Руины веры

Начинается борьба взглядов. Питер притих на соседнем стуле. Дышит ли он там вообще?

– Хорошо, – вздыхает Коннери и сгребает фотографии обратно в ящик. Потом снова впивается в меня взглядом. – Три таких теракта произошли в этом году. С момента последнего прошло около шести месяцев. Людные улицы, театры, места скопления людей. Есть подозрения, что этим занимаются жители Нижнего мира.

Ну конечно же, Нижний мир всегда виноват в проблемах Верхнего. На меня вдруг нападает апатия. Они что, решат сейчас обвинить меня еще и во взрывах?

Снова подаюсь вперед, не пытаясь изображать вежливость.

– Ну так перевешайте всех подозреваемых, и дело с концом.

– Значит, такого ты мнения о правосудии? – приподнимает Коннери бровь.

– Мое мнение я оставлю при себе, – отвечаю и отворачиваюсь от него, смотрю в окно и молчу. Все, хватит с меня.

– Кэмерон, послушай меня, – полковник удивительно терпелив. – Сейчас мы получили информацию о том, что кто-то скупает материалы, предназначенные для создания похожих бомб. Наши аналитики полагают, что планируется еще один теракт. Все сделано мастерски, концов не найти. Мы долго вели расследование и, сопоставив данные камер наблюдения, вышли на банду из Нижнего мира. Мы можем, как ты сказал, перевешать всех, но это ничего не изменит, потому что заказчик останется жив и здоров и найдет себе новых исполнителей. Наша цель – найти того, кто все это финансирует.

Кажется, он искренен в своем желании. Ну надо же, энтузиаст, преданный своему делу.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – спрашиваю прямо.

– Потому что банда Нижнего мира – это банда подростков, и нам нужен свой человек среди них, чтобы выяснить имя заказчика.

Несколько секунд смотрю на него и тупо моргаю, не веря, что он сказал это всерьез. А когда понимаю, что так и есть, не выдерживаю и начинаю смеяться, громко, долго, бесконтрольно. Наверное, это и называется истерикой.

– И вы решили взять первого… попавшегося… подростка… из тюрьмы и завербовать? – выдаю сквозь хохот.

Полковник смотрит осуждающе.

Мой смех резко прекращается. Понимаю:

– Не первого. Ведь так? Есть и другие?

– Это тебя точно не касается, – отрезает Коннери, только подтверждая мою правоту.

– Хорошо, почему я? – Вот уж что мне непонятно.

– Ты умеешь бороться за свою жизнь, – отвечает полковник с таким видом, будто спрашиваю несусветную глупость.

– И?.. – подсказываю.

– И, очевидно, у тебя есть мозги, – нехотя продолжает.

– И еще у вас есть, чем меня подкупить, а заодно угрожать, чтобы быть уверенными в моей верности, – жестко заканчиваю за него, внезапно охватив всю целостность картины. – Мой отец.

– Твой отец, – соглашается Коннери. – Мы обещаем ему полную амнистию в том случае, если ты поможешь нам раскрыть это дело.

Хмыкаю. Звучит красиво, вот только…

– Не амнистию, а снятие всех обвинений, – заявляю. – Мой отец осужден несправедливо.

– У меня другая информация. – Полковник снова тянется к ящику стола, на этот раз к правому, и извлекает оттуда планшет. Несколько секунд роется в нем, потом официальным тоном зачитывает: – Ричард Феррис под действием алкогольного опьянения сел за руль транспортного средства, флайера, госномер… так, пропустим… И врезался в другое транспортное средство, в следствие чего скончалась жена обвиняемого Кира Феррис. По показаниям соседей, Феррисы поссорились накануне, что дает повод предполагать, что Ричард Феррис умышленно избавился от супруги, – победно заканчивает Коннери и поднимает на меня глаза.

– Зачем перед умышленным убийством напиваться? – интересуюсь.

– Для смелости, – тут же отвечает он.

Да, помню, так и говорил прокурор на суде.

Пальцы вновь сжимаются на подлокотнике.

– Мой отец любил мою мать. И он не был пьян. Алкоголь, который нашли у него в крови – успокоительное, он выпил его перед заключением важной сделки, на которую они и ехали тем утром. У флайера отказали тормоза, именно поэтому они разбились!

– Проверка транспортного средства не подтвердила эту версию. – Коннери принимается пролистывать материалы дела.

Сжимаю зубы, чтобы не закричать. Выдыхаю, стараюсь говорить спокойно.

– Проверка не проводилась. У нас не было на это денег, потому что все имущество ушло на погашение неустойки по той сделке, которую отец не совершил из-за аварии. Черт! – все-таки срываюсь. – Вы же знаете правила! Если есть деньги, тебя оправдают, если ты все потерял, за тебя не вступится никто!

Коннери смотрит на меня бесконечно долгую минуту. Очевидно, раздумывая, имеет ли моя версия случившихся событий право на существование. Молчу. Я знаю правду. И знаю, что все было именно так, как говорю. Мне только неизвестно, сами ли отказали тормоза во флайере моих родителей, или их кто-то испортил, но в невиновности папы не сомневаюсь.

– Хорошо, – решает вдруг полковник. – Если ты поможешь нам, я помогу тебе. Даю слово.

Усмехаюсь. Рассмешил.

– Письменно, – отрезаю, – договор, подписи, гарантии. Я не поверю вам на слово.

– Хорошо, – соглашается полковник. – Что-нибудь еще?

– Да. Верните мою кепку.

***

Питер провожает меня обратно в комнату.

Идем в молчании, каждый думает о своем. Хотя, по правде, не знаю, о чем думать, в голове сумбур. После однообразия, длящегося изо дня в день годами, за последние двое суток случилось слишком многое.

– Если ты согласишься, я буду твоим связным, – неожиданно говорит Питер.

Ну конечно, психологи СБ верны классике: связным становится знакомый человек.

Дергаю плечом.

– Хорошо.

– Все это время ты будешь выходить на связь только со мной, – зачем-то уточняет.

– Хорошо, – повторяю, не понимая, к чему он ведет.

– Мы должны доверять друг другу.

Ах, вот он о чем.

– Пит… Можно я буду звать тебя Пит? – Дожидаюсь кивка и продолжаю: – Пит, я никому не доверяю. А доверять мне или нет, решать тебе.

Питер замолкает, и несколько минут мы идем молча. Уже у самой двери во временно мою комнату он признается:

– Я просился сам пойти тайным агентом, по возрасту я бы еще смог, но полковник запретил.

Бросаю на него взгляд и соглашаюсь:

– Он прав. Ты не сошел бы за своего.

– Я бы переоделся, перепачкался…

Улыбаюсь. Он старше меня, но беззаботная жизнь Верхнего мира оставила в нем детскую наивность.

– Ты думаешь, «нижние» отличаются от «верхних» только грязью?

Не знаю, зачем разговариваю с ним. Не люблю пустой треп, а ничем другим нашу беседу не назовешь.

– Конечно же нет, – обижается Питер, но не даю ему продолжить. Ни к чему это.

– Полковник прав, – повторяю. – Тебя раскусили бы в первые несколько минут. – Пит хмурится. – У тебя лицо не обветренное, – говорю и захожу в комнату.

Дверь закрывается, отрезая от меня удивленного собеседника. Несколько секунд стою и задумчиво смотрю на нее.

Невольно проникаюсь уважением к Коннери. Удивительно добродушный парень этот Пит, нельзя его в Нижний мир…

Глава 4

Девочка смеется, летнее солнце отражается в капельках росы на газоне…

Яркие банты и яркое платье…

Искренний смех…

Просыпаюсь и поднимаюсь рывком. Мчусь в ванную, чтобы умыться ледяной водой и прийти в себя. Снова этот проклятый сон, снова эта девочка!

В дверь стучат. Не реагирую несколько секунд, судорожно сжимая кулаки и усмиряя тяжелое дыхание. Потом цепляю маску спокойствия и иду открывать.

– Ты же говорил, что не гардеробщик, – усмехаюсь, обнаруживая Питера с моей кепкой в руках на пороге.

Он кривится.

– Очень смешно. Держи свою ценность, остряк.

Вырываю желанный предмет из его рук, будто без него мне трудно дышать, и тут же напяливаю на себя.

– Что тебе от этой кепки? – комментирует мой будущий связной. – Пол-лица закрывает.

В этом и суть, но только отмахиваюсь.

– Пошли, – торопит меня Питер. – Нас ждет полковник.

– Зачем?

– Это я обязан ему докладывать о своих действиях, а не наоборот, – неудачно острит Пит.

Морщусь. Не спорю.

– Пошли.

Мне нечего собирать: одежда, которую мне выдали, на мне, другой у меня нет, кепку вернули. Поэтому послушно выхожу вслед за своим будущим связным. Связной… Даже звучит нереалистично.

Впрочем, буду ли я шпионом и будет ли у меня этот самый связной, пока не факт. Мне нужны гарантии, которых мне пока никто не предоставил. Пустой треп, снова только треп.

Коридоры, которыми мы следуем, так же пусты, как и вчера, – путь снова расчищен. Похоже, я нечто вроде секретного проекта. Какая честь, господа эсбэшники!

– Почему никого нет? – решаюсь воспользоваться хорошим расположением Питера и спросить.

– О тебе никто не должен знать, – ожидаемо.

Хмыкаю.

– Боитесь утечки?

– Осторожность лишней не бывает, – отвечает проводник с интонацией, подозрительно смахивающей на тон полковника.

На это возразить нечего, поэтому замолкаю.

Мы снова оказываемся у кабинета Коннери, в котором состоялась наша первая беседа. По правде говоря, не понимаю, почему вчера этим все и ограничилось, меня отвели в комнату и оставили (дословно) «отдыхать». Хотят усмирить бдительность?

Что бы они ни планировали, тот, кто годами недоедал, недосыпал и находился в постоянном холоде, никогда не откажется от теплой постели и сытной еды.

Дверь ползет в сторону, а Пит отходит, делая мне приглашающий жест.

Хмурюсь.

– Ты не идешь?

– Беседа приватная. – Мне кажется, или в голосе Пита обида?

Пожимаю плечами и захожу в кабинет, дверь со змеиным шипением ползет за спиной, чтобы вернуться на свое место.

– Доброе утро, Кэмерон. – Полковник снова за столом сбоку от огромного окна. Бодр, свеж и подтянут.

– Утро, полковник, – отвечаю. Добрым оно мне не кажется, равно как и любое другое. То, что здесь тепло и светло, еще не значит, что мне не следует опасаться за свою жизнь.

Коннери кивает, принимая мой ответ, и делает приглашающий жест в сторону кресла для посетителей. Сажусь.

– Тебе хотелось гарантий, – сообщает полковник без театральных пауз, и на том спасибо. – Вот они. – Он подвигает мне лист, лежащий перед ним. – Читать умеешь?

Игнорирую вопрос человека, прекрасно знающего, что до двенадцати лет у меня была возможность посещать школу, и впиваюсь взглядом в мелкий шрифт напечатанного на бумаге текста. Договор короток, но предельно ясен: я, Кэмерон Феррис, обязуюсь тайно участвовать в операции по поимке террористической группировки, в случае ареста главы которой, с моего отца, Ричарда Ферриса, будут сняты все предъявленные ранее обвинения, и он будет немедленно освобожден.

Отрываю глаза от текста.

– Даже временное жилье в Верхнем мире? – удивляюсь.

– Пока твой отец не восстановится и не найдет работу, – кивает Коннери. – Это дело очень важно для государства, и оно готово платить. Разумеется, если твои услуги окажутся полезными.

– Разумеется, – отвечаю эхом. Еще раз пробегаю глазами текст, потом отодвигаю от себя лист, поднимаю голову. – Ну и что? Это бумага. Ее можно сжечь, и поминай как звали.

Но полковник ни капли не смущен, он готов к моей реакции.

– Если мы подпишем эту бумагу, то прямо сейчас мы с тобой едем в офис Центрального банка, где арендуем ячейку, пароль к которой будешь знать только ты. Подходит?

Надеюсь, козырек кепки достаточно скрывает лицо, и полковник не видит, как загорелись у меня глаза. Это все выглядит таким реальным… Черт, это может быть правдой! Плевать, что я не шпион, где я, а где террористы, но, черт возьми, это шанс, то, чего у меня не было все эти годы.

– Подходит, – отвечаю сдержанно, хотя мое сердце готово выпрыгнуть из груди.

На губах полковника легкая улыбка, в которой только слепой не заметит самодовольства. Конечно же он знал, что я на все соглашусь. Коннери подписывает договор и протягивает мне ручку. В последний момент понимаю, что у меня нет даже подписи, пишу в графе свою фамилию. Почерк неровный, мне не приходилось держать в руках пишущие принадлежности не один год.

– И все же, почему я?

Все, договор подписан, пути назад для меня нет, но хочу знать.

Коннери приподнимает брови.

– Я думал, мы вчера все выяснили. Нам есть, что тебе предложить, ты подходишь по возрасту и складу ума.

– Много других, кто подойдет под это описание.

– Не думаю. – Полковник дарит мне внимательный взгляд, явно раздосадованный моим упорством, и тянется к ящику стола.

Снова снимки. Коннери медленно, словно смакуя мою реакцию на каждое свое движение, раскладывает фотографии в ряд. Одну за одной, одну за одной…

Сглатываю. Каждый снимок как удар под дых.

– Других много, – произносит полковник, – но никто из них не умудрился в течение четырех лет водить за нос кучу народа, прикрываясь только опечаткой в документах.

Больше ничего не следует говорить. Вот теперь карты раскрыты. Смотрю на Коннери, не моргая, поражаясь и, признаю, даже восхищаясь этим человеком. Зная правду, рискнуть отправить меня…

– Питер не в курсе, – получаю ответ еще прежде, чем успеваю задать вопрос. – Это ни к чему. Этот разговор только между нами, буду обращаться к тебе так же, как и раньше. – Придушенно киваю, все еще не найдя в себе сил оторваться от снимков. Четыре года эти лица оставались лишь в моей памяти. – Итак, – Коннери приподнимается, – едем в банк?

– Можно еще минуту? – голос звучит придушенно.

По лицу полковника скользит понимание, и он смущенно отводит глаза.

– Конечно, – отходит к окну.

А я еще целую бесценную минуту сижу и смотрю на яркие снимки. На смеющуюся девочку и ее счастливых родителей, которых так часто вижу во сне.

Минута истекает. Решительно поднимаюсь. Нет смысла продлевать агонию. Этих людей больше нет.

– Ты в порядке? – Кажется, полковник обеспокоен моей сентиментальностью.

– Разумеется, – отвечаю уже твердым голосом.

Полковник удовлетворен.

***

А уже через час мы и правда оказываемся в отделении Центрального банка и закладываем договор в ячейку.

Выгляжу нелепо в вещах с чужого плеча в компании одетого с иголочки эсбэшника. Люди удивленно оборачиваются на нас, провожают взглядами, когда выходим из флайера, когда заходим в банк и идем через огромный зал к менеджеру, с которым у Коннери заранее назначена встреча. Да и сам клерк смотрит на меня с плохо скрываемым любопытством, но под тяжелым взглядом полковника не решается ничего спросить и усиленно клеит на лицо профессиональную улыбку доброжелательного идиота. Клиентоориентированный сервис, мать его…

А когда возвращаемся во флайер, и молчаливый водитель несколькими уверенными движениями поднимает его в воздух и ловко встраивается в транспортную магистраль, Коннери склоняется ко мне и спрашивает:

– Все нормально?

Непроизвольно дергаюсь. Чертовы рефлексы – не терплю приближения посторонних. А посторонние для меня все.

Пожимаю плечом.

– Порядок.

Полковник хмурится, но не настаивает на откровенностях. Просто сидит напротив, сложив руки на груди, и наблюдает. Стискиваю зубы. Ощущение, что его взгляд сейчас протрет во мне дыру. Что он вообще пытается разглядеть?

К черту Коннери. Отворачиваюсь и всю дорогу смотрю в окно. Узнаю некоторые районы, отмечаю множество новых высоток, выросших то там, то здесь за прошедшие несколько лет. Холодные острые шпили смотрят в небо, напоминая иголки дикобраза…

***

Питер встречает нас в гараже и провожает меня до комнаты, где на столе уже дожидается самоподогревающий пищу поднос с ароматным обедом. Проводник оставляет меня пировать в одиночестве и обещает прийти через час.

Принимаюсь за еду, пытаясь выкинуть из головы лишние мысли и просто наслаждаться вкусом.

Я не из тех, кто готов продаться за тарелку еды. Таких на заводе было большинство, и не мне их судить. Но где-то в глубине души приятно осознавать, что мне удалось продаться за нечто большее, а вкусная пища – всего лишь бонус.

Питер возвращается ровно через час. Вид у него не слишком радостный, кто его знает отчего, но мне почему-то кажется, что все из-за того, что его не посвятили с утра в наши с полковником дела.

Тем не менее Пит не спрашивает, куда мы ездили и что делали, а я не горю желанием делиться впечатлениями. Между мной и содержимым банковской ячейки еще целая пропасть.

– Куда мы идем?

Питер бросает на меня удивленный взгляд, не ожидая вопроса.

– Для проведения первого инструктажа.

– А сколько их будет?

Пожимает плечами.

– На усмотрение полковника.

Звучит как: «На все воля Божья». Оставляю свое мнение при себе. Вряд ли оно кому-нибудь интересно.

К моему удивлению, мы не идем в кабинет полковника, а проходим по коридору дальше и входим в двери с внушительной табличкой «Конференц-зал».

Очевидно, этот зал предназначен для очень скромных конференций, потому как там обнаруживается только большой экран в человеческий рост и три ряда скамеек.

А еще здесь Коннери.

– Здравствуй, Кэмерон, – приветствует он, будто мы с ним не виделись чуть больше часа назад.

– Здравствуйте, – бормочу.

– Присаживайся, присаживайся.

Не задаю вопросов, послушно сажусь на мягкую скамью в первом ряду, полковник тоже устраивается на ней, но на приличном расстоянии от меня. Видимо, уже сообразил, что лучше не нарушать мое личное пространство.

Пит в это время подходит к экрану, который тут же оживает, стоит тому взять в руки пульт управления.

– Питер расскажет все, что тебе необходимо знать о банде Проклятых, – поясняет Коннери.

– Хорошо, – отвечаю только потому, что мне кажется, от меня ждут ответа.

На несколько секунд повисает молчание, будто от меня ожидают еще каких-то реплик, но я молчу.

Тогда Питер откашливается и начинает. На экране появляется лицо.

– Это главарь банды, Фредерик Коэн…

Прищуриваюсь, внимательно вглядываясь в незнакомую физиономию. Это парень лет двадцати с небольшим. Тощий, как и все обитатели Нижнего мира. Впалые щеки с трехдневной щетиной. Глубоко и близко посаженные глаза. Мохнатые брови и кривой шрам от внешнего края брови до уголка губ. Словом, совсем непривлекательный тип. Выражение глаз – злое.

Кадры сменяются. Вот камера запечатлела Коэна, выходящего из подземки в Верхнем мире. Вот он идет по улице. Вот стоит на стоянке флайеров…

– Коэну двадцать один год, – продолжает Питер, – он самый старший среди Проклятых. Сирота, о его родителях ничего не известно…

Зачем мне эта информация? Родился, учился… Хотя учился, конечно, не наш вариант.

– Как он стал главарем? – невежливо прерываю лектора. – Он основал банду?

Мне наплевать на биографические данные этого парня, мне важно знать, что он из себя представляет. Человек, собравший людей и заставивший их делать одно дело, должен обладать недюжинными организаторскими способностями и непременно мозгами.

– Нет. – Питер подготовился, и мой вопрос его не смущает. – Его взял под крыло бывший основатель, Джек Смирроу. В прошлом году Смирроу был убит Коэном, к которому и перешла вся власть. До совершения терактов, во время или после, узнать не удалось.

– Понятно, – киваю. Уже легче.

– Второе важное лицо, правая рука Коэна, – продолжает Брюнет, – Райан Кесседи, восемнадцать или девятнадцать лет. – На экране появляется новое лицо, куда менее кровожадное и озлобленное, чем у главаря. Впрочем, и добродушием этот тип явно не отличается. По мне, так лицо заместителя Коэна вообще ничего не выражает. Обычный парень. Худой. Темные коротко остриженные волосы и карие до черноты глаза. Тонкий белый шрам вертикально пресекает левую бровь ближе к виску. – Четыре года назад, когда произошел глобальный крах базы данных, информация об этом парне была безвозвратно утеряна, – докладывает Пит, – поэтому, кроме имени, у нас ничего нет. Даже неизвестно, дано ли это имя ему при рождении, или он сам его придумал.

Киваю, принимая информацию к сведению. О крахе системы четырехлетней давности известно всем. Долгое время это происшествие считалось диверсией, а не несчастным случаем, но виновных так и не нашли.

Думаю, многие возблагодарили Бога, а заодно и того, кто действовал от его имени, взламывая систему. И я в том числе. База «полетела» как раз во время судебного процесса над моим отцом, а при ее восстановлении в мои документы закралась ошибка, которая до сих пор здорово помогала мне выжить.

Пытаюсь сосредоточиться и не думать о постороннем. Коннери не сводит с меня глаз, а Питер серьезен, как на экзамене.

– Брэдли Попс. – Фото меняется. – Четырнадцать…

Курносое веснушчатое лицо рыжего Брэдли Попса сменяется другим. Этот парень постарше. Прямой нос. Тонкие губы. Светлые, почти бесцветные глаза и светлые отросшие волосы до плеч.

– Филипп Каповски. Девятнадцать, – рассказывает Питер. – Родился и вырос в Нижнем мире, его отец до самой смерти работал в «нижнем» патруле, а потому они неплохо жили. – Кривлюсь при слове «неплохо» из уст «верхнего». – После его смерти отказался работать на заводе и в возрасте шестнадцати лет сбежал. Якшался с различными бандами, пока не прибился к Проклятым.

Снова замена фото, на этот раз на смену одному блондину приходят сразу два, притом одинаковых.

– Кир и Рид Олсены. Близнецы. История стандартная. Числились за одним из заводов, пока однажды ночью не пропали и не объявились уже в банде.

Следующий тип поражает пухлыми щеками, что в Нижнем мире вообще редкость.

– Курт Нусс. Шестнадцать…

Тощий парень лет восемнадцати с маленькими глазками и вздернутым носом:

– Олаф Хьюри…

Парень совершенно незапоминающейся внешности:

– Пол Грэмз. – Среднего размера лицо, среднего размера нос и губы, русые волосы.

А вот следующий член банды заставляет шире распахнуть глаза, потому что это еще ребенок. На экране появляется мальчишка лет десяти-одиннадцати с раскосыми глазами и светло-русыми волосами.

– А это Мышь, – объявляет Питер, довольный тем, что на моем лице промелькнули хоть какие-то эмоции.

– Это имя? – Он что, издевается? – Почему Мышь?

Пит пожимает плечами.

– Его так зовут. К сожалению, данных о нем нет ни в одном из архивов. Все тот же крах базы данных. Однако предполагается, что Мышь родился среди беспризорников и никогда не был зарегистрирован.

Интересно, зачем Коэн вообще держит в банде ребенка?

– Вот в принципе и все, – заканчивает Питер. – По последним данным, состав банды на данный момент именно такой.

Вздыхаю с облегчением. Тру пальцами виски. Кто же знал, что «расскажет все» означает «покажет несколько фото». Похоже, все, что СБ знает о банде Проклятых на самом деле, это имена ее членов и их даты рождения. А информацию о некоторых и вовсе «сожрала» система. Не густо.

Внезапно меня осеняет:

– Среди них есть те, кто уже работает на вас?

Лицо полковника непроницаемо.

– Эта информация тебе ни к чему, – говорит он.

Ни «да», ни «нет». Скриплю зубами, но принимаю ответ. Так в эти игры и играют.

– Хорошо, – перефразирую свой вопрос. – А до этого были?

А вот теперь в глазах полковника загорается нехороший блеск, и мне становится не по себе, а он уже кивает Брюнету.

– Пит, слайд 02265, покажи-ка нам.

И Питер показывает.

В первое мгновение мне кажется, что я вижу пугало, одно из тех, что фермеры ставят на своих полях для отпугивания ворон. Разумеется, на тех планетах, где достаточно тепло, чтобы обрабатывать эти поля.

Во второе мгновение в горле встает ком, потому что понимаю, что никаких пугал посреди квартала Нижнего мира быть не может.

В третье – я наконец понимаю, что обгорелое нечто, надетое на кол, когда-то было человеком.

– Поэтому не стоит тебе попадаться, – жестко резюмирует Коннери. – И признаваться им, если вдруг заподозрят. Они поступят так с любым, кто связан или был связан с нами. Раскаяние и чистосердечное не помогут.

Морщусь. Нелепое предположение.

А экран все еще демонстрирует фото распятого «пугала», вынуждая отвернуться.

– Понял, – говорю сквозь зубы.

***

Следующие два дня – настоящий ад. Коннери лично отводит меня к врачу, долго шепчется с ним за ширмой, а потом меня начинают проверять, простукивать и просвечивать со всех сторон. К вечеру мне кажется, что из меня выкачали на анализы половину всей крови.

Зато современные медикаменты Верхнего мира творят чудеса. У меня обнаруживают запущенный бронхит и вылечивают его всего несколькими уколами, так, что на следующее утро я впервые не захожусь кашлем, стоит мне глубоко вздохнуть.

Доктор, молчаливый мрачный тип, делает мне прививки от всевозможных болезней, периодически воздевая глаза к потолку и поражаясь, как мне удалось выживать без них.

Из медблока меня выпускают только вечером второго дня. Забирает снова лично Коннери, очевидно, опасаясь, что от врача Питер может узнать то, что ему знать не положено. Врач сдает меня из рук в руки и обещает, что ближайший год я даже не чихну и вообще могу даже спать на снегу, и мне от этого ничего не будет.