Убийство в садовом домике

– Зоя, давай не будем отпираться! – сдалась Абызова. – Нас вчера мой знакомый до сада подвез и уехал. Кто этот знакомый, я говорить не буду. Не хочу его впутывать в историю, к которой он не имеет никакого отношения.

– А кто к ней имеет отношение? – тут же переспросил Кейль. – Вы имеете? Вы вчера заходили в дом к Фурману?

– Нет! – одновременно ответили женщины.

– Нет так нет! – охотно согласился Кейль. – Продолжим! Что вы делали после того, как навели в доме порядок?

– Поужинали и легли спать, – немного подумав, ответила Маслова.

– За ужином выпили? Естественно, выпили! Кто же открывает садово-огородный сезон без спиртного! В такую унылую погоду сам бог велит выпить. Не многовато ли на двоих по бутылке водки за вечер выпить?

– Почему по бутылке? – не поняла Абызова.

– На веранде стоят несколько пустых бутылок. Две – чистенькие, остальные в пыли. Даю гарантию: если я сейчас переверну чистые бутылки вверх дном, то из них выкатится по капельке водки. Водка, как известно, быстро испаряется. За неделю бутылка сухой будет, а вот за ночь в ней останется немного содержимого.

Женщины промолчали, не зная, что сказать. Инспектор продолжил:

– Я наблюдал за вами, Зоя Петровна, когда вы делали укол Фурман. Ни одного лишнего движения, никакой суеты, а обстановка была стрессовая! Сосед убит, соседка воет, а вы только побледнели немного, но самообладание сохранили. Это после бутылки водки у вас были такие четкие и выверенные движения? Руки не тряслись, перегара нет. Странно, правда?

Маслова хотела ответить, но Кейль не дал ей и слова сказать.

– Я знаю, что вы можете ответить! – продолжил он. – Всю водку выпила подруга, а вам досталось так, совсем немного, пара стопок. Бывает. Сядут подруги выпивать, одна скромничает, а другая на спиртное налегает, словно его в любой момент отобрать могут. Но вот что странно! Гражданка Абызова выглядит свеженькой, не помятой. Это после литра водки она так замечательно себя чувствует? Я бы умер, если бы столько выпил.

Кейль вернулся за стол, пододвинул к себе пепельницу.

– Давайте исследуем ее содержимое и сделаем правильные выводы! – сказал он. – Гражданка Абызова курит сигареты с фильтром. Как они называются?

– «Стюардесса», – ответила Абызова.

– А вы, Зоя Петровна, что курите? Папиросы «Беломорканал»? Здесь, в пепельнице, три окурка от папирос.

Маслова открыла рот, чтобы ответить, но инспектор вновь остановил ее.

– Тс-с! Не будем спешить! Если вы сейчас заявите, что курите папиросы, то я по рации велю поднять персонал вашей больницы и выяснить, что вы курите и курите ли на самом деле. Теперь дальше! – неожиданно повысив голос, усилил натиск Кейль. – Две бутылки водки и всего шесть окурков: три от папирос и три от сигарет. Почему так мало? Выпив, человек много курит, а тут – всего ничего! Где остальные окурки, которые должны остаться после вечерних посиделок? Окурки в печке! Пепельница переполнилась, и ее содержимое отправили в топку. Утром, когда на улице было еще холодно, вы курили в доме. Итак, кто курил сегодня утром папиросы «Беломорканал»? Где пачка от этих папирос?

– Вчера нас привез мой знакомый. Он остался на ночь, – решилась признаться Абызова. – Уехал сегодня рано утром. Хотел добраться до дома, пока гаишники на улицах не появились. От него после водки за версту разило, вот он и решил…

– Снявши голову, по волосам не плачут! – жестко перебил ее Кейль. – Мы все равно узнаем, кто этот мужчина. Чем быстрее вы назовете его, тем быстрее выяснится, имеет он отношение к убийству или нет. Если вас смущает морально-этическая сторона дела, то мне и моим коллегам совершенно безразлично, как вы тут проводили время.

– Я расскажу, – решилась Абызова.

– Света… – попыталась остановить ее подруга, но та уже приняла решение.

– Инспектор прав! – сказала она. – Рано или поздно милиционеры узнают, кто нас привез. Какой смысл запираться? Мы к преступлению отношения не имеем. Меня в супружеской измене обвинить нельзя. Я мужа уже полгода как выгнала и теперь могу встречаться с кем хочу.

– Ты-то можешь, а Женя как? – спросила хозяйка.

Кейль вначале не понял, в чем проблема. Потом догадался: неизвестный мужчина мог быть любовником Масловой, а подругу они захватили для конспирации. В любом варианте мужу Масловой будет неприятно узнать, что какой-то мужик ночевал в его садовом домике на одной кровати с женой и ее подругой. Почему на одной кровати, а не на матраце, на полу? По полу сквозило так, что ночевка на нем неминуемо привела бы к воспалению легких. Безопасно спать можно было только на кровати.

– Стоп, девушки! – приказал Кейль. – Даю вам слово офицера, что подробности частной жизни вашего знакомого не станут известны никому, кроме меня и моих коллег. Я не священнослужитель, а милиционер, сотрудник уголовного розыска. Мой долг не мораль взрослым женщинам читать, а раскрывать преступления. Если ваш знакомый женат, то мы будем особенно осторожны, чтобы информация не ушла на сторону.

– Женат, конечно, – со вздохом сказала Абызова. – Где в наше время нормального мужика без штампа в паспорте найдешь? Будете записывать?

– Про штамп в паспорте – нет, про события вчерашнего дня – запишу.

Из протокола допроса Абызовой Светланы Николаевны, 1939 года рождения, работающей врачом в гинекологическом отделении областной больницы.

«Вчера, 21 апреля 1978 года, перед окончанием работы мне позвонила подруга Маслова З. П. и попросила съездить с ней на мичуринский участок, помочь прибраться в домике после зимы. Я согласилась. По моей просьбе за мной заехал на личном автомобиле „Москвич“ красного цвета мой знакомый Палицын Евгений Сергеевич, работающий слесарем в автомастерской. Загрузив вещи у Масловой, мы поехали на ее садовый участок. Вечером поужинали, помылись в бане. Палицын по нашему настоянию выпил рюмку водки и остался ночевать в домике, расположившись на полу. Утром он уехал. Вечером и ночью мы с участка не выходили, ничего подозрительного на соседних участках не видели…»

– По-моему, получилось вполне безобидно, – сказал Кейль, зачитав протокол вслух.

– С машиной было бы лучше, – неуверенно возразила Маслова.

Она предлагала свой вариант размещения гостей ночью: она с подругой – в домике, а мужчина – в автомобиле. Кейль отверг ее предложение как неправдоподобное: «Он бы столько бензина за ночь сжег, прогревая автомобиль, что утром бы не на чем было ехать».

Маслова дала показания, слово в слово повторяющие допрос подруги. Кейль записал их, вышел на улицу.

Муж Масловой второй месяц находился в командировке. Он работал вахтовым методом на Севере, добывал природный газ. Супруг медсестры был предусмотрительным хозяином. Аллею, ведущую вдоль его забора, он расширил за счет своего участка и сделал площадку для стоянки легкового автомобиля. Площадка была засыпана гравием.

«Если бы Палицын поставил машину в логу, то она бы и сейчас там стояла, – подумал Кейль. – После ливня ни один легковой автомобиль въехать на пригорок бы не смог».

На участке Фурманов Кейль встретил только что вернувшегося Агафонова, пересказал ему показания Масловой и Абызовой.

– Врет, стерва! – сказал как отрезал Агафонов. – Старушка видела, как Врачиха заходила в дом к Фурману.

– «Врачиха» – это кто? Они обе медички.

– Маслова. Она давно шуры-муры с соседом крутила.

5

Иван Абрамов пошел к владельцу зеленого автомобиля не через низину лога, а поверху, по пешеходной аллее. С правой стороны, за недостроенным домом Безуглова, был узкий садовый участок, простиравшийся от аллеи до ручья. Домик на участке был крохотный, метра три длиной и два шириной. Крыша домика была покрыта рубероидом, а не шифером, как у соседей. Нижняя часть участка заросла сорняками. Иван рассчитывал, что за этим полузаброшенным садом начнутся владения автовладельца, но он ошибся: верх участка принадлежал другому хозяину. Между садами был забор, сквозной тропинки сверху вниз не было.

«Нет так нет! – не стал огорчаться Абрамов. – Дойду до конца аллеи и сверну вниз».

Пройдя мимо пары участков, Абрамов остановился. Вначале его внимание привлекла металлическая табличка на заборе «Осторожно, злая собака!». Потом он увидел дом и оторопел: в самом центре садово-огородного массива стоял настоящий деревенский дом-пятистенок, собранный по финской технологии из утепленных деревянных панелей. Над крышей дома торчала кирпичная труба.

«Вот дела! – удивился Абрамов. – Хозяина этого участка за одну табличку можно из садоводческого товарищества исключить. Нельзя в садоводческом товариществе иметь животных на постоянной основе. Если на собачьи будки глаза закрывать, то садоводы начнут кроликов разводить или кур, а это – самое настоящее частное предпринимательство, уголовно наказуемое деяние».

Он решил исследовать загадочный участок. Хозяев в доме или на огороде видно не было. Входная дверь на веранде была прочная, с двумя врезными замками. Посреди двери была прибита вырезанная из фанеры пятиконечная звезда. Окна дома наглухо закрыты ставнями, обитыми жестью. Около крыльца была врыта в землю низкая лавочка, рядом с ней – собачья конура, напротив крыльца – клумбы. Абрамов отломал стебель с ближайшего растения, потер между пальцами.

«С прошлого года цветы остались, – определил он. – Странно, что хозяева осенью не срезали их».

За домом на участке росли шесть яблонь и две черемухи. Под ними были установлены столик и две скамейки. От деревьев до конца участка свободной земли оставалось немного, сотки две, не больше.

«Странное дело! – подумал Абрамов. – Хозяин этого участка построил настоящий деревенский дом, высадил яблони, которые не дают съедобных плодов, соорудил под деревьями уголок отдыха. Ему что, овощи на зиму не нужны? Этот участок больше похож на дачу, куда приезжают отдыхать, а не заниматься огородным хозяйством. На оставшихся за домом двух сотках только щавель, лучок и укроп можно вырастить».

Иван вернулся к входной двери, посмотрел на алую звезду.

«Тимуровцы, что ли, постарались? Не похоже. Откуда тут тимуровцы возьмутся? Здесь же не город и не деревня, пионерской организации нет… Черт возьми, кто тут живет? Кто так дерзко нарушает наши советские законы?»

Согласно постановлению Совета министров СССР в садоводческих товариществах запрещалось строить дома площадью свыше 30 квадратных метров. Веранда не должна была превышать 10 квадратных метров. Строить второй этаж, иметь в доме подвал или отопление запрещалось. Дома, построенные с нарушением предписанных правительством ограничений, подлежали сносу в административном порядке. Печное отопление в районах Сибири и Крайнего Севера было разрешено, иначе большую часть садоводческого сезона домики были бы непригодны даже для временного проживания человека. Под печным отоплением подразумевались металлические печи всех видов и конструкций. Кирпичные печи закон прямо не запрещал, но в садоводческих товариществах их не выкладывали. Во-первых, домики были слишком малы для кирпичной печки, а во-вторых, кирпичная печь наводила на мысль о том, что владелец дома собирается в нем постоянно проживать, что было строжайше запрещено. На садовых участках также не разрешалось строить теплицы и содержать домашних животных, кроме собак и кошек. Будки для собак иметь запрещалось, так как будка говорила о том, что и собака, и ее хозяин постоянно проживают на участке, а не используют его для выращивания плодоовощной продукции для личного потребления.

«Кем бы ни был владелец этого участка, – подумал Абрамов, – он ни комиссии из правления садоводческого товарищества, ни инспекции из бюро технической инвентаризации не боится».

От загадочного домика инспектор прошел до конца аллеи, по отсыпанной гравием дороге спустился вниз к ручью. До нужного места вела тропинка вдоль заборов. Стараясь не поскользнуться, придерживаясь за штакетины, он дошел до нужного участка. Владелец зеленого автомобиля «Жигули» место стоянки железного коня отсыпал гравием, но до выезда на дорогу у него стройматериалов или денег не хватило. После ночного ливня выехать на пригорок автовладелец не смог бы. «Жигули», как бы ни хвалили их за проходимость, все же не армейский грузовик с тремя ведущими мостами, по размытой дороге вверх вскарабкаться самостоятельно не сможет. Хозяин участка стоял за домом на огороде, делал вид, что собирает накопившийся за зиму мусор. Гостя, появившегося со стороны ручья, он явно не ожидал.

– Добрый день! – громко поприветствовал его Абрамов.

От неожиданности мужчина, наблюдавший за событиями у дома Фурманов, выронил грабли.

– Вы владелец этого участка? – спросил инспектор.

– Да, я, – согласился мужчина. – Моя фамилия Пономарев.

Пономареву было лет сорок пять. Он был среднего роста, кареглазый, темноволосый, с резко очерченными высокими скулами и слегка приплюснутым носом. Одет Пономарев был в рабочую куртку с шевроном «Спецмонтажстрой», рабочие черные штаны и обут в резиновые сапоги. На голове – спортивная шапочка. Куртку и штаны Пономарев явно позаимствовал на работе. В продаже такая спецодежда не появлялась.

Задав дежурные вопросы, Абрамов предложил пройти в дом. Пономарев поспешно согласился.

– Пойдемте, конечно! Не на улице же стоять. Сегодня холодно. Всю ночь пришлось печь топить.

Пономарев был законопослушным гражданином. Его садовый домик не превышал установленных ограничений ни по площади, ни по этажности. Вторым этажом домика была просторная мансарда, которая считалась крышей, а не жилым помещением. Обстановка в доме была стандартной для таких строений: печка-буржуйка в углу, у окна – обеденный стол, с противоположной стороны – кровать с панцирной сеткой. На тумбочке у другого окна стоял переносной телевизор «Юность». Автовладелец мог себе позволить иметь телевизор: не на себе же его тащить каждый раз, когда на садовый участок приезжаешь!

Абрамов сел за стол, достал бланк допроса свидетеля, заполнил анкетные данные Пономарева.

– Чем вы вчера занимались после приезда на участок? – спросил инспектор.

– Выпивал! – признался хозяин. – В это время года заниматься в саду особенно нечем, так, по мелочи кое-какая работа есть: мусор собрать, забор поправить. Я, честно говоря, приехал проверить участок, посмотреть, не нашкодили ли воры зимой, не выломали ли дверь. Приехал – все в порядке. Сел, приготовил еду. Выпил, посмотрел телевизор и лег спать.

Иван кивнул на бутылку водки в углу комнаты.

– Не много на одного, целый пузырь?

– Да ну! – запротестовал хозяин. – Что такое бутылка водки на свежем воздухе? Так, размяться немного. В городе с бутылки опьянеешь, а здесь – только легкий хмель появится. На свежем воздухе, сколько ни выпей, голова наутро не болит.

Пономарев выглядел помятым, перегар от него исходил страшенный, но язык у свидетеля не заплетался, и во рту не пересыхало.

«Привычный, видать!» – подумал Абрамов, но ошибся. За несколько минут до его прихода Пономарев выпил сто граммов, опохмелился и сейчас чувствовал себя с каждой минутой все лучше и лучше.

– Соседа знаю, – выслушав инспектора, сказал Пономарев. – Мы тут все друг друга знаем: участки-то рядом. То по поводу водоснабжения соберемся переговорить, то оплату электричества обсудим. В гости друг к другу не ходим, в домашние дела не лезем. Я знаю, что фамилия мужика, к которому вы приехали, Фурман. Запоминающаяся фамилия! Пролетарская… Вы по верхней аллее сюда пришли? Большой дом с кирпичной трубой видели? Там настоящий буденновец живет. Старик лет под девяносто. Говорит, что в Первой конной армии воевал. Матерщинник, каких свет не видывал! Вы бы с ним про Фурмана поговорили. Старик частенько болтал с ним через забор. Я ничем вам помочь не смогу!

– Кто этому буденновцу разрешил на участке такие хоромы отгрохать? – спросил Абрамов. – Это же незаконно – на садовом участке капитальное строение иметь.

Пономарев в начале беседы боялся, что инспектор заметит, как у него дрожат руки. Теперь надуманный страх прошел: водка сделала свое дело – организм пришел в норму, появилась тяга поговорить, поболтать о всякой чепухе.

– Тут такое дело было, – усмехнулся Пономарев. – Сам дед-буденновец стройкой не занимался, всем его сын руководил. Соседи, как увидели, какую на садовом участке траншею вырыли под фундамент, побежали жаловаться в правление. Говорят: «У нас не дома, а курятники, а этот старик что, исключение из правил? Он же собирается дом-пятистенок возводить!» Пятая стена в таком доме поперек постройки стоит, кухню с печкой от жилой комнаты ограждает. Из правления пришли, старик их матом послал. Они обиделись и заявились к нему целой делегацией: с милиционером и представителями БТИ. Дед вышел за забор и говорит: «Вы зачем ко мне с рулеткой приперлись? Будете отхожее место замерять, не слишком ли его широким для моей задницы построили?»

– Он так и сказал: «отхожее место»? – усомнился Абрамов.

– Нет, конечно! Дед обычный уличный туалет таким словом назвал, что женщины покраснели. Председатель комиссии стоит, не знает, что сказать, а дед продолжил. Говорит: «Старый я стал, рука уже не та, а так бы выломал штакетину из забора и этой штакетиной вас погнал бы, как деникинцев с Украины. Рука у меня слабая стала, но авторучку еще держит, и этой рукой я напишу письмо моему бывшему командиру маршалу Советского Союза Буденному Семену Михайловичу. Он меня в обиду не даст, а вас, белогвардейское отродье, накажут по всей строгости наших советских законов».

Участковый не выдержал, вступил с ним в спор. Говорит: «Наши советские законы запрещают на садовых участках капитальные дома возводить».

Дед как завопит: «Ты, сопляк, кого законам учить решил? Ты декрет Ленина „О земле“ читал? Где там написано, что я на своем участке не могу дом построить? Вы сюда зачем такой толпой пришли? Последние штаны с меня снять хотите? Напишу Буденному, что не всю белогвардейскую сволочь мы добили. Пора опять коней седлать».

Председатель правления первым ушел, за ним – остальные. Никто не стал в суд на старика подавать, побоялись, и правильно сделали! В тот год, когда старик фундамент заливал, Буденный еще живой был. Если бы старик ему письмо написал, то до Буденного оно бы, конечно, не дошло. На почте бы перехватили и в обком партии отправили бы. В обкоме бы за голову схватились: «Не дай бог у старика сердце прихватит! Буденный за своего конника всех в порошок сотрет. Пусть этот герой Гражданской войны хоть пятиэтажный дом у себя на участке строит, только бы он никому не жаловался». Председатель правления, чтобы к нему вопросов больше не было, договорился с какой-то школой, и оттуда послали к старику пионерский отряд. Ребятишки стихи ветерану прочитали, на входную дверь красную звезду прибили, пообещали над стариком шефство взять, но больше не появлялись. Пионервожатая не пустила.

– Почему? – удивился Абрамов.

– Как «почему»? – не понял Пономарев. – Старик без мата не мог двух слов связать, а тут – дети! Какой пример он им подаст?

Задав еще несколько вопросов о соседях, Абрамов пошел к выходу. У калитки остановился, спросил:

– Как вы отсюда выбираться будете?

– К завтрашнему дню дорога подсохнет, – посмотрев на «Жигули», ответил Пономарев. – Если опять дождь пойдет, то оставлю машину здесь, а сам пешком вернусь. В распутицу тут никакие воры шастать не будут.

Вернувшись к дому Фурманов, Иван доложил Агафонову о результатах допроса Пономарева.

– Врет, сволочь! – со злостью сказал начальник ОУР. – Он вчера поздно вечером баню топил. Зачем? Кровь хотел смыть? Ты, Ваня, как будто вчера родился! Если мужик приехал на мичуринский участок водку пить, то на фига ему баня-то сдалась? Зачем зря дрова тратить?

– Я про баню его не спрашивал, вот он ничего про нее и не говорил, – заступился за словоохотливого автолюбителя Абрамов.

Начальник уголовного розыска сплюнул с досады и вошел в дом, где следователь под диктовку судебно-медицинского эксперта заканчивал составлять протокол осмотра трупа.

6

Прокурор Хворостов начинал карьеру со следователя районной прокуратуры. В далекие 1960-е годы экспертов-криминалистов было так мало, что следователю на месте происшествия приходилось все делать самому: и отпечатки пальцев снимать, и следы взлома фотографировать. Работа с материальными доказательствами въелась в плоть и кровь прокурора, и на каждом месте происшествия он в первую очередь начинал искать следы, которые мог оставить преступник.

Выйдя на открытую веранду, Хворостов покурил в одиночестве и щелчком отправил окурок в огород. Дымящаяся сигарета упала рядом с небольшим прямоугольным клочком плотной бумаги. Хворостов отошел к началу веранды, стал прикидывать, как было дело.

«Некто шел с папироской в руке, – размышлял он. – Перед входом на крытую веранду он остановился и, так же как я, отбросил окурок в огород».

Не боясь испачкать туфли грязью, Хворостов прошел по тропинке, ведущей к туалету, и увидел, что был прав: рядом с его окурком лежала папиросная гильза, размокшая под дождем.

«За зиму бумага пожелтела бы, а этот фрагмент папиросной гильзы беленький. Если учесть, что садово-огородный сезон только начался, то этот окурок оставил человек, приходивший к Фурману вчера вечером или ночью… Да, да! Так оно и было. Некто шел в гости к Фурману, покуривал по дороге папироску. В дом с дымящимся окурком входить не стал и отбросил его в сторону. Жалко, дождь размыл папиросную бумагу на гильзе! Теперь марку папирос узнать нельзя, но по форме гильзы кое-что определить можно. Во всяком случае это не окурок, который бросил Фурман. Потерпевший курил сигареты „Астра“ без фильтра. От них после ливня даже следов не останется».

Прокурор вернулся в дом, позвал на улицу эксперта-криминалиста, объяснил, какие следы надо зафиксировать и изъять.

– Тут еще один окурок! – воскликнул эксперт, зайдя на огород.

У прокурора чуть не вырвалось: «Болван! Это мой окурок. Не надо его изымать». Но Хворостов был сдержанным человеком, и он терпеливо объяснил эксперту, какие вещественные доказательства будут иметь значение для дела, а какие – нет.

– Изымай окурок вместе с землей, на которой он лежит, – дал последнее указание Хворостов.

Из дома вышел начальник милиции.

– Всех разогнал, одни мы остались! – сказал он. – Вы, Олег Андреевич, заметили металлические дуги за верандой?

– Нет. Не обратил внимания, – ответил прокурор.

Хворостов и Симонов знали друг друга много лет, но в общении фамильярности не допускали. Между ними всегда была незримая граница, переходить которую было запрещено. Разные ведомства, разные интересы! Один преступления раскрывает, другой надзирает, чтобы он социалистическую законность не нарушал.

Если бы прокурор приехал сюда на своем служебном автомобиле, то он бы давно уехал домой, так как ему на месте происшествия делать больше было нечего. Но в эту субботу своего транспорта у Хворостова не было, и он был вынужден торчать на весеннем холоде, выслушивая разглагольствования начальника милиции об особенностях социалистической экономики.

– Эти металлические дуги, согнутые из стальных прутков – каркас для парника. Теплицы в мичуринских садах строить запрещено, а парники – можно. Дуг у Фурмана на два парника хватит. Хозяйственный мужик, ничего не скажешь! Но от парника без навоза толку мало. Земля сама по себе тепло не дает, навоз нужен! А навоз купить негде.

– Почему? – из вежливости спросил прокурор, далекий от садоводческих проблем.

– Здесь рядом нет деревни, откуда можно было бы на тачке привезти навоз. Из близлежащих к городу совхозов навоз не привезешь. Для перевозки любого груза автомобиль должен иметь товарно-транспортную накладную. На навоз документы в совхозе не выпишут, так как он товарной стоимости не имеет и на балансе у совхоза не стоит. Замкнутый круг! Люди охотно купили бы навоз, совхозы с удовольствием бы продали его, но не могут, так как навоз – это побочный продукт животноводства, не имеющий материально-учетной ценности.

– Как же его садоводы покупают? Я у знакомых видел огурцы, высаженные на навозной грядке.

– В совхозе выписывают водителю наряд на вывоз мусора. Вместо него грузят навоз, и водитель едет по садовым товариществам, предлагает товар по сходной цене. Выручку делят между собой бригадир скотников, водитель и диспетчер, выписывающий наряд.

Неожиданно Симонов замолчал на полуслове. За домом Фурманов раздалась приглушенная матерная брань.

– Это что еще за новости? – пробормотал начальник милиции и поспешил к забору, отгораживающему участок Фурманов от соседнего.

По размытой тропинке к недостроенному дому шел, пошатываясь и ругаясь последними словами, мужчина, одетый в рабочую одежду. Подойдя к дому без крыши, он открыл незапертую дверь веранды и вошел внутрь.

– Черт возьми! – разозлился Симонов. – Меня заверили, что на соседнем участке никого нет, а там какой-то алкаш бродит. Ну, блин, дайте мне до райотдела доехать! Я вам такую взбучку устрою, век не забудете!