин.

– Это традиционные ценности, – твердил участковый.

– Послушайте, как вас там? Мамонтов, – несколько высокомерно защищался мой дядюшка. – Набожная христианка учит своего ребенка за Христа жертвовать своей жизнью. Что это за призыв? Любой цивилизованный человек, если у него похитят сына или дочку и будут требовать отречься от родителя, немедленно согласиться с отречением от себя. Насколько церковь любит своих чад, если требует их жертвовать в таком случае жизнями?

– Ну, это уже вопрос к начальству, – вздохнул участковый, и они вошли в небольшую захламленную приборами и инструментами комнату. Посреди помещения словно на четвереньках на четырех кронштейнах стоял «Метеор-18». Окон в помещении не было, а прибор освещал операционный светильник, позволявший избежать теней.

– И что это такое? – попробовал сфотографировать на планшет участковый, но дядя Мур с учтивым выражением на лице воспрепятствовал ему всем своим басмаческим телом.

– Безобиднейшее изобретение от сердца для всего человечества, – игриво защёлкал тумблерами и закрутил катушки дядя. – Маленький подарок домохозяйкам и смиреннейшее приношение Отечеству.

– А вибрация от Него?

– Сейчас всё посмотрите, – пообещал, вдохновенно втягивая воздух через нос, враженский гений и, несколько волнуясь в ходе первой презентации, включил прибор на ещё неиспытанную силу.

– Может лучше не надо? – спросил почтальон и тихо взял участкового под руку.

Устройство качнулось, встряхнуло проводами и, кажется, даже чуть-чуть присело точно перед прыжком. Могущественный звук «пом-пом-пуп-пом» системы охлаждения повёл «Метеор» в разгон. Бегущие по двум экранам строчки отчетов неожиданно сменились табличками «опасность!» и «предельный режим!». Тут из различных узлов устройства брызнули искры, свет погас, а помещение озарилось словно в грозу рваными вспышками от хлопающего и дымящего агрегата. Наконец наступила страшная тишина. Большей тишины вы ещё и не слышали, только тихо что-то пощёлкивало в устройстве, и горела зеленоватым пламенем одна из его плат.

– Кажется, я слишком испугался, – признался почтальон, а майор развернулся кругом и косолапой походкой побрел прочь, тихо и гнусаво матеря всё подряд.

– Господи, до чего ж мы чувствительные, – едко пожурил хозяин как бы каменного гостя и, двигаясь спиной к стене, пошёл к полке с огнетушителем. – Всего лишь перепутал режим, а вы разнервничались. Суть открытия в том, чтобы раз и навсегда избавиться от микроволн. Теперь то, что делается вредными и плохо изученными микроволнами, будет достигаться попросту звуком. Хотите Бетховена? «Полет Валькирий» Вагнера? Или может быть Глинку? Звуки органа будут готовить за вас толчонку с подливкой и кабачковое рагу!

Тем временем на улице тоже не всё пошло как по маслу. Были свои трудности и тревоги и в Андреевском монастыре. Казалось, весь центр снежного города о чем-то серьезно задумался. Но о чем? Может быть, действительно не хватало всем иной музыки.

Так думал и дядя Мур, наполняя свой первый за этот непростой день графин целительным жидким алмазом. Субстанцией, предрасполагающей к умным беседам и даже в подвале отражающей бездонное небо. Денницею. Зоряницею. Утренницею. Светлуссою. Чигирь-звездою. Заранні́цею. Сабалскатною звездою. Зорњачей. Воларицей.

Что-то подсказывало Лимуру Аркадьевичу, что «Метеор-18» всё-таки оправдает себя. Ведь не может укрыться город, стоящий на вершине горы, и разве всё тайное в конечном счёте не станет явным? И когда-нибудь народная молва будет возводить на Олимпы не только юродивых дворников, но и действительно наделавших кучу добра бескорыстных сибирских учёных.

Ты враг себеТы свет во мнеТы демон лучезарныйДенницаТы чигирь-звездаПоследняя зарницаМне это снитсяТолько снитсяВесну с суккубом проводилаИ всё внутри опустошилаВсе помню в ужасе курилаЗа каждым словом страшный взглядВсё небом, небом восхищалосьЗагадочное существоСо мной перемешалосьВсё в небо хочет впитьсяИ наши дни подрядГорятВ ответ зрачки, зрачки горятИ хочется перекреститьсяСигаретойИ возвращаюсь в домРаздетыйПотом, ну, а потомМне за руку суккуба подержатьИ потянуть, тянуть, тянутьКричать, бежать,Окно устало распахнутьВдохнутьЕго ужасное и хищное томленьеСкользит и разбивается как ртутьВ моем нутреТы демон лучезарныйДенницаТы чигирь-звездаПоследняя зарницаМне это снитсяСнится навсегдаХолодный дух луныЛюбимая моя

Седьмая за честныя приумножения

История с чудесным спасением благодаря днищу началась в этой семье задолго до экспериментов дяди Мура. Литератор Чехов был знаком по дворянскому собранию с муриным прадедом Сергеем Ивановичем. Этот предок его служил мировым судьей и был человеком незаурядным, если не сказать одиозным. Из собрания деда Серёжу выгнали и сослали с семьей в Сибирь за дурашливое предложение ввести в Российской Империи общие брачные законы для русских и мусульман.

В 1938 году он копил цианистый калий, покупая ежемесячно по небольшой доле грамма у знакомого аптекаря. Когда однажды ночью за ним пришли вежливые люди, дедушка сел, надел пенсне, высыпал порошок из бумажки себе в рот и запил стаканом воды из графина. Ветхого старика с окладистой бородой поволокли в подвалы НКВД на площади Революции с далеко идущими планами, но вот незадача – его поминутно рвало, и вышибало днище. После трёх дней дурно пахнущих допросов измотанный следователь сказал, чтобы тот убирался к чёртовой матери хоть в Париж. До конца дней своих поминал Сергей Иванович хитрюгу-аптекаря. Чехов выписал этого предка в качестве рассказчика в «Человеке в футляре».

Было тепло. Шёл крупный снег. Транспорт ещё не ходил, и Иван шёл пешком, никуда не спеша. Через полчаса он остановился у трамвайного парка, бессмысленно глядя на пятиэтажку.

– Ух! – грозил он толстухе кондукторше, курившей у пропускной. – Разуверовала в церковие посмертное?

– Я противобесконечна, – сплёвывал себе под ноги светоотражающий жилет. – Недолго быть нам нигде, никак и ровно через мгновение после конца света. Я больше верую в эфирность масел, чем всех этих душ.

– Бесы! – заорал старик, будто бы про весы и топнул на кондукторшу валенком.

– Ты мне тут не топай! – подбоченилась трудовая женщина. – Попам я никогда не доверяла. Единственное, чего боюсь, так это стать с тобой и ещё сотней дураков одним многоочитым животным в веке будущем.

– Как же ж без наказаний, да по таки речи жить? – ужасался Иван. – В семь час суббот ходи на Враженский. Чудеса Илья явить будет и бесов погонять.

Дело в том, что дворник установил опытным путем, что каждую субботу ровно в семь земля у монастыря начинает слегка гудеть, и у каждого возникает неудержимое желание завернуть к обители. Про «Метеор-18» Иван толком ничего не знал, а эффект приписывал молитве к сорока мученикам и чудотворил по совести. Субботними вечерами на Враженском бесы так и рвались из грешников кратчайшими путями. Бывало, Иван и сам очищался, а потому три дня до субботы строго говел, ходил на исповедь и делал по три глотка крещенской воды, желтевшей у него на подоконнике.

Последний раз после того, как он чудотворил в школе на уроке по основам православной культуры, его так пронесло, и совершенно не по расписанию, что аж хлюпало в валенках. Впрочем, в тот злополучный день досталось многим: Иван видел смирение участкового Мамонтова, выскакивавшего из дядиного дома в переулок с глубокими снежными колеями.

– Да что же это такое! – исходил проклятьями майор, поскальзывался и падал так, что папка укатывалась от него. – Расстреливать надо!

– Пистолету утеряет, – говорил ему вслед старец, чувствуя приливающую благодать. – Кака ж ты божья власть отмстительна без пистолеты?

Где-то об эту пору архиерей делил епархию ещё на две части, ибо чудилось ему, что здоровье не выдерживает юрисдикции над территорией размером с Италию. Всю зиму Иван караулил святителя и в отместку за то, что архиерей не берет его на послушание, делал различные душеполезные подарки. На тезоименитство он всучил архиерею блюдце молока с огурцом со словами:

– Преосвященнейший вития! Примите от всея Россия.

Князь церковный размахивая посохом, гонял старца по сугробам, а народ божий умилялся этими древнерусскими житийными сценами и слагал легенды.

Одна из этих легенд в простоте гласила, что дворнику от силы лет двадцать и что он бывший наркоман, а под видом старца косит от армии. Чего только не измыслит народ-рачитель! Говорили, будто он в Иерусалиме ест мощи или что это обезумевшая старуха. В интеллектуальных же кругах ходило о нем смутное подозрение характера неудобосказуемого, таинственного и даже заговорщического, роднившего историю Ивана с историей других старцев с высочайшими связями – цареубийцей Александром Павловичем и Григорием Распутиным.

Старцы – харизматические лидеры в церкви, всегда существовавшие параллельно иерархическому духовенству и изначально именовавшиеся пророками и апостолами. Старчество всегда сектантское, всегда радикальное, всегда апеллирующее к собственным визионерским способностям более, нежели к книжному авторитету. Старчество легко составит новое евангелие, если старое позабудут. Живое, эзотерическое, необузданное, изгоняющее бесов, совершающее бесчисленные чудеса старчество ненавистно иерархам. Но оно ближе к народу, больше взаимодействует с ним. Не старцы навязывают народу свою роль, а народ приписывает старчеству все его подвиги. Старец всегда тоталитарен. Старец предостерегает от других живых старцев. Мертвых же – почти сразу объявляют великими подвижниками, чтобы безопасно удовлетворить глубинное народное чаяние.

Вот он стоит – Враженский старец с лопатой: взгляд слегка собачий, с хитрецой, но в то же время добрый и искренний. Он знает себе цену. Реденькая бородка его колышется, ветром загибается. Лопата в руке его – инструмент обличения. Драная шапка и валенки – тоже. Возраст совершенно не определим. По мнению критиков явления, старцам свойственно прибавлять себе года, чтобы более соответствовать образу.

– Душепагубное актерство и печальнейшая комедия, – говорил дядя Мур, становясь свидетелем картины: Иван пилит тополиную ветку, на которой сидит верхом, за ним наблюдают усевшиеся в ряд шесть дворняг, причем одна из них методично старцу подвывает, вытягивая волчью морду и зыркая вбок.

Дядя учил внучек шулерскому делу, и они, со свойственной детям хваткостью ума, превращались в настоящих хищниц. Многие знатные вельможи, посещавшие Враженский, проигравшись в пух и прах, хотели с оружием идти против наустителя, но когда вспоминали, что им нужен , с позором платили проспоренные дядюшке доллары. Ведь Лимур Аркадьевич в самом деле никогда не продавал. Он выигрывал. Выигрывал в бильярд, выигрывал в преферанс, выигрывал споры и в качестве утешения дарил сопернику лимуровку. А если случалось проиграться, то честнейшим жидким алмазом он был готов вернуть свой долг. ОH

Деньги не были проблемой. Однажды дядя Мур, пораскинув мозгами, понял, как можно быстро озолотиться. Всё было элементарно. В минуты малодушия он даже побаивался, что соседу алтайцу или кому попроще также откроется эта шаманская схема. Нужно было попросту провести деньги с карточки на карточку вокруг Земли с опережением скорости транзакции по формуле

При этом за I принималась прибыль. За Y – количество участников. 2ПR – метраж широты, на которой проводился эксперимент. T1 – физическое время, а T2 время банковское. За V1 бралась скорость движения денег, а за V2 – скорость вращения планеты.

Согласно расчетам можно было гарантированно удвоить высланные вокруг Земли деньги через тринадцать целых четырнадцать сотых минуты, когда они, сделав опережающий транзакцию виток, оказывались вновь на исходном счету.

Участники эксперимента не должны были быть посвящены в суть затеи. Им следовало находиться примерно на одной широте, и они обязаны были отличаться не только кристальной честностью, но и вообще всем, кроме одного – у всех должна была быть карточка «Сдербанка». После двухмесячной подготовки и отсеивания кандидатов дядя Мур в присутствии родственников и ближайших друзей готовился отправить испытательные 1000 рублей. Гений финансовой кругосветки нажал на значок «Выполнить операцию», и запуск первого в мире виртуального витка денег вокруг земли с искажением пространства и времени состоялся. Каково же было удивление дяди, когда спустя точно отмеренное время, пройдя через тридцать населенных пунктов, на его счет поступило ровно 899 рублей 90 копеек.

Лимур Аркадьевич был уверен, что стал жертвой подлого заговора, и что кто-то попросту украл у него честным умом заработанное удвоение. Повторить же эксперимент он не решался не потому, что было жалко денег, а потому, что он не мог допустить, чтобы его невероятную прибыль и окутанные тайной лавры опять перехватили алчные цюрихские мошенники или хитрющие заморские саботажники из числа бывших сограждан.

Деньги дядя уважал и к людям, у которых они есть, относился с почтением. Персонажи, у которых их, как говориться, куры не клюют, пользовались у дяди большим расположением. Если у человека имелись признаки державной власти или всемирной известности, то дядя Мур готов был потчевать их бесплатно.

Ближе к концу святок на Враженский неожиданно прополз «Фокстрот», за ним ещё один, а за ними колбаса лимузина и ещё пять или шесть машин представительского класса с чиновничьими мигалками. Кортеж уткнулся в конец переулка и, в силу своей длины, выбраться оттуда уже никак не мог.

Дядя Мур вышел порадоваться за высоких монастырских гостей, но дворника беспокоить не стал, просто степенно вышагивал по снежку между солидными машинами и мечтал.

– Мужчина, идите отсюда! – просила его охрана.

– Это мой переулок и вы его перегородили, – мяукал дядя и улыбался, приспустив на нос очки. – Вот мой дом. Мы хозяевья. Так что потрудитесь убраться.

Вдоволь насладившись статусным положением, он вернулся домой и понял, что что-то упустил: везде горел свет, в парадной было полно лаковой обуви, при этом царила на редкость благочинная тишина и даже телевизор безмолвствовал. Завороженный неожиданностью предстоящих событий, дядя закрался в зал.

– Ну что ж, спасибо вам, Анна Фёдоровна, за чай, – вставая, жал руку хозяйке вельможный московского типа пан, крупный, с лощеной бородой и в чиновничьем шарфике. – Следите за ним. Берегите.

– Приветствую, – поклонился дядя Мур и пожал богатырскую длань, покосившись на рынду, занявшего позицию у старинного шахматного стола. – Лимур Аркадьевич.

– Владимир Иосифович, – представился высокий гость, уже не присаживаясь, и с лёгким поклоном добавил: – Меньш.

– Да узнаем-с, узнаем-с, – залепетал хозяин, доставая из японского шкафчика набор для саке. – Телевижен смотрим-с. Кого прикажете беречь?

– Вас, – улыбнулся вельможный пан, – достояние вы наше.

– Слава тебе, Господи! – ещё раз поклонился дядя и как-то по-детски прищёлкнув каблучком, вытянулся, точно готовый читать стихотворение за конфеты. – Рад служить. Весьма обязан. А чем, собственно?

Меньш указал рукой на разливаемую дядей по пиалам воларку.

– Дошла и до вас молва? – засмеялся хозяин, а гость удивлённо развёл руками:

– А на что Москве уши? Слышали, слышали. И пробовали не раз.

Кот Гитлер, тершийся о ногу охранника, размашисто зевнул, демонстрируя своё пятнистое нёбо.

– Разрешите, Владимир Иосифович, за ваше здоровье-с? Кошка! Ставь воду на пельмени с медведем. Я сам крутил.

– И мясо своё?

– Не держим, – грустно вздохнул дядя. Они тихо выпили. – А лимуровка ведь не единственное мое изобретение, есть и другие.

– Например? – насторожился Меньш, закусывая стерлядкой.

– Никому не рассказываю, ибо боюсь нарушить права. Вы ведь, Володя, знаете, какой балаган начнется, если придумать топливо раз в десять дешевле и эффективнее бензина?

Тут Меньш действительно, кажется, призадумался.

– А кому будет нужен патриарх, если я объясню, как услышать голос самого Иисуса Христа?