скачать книгу бесплатно
Вебер осторожно улыбнулся.
– Правда?
– Правда, и из Корпуса уходили, и стрелялись, и меня вызывали – все как полагается. Но подумай сейчас не об этом, вспомни твою основную работу, ты стал всё забывать. Я не хочу омрачать твоего счастья, но времени может потом не хватить, и ты себе этого не простишь. А я не прощу себе того, что ты не смог себя простить. Взрослей, сын, нет у тебя времени дураком походить, музыка-музыкой, а работа работой.
– Я зайду к тебе после органа?
– Я сам зайду, Агнес будет спать, она переволновалась. Найдем, где посидеть. Орган установлен в бункерной части.
– В подвале?
– Да, тебе там заниматься будет удобнее всего, почему – объясню. Настройся на то, что в ближайшее время я предложу тебе интенсивную, длительную медитацию, ты должен это пройти.
– Ты считаешь, что я готов?
– Ты готов, но сначала немного успокойся, я поработаю с тобой.
– Отец, ты позволил моей жене остаться со мной в Корпусе?
– Попытаемся и посмотрим, что будет, и моя жена предпочла сегодня остаться здесь.
– Это так хорошо, Ане нужна рядом мудрая женщина.
– Вебер, они делают свою работу, сама природа через них ее делает. Нам всем бы хотелось, чтобы они всегда были рядом с нами, но наше дело не около них сидеть, а их защитить. Ты всё вспомнил?
– Да, я так рад, что они здесь, я не мог об этом даже мечтать…
– Не надо мечтать о том, что существует в твоей жизни и так. Помечтай о том, как ты спасешь свою жену, сумеешь отвести беду от тех, кто тебе дорог. Пойдём? Старый да новый башмак, старый да молодой дурак, пойдем к нашим покинутым женам.
– Отец, как я тебя люблю.
– Только помни об этом всегда, особенно, когда ты вдруг видишь во мне врага, и завидуй себе почаще. Говори себе постоянно: у меня есть любовь, у меня есть талант, у меня есть друзья, у меня есть семья, и Господь поручил мне всё это прикрыть собой, значит, Он доверяет мне. Неужели ты думаешь, что за все это ты дорого заплатил? Все твои испытания – всего-навсего Школа, чтобы ты в нужный момент сумел выдержать все. Говори себе это утром, когда встаешь, ночью, когда отходишь ко сну, помни, что ты счастливейший из людей.
Вебер улыбался ожившему взгляду Аланда и им любовался.
– И еще – у меня есть такой отец, – добавил Вебер.
Аланд пошел к себе, Вебер в комнаты Абеля – теперь его комнаты, и, невольно улыбаясь, думал про себя: до чего же у него все хорошо!
Глава 62. Доменико Скарлатти
Если не считать заботливых рассуждений Карла Клемперера о том, способен ли Вебер после чудовищного избиения заниматься в классе единоборств, больше об инциденте с Агнес никто не вспоминал.
Орган, размещенный в подвале, в котором Вебер раньше не бывал, расположен был в комнате с превосходной акустикой. Небольшой, самые крупные трубы не более трех метров. Весь вечер Вебер с Гейнцем проползали вокруг инструмента, завершая монтаж, Аланд заходил, смотрел на то, как они, обо всем позабыв, доводили до ума инструмент, заходил один, с Агнес. Первым сел поиграть, усадив жену в кресло, потом к полному потрясению Вебера привел Анечку, разрешив ей встать, объявил, что все в полном порядке.
Работой Аланд завалил Вебера беспощадно. То, что Анечка и Агнес постоянно находились в Корпусе, успокаивало Вебера, он испытывал невероятный подъем сил.
Вид оркестра напугал его только в первую минуту. То, что рядом были Аланд и Гейнц, придавало уверенности, но полностью Вебер успокоился только за инструментом. Игра с оркестром оказалась еще одним из незнаемых раньше блаженств. Концерты он отыграл легко, даже вечно споривший с Аландом Ленц, который первоначально отнесся к Веберу скептически, остался доволен, и три подряд сыгранных концерта заставили Ленца изменить отношение к Веберу, они расстались друзьями.
Вебер хотел играть еще и еще, и был уверен, что Аланд немедленно известит его о новых выступлениях, но Аланд после третьего концерта отвел Вебера к себе, усадил его перед собой и заговорил совсем не о том, о чем думал Вебер.
– Мне всего-навсего нужно было, чтобы ты понял: музыка приносит тебе больше удовлетворения, чем преподавание математики, так? У тебя будет возможность заняться концертированием, это вопрос решенный, сейчас поговорим о другом. Поговорим о той работе, которую ни при каких обстоятельствах мы прерывать не должны, надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
Вебер и сам часто думал о том, что медитация фактически сошла на нет. Нет Абеля, никто не дублирует работу Вебера, и, следовательно, она остановилась, чего быть не должно.
– Не думай об этом: ни я, ни Кох, ни Фердинанд не прекращали работы. Твою работу делали все это время, и тем не менее, ты должен вернуться к ней.
– Я понимаю, что я не уделяю ей достаточно времени…
– Для этой работы его всегда недостаточно, пора возвращаться к делу и учиться совмещать жизнь внешнюю с работой на внутренних планах. Я попрошу тебя сосредоточиться и увидеть еще раз те картины, которые когда-то продемонстрировали тебе. Изменилось ли хоть что-нибудь? Пожалуйста, оставайся спокоен, что бы ты ни увидел, это просто твоя работа, эмоции сильно мешают. Просмотри все картины, сличая как аналитик то, что ты видел прежде с тем, что увидишь сейчас. Посмотрим, имела ли твоя без конца прерываемая работа хоть какой-нибудь результат или она не результативна. Общение со мной сейчас не нарушит твоей концентрации.
– …Я вовсе не вижу Николая… Ни живым, ни мертвым…Не вижу их дома.
– Да, Николай выведен из круга твоих беспокойств, он проживет долго и счастливо, дом их как место событий тоже больше не фигурирует, для нас его больше не существует.
– Но… с Аней… все то же самое?.. Она убита…
– То же самое? Ты уверен?
– Ран намного меньше, но она мертва…
– Ран меньше.
– Карл – все равно рассыпающийся в небе самолет…
– Дальше.
– Он страшно избит – на полу. Это камера…
– То есть самолет-самолетом, но Карл жив?..
– Не уверен, что ему от этого легче.
– Это не твое дело, речь идет о запасе жизненной энергии, дальше.
– Гейнц… Рука. Разбитая скрипка… Машина и взрыв. Столп огня до неба…
– Дальше.
– Кох… Не понимаю… Анна-Мария, отец Адриан, отец Карла… Очевидная гибель… Фердинанда не вижу. Вы… господин генерал… Что это такое?..
– Что это такое? – передразнил Аланд.
– Это невозможно… Ваш китель, как решето…
– И я лежу в гробу, сложив чинно руки крестом?
– Нет, вы идете, этого не может быть. Я пересчитать не могу ваших ран.
– Я тебе говорил, что математика – это не твое. Дальше.
– Не могу понять… Еще какой-то человек – я не знаю его…
– Узнаешь.
– Но с вами – с вами не может такого случиться.
– Почему? Я пришел завершить дела, передать их вам, скажи о себе.
– Похоже, что в сердце, но мой сын совсем маленький… Храм? Орган… Меня скоро убьют?
– Не хочется, правда? И сын твой тоже вовсе этого не хочет.
– Фердинанд рядом, он вернется? Что делать?
– Я просил тебя обойтись без эмоций, это эскизы, у тебя есть время над ними серьезно поработать.
– Отец, ты сказал, что я могу приступить к интенсивной медитации.
– Мне было нужно, чтобы ты сам этого захотел.
– Я готов, хоть сейчас…
– Сейчас ты пойдешь к жене, ничего не объясняй, скажи, что ты уезжаешь, я неумолим, и что она остается здесь на нашем попечении. Ты меня понял? Сегодня дай ей порадоваться твоему успеху.
– Если она спросит – куда?
– Мало ли кто что спросит, ты офицер секретного Корпуса, пусть тебя спросит сам Господь – промолчи. Если он Господь, он и сам знает, а остальным говорить ты не имеешь права. Утром выполнишь разминку, в девять придешь ко мне, я все объясню подробно и провожу тебя. Первое время я буду с тобой, потому что могут возникнуть трудности. Сегодня постарайся провести вечер, как счастливый человек, ты уходишь изменить то, что готово помешать тебе и тем, кого ты любишь, оставаться счастливыми.
– Да, отец.
– О музыке не беспокойся, ничего не потеряешь, ты был на сцене выше всех похвал. Если ты сумеешь провести, хоть пару недель в непрекращающейся медитации, это будет куда больший успех, сын.
– Если мы сходим с Аней прогуляться?..
– Нужно, чтобы ей запомнился этот вечер, посвяти время только ей, ночь ясная, луна близка к полнолунию, холода особого нет… Ей нужно очень близко запомнить твое лицо, все время твоего отсутствия она таким будет видеть его перед собой. Будь таким, каким ты хочешь, чтобы она тебя запомнила, хоть стихи ей читай, хоть целуйтесь до самозабвения, дышите небом – могучим звездным небом. Я сам ей сообщу, что ты завтра уедешь, понимаю, что тебе не хочется огорчать ее. Мне она пока все прощает, я ее фаворит, потому что я твой отец.
– Я как раз об этом подумал…
– И я как раз подумал о том, о чем ты подумал, – Аланд засмеялся, повел Вебера к дверям. Вебер подумал, что у Абеля все хорошо, раз Фердинанд непременно вернется.
– У Абеля все хорошо, – как эхо, отозвался Аланд.
Веберу пришлось со всеми проститься, как перед отъездом.
Орган, рояль, клавесин, необходимые в последнее время ноты – все было здесь, Аланд сказал, что первое время Вебер сможет снимать эмоциональное напряжение музицированием, но музыкальные упражнения не самоцель. Насчет двух недель сказано очень условно – как пойдет, может, две, а может, и больше, думать об этом не надо. Если он сумеет по-настоящему войти в работу, прерываться ему не захочется самому, за жену беспокоиться нет смысла.
Сейчас, пока Вебер не вошел в необходимое для работы состояние, Аланд будет приходить, иногда будет приходить Кох, Аланд больше следил за распорядком и работал с Вебером над медитацией, Кох проходил с ним сонату за сонатой, Вебер успокоился, может быть, потому что внутреннее зрение быстро вернулось к нему. Анечку он видел спокойной, окруженной заботой, видел ее счастливой, но чувствовал, что она тихо грустит о нем.
Кох и Аланд приходили все реже, работа над медитацией затягивала его. Все время он отдавал ей. За рояль он садился изредка, и сколько времени отделяло одно музицирование от другого, он уже не мог сказать. Часов не было, время текло по своим законам. Иногда он переигрывал десятки сонат за роялем, переводил их в клавесин. Не в силах справиться с томлением. Подходил к органу и, думая про Абеля и пытаясь к нему пробиться, садился за орган и проваливался в музыку на многие часы.
Абеля он не видел, понимал, что раз Аланд просил не тревожить своими мыслями Фердинанда, то так и следует делать, но совсем не думать о нем Вебер не мог. Он все больше играл на органе, улавливая при этом тонкое ощущение присутствия Фердинанда, и тоже, будто просто иначе, проваливался в медитацию.
Он слушал не музыку, что рождалась под его руками, он растворялся в мыслях вне слов, прощупывал космический вакуум, отделивший его вдруг от дорогих, самых дорогих, для него людей, и погружался в черную дыру, словно сердцем приблизился к краю сердечной воронки, что едва не поглотила Абеля. Этот человек сделал для счастья и жизни Вебера больше, чем может сделать один человек для другого. Черная дыра, вывернувшая жизнь Абеля наизнанку, поставившая его вне мира, вне общества даже самых преданных и любивших его людей, была личным врагом Вебера, и он сходился с этой ненасытной тьмой в поединке, с удовлетворением выходя из нее самим собой, то есть непобежденным.
Беспокойство о жене и сыне оставило Вебера, душа его всегда была при них – не чувствовать этого они не могли, покой в ее глазах был покоем его долгожданного Гостя. Он вместе с Анечкой – с Аландом, Карлом, Гейнцем путешествовал по театрам, сидел в опере, отдыхал у Аланда дома за спокойной беседой и хорошим ужином, гулял с ними у озера, замирал перед открытием занавеса, с удивлением озирая все лучшие залы Берлина, Потсдама. Вебер был благодарен своей семье, он не сумел бы превратить беременность жены в такой праздник, он бы суетился, ограждал её от всего, во всем видя опасность, сколько всего сын его не увидел бы, и не узнал тихого света ожидания, которым сам Вебер и Аня жили все это время.
Он уходил в медитацию все спокойнее и пребывал в ней все дольше, оставляя этот населенный дорогими людьми мир, дни сливались воедино, он не замечал, что неделями отсутствует здесь. И даже за инструментами, в момент соприкосновения с миром, состояние незыблемого покоя не оставляло его. Медитация видоизменялась, но не оставляла его полностью. В глубокой внутренней отрешенности, незнаемом прежде сосредоточении на внутренних картинах, он поднимался из-за органа (рояля, клавесина), бродил по комнатам, обнаруживал на столе горячий свежий чай, что-то из легкой пищи и понуждал себя немного поддержать тело, ставшее таким легким, настолько не мешающим его духовным упражнениям, что он с удивлением смотрел на свою побелевшую, с полупрозрачным оттенком, и при этом сильную руку. Удивлялся, что эта рука разгоняет мощные волны звуков, задает точнейший, непоколебимый ритм, что эти пальцы умно и точно пробегают по мануалам. Он менялся, и это было просто, безболезненно, совершенно естественно – такой внутренней полноты он не испытывал никогда.
Ритмы и гармонии, по-настоящему великая и мощная музыка самого его уводили за пределы тела, его существо наполнялось тихим, ровным светом, и было одинаково приятно открыть глаза и закрыть их, свет по обе стороны встречал его, он был не одинаков, как две комнаты одного Дома – теневая и солнечная. После сияния и обжигающего экстаза одного мира тянуло в тень и прохладу другого. Ему не хотелось выйти на улицу, узнать, какой день, все равно. И, наконец, он покинул тело надолго.
Из медитации его вывел Аланд, в теле та же легкость: свобода движения, легкость дыхания, ясность мысли и чистота внутреннего виденья.
– Рудольф, мы поедем сейчас в Школу музыки, сыграешь там с десяток сонат, нужно немного удивить корифеев.
– Чем?
– Ты поймешь чем, когда сядешь в зале перед аудиторией за инструмент.
– Мне не следует разыграться?
– Ни в коем случае, нужно, чтобы первый звук, который ты извлечешь после двух месяцев твоего отсутствия, ты извлек при них. Это совсем другой будет звук, и это то, что им следует отождествить с твоей игрой.
– Двух месяцев?
– Два месяца – это была непрерывная медитация, когда ты последний раз покинул тело. До этого был почти месяц смешанной работы, пока ты готовил тело к длительному переходу.
– Что за день сегодня?
– Сегодня твой день, Рудольф, жена твоя в полном порядке, ждет тебя, вы поедете вместе. Сейчас ты вернешься из отъезда – и пара часов у тебя есть до выступления, чтобы со всеми пообщаться.
– Что я буду отвечать?
– О поездке ничего, это не обсуждается, а радоваться вы будете друг другу искренне.
– Я не заметил, что прошло столько времени.
– Так и бывает, я доволен тобой, ты много сделал. Сам ты не вполне можешь это оценить, потому что для тебя твое состояние естественно, ты перешел в него без потрясений, мягко, предоставь оценить перемену в тебе другим. Это первый шаг, ты пойдешь дальше. Но ты поймешь, что даже первый шаг твой стал серьезной переменой, ты не тот Рудольф Вебер, который спустился сюда в ноябре. Переоденься, твой портфель так и не разобран, появишься, пока никого в Корпусе, кроме женщин, не будет, но они увидят тебя, только когда ты поднимешься на второй этаж.
– Где все?
– Зачем ты спрашиваешь?
– Да, я вижу, они на стрельбище.
– Именно, ты играешь сегодня только тем, от кого зависят твои дальнейшие выступления, в одиннадцать мы должны там быть, поторопись.
– Я приду к жене после трех месяцев отсутствия без цветов? – улыбнулся Вебер.
