Байки старых домов

Со школьных лет я вела дневник, и сейчас продолжаю его писать. Если раньше дневник приносил мне радость, то сейчас – это исповедь затюканного человека.

Перечитывая дневник, день за днём анализируя свою жизнь, я убеждалась, что всё не так, как я мечтала. Всё было, а радости нет. Олег день ото дня становился грубее, заносчивее. Может, на его характер влияла рано свалившаяся собственность, независимость, а главное – не созрел он для семьи, не отгулял своё.

Мы всё больше отдалялись друг от друга. «Вот ты отличница, а ничего не добилась в жизни». Я знала, что он не с нуля поднялся, а ему отец перекупил предприятие, которое было в долгах.

Прошло пять лет нашей совместной жизни, я продолжаю вести дневник, прячу его от Олега, так как в нём я откровенна.

Дневник – это еженедельный анализ моей жизни. Память многое забывает, как плохое, так и хорошее, а дневник даёт возможность вспомнить всё.

Подруга моя живёт тоже не очень радостно со своим мужем-бизнесменом: «Смирись, я уже не реагирую на его грубость и мат, а отвечаю как на автомате: живу ради детей».

Я смирилась внешне, но в душе нет. После каждого прочтения дневника я выстраиваю новое своё поведение с мужем, а потом новее и так далее. Я металась и не могла определить дальше свою жизнь: что делать – продолжать унижаться или уйти от него и от этого достатка? Трудно принять решение, когда от него зависит судьба маленького человека – дочери. Что меня ждёт, когда дочь вырастет, я точно представляла.

В нашем городе Волгограде, как и по всей стране, начали создавать управляющие компании, меня включили в состав комиссии по подготовке документов, заключению договоров, инвентаризации фондов. Я как бы возродилась, общалась с разными людьми, организациями, отделами администрации. В комиссии я работала около года, многому научилась и после сдачи всех документов мне неожиданно предложили работу в городской администрации.

Вот так я одновременно приняла сразу два жизненно важных решения – перешла на другую работу и ушла от мужа. Я уверена, что приняла правильное решение.

Дневник не пишу пока.

Повесился

Рано утром, ещё не было и пяти часов, услышала в подъезде шум, какой-то суетливый, тревожный – значит, что-то произошло серьёзное. Вышла.

Повесился сосед. «Повесился в ванной на трубе», – сказали соседки. Что только не говорили: жена довела, сам был не от мира сего…

У меня из головы не выходил его образ и разговоры с ним. Я далеко от дома уже не могу уходить, садилась на лавочку и вязала салфетки. Володя, мужчина лет пятидесяти с небольшим, приятной внешности, идя с работы, часто подсаживался и общался со мной, он был какой-то застенчивый, очень вежливый – правда, не из нашего «мира сего».

Жена его, казачка с особой статью, но в поведении с людьми грубая, а проще говоря, хабалка. Он был городским, а она из села, недалеко от города Михайловки. Я вспоминала, что все ссоры в доме были спровоцированы ею. У неё была способность объединять людей и натравливать на кого-нибудь. Когда у неё в огороде под окном выкопали два ряда картошки, то был чуть ли не обыск всех квартир. Если бельё повесит на верёвке во дворе, то никто не смел выходить со своими половиками и трясти их. Без конца собирала деньги на ремонт дома, а потом забывала сказать, что отремонтировали, и показать документы. А кто требовал, то она делала им мелкие пакости.

Мне она не нравилась, и она это чувствовала, но в подъезде многие объединялись вокруг неё. Мне иногда кажется, что людям присуще чувство телячьей преданности тому, кто сильнее или богаче.

Муж её, Володя, который повесился, работал на Себряковском заводе. В беседах со мной очень скромно рассказывал о себе, а о жене ничего. Темы для разговора с ним я находила, он был не глуп, много рассказывал о студенческих годах, армии, а о сегодняшней жизни тоже ничего. Я чувствовала, что он не жилец на этом свете. У него в глазах была тоска и смерть.

Последний раз я его видела несколько дней назад. Он попросил у меня прощения за себя и жену и многие те пакости, которые она делала мне, и за самое страшное для меня – это воровство писем от моего сына. Она знала, что это единственная радость моя. Я ему ответила: «Зла на тебя не держу, а тот, кто накручивал тебя, то ответит перед Богом».

И вот повесился… Почему? Как подошёл к этой черте? Какая такая безысходность наступила вдруг, а может быть, и не вдруг. Может, он давно чувствовал, что лишний человек, никому не нужный в жизни. А может, у него душа была более чувствительная, чем у жены, под пятой которой находился.

Женщины говорили, что она обращалась с ним хуже, чем с собакой. Отвечать грубостью он не мог, только молчал и подчинялся. Я мало знала об их семейной жизни – только то, что болтали на лавочке, и была потрясена этой смертью.

Знаю, как трудно родить и воспитать человека, сколько сил и времени надо, а тут вдруг и в один момент – и нет его. Как же это?

Когда его жена принесла мне кусок пирога – помянуть, то я не взяла, сказав: «Он пока в моей памяти живой».

Тоскливые зарисовки

Четыре часа ночи. На улице метёт. Из двери балконной свищет ветер, так как неплотно закрыта. Темно, тоскливо. За стеной стонет больной муж. Он болеет, мне кажется, всю жизнь. Сначала язва желудка после армии, затем перелом руки, ключицы, два инфаркта, катаракта обоих глаз, шейка бедра – очень тяжёлая операция, и вот водянка.

Я лежу и думаю, а если бы не я и дети, что бы с этим мужчиной было, ведь несчастья его остались бы прежними, а вот уход был бы другой, если бы вообще был. Когда долго живёшь с одним мужчиной, то возникает очень много чувств к нему. В молодости – любовь или увлечение, симпатия, уважение, чувство благодарности, разочарование, и даже, может быть, и ненависть, это в зависимости от его отношения к тебе.

Мой муж не огорчал меня сильно, только немного в молодости, когда начал пить. Детей любил, занимался с ними, освобождая меня от многих обязанностей, а я работала с утра до вечера и зарабатывала больше его. Конечно, лучше бы было наоборот, но так получилось. Я ни на минуту не сомневаюсь, что сделала правильно, не бросила его больного. Если всё взвесить, то он хорошего делал мне и семье больше, чем плохого. Эта оценка, да и мнение детей, влияют на меня, и я ухаживаю за ним сама.

Как же трудно и утомительно ухаживать много лет за больным человеком, ведь он практически отбирает твою жизнь или, как вампир, высасывает её – постепенно ты превращаешься в заведённого робота.

Я думаю о своих соседках-вдовах. Одна очень долго ухаживала за тяжело больным мужем, другая уже давно живёт одна, им, как и мне, далеко за шестьдесят. И вот около нас вьётся один с нашего дома. Он развёлся и делает выбор – какую выбрать из нас (это он мне сказал, когда был выпивши). Я сразу сказала: «Меня вычеркни из своего списка, хватит одного на всю жизнь, зачем в этом возрасте менять шило на мыло, устала от ухода». Он не унимался и заигрывал с соседками, наверно, думал, что осчастливит какую-нибудь, а на самом деле не понимает, что в таком возрасте сложно начинать снова семейную жизнь с человеком совсем тебе незнакомым, со своим неизвестным прошлым и привычками.

Мои соседки после освобождения от мужей стали вести активную культурную жизнь. Ходят на все концерты приезжих артистов, ездили отдыхать один раз в Турцию и несколько раз на Чёрное море. В клуб знакомств они не ходят, говорят, что это им совсем не нужно. Я удивляюсь, как они не устают? На мой взгляд, они правильно организовали свою, теперь «бриллиантовую» жизнь. Я радуюсь их рассказам и фотографиям после каждой поездки.

Сосед сколько раз напрашивался к ним в путешествия или концертный зал, но они отказывали ему, хотя он приятной наружности. Они, видно, устали от ухода за мужчинами и не хотят возвращаться в прежнюю жизнь.

А я лежу и думаю обо всех, а муж стонет, хрипит, кашляет. Надо лекарство от боли дать, а потом продолжу дремать и думать. Дверь сильно стучит, встать бы и плотнее прикрыть, но нет сил – и спать не могу, и встать тоже.

Вспомнила, как одна моя знакомая, когда от мужа уходила, то сказала: «Вот когда будешь больной лежать, чтоб за тобой ухаживала женщина так, чтобы ты смерть предпочёл жизни». Как страшно сказала, но я её не осудила и тогда, а сейчас он живёт один, больной: вторая его бросила и третья тоже. Так эти гордые и боевые, когда есть много силы мужской, со временем скукоживаются и полагаются только на ту, которую унижали и оскорбляли.

Слышу голос: «Ваша очередь подошла». Я встаю и иду к прилавку, набираю полный пакет апельсинов, но пакет рвётся и они рассыпаются. Это сон, я задремала.

Дверь сильно стучит, ветер поднялся, да и холодно в комнате стало. Муж стонать перестал, а потом начал храпеть – значит боль утихла. Надо встать, перепеленать, приготовить кашу и молоко. Но ещё полежу немного, что-то сердце сильно давит. Материально трудно жилось нам и смолоду, а к старости вообще не передать.

Надо вставать, надо, голова кружится, ноги дрожат, но подниматься пора. Встала, и жизнь у робота продолжается.

Некрасивая

Я знаю это и не обижаюсь на родителей, от них не зависит, красивые или некрасивые рождаются дети. Во мне не всё некрасивое – ноги прямые, волосы густые и рыжие, фигура нормальная, руки тоже, кожа лица бледная и бархатная, уши маленькие, ну и всё. Но лицо неприятное – губы тонкие, растянутые, глаза навыкат и прикрыты веками немного, нос широковат. Меня в школе дразнили «жабой», только в последних классах перестали, видно, все мы выросли и поняли, что нехорошо обижать человека за внешность.

В детстве родители одевали меня красиво, говорили, что я красавица, в школе я быстро из красавицы превратилась в «жабу». В нашем классе девочки были и красивые, и просто симпатичные – поэтому уверенные в себе, а я почти привыкла ощущать себя ущербной, и с девочками сильно не сходилась, и с ребятами не дружила, а была кем-то средним между ними.

Училась я хорошо, но и это, как насмешка, если получала пятёрку, то за спиной слышала: «Жаба», – от тех, которые получили «неуд». Я чувствовала уверенность только дома, когда учила уроки, читала книги – все подряд. Постепенно прочитала почти всю классику, нашу и зарубежную, находящуюся в домашней библиотеке. В книгах я была и красавицей, и любимой, и повелительницей, я проживала жизнь вместе с героинями.

В школе был кружок по биологии, и я с интересом в нём занималась, а в художественной самодеятельности я не участвовала, по той же причине. Поступить в университет на биологический факультет мне не составило труда, школа дала мне хорошую характеристику, и особенно учитывалась моя наклонность к биологии, да и оценки у меня были отличные почти.

И вот после поступления в университет я решила без родителей съездить на Чёрное море. Мы с подругой поехали в Сочи. Подруга сразу нашла парня и стала с ним проводить время, а я опять осталась одна. Однажды я, искупавшись, стою на пирсе сушу волосы, они, когда высыхают, становятся пышными, как грива, а на солнце переливаются огнём. Вдруг слышу, сзади подошёл кто-то, провёл рукой по моим волосам и говорит: «У кого же такое сокровище?» Я замерла и боюсь повернуться – хотела продлить это восхищение и комплимент подольше.

Молодой парень посмотрел на меня, и мне показалось, что он даже смутился. Мы поговорили недолго, и он ушёл. Я всё рассказала подруге и расплакалась. А подруга говорит мне: «Не будь недотрогой, гуляй с ними, пока молодая, и не жди высоких чувств».

Я послушалась её и стала гулять без разбора. Молодые мужчины пользовались мной, но я не обижалась на них – ведь они не унижали меня, а постоянно говорили ласковые слова. А в темноте я чувствовала себя красавицей, покорительницей мужских сердец. Эта поездка на море раскрепостила меня, я стала глядеть на мужчин уже без страха и даже нахально.

Где-то на третьем курсе я прочитала, что делают пластические операции на лице. Стала собирать всю информацию об этом, некоторые писали, что это опасно, могут изуродовать лицо, а я подумала: куда уж хуже, чем у меня. И решилась.

Сказала родителям, они сначала были в шоке – как это можно менять своё лицо, потом согласились и стали собирать деньги. Врач долго у меня выяснял, что я хочу изменить, показывал варианты, хочу ли я остаться узнаваемой или изменить совсем. Я попросила оставить немного от меня, как просила мама. Врач сказал: «Только уши останутся».

Мама плакала и говорила: «Доченька, может, не надо?» Но я отвечала: «Чего уж, раз решилась, другого такого настроя может и не быть». Папа без конца ходил к врачу и расспрашивал о последствиях.

Сделали операцию. Сердце у меня билось очень сильно, когда освобождали лицо от повязок. Лицо было отёкшее, и рассмотреть красоту было трудно, но врач самодовольно сказал: «Очень, очень хорошо».

После выписки я из дома не выходила ещё долго, соблюдая все предписания врача.

В конце концов, я свою проблему решила – лицо стало довольно привлекательным, а в окружении густых волос, нежной кожи и неплохой фигуры – просто прелесть. Я ликовала.

После окончания университета я осталась на кафедре, но мне было неинтересно без опытов. Однажды ректор позвал всю нашу кафедру к себе в кабинет: «Выделили средства на создание лаборатории, так, что осваивайте».

Мы в течение двух лет приспосабливали помещения под лабораторию в соответствии с требованиями, закупали оборудование, набирали штат. И наконец лаборатория была принята комиссией.

Я часто делала доклады на конференциях, некоторые мои теории требовали серьёзного исследования, а наша университетская лаборатория была уже недостаточна для этого. Меня пригласили в научно-исследовательский институт биологии с условием – осуществить на практике то, что я теоретически доказывала.

Конечно, это была шутка, но я приняла приглашение, так как у меня открывались большие возможности в науке. Я выполнила их условия и через несколько лет защитилась и стала кандидатом биологических наук.

Однажды в интернете, в «Одноклассниках», я узнала, что наш класс решил встретиться и пообщаться, место определили не в школе, а в ресторане.

Я пришла. Да вот скажу, это очень интересно, лицо моё как бы адаптировалось ко всему организму, или организм к лицу, я глядела на себя в зеркало, казалось, что у меня это лицо было всю жизнь.

Меня все узнали, сказали, что похорошела. Про операцию я никому не говорила. Веселились, я была в центре внимания и была единственным кандидатом наук среди наших.

Я глядела на всех однокашников с достоинством, я уважала себя, что не позволила затеряться среди мужиков, а нашла в себе силы уничтожить то, что меня унижало, и реализовать то, что получалось у меня лучше других.

Прости, сынок

Я смотрю фотографии своей свадьбы, школьные фотографии сына, армейские, студенческие и другие, а вот и фотокарточка его дочери, моей внучки Динарочки: ей три года, беленькая, красивая девочка.

Сын лежит в другой комнате и смотрит телевизор.

– Сынок, а сколько сейчас лет Динарочке?

Он отвечает:

– Десять.

Вспомнила, как мой сын познакомился с красивой девушкой из Тбилиси. Мы с мужем забеспокоились очень. Муж работал врачом в МЧС; жизнь была по нашим меркам обеспеченная, и мы хотели, чтобы он женился на русской. От бабушки нам осталась однокомнатная квартира в центре Волгограда, а наша, трёхкомнатная, была рядом в другом доме. Сын много времени проводил с Тамарой – так звали грузинскую девушку, мне казалось, что там это имя самое распространённое. Тамара приехала в Волгоград по линии связи с общественностью; группа из Грузии встречалась со студентами – музыка и молодость объединяла их.

Я вспомнил, как познакомился с красивой грузинской девушкой в театре. Она приехала из Тбилиси по приглашению нашего театра; по профессии она сценарист. Черноволосая красавица, лицо будто выточено из мрамора, глаза как две миндалины. Я сразу подумал: вот моя будущая жена, а то «засиделся в женихах», как без конца повторяла мама. Тамара ненадолго уехала, а потом вернулась, и мы решили пожить вместе. Родители испугались, когда я сказал, что будем жить в бабушкиной квартире; опасались, что Тамара со временем будет иметь претензии на неё. Я им не перечил, во многом по жизни они были правы.

Мы с мужем видели, что их отношения перерастают в близкие к свадьбе. Мы не хотели иметь сноху грузинку: наши страны враждовали друг с другом, и это в полной мере переносилось на нас. Сын однажды сказал: «Давайте мы с Тамарой будем жить в бабушкиной однушке, ведь она пустует». Я загорелась: «Приехала не зная откуда, и хочет сразу завладеть нашей квартирой, сколько наслушалась таких афер». Я всё высказывала сыну напрямую, не заботясь, как он это перенесёт на Тамару. Надо отдать должное, что Тамара была терпеливой, умной девушкой и её особенное воспитание сразу было видно.

Прошло два года, они поженились, но я не прописывала Тамару, беспокоясь за квартиру; не прописала и тогда, когда родилась у них дочь Динарочка. Один раз Тамара съездила в Тбилиси, проведала родителей, показала дочку им, а когда вернулась, то стала уговаривать сына уехать в Америку. Она без конца звонила в Нью-Йорк своим друзьям; я приходила в ужас – сколько денег она тратила на эти разговоры, но она продолжала звонить и уговаривать сына уехать туда.

Тамара рассказывала, что много грузин уехало в Штаты, часто звонила друзьям, которые были рады, что она вышла замуж и родила дочку. Друзья приглашали её и обещали с обустройством. Мне она постоянно говорила: «Уедем, ведь здесь нет никакой перспективы заняться настоящим программированием, да и скучно здесь, город мне не нравится».

Мы с мужем твёрдо решили повлиять на сына, чтобы он забыл про Америку – ведь и она наш враг. Тамара работала в театре сценаристом, отзывы были хорошие, но наш город ей не нравился, она хотела уехать с мужем домой, в Грузию, или в Америку. Но нас ей не побороть было. В следующий раз, когда она поехала навестить родителей, то уже не вернулась. Я перед её отъездом, как чувствовала, попросила прощение за такое отношение к ней. Динарочка несколько раз звонила и говорила: «Бабушка Люба, я очень люблю тебя». После этих слов я плакала.

Тамара уехала с дочкой в Грузию. В письме написала мне: приезжай, здесь решим нашу будущую жизнь, так как в Волгограде ты не можешь принять самостоятельное решение, слишком большое влияние родителей. Ты хороший программист, мои друзья уже предлагают тебе работу в Штатах. Я ответил отказом. Тамара больше мне не писала. Сегодняшней работой я недоволен, только обслуживаю технику, я терял навыки, стал ленивым, пассивным к жизни. Кроме работы я вообще перестал чем-либо интересоваться, только лежу и смотрю в ящик. Мать говорит: «Пойди куда-нибудь, развейся», но я отвечаю: «Раз развеялся, хватит».

Прошло некоторое время, и я уговорила сына съездить в Грузию. В то время были серьёзные отношения на границе. Накануне отъезда сын отказался ехать, но я решила поехать одна. Что меня тянуло туда? – Посмотреть на внучку и как-то уладить семейные отношения сына, виновницей их раздора я всё-таки себя чувствовала. Пробиралась через Украину окольными путями, натерпелась страху, но добралась.

Динарочка подросла, волосы такие же белые, как у сына. Семья жила в большом доме, двухэтажном. Родители Тамары были очень образованными людьми, со мной обращались деликатно. Я поняла, что они ждали не меня, а сына моего, но вопрос этот не прозвучал. Как мне было неудобно за себя и за сына, я выглядела нежданной гостьей, но они не дали мне это почувствовать, не так как я Тамаре это постоянно показывала. Были они очень обеспеченными людьми, я просто была потрясена этим.

Они мне показывали красоты Грузии, свозили на дачу – красивый летний дом и огромный сад. Я как одержимая решила как-то оправдать свой приезд – стала наводить порядок в саду. Мне и сейчас за всё стыдно – для этого ли я приезжала?

Обедали мы в столовой; стол сервировали красивой посудой с вензелями; разговаривали за обедом по-русски, видимо, уважая гостью. Три дня я провела в Тбилиси и вернулась в Волгоград той же дорогой. Они подарили мне огромное фарфоровое блюдо с гравировкой на грузинском, я его уберегла и довезла. Сейчас думаю: зачем взяла его, ведь у нас нет столько еды, чтобы положить на него.

Мы вначале собирались вместе с матерью ехать в Тбилиси, но потом я отказался, не помню, по какой причине, но мать поехала одна. Они ей подарили семейное блюдо с грузинской надписью. Зачем такой подарок сделали, или это предназначалось мне? В первый же вечер, когда я его мыл, то нечаянно разбил вдребезги. Мы с матерью остолбенели – это был знак.

Когда муж был жив, мы с ним советовались по многим вопросам в части семейной жизни сына. Сейчас мне не с кем посоветоваться, но проанализировать своё личное поведение никто не мешает.

Соседка, мудрая женщина, несколько раз мне говорила: «Используй свои площади во благо семейного счастья сына, пропиши сноху, не лезь в их жизнь. До каких пор ты будешь сторожить эти квартиры?» Я, не желая, сделала несчастным своего сына: он до сих пор не женат и не хочет жениться, видно, внуков я не дождусь. Любовь к Тамаре в нём не погасла, но наше негативное влияние раздавило его. Тамара давно вышла замуж и всё-таки уехала в Америку. Они не переписываются и не звонят. Какая стала Динарочка, мы не знаем.

Одиннадцатый год идёт дочке, а я не видел, как она растёт, как смеётся и вообще, как выглядит сейчас. Остались волосы белыми или почернели? Что я за человек? Поддался родителям. Вина родителей есть, но я должен был сам сохранить свою семью, а я не сделал это. Как размазня, слушал, что они скажут; я ведь также думал об этих квартирах. Сейчас вижу, что я тюфяк, и жизнь за это наказала меня: семью потерял, с матерью живём как чужие. Я думаю, что для Тамары я не подходил совсем: она тащила меня вверх, а я не мог выползти из своей раковины.

Что бы я изменила сейчас, если бы вспять повернуть время и остановиться на той точке, когда они поженились? – Всё! Любую квартиру отдала бы, благословила отъезд в Америку или Тбилиси. Ценности у меня в голове были не те тогда. Из-за этого я потеряла сына и внучку.

Зачем я держалась за эти квартиры, не прописывала Тамару несколько лет? А что оставалось ей делать? Жизнь прошла, а квартиры с их сторожами остались.

Ожидание освобождения

Я давно не видела свою знакомую Лиду. Мы с ней долго работали в профтехучилище.

Она сидела на лавочке. Я тоже присела, и мы заговорили о разном в жизни. Лида, видно, болела очень серьёзно: жёлтое лицо, а когда платок с головы съехал немного, то волос на голове почти не было. Она очень торопилась в разговоре, боялась, что не успеет сказать главного.

– Галя, я в интернете, на твоём сайте, узнала, что ты пишешь рассказы, мне они понравились, жизненные. А у меня беда большая. Вот около семи лет как сидит в тюрьме мой внук Антон.

– За что?

– Убил человека. С ребятами гуляли, началась драка с пьяным, кто-то ударил его ножом, а может, и Антон, хотя он говорит, что хотел только вытащить нож, думая спасти жизнь человеку. Отпечатки остались. Суд приговорил к восьми годам заключения, ему тогда было около шестнадцати лет.

Я молчала, не зная, что сказать. Лида поморщилась от боли, и тихо попросила меня:

– Напечатай рассказ обо мне, как я прожила эти годы. Назови «Ожидание освобождения». Я сейчас принесу пакет со своими записями и письмами.

Она пошла к подъезду, еле передвигая ноги, вернулась очень быстро и протянула мне пакет. Я взяла. В руках она держала несколько листков, которые не положила в пакет, а протянула мне.

– Это последнее письмо, которое я не отправила.

– Мне его отправить?

Лида испуганно:

– Нет, только напечатай его на последних страницах рассказа, а отправлять не надо, оно очень резкое, даже жёсткое. Вдруг Антон обидится на меня.

Я взяла письмо, быстро прочитала и поняла, чего Лида раньше не могла написать внуку, да и сейчас боится этого же.

На втором листе, который она мне протянула, была описана последняя встреча с Антоном перед его освобождением в двух вариантах.

– Какой из них печатать?

– Печатай, какой хочешь.

Мы попрощались. Я подошла к мусорному баку и хотела выбросить этот пакет. Мне было тяжело после разговора с Лидой. Сколько несчастий приносят дети – эти несовершеннолетние, но ведь они уже понимают, что хорошо и что плохо… Долго стояла, сжимая в руках пакет, потом взяла свой и переложила в него все её листки, а старый выбросила, стало легче почему-то. Слово дала – надо выполнять.

Даты не на всех записях стояли, половина листов выгорела, многого не могла прочитать, видимо, Лида писала в период обострения болезни, последовательности не было. Последнее письмо, которое просила Лида поставить в конце рассказа, я решила поставить первым.