Байки старых домов

Последнее письмо к внуку

Что случилось с тобой, Антон, и когда ты почувствовал в себе агрессию и против кого? Из гимназии ушёл почему? Перевели в другую школу, которую закончил хорошо. Поступил в колледж на юридический факультет, мы были рады, что успокоился, но ошиблись.

Убил суд – восемь лет.

Антон, ты как хочешь, понимай, но я хотела услышать от тебя что-то вроде исповеди. Объясни нам, когда у тебя переключилось в голове, что было причиной? Что?

Только после твоего раскаяния, осуждения самого себя, будем продолжать жизнь по-новому. Без этого покаяния всем трудно, и тебе, и нам. Оно нужно, чтобы понять и поставить точку на твоей прошлой биографии и начать другую.

Бабушка Лида.

Беседы бабушки с внуком длительностью в восемь лет

Всё закончилось – суд присудил восемь лет колонии. Я шла домой и думала, где мы упустили в воспитании, что его толкнуло на это? Учился хорошо в гимназии, сам прошёл собеседование, без нашего вмешательства, но в седьмом классе вопрос стал об его отчислении. Понять невозможно, учителя говорят, что стал плохо учиться и появилась агрессивность. Мы думали, что виной всему компьютерные игры, но это оправдание многих родителей. Перевели в обыкновенную школу, доучился и поступил в колледж на юридический факультет, учился тоже хорошо.

И вот начало этой трагедии. Вечером с ребятами пошли погулять по городу и избили пьяного человека, и он умер. Кто ударил его ножом, до сих пор точно неизвестно. Внука моего осудили, посчитав, что он убил человека ножом. На суде он не признал вины, но следствие доказало обратное и вот такой конец – тюрьма. До суда долго велось следствие, лежал в больнице для проверки на психическое состояние, отклонений не обнаружили, а может, пока нет такой тонкой диагностики психики.

Конечно, это был шок для всей нашей большой семьи. Мы окаменели от этой беды, не говорили даже между собой. Я плакала по ночам в подушку, чтобы не слышал никто. Потом я стала ругать его про себя; говорила сама себе, что ему было нужно? Материальная сторона нормальная, как у всех. Дети и внуки учились и учатся хорошо, лодырями не были – трудились на дачах. Старались детям уделять внимание – ездили на базы отдыха, на море; в какие только театры мы не водили внуков – и театр юного зрителя, и кукольный, и концертный зал.

Постепенно у меня всё в душе перекипело, переварилось, и я решила поддерживать его в тюрьме, а вначале даже хотела выкинуть его из своей жизни и не ездить на свидания и не писать письма. Я не видела его уже больше года.

Первое свидание (слово-то какое смешливое).

Подъехали к колонии утром, разрешение на встречу долго ждали. Пользоваться телефонами и фотоаппаратом запрещено. Колония обыкновенная, чистая территория; у меня не ёкнуло сердце, как тогда, восемнадцать лет назад, когда его увидела первый раз в роддоме. Комната встречи тоже была чистая, выкрашенная светлой краской, стоял стол, стулья, диваны.

Антона привели и остались сторожить за дверью: он очень обрадовался родителям и тому, что я с ними приехала. Похудел, подурнел как-то, взгляд стал строгим. Раньше, когда шло следствие, не было возможности пообщаться так долго, а сейчас сутки дали.

Дочка и зять впервые спросили его: зачем он так повёл себя в жизни? Объяснили ему подробно, сколько боли и несчастья он принёс семье, сколько здоровья отнял у них. Внук просил прощенье и говорил о школе, колледже и о друзьях не умолкая. Казалось, что он маленький, и как тогда говорил без остановки, но тогда мы говорили: «Помолчи немного, дай нам сказать», – а сейчас мы глядели на него и не останавливали.

Я слушала и слушала его, смотрела и думала опять о своём: где произошёл первый надрыв, надлом, где взбрыкнул ген или хромосом или перемкнуло в голове. Он говорил, а я глядела на его лицо, которого не коснулась бритва, угри на лице появились. Руки у него были чистыми, он без конца щёлкал пальцами и грыз ногти.

Мне казалось, что это чужой человек, очень похожий на моего внука. Первый день он был в приподнятом настроении, а вот на второй, когда мы уезжали, приумолк и утих совсем. Видимо, он начал понимать, что ждёт его, и надолго.

Мы ехали молча, и даже дома об этой встрече не говорили. Я жалела дочь, стараясь увлечь её хозяйством, она и так стала серой. Зять молчал, но по глазам я видела, как ему тяжело, он не глазами плакал, а сердцем.

Короткая встреча (за стеклом, по телефону).

Внук говорил, что всё нормально, характер сложился, и он не собьётся с пути другой раз. Вроде у них в колонии можно учиться и получить среднее специальное образование. Я только и могла сказать: «Раз ты избрал это учреждение для получения образования, то получи его». Антон говорил, что у них всякие виды спорта и просил приехать на соревнования. Голос в трубке такой родной и знакомый, который я слышала тысячу раз.

В конце свидания он просил меня почаще приезжать. Я вышла из помещения и поехала домой, думая о том, что ещё не время прямо спросить, зачем убил человека, что толкнуло к этому ужасу? Я боялась, что он замкнётся и не будет со мной разговаривать.

Короткая встреча.

Встреча состоялась, как обычно, в том же помещении. Антон спрашивал, какую специальность выбрать, я порекомендовала сварщика – специалистов таких не так уж много, они востребованные. Поговорили о родственниках подробно, кого из друзей видела. Я подбирала темы разговора нейтральные, чтобы не унижать и расстраивать его. Внешне внук мало изменился от первого свидания, лицо такое же, но в глазах появился металлический блеск, и он его как бы прятал, слова подбирал приличные, но я видела эти изменения, и становилось горько. Антон сказал, что могут перевести в другое место, ещё дальше от нашего дома. Этого я и опасалась: ездить далеко не смогу, да ещё и сумки тяжёлые.

Свидание.

Разрешение сначала не давали, ссылаясь на соревнования, проходящие в эти дни, потом разрешили только с субботы вечера на воскресенье. Соревнования были по многим видам спорта, ребята одеты в соответствующие формы.

Я смотрела через сетку и думала: ах, если бы это происходило в другом месте. Антон рассказал, что учится в школе и обучается на сварщика. Мне показалось, что хоть он и учится, но отстаёт в развитии от сверстников на свободе. Всё-таки ограниченность в общении наложила уже отпечаток: он остался на уровне седьмого класса, и, общаясь с ним, я чувствовала это. Агрессия в нём есть, хоть он не давал воли ей, так как понимал зависимость от нас. Раза два сорвался, но не сильно, а потом было всё спокойно в общении с родителями. Следующая встреча будет осенью, наверное.

Короткая встреча.

Антон позвонил родителям и сказал, что нужно купить нижнее бельё, носки, майку и другое, но всё должно быть чёрного цвета. На встречу приехали заранее, встреча была короткой, в помещении были и другие родственники. Мама одного начала плакать и причитать, называя своего сына ласковыми словами. Мне стало даже неудобно, хотя в этом нет ничего предосудительного, ведь она раньше его также называла, а в одно мгновенье местопребывание его изменилось, а мать ещё не может понять, что здесь находятся убийцы – как не хотелось этого слова произносить.

Внук стоял с ребятами, конечно, по другую сторону, и они о чём-то разговаривали и смеялись: может, анекдоты рассказывали, может, над этой мамашей смеялись, а может, у мальчишек такое поведение является защитой от самих себя, когда ничего нельзя изменить. Нет, я неправильно написала о них «ничего», они ещё могут многое изменить в своей жизни. Во-первых, у них есть жизнь, а у тех, которых они убили, её нет, вот те в могилах уже не могут изменить ничего.

Встреча было очень короткой, общение только по телефону.

Свидание.

Антон был груб, казалось, что-то звериное растёт. Иногда казалось, что он психически больной, хотя врач, когда водили его ещё в четырнадцать лет, сказал: «Перерастёт». Но, видимо, врач ошибался – не перерастает, а увеличивается эта агрессия, возникающая ни с того ни с сего. Даже страшно становилось в какие-то моменты беседы с ним.

Мы были в ступоре. С тревогой говорили, что через несколько лет он выйдет таким агрессивными, вдобавок ненормальным. Я, как могла, бодрилась и говорила: «Давайте жить сейчас и не думать о том, когда он выйдет, иначе вся жизнь наша будет как в тюрьме».

После этого свидания дети больше не брали меня с собой, даже звонить запретили.

Получила СМС. «С днём рождения, бабуля! Сибирского здоровья, кавказского долголетия и золотого счастья по жизни! Антон».

Видно, они по шаблону поздравляют всех своих родственников, но я рада этому поздравлению.

Звонок.

– Здравствуй, баба Лида…

Я тоже поздоровалась, сказала, что голос его стала забывать. Антон рассказал, что окончил курсы сварщика, поступил в одиннадцатый класс. В учреждении стало лучше, звонить разрешили. Профессии только рабочие, раньше был колледж, но сейчас его отменили, так что получить среднее специальное образование не предвидится. Рассказал, что не работает, так как за ним числится наблюдение, как за «бегуном», то есть может совершить побег (красная линия).

Это первое общение с Антоном – родители меня от него отстранили и сами ничего не рассказывают. У меня нет темы общения с ним пока, но, я думаю, найду.

Звонок.

На мой вопрос: чем занимаешься? – ответил: ничем. Сказал, что много думает, жаль времени, проведённого за компьютером.

Звонить договорились в субботу и воскресенье. Настроение у него было спокойное. Узнала, что отобрали телефон – не положено. Интернет тоже не разрешается. Книги по английскому языку – очень хорошие, он не получил – пропали.

Раньше, когда он звонил, я повторяла: «Учись, сиди в библиотеке и читай».

Да, он убийца, но это было в период несовершеннолетия, когда ещё дурь пёрла из него, а может, что-то нюхнул или выпил, ведь в здравом уме вряд ли решился. А может, и не он в грудь пьяному воткнул нож. Он говорил, что сильно испугался и хотел нож вынуть, когда кто-то из ребят его воткнул, думая, что этим спасёт жизнь человеку. Ладно, проехали, кто сейчас это разберёт.

Надо перевоспитываться, раз попал в исправительную колонию. А кто его учителя? Всем хочется, чтобы кто-то воспитывал и учил этих недоразвитых птенцов-ястребов, а сами они не понимают, что жизнь колонией не кончается и надо готовить себя к открытой жизни?

Только условия для самообразования нужно, конечно, создавать там, сроки ведь большие. Но мы-то создавали все условия, а что получилось?

Антон был ласковым мальчиком, никогда не повышал голос на меня и деда, старался во всём помочь нам; когда приходил, то приносил гостинцы. Я стараюсь выбросить из себя эмоции, которые накапливаются – злоба, жалость, горе, самобичевание и ненависть ко всему. Срываюсь по каждому поводу, представляя, как ему там плохо и как из мальчишки выращивают зверя.

Включаю музыку погромче, чтобы никто не слышал, накрываюсь подушкой и кричу, визжу, скулю, вою, рыдаю, ну ещё какие звуки можно назвать, всеми – и человеческими, и звериными научилась. Вот так и живу потихоньку.

Раньше я считала, что виноваты родители, у которых случалась беда подобная. Сейчас ответа не знаю – беда накрывает тебя неожиданно.

У меня возникла проблема со здоровьем, связь с Антоном долго не поддерживала, но он знал, и когда родителям звонил, то справлялся обо мне и дедушке.

А недавно Антон позвонил, у них наконец-то появились платные телефонные разговоры для всех, но очень дорого, да и слышимость плохая, но хоть и так. Я спросила можно ему писать письма, так как ездить далеко не могу. Он ответил, что можно, но их будут проверять.

Свидание.

Дочь с зятем ездили на длительное свидание. Рассказали, что Антон как-то изменился, поумнел, что ли. Разговоры были о работе, ведь у него «красная линия» – склонность к побегу, поэтому и на завод не берут работать, а остальные ребята работают, у них нет этой склонности. Он похвалился, что привлекали на чистку овощей, и радостно рассказывал об этом.

Дочь сказала, что ему работа доставляет радость, надо попросить начальство, чтобы дали работу, ведь специальности у него уже две – сварщика и электрика, а практики нет.

Комнату встречи дали им очень хорошую, можно приготовить еду, посуда была чистая. Антон разговаривал с родителями уважительно, дочка была довольна и говорила, что, видно, мозги становятся на своё место, возможно, позднее созревание наступает.

Дочь после этой встречи стала немного разговорчивей, да и в лице появилась живость, а была, даже страшно смотреть – лицо серого цвета с потухшим взглядом. Зять тоже как-то потеплел, если так можно сказать.

Я на свидания ездить не буду, а перейду на письма, постараюсь писать их с юмором и оптимизмом, ведь им и так тяжело, да ещё и с воли писать плохое, так куда им стремиться вообще?

Письмо.

Здравствуй, Антон, привет тебе от бабушки и дедушки. Мы пока живы и хотели бы дождаться настоящей встречи с тобой. Мама сказала, что осталось три года тебе. Много это или мало? Для тебя это немного совсем – многие ребята уезжают из дома учиться на этот срок, годы учёбы быстро пролетают. Вот и ты представь, что учишься в эти оставшиеся годы, и учись. Если считать по месяцам, то всего тридцать шесть месяцев и столько же писем.

А вот для нас с дедом – это очень много. Кстати, дед точно не знает где ты. Мы говорим ему по-разному: то ты учишься, то работаешь. Берегу я его, как могу, ведь он уже четыре года, как не поднимается.

Тебе-то что, у тебя ещё в запасе пятьдесят с лишним лет. Мужчины в среднем живут до семидесяти пяти лет, так что после освобождения очень много можно сделать в жизни – выучиться, найти работу по душе, жениться, завести детей и получить все человеческие радости, а может, и не радости – это зависит от самого человека.

Так что, уважаемый внук, эти три года не увеличь, пожалуйста, а то выходит, что мы с дедом напрягались напрасно – могли умереть раньше, но очень старались дожить до встречи с тобой.

Пиши побольше в письме.

Обнимаем тебя. Бабушка и дедушка.

Письмо.

Привет, Антон. Хочу сообщить тебе, что твой отец ходил к руководству учреждения ещё раз и просил работу для тебя, ведь с тобой проблема, сам знаешь какая. Сказали, будут решать.

Сейчас в стране тенденция такая, чтобы вы работали и, как могли, в силу полученных профессий помогали стране, а то сидите там, ничего не делая, на шее пенсионеров.

Сварщик – это какая-то сказочная профессия: сваривать прошедшее с будущим. Давай сваривай крепче эти эпохи твоей жизни.

Конверты, подписанные, я тебе вложила в письмо. Пиши, что читаешь, твоё мнение о книге. Тебя не поймёшь, есть библиотека или нет? Можно уйти и там сидеть читать и писать, чтобы не забыть совсем светский язык?

Обнимаем тебя. Дедушка и бабушка.

Письмо.

Здравствуй, Антон. Это опять мы, дедушка и бабушка. Желаем тебе долгой жизни.

Если мы не доживём до тебя, то просьба моя к тебе: приходи ко мне на могилу, а если тебе будет нужно решить жизненную проблему, скажи, я посоветую, только внимательно прислушайся к моим знакам. Всё, эту кладбищенскую тему закрыла, больше не буду об этом, но помни – приходи.

Теперь о живых. Главное, это твоя семья – большая и крепкая, как тектоническая плита. Потрясло нас, конечно, но мы нашли силы в себе и стали ещё крепче. С такой поддержкой в будущем годы легче проживаются там, даже само небо и космос будут помогать тебе, если ты сам будешь помогать себе.

А ты что думаешь, те, кто сейчас считается «благополучными», не имеют своего скелета в шкафу? Имеют, ещё какой, но сумели изменить себя – это самое трудное и не каждому под силу.

Обнимаем тебя. Любящие тебя дедушка и бабушка.

Письмо.

Здравствуй, Антон.

Отправила тебе книгу, которую ты просил, и положила шоколадку большую и кроссворды с ответами – решай.

Пиши письма длиннее, о своём быте не надо, а всё, что разрешено, пиши. Ты, конечно, стесняешься, что будут читать чужие люди – это контроль. Но ведь у нас всё под контролем – в магазинах, на улицах, в банках. Ну ещё где?

Все за нами подглядывают, прослушивают, фотографируют. Но наша жизнь не должна сильно скукоживаться от этого контроля, каждый выполняет, что ему выпало в жизни. Если ты музыкант – играй, если поэт и писатель – пиши, художник – рисуй, а если ты просто человек – живи, не бойся этого контроля, – прогресс не остановить уже. Пиши о своих мыслях и о том, какие сюжеты у тебя рождаются в голове. Какую книгу прислать? Как получу пенсию, то пришлю посылочку, но не знаю толком, что пропустят. Если узнаешь перечень, то напиши, чего зря деньги тратить.

Обнимаем тебя. Твои родные дедушка и бабушка.

Письмо.

Привет, Антон.

Твои родители сообщили, что ты стал работать в мастерской по пошиву спецодежды. Мы рады очень, ведь без работы можно там сойти с ума. Ты пишешь, что чем писать письма, лучше звонить, но я думаю, что писать и получать письма приятно. Вначале это как-то непривычно, потом ждёшь письмо в определённые дни, а когда совсем привыкнешь к ним, то уже тоскуешь по письму, если его не получаешь в срок. Пиши.

Обнимаем тебя. Дед и баба.

Последняя встреча с внуком за полгода до освобождения

Первый вариант

Вот и закончилось последнее «свидание» с внуком, я ехала домой с дочерью и зятем и просила Бога: «Дай мне пожить до его освобождения». Осталось полгода – только-то, как много и как мало – всё в жизни относительно кого-то или чего-то. Антон сильно возмужал. Работает на заводе, деньги ему перечисляют на сберкнижку. Он много прочитал книг в их библиотеке. Разрешили пользоваться сотовыми телефонами. Четыре года назад отменили заочное обучение в колледже, а сейчас возобновили эту форму обучения. Он поступил на строительный факультет колледжа, но, видимо, окончить учёбу придётся дома.

Второй вариант

Вот и закончилось последнее «свидание» с внуком, я ехала домой с дочерью и зятем и просила Бога: «Не допусти встречи с внуком после освобождения, ему осталось менее полугода, страшно мне. Злой стал, взгляд хищника, высокомерный, разговаривал очень грубо, даже с явной угрозой».

Я всё время, после каждого свидания или письма, просила Бога: «Дай мне время ещё пожить», – если беседа хорошая состоялась, и внук был не озлоблен. Но после встречи, где он грубил, поучал, грозил нам, то просила Бога: «Призови меня раньше его освобождения».

И так было несчётное количество раз. Видно, и Бог не знал, какое решение принять и что нужно этой женщине, меняющей без конца свои просьбы. И когда ему сказали, что это не сумасшедшая, а бабушка, у которой внук сидит в тюрьме за убийство, то он отложил все просьбы, посчитав, что в судьбу этой женщины не имеет право вмешиваться.

Что меня ждёт впереди – я знаю, врачи сказали, эти годы я прожила как приговорённая к смертной казни, отсроченной на восемь лет.

Я написала два варианта встреч с внуком за полгода до освобождения. Один – хороший, другой – страшный. Встреч не было, я их придумала, и каждый день проживая одну из них, я сама поверила в эти встречи. Мне кажется, что моя жизнь раздвоилась, как и образ внука.

От автора

Я написала оба варианта последних встреч Лиды с внуком перед его освобождением из колонии. Никто не может предугадать окончание этой трагедии.

Рассказ написала, мне хотелось показать его Лиде. Несколько раз проходила около её дома, потом села на лавочку и задумалась над судьбой многих таких же мальчишек. Несмотря на то, что меня это не коснулось, я сильно переживала, когда писала рассказ, иногда плакала вместе с Лидой, даже несколько раз хотела бросить это дело.

Вышла женщина, поздоровалась и спросила:

– Вы не можете открыть дверь?

Я ответила, что хотела увидеть Лиду и назвала её фамилию. Женщина сказала, что Лида умерла ещё осенью, а её муж – в этом году весной.

Я хотела спросить о квартире, но женщина оказалась догадливой.

– В квартире живёт её внук с молодой. Войдёте?

Я вошла в подъезд и остановилась около почтовых ящиков. Хотела сразу опустить рассказ в ящик и уйти, но что-то останавливало меня.

Какое право я имею решать судьбу другого человека? Может, Антон начал новую жизнь, закрыв на замок прошлую, а я влезу в его жизнь и, сама того не ведая, растопчу её.

Ведь Лида просила написать рассказ, и только!

Приняв такое решение, я спокойно вышла из дома.

Мытарь

Пришла жена и говорит:

– Квитанция на бандероль тебе. Ты что-нибудь заказывал?

Я встал, рассмотрел квитанцию.

– Никому и ничего не заказывал, пойду на почту выясню.

Я скоро вернулся с книжкой в руках, и рассматривал её с интересом. Жена что-то спросила, но я, задумавшись, говорю как бы про себя:

– Не ожидал, не ожидал совсем, что напишет, даже забыл о той встрече.

А жена опять:

– Объясни, что это, не томи.

– Помнишь, когда я ездил в Тюмень в командировку? В купе со мной ехала одна женщина, немолодая, в разговоре сказала, что пишет рассказы. Она была хорошим собеседником и особенно слушателем. Вот я ей рассказал о своей жизни трудовой, если её можно так назвать. Чего только не было в ней: разбой, рэкет, предпринимательство, крышевание чужой собственности и другое – всё так переплелось тогда. Меня словно прорвало, и я ей всё рассказал как на покаянии, а она слушала, но не записывала. И вот спустя два года, она нашла меня и прислала книжку с рассказом как бы о моей жизни – конечно, образ тут собирательный, но с меня списано точно.

Жена взяла книгу и стала читать рассказ вслух, иногда задавала мне вопросы или уточняла некоторые эпизоды: «Помнишь, как мы с тобой закупали товары в Москве на рынках и в Лужниках, и на Черкизовском; возили сначала на машине, а потом поездом, набивая полное купе. Торговля шла хорошо, я столько денег не видела никогда; трудно было и опасно, но мы знали, что работаем на себя; тогда и домик этот купили». «Вот она пишет, что трудно стало доставлять товар – на дорогах стали грабить и убивать, а на рынках – налоговая инспекция и полиция без конца стали проводить рейды, проверяли документы, запугивали… Это правда, мы тогда тоже не выдержали и закрылись, не стали ждать неприятностей, так как не на весь товар были документы, чего уж, а прижимать стали сильно. Ты тогда ушёл с ребятами крышевать ларьки, рынки и магазины. Я боялась за тебя очень, но ты успокаивал и шутил: мы как налоговая полиция работаем, только без формы».

– Она пишет, что ты жёг ларьки, запугивал продавцов, заставляя их платить. Это правда?

– Конечно, правда, жить всем хотелось, выживали как могли.

Я сам не хотел быть в этой банде, но некуда было деться. Пробыл я у них около года, а потом мы с Василием открыли продуктовый магазин.

Жена читала, а я вспоминал свой бизнес с продуктовым магазином. Арендовал маленькое помещение в торце общежития, заказал красивую вывеску, закупил холодильную витрину, прилавки, разный торговый инвентарь. Стали со всех близлежащих заводов возить продукты: сыры, колбасы рыбные и овощные консервы в ассортименте, водку, кондитерские изделия и другое. Возили на арендованной машине, на всё были документы, и сразу по заявкам развозили по магазинам города, работали без обмана.

Васёк занимался закупкой товара, а я реализацией. В нашем магазине торговля была скромная, главный доход был от реализации через другие магазины. Еле выдержали два года – проверки бесконечные, кто только не проверял: пожарные, торговая инспекция замучила, да и санитарные проверяющие тоже, а милиция стала проверять ценники и сроки годности продуктов, вроде им больше нечем заняться.

Сколько денег и товара они все вытянули, а по дороге тоже без конца отдавали работникам ГАИ и другим, кто останавливал с проверкой. Я видел, что становлюсь их источником обогащения, разозлился и снова подался к ребятам; началось то же самое – сбор денег со всех точек на нашей территории; угрозы были, но краж и разбоя – нет.

В нашей группировке стал главным бывший прапорщик, откуда он взялся, никто не знал. С виду он грубоватый, а понимание имел – предпринимателей не обижал, говорил нам: «Вы на порядок умнее и мудрее молодняка; силой можно только раз добиться денег, а потом и разоришь человека, а если договариваться, то можно спокойно иметь постоянный доход».

Предприниматели знали об этом и часто просили его помочь с лучшим местом на рынке или киоском на улице. Давал отсрочки некоторым по платежам, а вот когда подожгли киоск на нашей территории, то он дал взаймы денег на ремонт и закупку товара. Он умел со всеми договариваться – и с властью, и с милицией, и с другими группировками, мне иногда казалось, но это так казалось…