
Полная версия:
Убийство в садовом домике
– Пора делать обход, Альберт Иванович!
Кейль кивнул: «Понял! Сделаю».
– Пройдемте, гражданка, – сказал он Масловой. – Поговорим у вас в домике. Здесь сейчас не самое лучшее место для дачи показаний.
Абрамов посмотрел на топор, валявшийся на полу.
«Тяжелая штука! – подумал он. – Таким колуном запросто можно череп раскроить, но подозревать в этом женщину? Агафонов ведь в первую же секунду прикинул, не Маслова ли убила соседа, а потом пришла посмотреть, не оставила ли следов на месте происшествия. Агафонов – мой ровесник, а ведет себя как Кейль. Тому до пенсии год остался, он уже выработался, ненавидит и подозревает всех подряд, в каждом встречном видит вора или убийцу. Так нельзя! В нашем советском обществе преступники – это исключение из правил, редкое, очень редкое явление. Не может такая добросердечная женщина своего соседа убить. Не может!»
С пригорка раздался звук автомобильного клаксона – это водитель начальника РОВД потребовал уступить место на вершине спуска. Петрович, матерясь про себя, задом сдал на аллею около садового участка Масловых. Из «Волги» вышли начальник Кировского РОВД Симонов и Хворостов, прокурор города. По инструкции на убийство в обязательном порядке должны были выезжать начальник районного отдела милиции и прокурор района. В субботу прокурор Кировского района уехал на мичуринский участок, который располагался где-то в районе аэропорта. Симонов не стал мотаться по размытым дорогам в поисках его и позвонил прокурору города домой. Хворостов понял начальника милиции с полуслова и велел заехать за ним.
– Ты что здесь притаилась! – хлопнул ладонью по УАЗу Симонов. – Живо за работу!
Арефьева тут же пулей выскочила из автомобиля и покорно пошла вслед за начальством в домик Фурман.
– Хана Танюшкиным сапожкам! – злорадно заметил Агафонов. – Не будет на дежурство как фифа обуваться! Дежурство, оно и есть дежурство, а не дефиле по райотделу.
Прокурор города вошел на веранду, постучал ногами по полу, сбивая налипшую к ботинкам грязь. Симонов приличия соблюдать не стал, как был в грязной обуви, так и прошел в домик. Через минуту он вышел и подозвал Агафонова.
– Зацепки есть? – спросил Симонов.
– Кейль пошел к соседям. Думаю, он раскрутит этих бабенок. Слишком уж они странно себя ведут. А я пойду, поговорю с одной старушкой. Когда мы приехали, она нас в бинокль рассматривала.
– Действуй! – разрешил начальник милиции. – Я с собой участкового привез. Он останется с нами, а Дуболома пошли делом заниматься.
– Иван! – позвал Абрамова начальник ОУР. – Мужика на соседнем участке видел? Поработай с ним.
На пригорке вновь зарычали автомобильные моторы – приехал судмедэксперт на УАЗе. Водитель Симонова не хотел отъезжать в сторону, но патологоанатом пригрозил:
– Или ты отъедешь куда угодно, или труп сам наверх потащишь!
С веским аргументом водитель начальника милиции спорить не стал и задом сдал немного в сторону. Агафонов сунул сигарету в зубы, чиркнул спичкой, прикурил и пошел на пригорок с другой стороны ручья.
3
Старушка, заинтересовавшая Агафонова, жила на два участка выше. Ее домик и участок наглядно демонстрировали два разных подхода к ведению садово-огородного хозяйства. Основу дома Фурманов составлял шлакозаливной куб, у старушки был щитовой домик с засыпными стенами. Если физически крепкий мужчина, например Иван Абрамов, со всей силы ударил бы ломом по стене дома Фурманов, то лом отскочил бы от стены, оставив на ней небольшую выбоину. Домик старушки лом бы прошил насквозь. Огород Фурманов был ухоженным, каждый кустик на своем месте, каждая грядка расположена вдоль склона, чтобы в случае ливня вода не застаивалась на одном месте. У старушки на огороде был беспорядок. Посреди участка рос большой куст крыжовника, часть земли вообще не обрабатывалась. Если Фурман строил дом в расчете на то, что будет жить в нем все лето, то родственники старушки приезжали на садовый участок только переночевать на выходные. Возводить дом с капитальными стенами и просторной мансардой не собирались. Вместо веранды они построили что-то наподобие крыльца со стенами, закрывающими вход в дом со стороны улицы и соседнего участка. На этом-то крыльце Агафонов и заметил пожилую женщину, рассматривавшую в бинокль противоположную часть склона.
Поднявшись к участку старушки, начальник ОУР, не спрашивая разрешения, открыл калитку, вошел внутрь и услышал, как в домике хлопнула дверь и лязгнул засов – хозяйка забаррикадировалась от незваного гостя.
– Здорово, мать! – постучал в окно Агафонов. – Дай воды напиться!
– Иди, куда шел, а то милицию вызову! – отозвалась хозяйка.
– Так я и есть милиция! – весело ответил начальник ОУР. – Посмотри, вот удостоверение!
Он раскрыл краснокожую книжицу, поднес к давно немытому окну. Спустя некоторое время засов отодвинулся, в дверном проеме появилась старушечья голова в платочке.
– Покажи, что там у тебя? Врешь, поди, что ты из милиции? – спросила хозяйка.
– За нами смотрят! – заговорщицким тоном ответил Агафонов. – Я войду в дом?
– Конечно, конечно! – засуетилась старушка. – Соседи, они такие, им только дай поглазеть, что да как, а потом такой чепухи навыдумывают, что уши вянут.
Начальник ОУР прошел внутрь хлипкого строения, с первого взгляда оценил обстановку.
«Это не жилое помещение. Это место ссылки. Детям старушки надо задницу надрать за то, что они мать в таких условиях содержат. В собачьей конуре уютнее, чем здесь».
В углу крохотной сырой комнаты стояла печь-буржуйка, рядом с ней – кровать. У окна примостился старый облезлый обеденный стол, у стены – шкаф для посуды. Рядом с ним – массивный сундук, покрытый самодельным ковриком, сшитым из обрезков цветных лоскутков. Ни телевизора, ни транзисторного приемника в домике не было. Как не было в нем ни книг, ни газет, ни журналов.
Обстановка подсказала Агафонову, с чего начать разговор.
– Тяжко, поди, одной жить в такой глуши? Дети давно приезжали?
– Сволочей я наплодила, вот и маюсь одна под старость лет, – с неожиданной злостью ответила хозяйка домика. – Спасибо Николаевичу, сторожу. Он как в город поедет, так мне продуктов купит, а дети… Сегодня дочь обещалась приехать, денег да еды привезти, но что-то нет ее. Завтра появится, скажет, что из-за дождя проехать не могла. Люди вон за забором идут, а ее все нет и нет!
«Это от одиночества, – оценил всплеск эмоций старушки Агафонов. – Тут, особенно ранней весной или поздней осенью, озвереешь от унылого пейзажа и вынужденного уединения. Целыми днями словом переброситься не с кем. Даже кошку или собаку она не может завести! Лето пройдет, надо будет домой возвращаться, а дома – дети, которые за кошкой шерсть убирать не собираются. Если бы я жил тут один с весны до осени, то спился бы от тоски или сбежал куда глаза глядят».
Хозяйке мичуринского участка было много лет. Вполне возможно, что она во время Гражданской войны могла видеть поезд адмирала Колчака, отступавшего под ударами Красной армии из Омска на Дальний Восток. Старушка была смуглая, морщинистая, невысокого роста, очень худая. Одета она была в красную кофту, заштопанную на локтях, и домашний халат, вылинявший от времени и солнца. На ногах у хозяйки были калоши, обутые на толстые шерстяные носки.
– Дай-ка свой документ! Я еще раз посмотрю, не дурачишь ли ты меня! – потребовала хозяйка.
Агафонов раскрыл удостоверение. Старушка надела очки, взяла в руки лупу, по слогам прочитала фамилию и звание гостя.
– Так ты майор? – с недоверием спросила она. – Не похож, ой, не похож ты на майора!
– Почему? – удивился Агафонов.
– Майоры, они постарше тебя будут, с усами. Видела я майоров, солидные мужчины, а ты…
Старушка сбилась на полуслове, не зная, как охарактеризовать гостя, чтобы не обидеть его. Вдруг он действительно майор из милиции? Скажешь лишнее слово, греха потом не оберешься.
Агафонов посмотрел в окно, убедился, что никто не подслушивает, повернулся к старушке и тихо, как заговорщик заговорщику, сказал:
– Брежнев запретил майорам усы носить. Говорит: «У меня усов нет, и у майоров не будет!» Только ты об этом никому не рассказывай, а то мне влетит по первое число. Выговор дадут или премии лишат.
– Что ты, что ты! – замахала руками хозяйка. – От меня никто ничего не узнает. Я секреты хранить умею. Будут про Брежнева расспрашивать, скажу, что я глухая и ничего не слышала.
Контакт был установлен. Настало время переходить к цели визита.
– Эту штуковину дети вместо телевизора оставили? – спросил Агафонов, указывая рукой на театральный бинокль, лежавший на подоконнике.
– Угадал! – невесело согласилась старушка. – Вот скажи, за что мне такое наказание? Каждую весну привозят меня сюда и оставляют до поздней осени сад охранять. А какой с меня сторож? Прошлой осенью пьяный шел, руку между досок в заборе просунул и целую ветку облепихи отломал, чтобы по одной ягодке не отщипывать. Я на него закричала, так он на меня так рыкнул, что я от страха в туалете закрылась. Думаю: «Пропади оно все пропадом! Пускай все что хочет из дома выносит, лишь бы меня не трогал». Еще раз было – хулиганы шли и гнилой помидоркой прямо в окно мне кинули. Я даже выходить не стала.
– Да-а, – протянул Агафонов, – тяжело в деревне без нагана!
– Скажи, вы чего такой делегацией к Буржую приехали? Натворил он чего?
– Кто такой Буржуй? – не понял милиционер.
– Не прикидывайся, что не знаешь! Ты же из его дома пришел.
– У него фамилия Фурман, а не Буржуй.
– Откуда бы мне знать его фамилию? – удивилась хозяйка. – Я тут всем соседям от скуки клички дала. Буржуй – он крепкий хозяин. Каждый год что-то строит. Спрашивается, откуда у него деньги на доски и шифер? На стройке, поди, работает и тащит с нее все что может.
– Вчера он ничего не строил? – спросил Агафонов и почувствовал, как сердце веселее забилось, предвкушая удачу.
– Не до того ему было! – оживилась хозяйка. – Чего расскажу – не поверишь! Дом напротив его участка видишь? Тот, что через дорогу? Там живет черненькая такая женщина, я ее Врачихой зову. Она один раз на машине «Скорой помощи» приезжала. Муж у нее лысый, лет пятидесяти. Вахтовым методом работает. Спросишь, как я догадалась? Посиди тут в одиночестве с мое, обо всех все знать будешь. Смотри! Дом он сам не строил, работников нанял. Значит, деньги у него водятся, и деньги немалые. На садовый участок он приезжает только в мае и живет на нем недели две. Каждый божий день у него пьянка-гулянка, шашлык жарит, гостей принимает. На огороде палец о палец не ударит, все жена делает. Потом он месяц появляется только по выходным и исчезает на все лето. Осенью приедет на зеленой машине, урожай соберет и все, с концами, до следующего года! Жена у него каждый выходной здесь. Развратничает.
– Да ну! – Агафонов сделал вид, что удивился.
– Точно тебе говорю, так оно и есть! Если бы не знала, не стала бы зря на человека наговаривать. Врачиха с Буржуем шуры-муры крутит. Полюбовники они. То он к ней в домик вечером придет и до темноты останется, то она к нему, когда у Буржуя жены нет. Один раз, стыд сказать, какой разврат был. Видишь, у Буржуя на участке баня стоит? Стемнело. Они пошли туда вдвоем. Выходят. Он – в одних трусах, а она – в халатике. Их бы никто не заметил, да машина с моей стороны пригорка вниз ехала и фарами их осветила. Они от света увильнули и к нему в дом зашли, посидели немного и свет выключили. Скажи, это что, не разврат, что ли? У нее муж есть, у него – семья: жена, сын и дочка маленькая. Есть ли у Врачихи дети, не знаю. Приезжала какая-то молодежь, может, и ее детки, а может, племянники какие. Не знаю.
– Вчера она опять к нему ходила? – направил разговор в нужное русло Агафонов.
– Хуже! Вчера они все развратничали. Врачиха приехала с подругой, светленькая такая женщина, стройная. С ней мужик. Приехали они втроем на красной легковушке. Мужик шашлык пожарил, сели в домике, поужинали. Потом выходит светленькая, и этот мужик стал ее тискать на крыльце, обнимать. Любовник он ее, понимаешь?
– Может, муж? – усомнился Агафонов.
– Какой муж! – возмутилась старушка. – Что ты ерунду собираешь? Ты свою жену на улице обнимаешь?
– Нет, – немного подумав, ответил начальник ОУР. – У меня своя квартира есть.
– То-то! – веско подытожила хозяйка. – Приличный человек не будет с женой миловаться при всем честном народе. Неприлично это. Если мужик никого не стесняется, то, значит, он от страсти сгорает и ему на всех наплевать. Точно тебе говорю, с любовницей он приехал. Прошло еще немного времени, смотрю, Врачиха шасть к Буржую в домик, минут пять там побыла и выбежала как ошпаренная. Пришла к себе, и они все втроем у нее ночавать остались. Утром мужик уехал, а Врачиха с подругой пошли на огороде порядок наводить.
– Буржуй когда приехал? До них или после?
– Чуть-чуть позже нее. Вначале Врачиха с компанией заявилась, а потом он. Приехал, печку затопил и из дома носа не показывал. Нет, вру! Один раз он до туалета дошел и потом все, в доме сидел.
– Буржуй что, на машине приехал?
– Пешком пришел. Нет у него машины. На их стороне только у Психа и у Врачихи машины есть. Остальные, как мои дети, все безлошадные. Пешочком ходят.
– Псих – это кто?
– Мужик один нервный, все на жену покрикивает да на детей. Участок у него в самом логу расположен, забор на ручей выходит. Правее участка Буржуя зеленую машину видишь? Это и есть садовый участок Психа. Он вчера раньше всех приехал. В обед уже тут был.
– Погоди, мать. Я немного запутался. У Врачихи тоже машина есть?
– Еще какая! «Волга»! Как у большого начальника. На ней ее муж ездит, а она сама пешком ходит, или ее знакомые подвозят. Но эти знакомые с ней не развратничают. Привезут, вещи выгрузят, посидят в домике немного и уезжают. А вот с Буржуем она давно крутит! Года три, не меньше.
– Что еще интересного было?
– Стемнело рано. Тьма наступила, хоть глаз коли! Дождь надвигался. Я уже ко сну готовилась, потом, думаю, посмотрю Врачихе в окна, может, что интересное увижу. Смотрю, Алкаш на крыльцо вышел и прямо от дверей струю на крыльцо пустил. У Алкаша в доме света не было, и он, чтобы дверь найти, свет на веранде включил.
– Алкаш – это кто?
– У него участок рядом с Буржуем, выше по склону. Алкаш этот, как приедет, так обязательно напьется. У него дом недостроенный уже который год стоит. Шлаком коробку залил, а до крыши руки все никак не дойдут. Он вчера после Буржуя самый последний приехал. Напился, до туалета дойти не мог. Свернет за угол дома и мочится на стену, как бомж какой-нибудь. Срамота! По-другому не скажешь.
– Я посмотрю? – спросил Агафонов.
Не дожидаясь разрешения, он взял бинокль, стал изучать склон напротив.
Хозяйка убогого домика рассказала начальнику уголовного розыска много интересных сведений. Чтобы их запомнить максимально подробно, нужно было либо записывать за старушкой, либо «привязать» ее рассказ к местности.
Пока Агафонов рассматривал склон, старушка обдумала его слова и сказала:
– При Сталине, помню, все его соратники с усами были. Микоян, Ворошилов, Молотов и этот еще, с широким лицом из Ленинграда, тоже с усами был. Калинин был с бородой, и еще один мужик бородку носил. Как зовут его, уже не помню, но его Хрущев из правительства прогнал и из партии исключил. Все соратники у Сталина усатые были, а у Брежнева, видать, усы не растут, вот он и велел всем побриться… Зимой смотрела я телевизор. Брежневу медаль вручали. Все его гости без усов были… Ты не переживай, я про него никому не скажу. Я с детства не болтливая. Тайны хранить умею.
Агафонов кивнул и продолжил рассматривать садовые участки. На крыльце у Врачихи-Масловой нервно покуривала ее светловолосая подруга. Симпатичная женщина с короткой стрижкой. Душ на участке у Фурмана-Буржуя стоял рядом с туалетом. Он располагался в небольшом дощатом строении с перевернутой бочкой на плоской крыше. Летом под лучами солнца вода в бочке нагревалась и становилась достаточно теплой, чтобы можно было принять комфортный душ.
«Как ни странно, это баня, – подумал Агафонов, присмотревшись к строению с бочкой. – Рядом с бочкой труба выходит, значит, внутри есть печка. В холодное время года можно дровами воду нагреть. Настоящую баню с толстыми стенами на мичуринском участке никто возводить не позволит, а вот такой курятник, который можно в теплое время года ненадолго прогреть до банной температуры, это – пожалуйста!»
– Скажи, мать, вчера все печки топили? – спросил он.
– Конечно! Как без печки в такой холод ночевать? Буржуй топил, и соседи его топили. Врачиха, та даже баньку затопила. Видишь, у нее на участке сарай стоит с бочкой наверху? Это баня. В ней даже осенью помыться можно. У Психа тоже баня есть, и он ее ночью затопил.
– Да ну, прямо ночью! – сделал вид, что не поверил старушке, Агафонов.
– Я тебе точно говорю, что ночь была! – заверила хозяйка домика. – Мне не спалось. Я посмотрела в окно, а у него над баней дым столбом стоит. Дым-то в любую погоду, даже ночью увидишь.
Агафонов посмотрел на баню на садовом участке Психа. От нее до садового домика было рукой подать, даже зимой от крыльца до крыльца раздетым добежать можно.
– Буденновец что-то в этом году не появляется, – прервала молчание хозяйка. – Его Степаном Савельевичем зовут, а лет ему, не поверишь, – девяносто два года! Он похвалялся, что с самим Буденным был знаком, вместе в Конной армии воевали. Врет, поди! Но усищи у него как у Буденного на картинке, такие же пышные, в стороны торчат. Степан Савельевич этот – матерщинник, каких свет не видывал. Двух слов без матерка связать не может. Раз он поддатый от нашего сторожа мимо моего забора шел и частушки пел. Прости, Господи! За такие частушки в тюрьму сажать надо. Там такие слова, что я в жизнь не повторю. Но с буденновцем никто не связывался. Старый он. Кто его судить будет? Каждый год он приезжал в сады, как только снег сойдет, а уезжал даже позже меня, когда первые морозы ударят. Все года ходил, а нынче что-то не видать его. Собака у него есть, дворняжка. Он с ней, бывало, все участки обойдет, со всеми переговорит. Общительный был старичок, да что-то, видать, с ним случилось.
– Спасибо за беседу! – сказал Агафонов, кладя бинокль на место.
– Оставь мне сигаретку, – попросила старушка.
– Так ты куришь? – поразился гость.
– Сроду не дымила, даже не пробовала, а нюхать сигареты люблю.
Агафонов выложил три сигареты на стол. Старушка скрюченными пальцами взяла одну, поднесла к носу. С наслаждением вдохнула запах табака.
Просто так уходить от словоохотливой бабульки Агафонову было неловко. Прощаясь, он пообещал, что заедет на следующей неделе, привезет еще сигареты. Старушка не поверила ему, но виду не подала. Ей была приятна ложь случайно зашедшего в гости майора. Хоть кому-то на свете было интересно с ней поговорить!
Спускаясь к ручью, Агафонов подумал:
«Свинство это, другими словами не скажешь! Я даже имени старушки не узнал. Ну и черт с ним! Все равно больше не увидимся».
4
Старшего инспектора уголовного розыска звали Кейль Альберт Иоганнович. Немецкое отчество было непривычно для русского слуха, звучало пафосно, наводило на мысли о немецких композиторах и прочих иностранцах, оставивших свой след в истории. Для простоты Кейля стали звать Альберт Иванович. Против нового прочтения отчества Кейль не возражал.
На субботний выезд Кейль попал случайно – зашел в РОВД забрать форменную рубашку в стирку, а тут – убийство! Он бы никуда не поехал, но Агафонов к каждому инспектору умел найти свой подход.
– Иваныч! – по-товарищески сказал он. – Давай съездим! Без нас Дуболом только дров наломает. Самим же потом расхлебывать придется.
На месте происшествия у Кейля «включился» режим поиска. Незаметно для окружающих он внимательно осмотрел все предметы на веранде и в доме Фурманов, по разговорам и внешнему виду свидетелей оценил правдивость их показаний. От Кейля с самого начала не ускользнуло странное поведение Масловой, увидевшей труп соседа, но поспешных выводов он делать не стал.
Работа работой, а от обычных мужских мыслей никуда не уйдешь! Поднимаясь вслед за Масловой к ее садовому участку, Кейль невольно рассматривал обтянутые трико ягодицы медсестры.
«Она отлично выглядит для ее лет, – отметил он. – Рука сама, куда не просят, тянется».
Почувствовав взгляд в спину, Маслова обернулась. Кейль ободряюще кивнул ей: «Все в порядке, я не отстаю!»
На открытой веранде домика Масловых их поджидала светловолосая женщина лет сорока с короткой стрижкой, одетая в старую болоньевую куртку и синие вытянутые трико. Эти трико были традиционной одеждой для работы в саду. Выпускали их на заводе химического волокна из синтетической износостойкой ткани. За один сезон трико вытягивались и выцветали, но сохраняли прочность и не рвались по швам. Как-то Кейль задумался: для каких целей выпускают эти трико? В городе на улицу в них никто не выходил, даже мусор выбрасывать в них стеснялись. Трико надевали только для работы на мичуринском участке, на овощной базе, для выездов на уборку урожая в подшефный совхоз или на субботник. Судя по этикетке, трико назывались «штаны спортивные», но заниматься спортом в них было неудобно: в начале носки трико слишком плотно облегали ноги, а через год начинали болтаться, как на пугале.
– Этот товарищ из милиции, – представила Маслова светловолосой женщине Кейля.
– Светлана Николаевна Абызова, – назвалась полным именем гостья Масловой.
«Фамилия явно по мужу, – тут же отметил Кейль. – На татарку она не похожа, хотя всяко может быть! Жил в нашем подъезде дядя Саша, „городской“ татарин. Он был голубоглазым и светловолосым. Жена его была типичной татаркой: смуглая, кареглазая, черноволосая. Дочь их пошла в отца, а сын – в мать. Дочь подросла, стала собираться замуж, и ее жених с удивлением узнал, что невеста по паспорту вовсе не Зина, а Забеля».
– Пройдемте в дом, – предложил Кейль.
– Там не прибрано. Давайте лучше здесь поговорим, – предложила в ответ хозяйка домика.
Кейль усмехнулся:
– Что же у вас, гражданочки, может в доме быть такого, чтобы я смутился и покраснел? Там, часом, еще один труп с пробитой головой не лежит?
– Еще один? – ужаснулась Абызова. – Там что, где-то есть…
– Николая Николаевича убили, – вместо инспектора ответила Маслова.
– Да ты что! – воскликнула подруга и картинно зажала рот ладошкой.
– Так мы войдем в жилище или будем на холоде стоять? – повторил вопрос Кейль.
Маслова открыла дверь. Инспектор и женщины вошли внутрь. Кейль на пару секунд задержался на веранде, оценил батарею пустых бутылок из-под спиртного на полу, старую детскую коляску в углу, оцинкованный банный таз, подвешенный на вбитый в стену гвоздь.
«Строение в конце огорода – это летняя баня, – догадался инспектор. – Видел я такую. В ней можно приличную температуру нагнать, если углем топить. Для дров банная печь с каменкой слишком прожорливая».
Старушка с пригорка метко заметила, что Масловы жили в достатке. Мебель, которую они привезли из дома, была еще не старой. Посуда на столе – практически новая: фарфоровые тарелки без трещин, кружки без несмываемого темного налета изнутри. На широком подоконнике стоял переносной транзистор «ВЭФ» – незаменимая вещь в садовом хозяйстве. Транзистор можно было взять с собой на улицу и заниматься огородными работами под развлекательную музыку, прерываемую только программой новостей.
– Начнем! – официальным тоном сказал Кейль.
Из кожаной папки он достал бланк объяснения, авторучку и два чистых листа писчей бумаги. Маслова проворно схватила с подоконника тряпочку, протерла столешницу перед Кейлем, сдвинула полную окурков пепельницу в сторону. Инспектор разложил бумаги, приготовился записывать. Не успел он сказать и слова, как Маслова сбивчиво начала давать показания:
– Светлана – моя подруга. Мы дружим с детства. В одном дворе росли. Вчера я пригласила ее в гости в сад. Мы приехали, поужинали…
– Не так быстро, – перебил инспектор женщину. – На чем вы приехали сюда?
– На трамвае, – не задумываясь, ответила Маслова.
– Пешочком пришли?
Инспектор встал, подошел к женской обуви, составленной у порога, взял туфлю, осмотрел ее со всех сторон.
– Странно, – пробормотал Кейль. – Как вы дошли по размытой дороге, не испачкав ног?
– Дождь только вчера начался, – напомнила Маслова.
– Спору нет – ливень был вчера. Но дорога здесь еще не просохла. Почему у вас на обуви нет грязи?
– Мы пришли и помыли обувь, – вступила в разговор Абызова.
– Вот как! – усмехнулся инспектор. – Туфли помыли, а на них…
Кейль провел пальцем по лакированной поверхности туфли, и на ней четко проступил след от стертой пыли.
– Это у вас за ночь туфли так запылились? – с издевкой спросил он. – Ах да, вы же печку топили! Зола из поддувала летела, на туфельки осела. Тогда почему на пороге, рядом с которым стояла обувь, пыли нет? Ногами стерли, когда из дома выходили? Вы на старушек не похожи, ножками еще не шаркаете, к тому же пыли нет ни на подоконнике, ни на дужке кровати. Вы, Зоя Петровна, хорошая хозяйка! Давно на мичуринском не были, как приехали, стали порядок наводить: пол помыли, полки протерли. Везде чистоту навели, а обувь протирать не стали. Если назад пешком идти, то смысла обувь протирать нет. Так ведь?