Пропала собака. История одной любви

Глаза то и дело возвращались к экрану потертого «Блэкберри». Дзынь – сообщение от незнакомца: «По-моему, твоя история про порнуху очень забавная». Пока шли дебаты, мы переписывались, а потом выяснилось, что собеседник живет совсем рядом со мной. Он предложил встретиться и выпить в «Джули», ресторанчике за углом. Нее, спасибо, у меня и так все хорошо. Бойтесь охотника!

Следующая неделя, еще одни дебаты, и он снова написал. Я призналась, что устала от политики, и за десять минут доехала до «Джули» на велосипеде. По крайней мере, угостит парой стаканчиков их дорогущего джина.

В ресторане у окна сидел блондин с пышной прической и орал на девушку-бармена. Его живот выкатывался за ремень слегка расклешенных джинсов, которые последний раз были ему впору в восьмидесятые. Громкий голос отдавал мажорным акцентом – такие вопли противнее всего. Господи, это и есть парень из Твиттера. Я заказала джин, чтобы вознаградить себя за пустые хлопоты. Выпью и вернусь домой за гомеопатической порцией новостей.

– Кейт? – Я обернулась. Прямо рядом со мной стоял высокий мужчина с коротко стриженными темными волосами, большими, удивительно ясными светлыми глазами и свежей чистой кожей, в новых бежевых «конверсах» и темно-синих джинсах от «Эдвин». С виду он очень складный и полная противоположность орущему придурку.

– Чарли, – он протянул руку. – Ты же из Твиттера?

Мир перевернулся. После нескольких глотков джина я поняла, что заполучила высокого одинокого мужика без очевидных зависимостей, каравана бывших, пивного живота, лысины и долгов. Вокруг хватало одиноких мужчин, самые приличные – «серийные моделисты»[9], а они не стали бы связываться с сорокалетней старухой вроде меня. Эти парни всегда охотятся за горячей трофейной девчонкой – ключевое слово девчонка. Нормальный мужик, заинтересованный в настоящих отношениях с обычной сорокалетней женщиной, которая не выглядит как Эль Макферсон[10], – явление крайне редкое. Что с ним не так?

Мы оба посмеялись над высокомерным обладателем прически в стиле Леди Ди – придурком у окна.

– А я решила, что он – это ты.

– Извини, к сожалению, я – это я.

Я наткнулась на золотую жилу, приложив усилий не больше, чем при укладке волос. Мы стали проводить ночи вместе. Чарли просыпался, мы занимались любовью, он быстро одевался и ехал на работу в Сити, где проводил какие-то важные сделки. Все это казалось мне очень сексуальным. Он уходил, бодрый, в облаке парфюма, а я раскидывалась на его белых простынях и спала еще час-другой.

Конечно, были проблемы, куда же без них. Самая большая – Чарли, хоть и моложе меня на шесть лет, человек взрослый и разумный. И все же сейчас, растрепанная, хлещущая мескаль из рюмки для яйца, я гораздо опрятнее и лучше той, что он встретил шесть лет назад. Я вовсе не старалась соответствовать его стандартам, наоборот, противилась этому. Субботним утром он вставал и сразу брался за дела, пусть даже у него было похмелье. Он никогда не бездельничал и не занимался ерундой. Золотая молодежь вызывала у него отвращение, я же считала, что их жизнь безусловно удалась.

Каким-то образом он поладил с новой подружкой, ленивой и почти всегда без денег. И я каким-то образом поладила с бесконечно энергичным трудоголиком. Временами нам было даже весело вместе. После огромного количества связей – иным женщинам хватило бы и на несколько жизней – я понимала, что нашла лучший в мире вариант. Хотя иногда он становился той еще занозой в заднице.

Затуманенный ум борется с похмельем, а я делаю слабые попытки сосредоточиться на жалкой тысяче слов, ради которых должна встать. Наконец часам к двум вытаскиваю свою тушу из кровати. За это время, курсируя между кухней и постелью, я все-таки выспалась, выпила три чашки чая, съела тост и два пакетика чипсов.

Лежа еще под одеялом, между короткими приступами сна я отправила Чарли несколько лживых сообщений, имитирующих активную деятельность: якобы, невзирая на похмелье, у меня вполне продуктивный день. Для убедительности добавила зеленый блюющий эмодзи: «В магазине ничего не надо». Отказавшись от мысли сдать статью вовремя, поставила будильник на четыре часа: нужно будет навести в доме порядок, чтобы не разозлить трудолюбивого парня.

Впереди – три-четыре дня полужизни, эмоциональной подавленности и неприятного онемения. Отходняк после наркотиков. Сколь веревочка ни вейся, а конец будет.

Все, что мне сейчас нужно, это крепкий кофе. Пора брать себя в руки.

«Коффи плант» на Портобелло-роуд со стенами цвета овсянки и темным бетонным полом служит неким пунктом обмена игл для разборчивых кофеиновых наркоманов. На самом деле примерно так и есть. По утрам здешний туалет всегда занят: посетители средних лет опустошают только что простимулированные кишечники. Здесь готовят отличный кофе, и выбор огромный. Даже если попросите «Гершон терапевтической обжарки», то есть зеленые бобы для прочистки организма, за деревянной стойкой найдется не меньше двадцати семи сортов.

Прислонив велосипед к стене у входа в заведение, я ставлю замок на колесо. Впереди женщина с маленькой дочкой идут очень медленно, я обгоняю их, открывая тяжелую стеклянную дверь, и не придерживаю ее. Она захлопывается прямо перед ребенком. Женщина подскакивает ко мне и, пылая праведным материнским гневом, выпаливает:

– Вы же знали, знали, что она идет за вами!

– Страшно извиняюсь, – упор на «страшно» прозвучал неправдоподобно. Наверное, я выгляжу стервой. – Я подумала, вы сами придержите девочке дверь. С ней все в порядке?

В глубине души сгораю от стыда. Я правда решила, что женщина подержит дверь? Или разозлилась из-за того, что меня пытались вовлечь в благоговейное обожание маленького ребенка? Да, мне очень нужен кофе, но разве надо так за ним рваться? В конце концов, мой сегодняшний день не назовешь перегруженным работой.

В кофейне часто бывает шумно и многолюдно: родители с гиперопекой, визжащие дети, которые носятся вокруг анонимных наркоманов и алкоголиков – они ходят на группы реабилитации в здание Армии Спасения через дорогу. Настоящий человеческий муравейник. Мне такое нравится.

Инцидент в дверях взбудораживает темную материю, которую я запихивала в дальние углы сознания последние лет десять или около того с тех пор, как друзья начали один за другим обзаводиться детьми. Несколько недель назад я ездила на ярмарку с подругами – одной из них только что сделали экстракорпоральное оплодотворение.

Я убеждала ее прокатиться на поезде страха, но она беспокоилась о недавней процедуре. «Не волнуйся, – сказала я ей тогда, – это всего лишь взбодрит твои яйцеклетки. Будут поживее».

Но она не пошла на аттракцион. Ее яйцеклетки сохраняли спокойствие, пока она ждала нашего возвращения. Другая подруга, разделившая со мной место в поезде, заметила: «Знаешь, Кейт, это довольно жестокая шутка. Даже слишком».

Я словно закрыла для себя эту часть личности. Даже не знаю, что именно чувствую по этому поводу. Какой смысл горевать о жизни, которая никогда не билась внутри тебя? Просто смирись и двигайся дальше. Но бередящая, почти измывающаяся тоска накатывает всякий раз, когда заговаривают о детях. И теперь она снова нахлынула, когда эта женщина отчитала меня за то, что я не стала, просунув руки меж колен, согбенно вопрошать: «Можно открыть тебе дверь, великолепная маленькая принцесса?»

Психотерапевт сказал бы: «Хотите поговорить об этом?»

Женщины исчезают, растворяясь в материнстве. Даже если физически они с тобой в одной комнате, все равно более или менее отсутствуют. Подруги, ставшие матерями, не слышат твоих слов, не замечают присутствия или доброго жеста. Иногда мать склоняется над ребенком, будто хочет защитить его от всего мира, включая и тебя тоже. И возникает странное унизительное чувство.

Мужчины тоже так поступают. Помню, у меня был долгий неудачный роман с одним человеком; как-то я осталась у него во время разрешенного посещения сыном. Среди ночи ребенок проснулся, отец прижал его к груди, укутал в кокон своих рук, а мне велел уйти. Я вышла из комнаты и по скрипящим голым половицам направилась к входной двери. Стук дурацки-сексуальных высоких каблуков лишь подчеркивал болезненность изгнания. Такие вещи ожесточают.

В конце концов это оттолкнуло меня от знакомых семей с детьми, я чаще зависала с одинокими друзьями, в основном с мужчинами, поскольку большинство подруг стали матерями. По той же причине я приходила к Тиму так часто, что намертво запомнила шестизначный код на его двери. Хотя это не оправдание. Ненавижу оправдания вроде тех, которые выдумывают вечно опаздывающие на работу. Нет, иногда причина уважительная, иногда бабуля действительно умирает. Но по большому счету оправдания – чушь собачья. Оправдания – это для детей.

Отсутствие детей оставило меня без цели: не на что отвлечься, нечем заняться. В отличие от Чарли, мне одной работы недостаточно. Кто-то однажды сказал: «Бороться только за себя – просто защитная реакция, и это горестно». Именно. Так и есть. Никак не заглушить постоянный внутренний крик: «И это что, все?»

Я живу в Ноттинг-Хилл, и здешняя реальность далека от изображенной в фильмах студии «Воркинг Тайтл». Аристократы с безупречными прическами, которые иногда позволяют себе напиться, живут дальше, в Фулхэме и Уэндсворте, а если при больших деньгах – то и в Кенсингтоне. У нас тут есть свои поши, в основном тусовщики или модники с оценивающими глазами. Еще здесь куча бывших наркоманов-джентри и множество модных тори – приятелей Дэвида Кэмерона[11]. Их привилегия государственного школьного образования размывается этническим разнообразием этого уголка нашей страны, одного из самых пестрых в этом отношении. По последним подсчетам, в Северном Кенсингтоне, самом живом и веселом районе королевского боро «Кенсингтон и Челси», живут представители более девяноста различных этнических групп. Так что – да, я иногда весело машу сыну герцога, а в другой раз задеваю человека, который выводит на стене «Ноттинг-Хилл», слоняясь по району в анораке. Здесь живут и «другие» британцы – португальцы во втором, третьем и четвертом поколениях, марокканцы, испанцы или колумбийцы, недавно прибывшие выходцы из Судана и Сомали. И в основе всего этого разнообразия в глаза бросается, особенно в августовский банковский выходной, контингент из Вест-Индии, появившийся вместе с Виндраш[12] в пятидесятых. Их смешение порождает магию. Я знаю здесь всех, но не встречала никого, хотя бы отдаленно похожего на Хью Гранта или его очаровательных, неуклюжих, безобидных приятелей из фильма[13]. Хью живет в Эрлс-Корт на другой стороне района. Все это знают, разве нет?

В очереди за кофе замечаю Кита, элегантного пиарщика из Северной Ирландии. Такой чистенький и опрятный. Не хочу, чтобы он видел меня в состоянии жуткого похмелья. Сжавшись, прячусь за француженкой в мужском пальто от «Кромби», но вдруг замечаю рядом с Китом коричнево-белого уиппета. Желание погладить собаку перевешивает стыд из-за старых потрепанных джинсов.

– Эй, Кит, – окликаю его, выглядывая с улыбкой из-за француженки. – Это твой?

– Кейт! – он приветствует меня обезоруживающе тепло. – Да, это мой мальчик, Кастор. – Собака стоит неподвижно, а я глажу ее от головы по спине. Эффект похож на дозу валиума. Я до сих пор чувствую, что вся пропитана дымом и грязью прошлой ночи, но смеюсь над этим и добавляю подробности, живописуя, почему поздно легла и теперь мучаюсь отходняком. Кит фыркает: «Как же знакомо», – и его смешок звучит в унисон с мрачноватой эмпатией.

– Но сколь веревочка ни вейся… – начинает он.

– Так ведь?

Мы с Китом садимся за столик от «Формика», чтобы выпить наш чертовски крепкий кофе. Я успокаиваю себя, поглаживая шелковистые уши пса, покручивая их пальцами, лаская гладкую мягкую шерсть на его спине. Я почти готова стонать от удовольствия. «Он чудесный, Кит». Пес спокойно и неподвижно стоит рядом со мной.

Я готова зарыдать, как католик у подножия креста, вымаливающий прощение и вечную любовь. Однако вместо этого спрашиваю:

– А какие они, уиппеты? Много нужно с ними заниматься?

– Вообще-то это лерчер[14]. Бог знает, какие породы здесь еще примешаны, точно много уиппета, может, немного лабрадора. Я купил его на ферме в Кенте за сто фунтов. Гулять с ним нужно пару раз в день, потому что он в основном спит.

– Я бы с удовольствием завела собаку.

Мы немного поболтали о работе.

– Мне надо вернуться и доделать статью.

– Да неужели? – Кит цинично приподнимает бровь. – Пойдем лучше прогуляемся.

– Ладно.

В «Ауди» Кита Кастор встает на заднем сиденье, положив подбородок позади меня. Длинная мордочка упирается мне в шею. Мы разговариваем, каково это, держать собаку в Лондоне. «Эти собаки шикарны. Им не нужен двор. Они спокойные. Чистые».

Семейное предание гласит, что собака в Лондоне несчастна. Я всегда хотела собаку, но меня уводили от этой идеи убеждения, вбитые в голову с детства. Например, что собаки и Лондон несовместимы. Мы гуляем по Вормвуд-Скрабс, шестидесяти акрам почти заброшенных кустов и деревьев рядом с известной тюрьмой. Я даже и не знала об этом месте.

Дома я избавляюсь от признаков безнадежной дневной реабилитации. Разглаживаю простыни, взбиваю одеяло, убираю все. Я застилаю постель так хорошо, как сделал бы это сам Чарли. Ну ладно, не настолько хорошо. Но зато не будет никаких вздохов и раздраженного ворчания с его стороны насчет беспорядочной похмельной кровати. Всплеск активности и порыв к совершенству снова наполняют мое истощенное тело энергией. Сколь веревочке ни виться, а конец будет. Но всегда можно взять другую веревку…

Тим пишет смс: «Прикольная вышла ночка. Рад был увидеть тебя». Я удаляю сообщение. Знаю, что Чарли уже идет домой. Его сверкающие туфли топают по улице, под мышкой элегантная кожаная папка с документами. Возможно, он отвечает на важные звонки, но я знаю также, что он при этом гадает, в насколько хаотичном состоянии сейчас квартира, да и его неопрятная, занятая только собой подружка.

Его шаги звенят на металлических ступеньках. Окна запотели от готовки, внутри обнадеживающий аромат тающего в масле чеснока.

Я открываю рот, но он поднимает руку. Он и правда разговаривает по телефону. Думаю, чем бы заняться, пока не смогу сказать то, что очень хочу.

– Да, прости.

– Я видела сегодня Кита, и знаешь, у него есть пес, лерчер, его зовут Кастор. Так вышло, что мы немного погуляли с собакой на Вормвуд-Скрабс, там куча места, реально куча, и это всего в пяти минутах отсюда, и там классно гулять, и я подумала, что нам надо завести пса. Да, мы должны взять собаку.

– Отличная идея, Фокс. – Так он стал называть меня, когда мы еще упивались окситоциновой радостью первой любви. – Ты этим и займешься. Что у нас на ужин?

Часть первая

Пропавшая женщина

Глава первая

Собака к Рождеству – таков был план. Но приобрести лерчера оказалось не так просто. Битых два месяца нас посещали женщины средних лет в туфлях на резиновой подошве и шуршащих анораках. Расхаживали по квартире, ставили галочки, задавали вопросы. Прямо как полицейские.

Нам не позволили взять ни одноглазого Зака, ни Милашку. Женщины всегда упоминали две вещи. Во-первых, про недостаток у нас с Чарли опыта. Господи, неужели держать собаку – это так сложно? У людей вон дети, и они не спрашивали какую-то Морин из «Спасения лерчеров», можно ли им их завести. Чтобы хотя бы начать общаться, я старалась заслужить доверие. Собачники – закрытая группа. Забудьте про «Карлтон-клуб» и попробуйте добиться доверия участников форума «Спасения лерчеров»: легче купить оружейный плутоний в даркнете.

Во-вторых, они с ходу набросились на лестницу и развели серьезную дискуссию о том, как опасна она для лерчера с его тонкими ногами. Слишком много ступеней, извините. Нет. «Но собака никогда не будет подниматься по лестнице в спальню, ведь собаки не спят в спальнях», – упрашивала я их. «Собаки и лестницы несовместимы».

Им хватает самого существования лестниц. Этого я не ожидала. Я завязала со специалистами по лерчерам и обратилась в место попроще, незарегистрированную благотворительную организацию, где занимались спасением всяких животных, от морских свинок до ослов. Здесь мы нашли «Мерлина, четырехлетнего лерчера», комок лохматого меха цвета печенья, как указывалось, и примерно собачьей формы. На сайте была всего одна его фотография, черно-белая, в багажнике машины. Он сидел там словно перепуганный сфинкс. Для меня он выглядел не совсем лерчером, но к этому моменту я уже отчаялась. Я безумно хотела собаку.

Вновь к нам пришла женщина в анораке. На этот раз дома был и Чарли. К смертельно опасной лестнице у нее тоже возникли вопросы, но она казалась более уступчивой, чем предыдущие гости из «Спасения лерчеров». «Ступени слишком крутые, и то, что у них нет спинки, может быть очень опасно».

– Собака никогда не будет подниматься наверх. Я ей не позволю, – заявляю я, старательно изображая суровую властную бой-бабу.

– А я закажу стеклянные спинки для ступеней. Прямо сейчас, – добавляет Чарли.

– О, – следует ответ. – Это может сработать.

Четыре дня спустя, во вторник вечером, мне звонит женщина по имени Сара из сообщества спасателей из Эссекса и сообщает: если я захочу, Мерлин – мой.

– Стекло уже заказали, – говорю ей.

– Отлично, потому что мне нужны фотографии в доказательство того, что это сделано; слышала, ступени у вас и правда крутые.

Я сижу за тяжелым столом из вишни на полпути к завершению статьи о здоровье, которую нужно было сдать еще в понедельник утром. Тысяча двести слов о феномене под названием «дранкорексия», когда, чтобы похудеть, ничего не едят, а только употребляют алкоголь. Материалы по такой теме мне найти несложно.

Пока мы с Сарой говорим по телефону, заметки о дранкорексии покрываются каракулями с изображением собак.

– Он у нас, потому что не прижился у последних хозяев. Его гнобила одна сучка из жильцов, и его снова отдали на «усыновление».

– Какой он?

– О, чудесный мальчик. Он у меня уже три месяца. Не понимаю, почему никак не находит хороших хозяев. Любит прогулки и всегда их очень ждет. Лучше всего, когда вы с ним наедине. Как и большинству подобных собак, комфортнее всего ему жилось бы с одинокой женщиной.

– Мой парень очень добрый человек, очень мягкий.

– Да, это хорошо. Постарайтесь не кричать на собаку, иначе он забьется куда-нибудь в угол, обмочится или вообще убежит. Он мальчик сильный, но чувствительный.

Я слышала, как общаются риелторы, – каждая фраза у них наполнена скрытым смыслом. Складываю воедино «никак не находит… комфортнее с одинокой… забьется в угол… сильный мальчик… чувствительный» и представляю себе уродливого пса с недержанием, который бросается на людей и затем убегает. Собака, которую никто не захотел.

– А мы какие по счету? Третьи хозяева?

– Насколько я знаю, да.

Сара демонстрирует классические для любителя животных навыки общения. Сдержанность в деталях – не от грубости или желания что-то скрыть, а просто из предпочтения не разговаривать слишком много с людьми. Она ничем не выдает, что заметила мою бурную благодарность. Мое любопытство кажется ей неуместным, но я хочу знать больше.

– Мерлина нашли на улице где-то в Манчестере. У него не было чипа или ошейника, поэтому кто знает…

– Есть идеи, что именно в нем намешано?

– Ну, он довольно лохматый, поэтому, мне кажется, не обошлось без лабрадудля и салюки, но точно не скажу.

Лабрадудля и салюки? Это точно не тот царственный лерчер, о котором я мечтала все это время. Мне нравятся лохматые лерчеры: мощные, как дворняги, но с длинными ногами, поджарые, с силуэтом, в котором чувствуется порода; я бы выглядела офигенно круто рядом с таким. Мерлин довольно лохматый, так она сказала, но остается ли лерчер лерчером, если его скрестили с лабрадудлем? Скорее это какой-то лабрапуки или салабрапу. В любом случае, что бы ни получилось, это никак не благородный цыганский лерчер древних кровей, о котором я мечтаю.

В голове проносится множество неприятных мыслей. Не в последнюю очередь дает о себе знать потребительский подход к покупке живого существа. И теперь, когда я уже согласилась принять Мерлина, я гадаю, что не так со спасением животных в Эссексе вообще и с этой собакой в частности. Если мужик дает тебе понять, что ты ему нравишься, надо его послать – он может оказаться двинутым.

– Мне кажется, ему с вами будет хорошо. Даже не понимаю, почему вам так долго отказывали.

Но ведь все это займет несколько недель. Мне нужно подумать, действительно ли я хочу собаку. Поэтому слова Сары: «Можете забрать его в субботу», – застают меня врасплох.

Слишком скоро. Не знаю, хочу ли я Мерлина. Мы разве не можем сначала навестить его и посмотреть, как там с химией между нами? Разве не должно быть более тщательной проверки от обладателей анораков и тех, кого эти самозваные собачьи социальные работники предлагают новым хозяевам? Я не хочу собаку с генами пуделя или лабрадора. Я хочу лерчера.

– В эту субботу?

Нужно было сказать Саре о моих опасениях.

– Да. Встретимся в полдень у парковки «Террок Сервис». Захватите сто шестьдесят фунтов – плату за «усыновление», и поводок.

– Увидимся там. Отлично. Спасибо. Шикарно. Еще раз спасибо. Большое вам спасибо.

Похоже, еще одно важное жизненное решение отдано на волю судьбы – как вероятность забеременеть, карьерный рост или выживание в старости. Чарли на судьбу не слишком полагается. У него есть планы на ближайшие лет пять и пенсию. И он встает в пять утра, чтобы отправиться в спортзал.

Я звоню матери.

– Мам, мы нашли себе собаку. Он…

– О нет, это кобель? Не заводи кобеля. Они убегают. Они везде метят, они…

– Мне пора. Извини.

Я совсем позабыла о маминых предрассудках насчет кобелей, латентной собачьей мизандрии, до причины которой я так и не докопалась. Как и большинство женщин, она любит, фыркая, бросать: «Мужики!» Не все женщины ее поколения были Глорией Стайнем[15] или депутатами-лейбористами; для менее заметных дам ее времени война полов осталась пассивно-агрессивной, и выиграли они ее не с помощью трудов знаменитых феминисток, а маленькими победами на домашнем фронте.

В ее варианте отрицание патриархата сводилось к тому, чтобы никогда не заводить кобеля и постоянно жаловаться на мужа. Мне лично все равно, какого пола моя собака, но сейчас я порадовалась, что это кобель, а не сучка. В сорок шесть с половиной меня все еще по-детски бодрит то, что мы с матерью во многом не похожи.

Мы оба с нетерпением ждем появления пса. Ни дня не проходит без того, чтобы мы не обсуждали, какой он, наш новый мальчик. Чтобы уверить себя в том, что обеспечим животному прекрасную жизнь, мы осматриваем места будущих с ним прогулок. Я показала Чарли закуток под моим столом, где у пса может быть собственный «кабинет», укрытие подальше от людей, темное и тихое, где он – рядом со мной – сможет спокойно сидеть и ничего не делать. Мне нравится представлять, что он спит у моих ног. Может, и напишу больше в компании коллеги-пса.

В промежутке между решением взять собаку и ее появлением дома царит приподнятое настроение. Появилось что-то еще, кроме работы, о чем можно подумать.

Ночами перед поездкой в Эссекс за собакой я сидела в кровати, поглощая как чтиво для перелетов книжку Джеки Дрейкфорд «Лерчер дома». И пыталась расшевелить Чарли всякими впечатляющими цитатами про охотничий инстинкт, глистов или идеальный собачий стул.

«Лерчеры легко начнут избегать вас, если посчитают, что вы их не достойны… Лают мало, но обладают большим разнообразием звуков, известных как «разговоры лерчеров»… Лерчеры все делают вместе с вами, а не для вас, и, пока они считают, что вы их заслуживаете, это самые верные компаньоны».

– Ммм, очень интересно, – бормочет Чарли под одеялом.

«Сырые мясные кости дополняют естественный рацион, и их следует добавлять к еде три-четыре раза в неделю…»

– Ты меня слушаешь?

В ответ раздается невнятное бурчанье вперемежку с брутальным звуком выпускаемых газов: нет, не слушает.

«Лерчеры…»

Храп. Ну хватит. Я читала часами, а он спал.

Если честно, мы пытаемся примирить наши две слишком разные жизни. Чарли живет в безумном темпе, подгоняемый амбициями и двойным макиато. Сон для него – время вынужденного простоя. И тут я, со всеми моими сиестами, пропущенными дедлайнами и абсолютным беспорядком. Желание завести собаку и ее поиск создали общую умиротворяющую точку фокусировки, которую мы отчаянно искали с тех пор, как год назад стали жить вместе.

Суббота – день, когда мы забираем Мерлина. Мой левый висок пульсирует легким похмельем от текилы: вечер я провела на концерте группы «Либертинс». Я шла вообще в другое место и ничего такого не планировала, просто оказалась рядом и увидела пару знакомых. Артисты выступали, а помпезные гости, украшающие вечеринку своим присутствием, как обычно, громко говорили. Они никогда не в восторге от того, что их пригласили, но ведут себя так, словно находятся здесь по праву рождения. Халява, сэр! Этих людей зовут везде и еще немного приплачивают. Потому что заполучить их – уже честь.