Пропала собака. История одной любви

Тем не менее я решила, что на этот раз мы не пойдем, а поедем, потому что со всеми важными собачьими делами и приседаниями, чтобы подобрать утреннее дерьмо, пока дойдем до «Кофи Плант», я захочу уже не кофе, а обед.

Наутро и мои волосы, и собачья шерсть после сна торчат в разные стороны. Мы выезжаем на моей старой «мини». Пес сидит рядом на потертом кожаном сиденье, сосредоточенно и прямо. Мохнатая морда попеременно смотрит то прямо вперед, то налево в окно, то направо на меня; Вулфи – мой второй пилот, прямо как Чубакка на «Тысячелетнем Соколе».

Газетный киоск, кофе, прогулка – в таком порядке. Я паркую машину на степенных старинных белых улицах Кенсингтона недалеко от дворца. Мы делаем полный круг по Кенсингтонским садам и Гайд-парку.

Возвращаясь к машине, замечаю «Кенсингтон Вайн Румс» – пятьдесят сортов вин по бокалам. Пожалуй, возьму один, а к нему – зеленый салат и мясную нарезку.

Осторожно просовываю голову в дверь.

– Вы не против собак?

– Мы любим собак, – отвечает официант-ирландец, протирая бокалы за стойкой.

Есть же правило – не пить в одиночку, верно? Пить наедине с собой в обеденное время – прямой путь к алкоголизму. Если, конечно, вам нечего праздновать, а у меня повод есть. У меня теперь собака. И я в «отпуске по уходу за питомцем».

«Отпуск», наверное, дурацкая затея. Фрилансеру никто не платит, если он не работает. За все тридцать лет трудовой жизни я наслаждалась максимум шестьюдесятью днями оплачиваемого отдыха. Но эти самовольные каникулы просто изумительны.

– У вас есть легкое красное вино под ланч, такое, знаете, детское?

– Может, божоле? – предлагает ирландец. – Или… – тут его интонация меняется, дабы польстить мне предположением, что я опытная леди средних лет и разбираюсь в том, что заказываю, – австрийский блауфранкиш?

Естественно, польщенная, я подтверждаю:

– Блауфранкиш, но маленький, сто двадцать пять. – Ну разве я не молодец? Такая маленькая порция! Я так довольна собой, что не сомневаюсь: сто двадцать пять граммов хорошего вина – оптимальная гомеопатическая доза, питательная и здоровая.

Вулфи растянулся рядом, положив подбородок на пол; его органы чувств спокойно обследуют помещение. Он едва шевелится, сдержанно принимая от меня кусочек французской колбасы или ленту байоннской ветчины.

Я листаю газеты. Вскоре пес поднимается, чтобы обнюхать винные стеллажи слева. Официанты по очереди с ним нянчатся.

Идеальная композиция; столик на одного означает, что я могу есть и пить без необходимости с кем-то разговаривать, а с благодарными челюстями Вулфи еду не придется выбрасывать; и я пью за ланчем, потому что у меня есть компания; и… минусов в этой ситуации я вообще не вижу. Разве что, если взять еще бокал вина, машину придется оставить и забрать позже.

– Как вам блауфранкиш? – спрашивает официант. Как выяснилось во время короткой беседы, он учится в докторантуре Имперского колледжа.

– Очень понравилось!

– Еще бокал?

– Почему бы и нет!

Основная часть нашей квартиры подчинена потребности Чарли в чистоте. Беспорядок его расстраивает, а меня чистота не бесит, поэтому я обуздала природную неряшливость. Это нормально, но мне нужна и собственная комната – и не только для того, чтобы писать[21].

У моего кабинета много имен: «рабочая комната», «мастерская», «гостевая», «западное крыло», «помойка». И чаще всего – «там» из фразы «просто швырни это туда».

По полу «там» разбросана бумага, стены увешаны картинками. Громоздятся полки с книгами, сложенными стопками и впихнутыми, как попало. Каждое свободное место занято открытками, сломанными брелоками от «Тиффани», сотнями старых блокнотов… и стикеры, стикеры повсюду. На них идеи рассказов, фитнес-задачи и всегда суммы денег, которые я должна всем, от налоговой до матери.

Если стирка и меня нет дома, Чарли всегда ставит сушку для белья посреди моей маленькой комнаты. Если где-то в квартире я бросаю одежду или обувь, а на Чарли нападает желание убираться, вещи отправляются сюда же. Иногда я обнаруживаю, что дверь в комнату не открывается, потому что по пути к сушилке он обронил пару мокрых мужских носков.

В этом апофеозе бардака, а порой и отчаяния, стоит мой вишневый стол. Сидя за ним, я вижу переулок за домом. Готовясь к прибытию Вулфи, я в числе прочего соорудила для него под столом уютное гнездышко. Решила, что это будет только его убежище, где люди никогда его не побеспокоят, и пусть он знает об этом.

Теперь я, похлопывая по этому месту, зову его. Он приходит и послушно ложится под стол, хотя по собственному желанию вначале делал так редко. Но мне очень нравится, когда Вулфи там. Дошло до того, что я стала его туда заманивать: покупала у халяльного мясника на Портобелло-роуд маленькие мешочки за один фунт с бараньими голяшками и бросала одну вниз, чтобы лежание у моих ног ассоциировалось у пса с раем, наполненным разными вкусностями. Когда я ем за работой – а это бывает куда чаще, чем короткие вылазки на обед, – то в завершение трапезы ставлю тарелку на пол, чтобы он уничтожил остатки. Все что угодно, лишь бы его удержать. Люблю, когда он там.

Но обычно Вулфи, приняв взятку, съедал ее и шел спать куда-нибудь в другое место, где сильнее пахнет человеком, вроде груды оставленной для стирки одежды на полу в ванной или на диван; куда-нибудь, где можно вытянуть длинные ноги и, расположившись поудобнее, наблюдать, что происходит вокруг.

Собачья лежанка оказалась тесной для большого мускулистого тела Вулфи. Надо было довериться интуиции, а не безумному желанию тратить, тратить и тратить. Не первый раз я покупала что-то слишком маленькое, хотя точно знала: оно не подойдет.

Приобретение собачьей лежанки – такой же безответственный шаг, как покупка ботинок от «Гарет Пью» тридцать восьмого размера. Я заказала их онлайн и потом мучилась в этих колодках со своим тридцать девятым. А еще вспоминается белый узкий топ с высоким воротником, в который вписались бы только сиськи размером с пчелиный укус и спина без грамма жировых отложений. Для Чики в самый раз. Но не для меня. То же и с лежанкой. Все мы живем надеждой.

Я вытащила ее из-под стола и вместо нее набросала старых одеял, добавила потертую мягкую подушку и рваный индийский шарф. Со временем я стала кидать туда все что угодно, вроде старого дырявого носка или чего-то еще, что не жалко выбросить. Вулфи понравилось, и теперь он приходит чаще. Я работаю, уткнувшись пальцами ног в теплый шелковистый живот, о чем всегда и мечтала. Гнездо – кабинет Вулфи, и он посещает его, как и другие излюбленные уголки дома, когда хочет заняться наиважнейшим делом: поспать. А спит он двадцать два часа в сутки. Но я больше не пишу одна. У меня есть коллега. Со штатным сотрудником по имени Вулфи моя рабочая жизнь улучшилась. Купленную в спешке кровать я перенесла в гостиную и похлопала по ней, приглашая пса опробовать ее там. Он послушно улегся и свернулся калачиком, чтобы уютно поместиться внутри. Но через пять минут уже запрыгнул на диван. Тогда я убрала лежанку совсем.

Содержать собаку, как выяснилось, не слишком дорого. Я беру для Вулфи блоки замороженного собачьего мяса – потроха, говядину, баранину, индейку и тому подобное. Называю это «песьими котлетками», он получает их раз в день вдобавок к остаткам нашей еды. Кости мы ему тоже даем. Больше я ему ничего не покупала, разве что мячик, за которым он иногда бегает. А ничего другого ему, в общем-то, и не нужно.

Как-то я взяла Вулфи на званый ужин к подруге Анабель в Куинс-Парк. Три пары, и я одна: вечер Чарли считает временем подготовки к работе на следующий день. Так что моя пара – Вулфи. Я немного сомневалась, не странно ли явиться туда с собакой. Решила, что в целом да, немного странно. Но поскольку ожидаются мой брат Уилл с женой, а Анабель – моя хорошая подруга, возможно, все они будут рады познакомиться с моим новым мальчиком. Кроме того, это удобно: вместо того чтобы тащить пса домой закоулками Западного Кенсингтона после прогулки по Вормвуд-Скрабс, я пройду оттуда по Скарбс-лейн милю или около того на север, через Харроу-роуд.

Вулфи запрыгнул на пассажирское место рядом и сидит, сосредоточенно глядя вперед; мой Чубакка снова со своим Ханом Соло.

Какое-то время я просто наблюдаю за ним. Он это знает, но неподвижно смотрит перед собой, как часовой у Букингемского дворца. Лишь один раз резко повернул голову вправо и оглянулся, прежде чем вернуться к строгой протокольной позе.

Я веду машину, поглядываю на него и улыбаюсь. Это не просто улыбка, у меня в груди словно что-то расцветает. Наблюдать за Вулфи – огромное удовольствие. Я опустила окно, и он осторожно потянулся к ветру, шерсть у него сплющилась и отлетела от носа. Радость, которую ему это доставило, сложно описать. Будь у меня в ухе глаз, я смотрела бы на собаку часами.

Дорога от Скрабс до Анабель недолгая, если б не пробки. Включаю приемник. Он настроен на «Радио-4», потому что оно интересное и все такое. К тому же слушать его полезно для работы – ты всегда в курсе новостей. Ага, программа по искусству. Мои горячие уши ревниво внимают сладкому вкрадчивому голосу Мелани Оксбридж.

Мелани Оксбридж – не ее настоящее имя. Она журналистка примерно моего возраста, но гораздо более успешная. С тех пор как она написала первую книгу блестящих и удивительно забавных феминистских эссе, ее постоянно показывают по телику и приглашают на радио.

Я не люблю Мелани Оксбридж. Мы раньше общались. Говоря о феминизме, единстве, справедливости, этих правильных вещах, она всегда слегка проходится по тем «возлюбленным сестрам», которые хотя бы немного не похожи на нее. В медиасреде таких Мелани Оксбридж несколько. Она получше других, но я знаю по опыту: сути это не меняет.

В начале нулевых мы с дорогушей Мелани ездили в пресс-тур на юг Франции. Обдуваемые легким ветерком, лежали рядом у бассейна только что отстроенного отеля на другой стороне залива Сен-Тропе. Зачем устроили эту поездку, так и неясно, но нас водили в прекрасные рестораны, и, пока «работали» вместе, то есть валялись у бассейна, потягивая розовое вино, мы как-то сблизились. По крайней мере, я так думала. Женщины, бикини, бассейн… Я немного ослабила оборону и, когда речь зашла о планах на жизнь, дала понять, что хочу замуж.

– Замуж? А зачем тебе замуж?

Я тут же осознала, что ляпнула несуразицу, и попыталась вскарабкаться обратно на феминистскую платформу.

– Ну, я бы надела белую тройку, как у Бьянки Джаггер, а не дурацкий торт из кружев, и еще произнесла бы речь. Нет, я не покупаюсь на сказку, просто…

На самом деле я хотела замуж. Мама говорила давным-давно, что у меня будет свадьба, и я мечтала об этом празднике, о линии, которая подведет итог безалаберности, о разной романтической суете. Почему я так этого хотела? В первую очередь потому, что была дурой, и рядом с Мелани это стало кристально ясно. Какой уж тут феминизм.

– Просто я… я… – больше сказать было нечего.

И тут же на меня лавиной обрушилась до предела заезженная лекция о бессмысленности брака.

– Кто написал эти сказки? Мужчины. – Я пискнула, что мне это известно, но она не слушала. – Брак – это патриархальный институт, созданный для контроля над женщинамин. Брак – основанное на байках проклятие, институт с такой гадкой историей, что даже мерзко становится. Это полная чушь.

Я в принципе не возражала: моей предусмотрительной матери брак не принес ничего хорошего, только приучил ставить домашние дела выше собственных суждений. Но я чувствовала себя униженной и попыталась выцарапать обратно хоть немного доверия.

– Я просто… просто хочу закатить большую вечеринку, только и всего.

Моя хрупкая самооценка тридцатилетней молодой женщины рухнула, как новорожденный жеребенок с подкосившимися ногами. Я только что купила первое дорогое бикини и, счастливая, прохаживалась в нем вокруг бассейна, покачивая бедрами не хуже Урсулы Андресс. Но легкий ветерок из мистраля превратился в ураган, который напрочь выдул из меня всякое эго. Остаток пресс-тура я провела в глубокой тоске, усугубленной тем, что кроме старой доброй Мел там присутствовал мой бывший с новой подружкой, и вдобавок – парочка мерзких коров на важных редакторских позициях в глянцевых журналах. Все это четко отпечаталось в памяти как ночной кошмар у бассейна новехонького отеля на другой стороне залива Сен-Тропе.

К слову, лицемерная сучка вышла замуж даже не один, а два раза – естественно, из-за налогов или еще по какой-то уважительной причине, связанной с детьми. Я же осталась гордой старой девой, хотя обычно старой деве полагается быть девственницей.

И вот я уже кричу радиоприемнику:

– Ну и кто из нас теперь феминистка, Мелани? – На слове «дважды» иронично поднимаю вверх два пальца, поддерживая руль коленом. – Ну так как, Оксбридж? Ну давай, давай, скажи.

Ответ очевиден – все еще она. Противно слушать ее долгую и занудную болтовню, которая вызывает смешки у неглупой ведущей. Мелани играет в феминизм и по-прежнему выигрывает.

Сестренка? Ага, конечно…

Она – просто бесплотный голос из радио. Но она что-то там комментирует, а я – нет. Голос Мелани звучит очень уверенно, и я ненавижу ее. Ненавижу себя за то, что ненавижу ее, и ненавижу ее за то, что она вызывает у меня такие чувства.

Щелк – переключаю станцию. «Радио-3». Остановимся здесь. Мощная симфоническая музыка. Малер, кажется.

На мгновение воображаю, что живу в Лондоне, в доме, где полным-полно книг. Может, даже веду бойкую колонку, которую все любят читать просто забавы ради, но на самом деле она невероятно глубока и раскрывает подлинные основы политического и культурного ландшафта. У меня берут интервью. Я сижу за столом, заваленным книгами, и люди вроде меня реальной разглядывают полки: «Господи, она читает такие толстые книги!» Ну да, это ведь та женщина, которой нравится слушать «Радио-3». Нет, не нравится. Слишком скучно и нагоняет еще больше тоски.

Сегодня вечером шкала успеха покажет истинное положение дел. Учтут все: работу, тело, ум, насколько белые у тебя белки глаз, подборку книг рядом с туалетом. Там обычно оценивают все.

Неприятный диалог с собой не прекращается, крутится в животе, как глист-акробат. Значит, нет Малеру.

Переключаюсь на «Радио-2». О, сплошной релакс. Тут обычно всякие шоу крутят. Невинные звуки. Фу. «Радио-2». Легонькая попса для взрослых, ведущая к полной деградации, а затем к умиранию. Я что, настолько напугана окружающим миром, что должна окружить себя звуковым эквивалентом тортиков «Мистер Киплинг» и абсолютно безопасной легкой музыкой? Акробат крутанулся еще раз.

«Радио-5»? Еще чего не хватало.

«6 Мьюзик». Вот это другое дело, это для меня. Средних лет, все еще классной, когда-то державшей дома винил. Когда-то лежавшей в своей тинейджерской спальне, слушая The Fall, Джона Пила и Энни Найтингейл. Проблема в том, что нет у меня в машине «6 Мьюзик».

Господи. Не жизнь, а катастрофа. Все, это уже слишком. Я убавляю громкость до щелчка, радио выключилось.

Пес на сиденье рядом свернулся калачиком, он как большая золотая монета, черные глаза-пуговки выглядывают из-под косматых бровей. Смотрит на меня, я – на него. Ах да, у меня же есть собака. Ленточный червь внутри немедленно подыхает, в сердце воцаряется любовь. Пес принимается вылизывать себе задницу; это просто чудесно.

Никакого постороннего шума, рядом со мной пес из третьих рук. Становится легче. Я торможу у «Боро Вайнз», покупаю бутылку бургундского алиготе из холодильника. Будет вино, да и вообще – куча поводов для хорошего настроения. Мелани почти забыта. Выгуливаю Вулфи пару минут рядом с винным магазином. Хватка Мелани слабеет. Пуф! И вот она окончательно испарилась.

– Знакомьтесь, это Вулфи. – Анабель открывает дверь, и я, топая, захожу, а она порхает вокруг, очаровательная и безмятежная.

– Ты великолепна! – объявляю с порога. – Шикарное платье.

Она заводит шарманку про то, что оно уже очень старое, а я целую ее в щеку и все твержу, как классно она выглядит. На мне самой турецкие армейские брюки, купленные на рынке Портобелло. Их с воодушевлением, но очень по-любительски перешили в афганской прачечной на Лэдброк-гроув. Футболка у меня заправлена наполовину, так что из дома я вышла «на стиле», как выразилась бы мама.

Стеф, жена моего брата, и Анабель, особенно когда они вместе, вызывают у меня изумление. Впечатляющие женщины, что тут скажешь. Куда до них какой-то Оксбридж! Большинство моих подружек на шкале успеха – маркеры женских достижений. Иногда мне кажется, что они – рок-звезды.

Стеф и Анабель выглядят всегда сногсшибательно, и с годами у них все больше интересных новостей. «Мы едем на Ибицу». «Я получила работу в Нью-Йорке». «Я редактор». «Я в свободное время строю дом в стиле модерн». «Слышала новости о Дэвиде Кэмероне?» «Да, я же вчера ужинала с Шерил Сандберг».

Но сегодня вечером, выходя из дома, я чувствовала себя такой классной. И это ощущение не покидает меня, несмотря на компанию двух шикарных особ. В основном потому, что со мной собака, которая деликатно изучает дом и при этом смотрится чертовски круто. Моя (наша) очередь получать дозу вербальных аплодисментов. Стеф: «Дорогая, он невероятный!» Анабель: «Боже, я уже его обожаю!» Стив: «Вы только посмотрите на этого парня». Уилл: «Здорово. Он прямо как Что-За-Беспорядок[22]. Помнишь эту книгу?»

– Он такой классный, Кейт, – хвалит Стеф. – И такой большой. На нем можно детей катать.

– Нет! Они ему позвоночник сломают.

Вулфи прошелся по углам комнаты, оглядывая будущее место преступления. Анабель и Стив из тех представителей среднего класса, которые обманывают себя, считая, что обладают неким эстетическим видением. На самом деле его нет. Они купили в пригороде здоровенный дом в стиле Тюдоров и перестроили его – убрали внутри стены и потолки. В огромном пространстве поместилось бы десять, а то и больше таких квартир, как наша с Чарли. И, в отличие от фахверковых соседских домов в стиле неотюдор, они выкрасили все в черный. В итоге дом мы называем «Звезда Смерти».

Слышится мультяшный хруст. Оказывается, Вулфи пошел за Стивом в кладовку и обнаружил кошачий корм. Прямо сейчас пес поедает контрабандное мясо.

Стива это не забавляет.

– Эй, пес ест еду Одри. А ну кыш отсюда! – Он тыкает Вулфи ногой, но тот продолжает есть. – Кейт, следи за своей собакой! – укоряет он меня по-доброму.

Поджаренные сердцевины артишоков, сбрызнутые хорошим оливковым маслом, кончились, как и маленькие оливки. Каждая тарелка, каждый бокал или блюдо рассказывают историю непринужденной изысканности, всюду смешение старого доброго фарфора и причудливых вещиц, найденных то на блошином рынке в Париже, то в палатке ремесленника в Бамако – хозяева несколько лет назад побывали в Мали. Проглатываю постоянно возникающее желание спросить: «Где вы это взяли?» В будущем я хотела бы жить так же. Никаких чипсов с вином.

Я до абсурда горда своей собакой, но понимаю, что должна себя сдерживать. Я не родила ребенка, просто купила из третьих рук жалкого вида лерчера. Разговор продолжается. Что можно рассказать о собаке? Ничего особенного. Прикусываю язык, хотя так и тянет говорить еще и еще. Стеф препарирует недавно просмотренную документалку об охоте на крупную дичь. По ее словам, фильм «демонстрирует нюансы и аспекты аргумента, который обычно представляют в простых и гораздо более эмоциональных бинарных терминах». Она под таким впечатлением, что усаживается смотреть картину еще раз вместе со старшими детьми, чтобы те научились мыслить в разных измерениях. В разговор встревает Анабель:

– Большинство мировых проблем сводится к тому, что в споре участвуют всего две стороны. Когда мальчики были помладше, я брала их с собой в публичные галереи Палаты общин. Достойный уровень дебатов очень важен, но его все больше и больше недооценивают.

Уилл, Стив и я безмолвно внимаем их красноречию.

Если чувствуешь себя не в своей тарелке, лучше всего выпить. Я беру штопор и начинаю открывать свое вино чуть более поспешно, чем принято. Вижу, что на кухне выстроились и другие бутылки – лучшее, что можно найти в супермаркете или магазине за углом, но ничего интересного. Налей себе самый большой бокал своего отличного вина. Пойло из супермаркета пригодится потом, после того как снимешь напряжение.

– Открою бутылку? – спрашиваю, вонзив штопор в пробку.

– Есть уже откупоренная, Кейт, – отвечает Стив, но верный друг официанта вместе с пробкой уже выскакивает из горлышка. Хлоп!

– Ой, а я и не заметила, – лгу, не моргнув глазом. – Хочешь немного? – Наливаю себе большой бокал и делаю первый живительный глоток.

Мы садимся за мраморный стол перекусить. Вулфи ведет себя хорошо. Не сомневаюсь, что так будет и дальше, ведь он с самого начала вполне мог сожрать драгоценную породистую кошку Стива, но этого не случилось. Я как-то об этом даже не подумала. Слышу, как он шумно пьет воду. Должно быть, кошачий корм вызывает у собак жажду. Это веселит, и я тихо хихикаю. Одно из удовольствий быть хозяйкой собаки – каждый день наблюдать такие забавные сценки. Никогда не думала, что хруст, с каким пес поедает кошачий корм, может быть таким приятным.

Вулфи крадучись входит в комнату, ложится, долго елозит длинными лапами и, наконец, растягивается на полу. Немного подремав, вдруг встает и забирается мне на колени. Три фута неуклюжих ног, костлявой задницы и всего остального.

– Это нормально? – удивляется Стеф.

– Не думаю. – Я поражена не меньше, но обнимаю Вулфи и борюсь с желанием положить голову ему на плечо, закрыть глаза и зарыться лицом в шерсть. Его присутствие рядом – самый чудесный наркотик.

Вечером по пути домой мне и в голову не приходит завернуть к Тиму: я не чувствую себя брошенной и не тоскую. Я ничего не ищу. Я просто счастлива.

В кабинете Вулфи бардак – из-за того, что он старается создать укрытие из хороших запахов и безопасности. Его кабинет всегда на одном и том же месте, как и диван. Но место под моим столом не стоит путать с песьей постелью – понятием, обозначающим любую временную лежанку. Ею может быть что угодно, брошенное на пол, чтобы пес там спал, когда мы, например, с ним в гостях. Специальной собачьей лежанкой дело не ограничивается; среди прочего песьей постелью оказывался и мой меховой койотовый жилет из секонд-хенда, и макинтош «Берберри», который я вынула из мусорного ведра, куда его выбросил Чарли. В ход пошел даже старый саронг[23]; иногда за неимением лучшего годится и полотенце. Я могу опустить на пол что-нибудь мягкое, похлопать рукой и сказать: «Это песья постель!» – Вулфи подходит и послушно ложится – ну или частично ложится, если это все же полотенце.

Мы с собакой посещаем огромное количество разных мест, и концепция временной постели понадобилась для того, чтобы Вулфи всегда знал, где его место. Иначе он ложится на все, что отдаленно напоминает диван, – банкетки в ресторанах, бархатные кушетки, диваны других людей, ну, или как на вечеринке у Анабель, на мои колени.

Вскоре после того, как у нас появился Вулфи, я начала петь. Делая круги по Скрабс, я напевала первый куплет «Dear Lord and Father of Mankind»’. У меня появился собственный репертуар из музыкальных номеров Вест-Энда и заведомо плохих рэп-песен, которые я зачитывала исключительно чтобы повеселить Чарли, выкарабкиваясь из кровати темным февральским утром для прогулки с Вулфи.

– Меня зовут Вулфи / и я здесь, чтоб сказать / самое время идти в парк погулять / Я тут и там понюхаю / и кучу навалю / А когда закончу / Как следует посплю / Йоу. – Спускаясь по той самой опасной для собак лестнице, я кричу вниз Чарли, совершающему обычный утренний ритуал: – Ты видишь меня, ты слышишь меня?

– Фокс, это нелепо, прекрати. Ты убрала постель?

– Я, пожалуй, заключу контракт с лейблом. Брошу к чертям журналистику. Прямо сейчас брошу и вплотную займусь карьерой певицы. Думаю, тебе тоже стоит уволиться, потому что, когда мы подпишем контракт, дел будет выше крыши.

Вообще, не такая уж безумная идея. Если из банкротства «Энрон»[24] сделали мюзикл, а про Джерри Спрингера[25] сняли целую оперу, то почему бы и мне не дать шанс Вест-Энду. «Вулфи! Мюзикл». Может, даже на Бродвее поставят.

Со временем Чарли стал присоединяться к нам с Вулфи. Взаимное желание подурачиться словно бы получило второе дыхание. В основном все наши самые счастливые моменты, проведенные вместе, сводились к тому, что мы несли чепуху и вели себя как десятилетние. Знаете, как говорят: у пары, которая способна танцевать чечетку в трусах в полседьмого утра, определенно есть будущее.

«Почему вы идете задом наперед?» – спрашивают меня люди на улице, а я улыбаюсь и выдаю отговорку, потому что не могу сказать правду: «О, я стараюсь быть ответственной владелицей собаки и проверяю, не пропустила ли где какашку».

А правда в том, что мне нравится просто смотреть на Вулфи, который идет чуть позади, на моего спасителя, спасителя моих отношений. Это так захватывающе – наблюдать за его собачьими делами, как он обнюхивает что-то, бегает, кого-то выслеживает в городской зелени. Примерно так я себе представляла религиозное обращение. «Я – свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни»[26].