Руины веры

– А Роберт говорит, что все было наоборот. – Он стучит пальцем с неровно остриженным ногтем по планшету, в котором, очевидно, сохранены показания. – Ты подкараулил его и напал. То же самое подтверждают остальные работники цеха.

На этот раз мне хватает ума промолчать. Казнят или упекут пожизненно за решетку, как папу, но мои слова точно ничего не изменят. Мама в таких случаях говорила: «Бог им судья». Но вот только в Бога я верю теперь еще меньше, чем в справедливость.

Синий устало вздыхает, а его взгляд неожиданно смягчается. Он кладет планшет на стол и толкает ко мне.

– Приложи ладонь, этим ты подпишешь признание. – Не подпишу – мне отсюда не выйти, прекрасно это осознаю. Уже поднимаю руку и заношу ее над планшетом, как он продолжает: – Признание в нападении и причинении особо тяжких телесных повреждений Роберту Клемменсу и убийстве Мориса Рамзи.

Моя ладонь зависает в воздухе.

– Какого черта… – шепчу, чувствуя, как подкатывает к горлу. Мо, черт вас дери… Мо! За что?!

– Ну же! – прикрикивает Синий. А я слышу шорох за спиной: Серый с готовностью подходит ближе.

Поднимаю глаза.

– Я. Ничего. Не подпишу, – четко произношу, чеканя каждое слово.

Да, отвертка в глазнице Боба – моя заслуга, моя вина, если им угодно. Неважно, кто начал, кто ответил. Пускай. Приму не моргнув. Но Мо… Кто знает, за что расправились с ним. Ощущаю укол совести, которая настаивает, что я – главная причина его смерти. Сглатываю. Пускай косвенная причина и все же на моих руках нет его крови. Признание я не подпишу, как бы ни выбивали.

Тут же прилетает откуда-то со спины и слева. Челюсть обжигает огнем. Если бы не стул, валяться бы мне на полу, но удается остаться в вертикальном положении. Цепляюсь в сиденье так, что белеют костяшки пальцев. Еще вчера рассеченная губа снова лопается, по подбородку течет горячая струйка.

– Подписывай!

Синий подвигает планшет ближе, а грубая клешня Серого пригибает меня за шею к столу, так, что практически утыкаюсь носом в экран. Несколько алых капель падают и растекаются по гладкой поверхности.

– Черта с два, – хриплю, но сдаваться не собираюсь. Решили быстренько закрыть дело об убийстве и получить награды? Нет уж, чужое на себя не возьму. Пусть ищут потом третьего, на кого повесят еще и мою смерть.

Меня снова бьют. На этот раз не удерживаюсь, падаю на пол, еле успеваю подставить руки, чтобы не разбить лицо окончательно. Тем не менее осознаю, что бьют в четверть силы. Ибо, ударь этот громила в полную, меня бы тут уже не было.

Как только падаю, меня не трогают, ждут, когда встану. Мне бы лежать, но упрямо поднимаюсь. Медленно, не спеша, не спуская глаз с Синего, который руководит экзекуцией. А потом нагло сплевываю кровь прямо на пол.

– Ах ты! – возмущенно восклицает Серый (видимо, мыть полы в допросной – его обязанность), замахивается снова, но не успевает: дверь ползет в сторону.

На пороге появляются двое. Они тоже в синем, но другого оттенка. И форма их с иголочки и сидит идеально, облегая спортивные фигуры, будто сшита на заказ. Кроме того, у них аккуратные стрижки, и кожа на лице не обветренная, как у местных.

«Верхние», – проносится в голове.

Вновь прибывшие тоже не выглядят дружелюбно, особенно глаза первого, светловолосого, так и мечут молнии. Удивленно понимаю, что гнев направлен не на меня.

– Что здесь происходит?

Блондин даже не повышает голоса, но допрашивающие меня тут же сникают. Серый вообще играет в немую статую и смотрит только в пол, а Синий таки находит в себе силы ответить старшему по званию, да еще и «верхнему»:

– Мы ведем допрос… сэр.

– Вижу, – бросает Блондин, точно сплевывает, и кивает сопровождающему его брюнету помладше в мою сторону. – Забирай, машина ждет.

Вот теперь и я теряю дар речи. Кто они, и что им от меня нужно? Неужели… Нет, тут же давлю эту мысль на корню. У меня есть дядя, папин родной брат, дядюшка Квентин. После ареста отца он приходил ко мне в приют и клятвенно обещал забрать, как только сможет. Говорил о проблемах с деньгами, что сам еле умудряется удерживаться в Верхнем мире, но как только сможет… Как только деньги позволят… Как только…. Как только рак на горе свистнет, кажется, так говорили на Старой Земле. Кроме того одного памятного раза, дядюшка Квентин больше не пришел ни разу. Очевидно, рак на горе, так и не просвистел победную песнь…

Не жду и не верю, что спустя такое долгое время дядя вспомнил о моем существовании, но, кроме него, у меня в Верхнем мире никого не осталось. Тогда кто это и что им от меня нужно? Черт, повторяюсь…

Однако спорить не возникает даже мысли. О будущем думать нет смысла, а если опираться только на здесь и сейчас, то мне однозначно выгоднее в данный момент покинуть эту комнату. Там уже будь что будет.

– Живой? – Брюнет чуть наклоняется, чтобы наши глаза были на одном уровне. У него они неожиданно ярко-голубые. Странно и непривычно, но во взгляде нет обычного омерзения стражей порядка к таким, как я.

– Живой, – бормочу и отвожу глаза, разрывая зрительный контакт. Когда на меня смотрят с сочувствием, это еще неприятнее.

– Тогда пошли. – Рука аккуратно касается моей спины между лопаток, подталкивая к двери. – Эй! Одежду приготовили?! – кричит поверх моей головы кому-то в коридоре.

И мы вместе выходим из допросной.

В коридоре обнаруживается все тот же парень в серой форме, который недавно привел меня на расправу. Вот только взгляд и поведение у него другие. Будто у собаки, которая жаждет заполучить косточку. Разве что хвостом не виляет. Зато заглядывает в рот Блондину, чуть ли не капая слюной.

– Вот, сэр… – выдает с придыханием. – Я все сделал… как вы велели.

Хочется сплюнуть от отвращения: короли среди таких, как я, тут же превращаются в шавок при виде таких, как эти.

Блондин не удостаивает охранника ни ответом, ни взглядом, дергает плечом, будто сгоняя с него муху, и молча проходит мимо. Его помощник с темными волосами тоже не жаждет общаться с подхалимом. Берет у него из рук ношу и протягивает мне.

– Надевай, – короткий понятный приказ, не располагающий к уточняющим вопросам. Однако по-прежнему незлой.

В моих руках оказывается куртка, толстая и явно теплая, хотя и на несколько размеров больше. Приходится подкатать рукава.

– Идем, – бросает мне Брюнет и пропускает вперед.

Так и вышагиваем молча по темному коридору: Блондин, я, затем Брюнет. Ничего не спрашиваю и даже не хочу знать, потому что шестое чувство подсказывает, что мне все равно не понравится то, что услышу. Пытаюсь радоваться тому, что есть, а именно: меня не избили до полусмерти, и на мне теплая куртка до колен.

Такой процессией и выходим на улицу. Приходится резко вскинуть руку, потому что выпавший за ночь снег ослепляет своей белизной. Несколько шагов иду на ощупь, судорожно пытаясь проморгаться, а когда мне это удается, вижу новенький блестящий флайер, припаркованный у подъездной дорожки. Такой великолепный аппарат выглядит инородным гостем в Нижнем мире, и я абсолютно теряюсь в догадках, зачем его обладателям моя скромная персона.

Дверь распахивается, и мне указывают внутрь. Все же колеблюсь. Бросаю взгляд на кобуру на поясе у Брюнета. На пистолет, удобно лежащий возле обернувшегося к нам водителя. На строгий взгляд Блондина… Решающим становится именно этот взгляд, он словно оценивает меня и ставит невидимые галочки напротив одному ему известных пунктов. Убьют ли они меня, если прямо сейчас попытаюсь бежать? Какая-то упрямая часть меня чертовски хочет это проверить, но другая, очень долго спавшая любопытная часть, заставляет послушаться и сесть в машину.

Флайер поднимается тут же, как только мы рассаживаемся. Блондин садится вперед к водителю, а Брюнет назад – ко мне. Оказываюсь возле окна и могу смотреть вниз на пролетающий город. Мысленно фыркаю: то, что только называется городом.

Брюнет видит, что практически прижимаюсь носом к стеклу. Протеста не выражает, просто следит за моими движениями, дабы предотвратить попытки сопротивления. Но я не собираюсь сопротивляться.

Флайер стремительно набирает скорость и высоту, и очень скоро серый Нижний мир с обветшалыми строениями остается позади. На мгновение захватывает дыхание – Верхний мир!

Давно не питаю иллюзий по поводу возвращения сюда. Теперь я знаю изнанку нашего мироустройства, и красота Верхнего мира никогда не сумеет стереть понимание того, за счет чего она достигается. Но волнение все равно присутствует. Четыре года мне не доводилось здесь бывать. С того самого дня, когда отцу объявили приговор…

Зажмуриваюсь, прижимаясь лбом к холодному стеклу. Воспоминания вдруг оживают так ярко, что хочется кричать.

– Кэмерон! Это все ошибка! Не переживай, мы все исправим! Кэмерон! – кричит отец, когда его уводят в наручниках из зала суда.

А я сижу на скамье, сжав ладони между ног, и смотрю ему вслед, не в силах даже ответить. Он ждет от меня слов, слез, хотя бы беспомощного крика: «Папа!» Но я молчу и смотрю ему вслед, еще не веря, не осознавая, что так бывает.

А потом возле меня вырастает пожилая женщина в сером платье ниже колен и гладко зачесанными жидкими волосами.

– Кэмерон, мальчик мой, нам пора, – говорит она.

Вскидываю на нее удивленные глаза, услышав это обращение…

– Эй, ты в порядке? – Чья-то рука касается моего плеча, и меня вырывает из водоворота воспоминаний, словно пробку из бутылки.

Натыкаюсь на встревоженные глаза Брюнета.

– В полном, – бормочу и отодвигаюсь от окна. Откидываюсь на сиденье, скрестив руки на груди.

– Почти приехали, – зачем-то говорит мой конвоир.

Не отвечаю, а лишь поджимаю губы. Если приехали, значит, увеселительная прогулка закончилась, и скоро будет точно не до смеха.

Флайер опускается в крытом гараже. Гараж ярко освещен – в Верхнем мире электричество не экономят. Мы выходим, а водитель уводит аппарат в глубь помещения.

Теперь идем не друг за другом, а в ряд. «Похитители» устраиваются по обе стороны от меня. Оказавшись в Верхнем мире, они ведут себя более расслабленно, даже начинают разговаривать. Слушаю в пол-уха. Брюнет говорит что-то о том, какое выражение лица было у того типа в синем, который допрашивал меня, когда они появились. Дальше не слушаю вообще. Не считаю правильным высмеивать кого бы то ни было в его отсутствие. Что-то в допросной они не удостоили его даже банального приветствия.

Мы подходим к дверям. Блондин проходит вперед, а потом останавливается так, что еле успеваю затормозить, чтобы не врезаться в его широкую спину. Поворачивается, чуть наклоняется и кладет руки сразу на оба моих плеча. Еле сдерживаюсь, чтобы не шарахнуться в сторону. Тем не менее вздрагиваю, и это никак не скроешь, но Блондин почему-то делает вид, что ничего не заметил.

– Кэмерон, сейчас Питер устроит тебя на ночь, а завтра у нас будет серьезный разговор. Хорошо?

Тон у него другой, совсем не такой, как в допросной. Мягкий. Он говорит со мной как с ребенком. Как с очень глупым ребенком. Это его «хорошо» вызывает желание поморщиться, но сдерживаюсь.

– Хорошо, – эхом слетает с моих губ.

Но Блондин все еще держит меня за плечи.

– Ты же не будешь делать глупостей?

А эта фраза вызывает кривую усмешку. Интересно, что он подразумевает под «глупостями»?

Не сдерживаюсь:

– Не буду ли я резать вены или прыгать из окон?

Блондин хмурится.

– Если возникнет такое желание, имей в виду, окна защищены, максимум, что ты сможешь сделать, это разбить об них голову.

Дяденька, да ты юморист…

– Острые предметы оставьте, и сочтемся, – отвечаю ему в тон.

Брови Блондина, такие же светлые, как и волосы, удивленно ползут вверх, и он наконец-то отпускает меня и отходит на пару шагов. Смотрит оценивающе. Наверное, решает, шучу ли. Не шучу.

– Ладно, до завтра, – говорит, наконец. Зато, по крайней мере, уже нормальным, а не покровительственным тоном. И то хлеб.

– До встречи, – отвечаю вежливо. Мне обещали нормальный ночлег, и глупо было бы этим не воспользоваться из-за желания пререкаться.

На этом и расходимся. Блондин идет в одну сторону, а Брюнет увлекает меня в другую.

– Меня зовут Питер, – представляется, хотя в этом нет никакого смысла.

– Кэмерон, – отвечаю так же бессмысленно: он прекрасно знает, как меня зовут, а Блондин только что назвал мне его имя.

– Ты не бойся, – продолжает Питер, – мы не хотим ничего плохого. У нас есть к тебе предложение, которое, возможно, тебя заинтересует.

Не останавливаясь, поднимаю глаза и смотрю на него. Понимаю, что он младше, чем мне сначала показалось из-за строгой формы и серьезного выражения лица. Двадцать, максимум двадцать два.

– А если не заинтересует? – спрашиваю прямо.

– Мы вернем тебя обратно, – так же прямо отвечает Пит.

Усмехаюсь и даже не пытаюсь этого скрыть.

– Что? – не понимает Брюнет.

Дергаю плечом и игнорирую вопрос. Чувствую, что завтра мне еще придется болтать гораздо больше, чем мне бы хотелось.

Глава 3

Горячий душ, по-настоящему вкусный сбалансированный ужин на гладком подносе, мягкая постель – все это воспоминания о прежней жизни, кажущиеся теперь нереальными и чужими. А еще знаю, что за все в этой жизни приходится платить, поэтому кусок в горло не лезет.

Заставляю себя поесть, а потом помыться. Не помню, когда в последний раз приходилось мыться в горячей воде. У нас в общежитии и холодная – дефицит. Мыться приходится быстро: во-первых, в душ всегда очередь, во-вторых, в ледяной воде долго возиться не станешь. Хотя, конечно, со временем ко всему привыкаешь.

Выхожу из душа, завернувшись в огромное пушистое полотенце, и подхожу к зеркалу. Тянет меня сегодня к зеркалам. То, что вижу, не нравится еще больше. Без одежды выгляжу еще младше, а с отросшими волосами, свободными от вечной кепки, слишком напоминаю девчонку. Вот этого нам точно не надо…

Роюсь в ящиках стола. Острые предметы таки не убрали, и я нахожу ножницы. Не знаю, хватило бы их остроты, чтобы перерезать вены, но волосы стригу ими без труда. Получается неровно и совсем некрасиво, но меня устраивает.

Одеваюсь в чистую, приятно пахнущую стиральным порошком пижаму, почти подходящую по размеру, и ложусь спать. Сон не идет, а из головы так и не выходят события сегодняшнего дня. Брюнета зовут Питер, Блондин так и не представился. Но на то, кто они такие, не было даже намека. Форму не знаю, да и знаков отличия никаких. Тем не менее к Блондину обращались «сэр». Военные? Нет, у них зеленая форма. Полиция? Серая и синяя, но другого оттенка. Явно какое-то особое подразделение, вот только чье?

За этими размышлениями и проваливаюсь в сон.

***

Просыпаюсь, когда за окнами совсем светло. Как ни странно, меня никто не будил. Редкостная доброта, подозрительная. Что же им такого может быть от меня нужно, если у меня ничего нет?

Чищу зубы новенькой щеткой, только что вытащенной и полиэтилена. Расчесываюсь. Ищу свою одежду, но с удивлением обнаруживаю аккуратно сложенный черный комбинезон. Моих вещей – ни следа. Видимо, стащили еще вчера, стоило мне зайти в душ. Ночью они беззвучно не пробрались бы.

Одеваюсь в непривычную вещь. Снова большеват, но некритично. Рукава и штанины подворачиваю. Ботинки впору, надо же. И как им только удалось достать нужный размер?

Кепка!

Вспоминаю о ней, и сердце заходится трелью.

Обыскиваю всю комнату, даже заглядываю под кровать и под стол. Ее нет. Кепки, с которой я не расстаюсь уже не один год, нет, ее забрали вместе с остальной одеждой. Одеждой ни капельки не дорожу, но кепка…

Кружу по комнате в бессильной ярости. Кулаки сжимаются сами собой, но ничего не могу поделать. Снова.

В этот момент в дверь кто-то стучит. Неслыханная вежливость.

– Открыто! – отзываюсь зло. Можно подумать, у меня была возможность запереть дверь изнутри.

Отсутствие кепки разозлило не на шутку.

На пороге уже знакомый мне со вчерашнего дня Питер.

– Привет, – улыбается.

Он. Мне. Улыбается.

– Где моя кепка? – это все, что интересует меня в данный момент.

Пит теряется от моего резкого тона. Удивленно моргает, чешет затылок.

– Не знаю, наверно, забрали с остальными вещами.

– Мне. Нужна. Моя. Кепка, – говорю медленно, с расстановкой, чеканя каждое слово, чтобы не пришлось повторять и до него точно дошла важность требуемого предмета.

– Ну извини, ничем не могу помочь. – Парень тоже начинает злиться. – Я тебе не гардеробщик.

Выдерживаю его взгляд.

– А кто ты? – спрашиваю.

– За этим я и пришел. Сейчас все тебе объяснят.

– И вернете кепку? – тут же пытаюсь поймать на слове.

– Да на кой черт тебе эта кепка? – взрывается Питер.

Силой воли усмиряю рвущийся наружу гнев. Так, ясно, от этого ничего не добьешься.

– Ладно, – решаю, – веди к тому, кто имеет полномочия.

– Полномочия вернуть тебе кепку? – Питер начинает веселиться.

Награждаю его тяжелым взглядом.

– И это тоже.

И, обойдя его по дуге, выхожу в коридор.

***

Мы идем по ярко освещенным коридорам. Кое-где, где коридоры расширяются, стоят диваны и мягкие пуфики, журнальные столики, кувшины с прозрачной – прозрачной! – водой. Но людей нет, все абсолютно пусто, безжизненно и стерильно. Похоже, лишние свидетели моего присутствия здесь никому не нужны.

– Заходи, борец за свободу головных уборов, – усмехается Питер, открывая передо мной одну из безликих дверей.

У кого-то явно хорошее настроение. Одариваю его еще одним злобным взглядом и, принимая приглашение, вхожу.

Это кабинет, большой и светлый, благодаря огромному окну во всю стену, из которого открывается прекрасный вид на город. У стены стоит стол, перед ним – два мягких кресла. С другой стороны стола сидит вчерашний Блондин. Вид у него тоже благодушный, но мне это хорошего настроения не прибавляет. Когда влиятельные люди улыбаются тебе без всякой причины – жди беды.

– Ну здравствуй, Кэмерон. Как спалось? – приветствует он.

– Здравствуйте, – отвечаю, сочтя вопрос о сне риторическим.

– Присаживайся, – кивает Блондин на одно из кресел.

– Мне выйти, сэр? – тут же подает голос Питер.

Почему-то не хочу, чтобы он выходил.

Блондин одаривает Пита оценивающим взглядом, а потом устремляет его на меня. Мысли он, что ли, читает? Потом откидывается на спинку кресла, сложив перед собой руки на столешнице.

– Как скажет Кэмерон.

Теперь на меня устремляются две пары глаз. Мне это не нравится. Ненавижу повышенное внимание.

Дергаю плечом.

– Без разницы.

Но Блондин проницателен больше, чем нужно.

– Останься, – кивает он помощнику.

Тогда Питер закрывает дверь и садится в соседнее кресло.

Я давно не верю людям и жду от них только подвоха. Но Брюнет попроще, что ли, а с Блондином чувствую себя совсем не в своей тарелке. Но приходится терпеть.

– Итак, Кэмерон, я думаю, у тебя к нам множество вопросов, – начинает хозяин кабинета. – Зачем ты здесь, зачем мы забрали тебя…

– Кто вы? – прерываю его явно давно и тщательно подготовленную речь.

Блондин сбивается, бросает на меня недовольный взгляд из-под светлых ресниц, но быстро берет себя в руки и снова становится сама любезность.

– Можешь считать нас специальным подразделением.

– Подразделением чего? – не удовлетворяюсь ответом. – Разведка? Наркоконтроль? Полиция? Служба безопасности?

«Не слишком ли много вопросов?» – так и читается на лице собеседника, будто и не он только что начинал речь о том, что мне есть, что спросить. Он явно колеблется, стоит ли мне говорить, но потом все же коротко изрекает:

– СБ.

Понятно. Поджимаю губы. Для этих типов практически нет ограничений в полномочиях. Вот почему полиция Нижнего мира так поджала хвосты при их виде.

Блондин внимательно следит за выражением моего лица, потом интересуется:

– Теперь мы можем продолжить?

Вы можете даже сжечь меня на костре посреди главной площади и сказать, что это меры безопасности государства… Ясное дело, не говорю этого вслух, только киваю. Думаю, он все и так прочел по моим глазам.

– Итак. – Переплетает на столе длинные ухоженные пальцы жителя Верхнего мира. – Меня зовут полковник Коннери, полковник Сэм Коннери. Можешь обращаться ко мне «полковник». – Можно подумать, мне бы пришло в голову назвать его «дядюшка Сэм». Киваю. – Я бы хотел тебе кое-что предложить, – продолжает полковник, – но сначала я должен узнать о тебе некоторые детали.

– Вы ведь уже узнали обо мне больше, чем знаю я сам, – решаю говорить начистоту.

– Отчасти, – соглашается Коннери, – но мне известны факты, меня же интересуют мотивы. Например, почему ты лишил мальчика глаза?

«Мальчика», ну надо же. Что я могу сказать? Что у меня не было выбора? Что это была самооборона? Что… Никто тут не ждет от меня умных речей и рассуждений, поэтому отвечаю коротко и грубо:

– Потому что этот «мальчик» чуть не лишил меня задницы.

Питер внезапно закашливается. Полковник хмурится. Надеюсь, однажды кто-нибудь скажет Питу, что маскировать хохот кашлем – избитая классика.

– То есть, ты спасал свою жизнь? – продолжает Коннери. Что ж, в выдержке мужику не откажешь.

Пожимаю плечами.

– Я сказал, что спасал.

По-прежнему не думаю, что моей жизни что-то угрожало. Цель Боба была унизить и подчинить.

– Хорошо, – принимает ответ полковник. – А другой? Морис Рамзи?

Сглатываю. Вспоминаю испуганные глаза Мо.

– Ложь! – Не буду оправдываться. Если не верят, их личное дело.

Но я ошибаюсь, Коннери не собирается обвинять, только добавляет:

– В его шее была та же отвертка, что и в глазу Клемменса.

Хочу промолчать и снова сделать каменное выражение лица, но не могу. Наверное, слишком много молчу все эти годы.

– И как вы себе это представляете? – Сжимаю пальцами подлокотники кресла, а корпусом подаюсь вперед. – Я вонзаю отвертку в Боба, потом выдергиваю ее, стряхиваю глазное яблоко и нападаю на Мо? Зачем?

– Убрать свидетеля? – предполагает полковник.

– Мне нужна была бы автоматная очередь, чтобы убрать всех свидетелей, – отрезаю жестко.

– Хорошо. – Барабанит пальцами с ровно остриженными ногтями по столешнице. – Что ты делал после того, как воткнул отвертку в глаз Роберта?

– Натягивал штаны, – отвечаю чистую правду и замечаю краем глаза, как бледнеет Питер. Кажется, он только сейчас понимает, что слова про задницу не были метафорой.

– И кто же, по-твоему, убил Мориса Рамзи? – не отстает Коннери. Уж его-то история со штанами не впечатлила.

Боб. Кто же еще? Отвечаю:

– Меня там не было. – Не буду говорить о том, чего не видели собственные глаза.

– Хорошо. – Уголок рта полковника почему-то ползет вверх, будто ему понравились мои ответы. – Думаю, на данный момент мы уже кое-что прояснили. – Только приподнимаю брови и молчу. Что он там для себя прояснил, понятия не имею. – А теперь перейдем к делу. – Он тянется к ящику стола и достает кипу фотографий. Напечатанные на бумаге снимки – это немыслимая роскошь, мне очень давно не доводилось их видеть. – Смотри. – Коннери кладет пачку на стол и подвигает ко мне одним пальцем. Его взгляд мрачнеет.

Передвигаюсь на край сиденья и смотрю на фотографии. На первой какое-то разрушенное здание. Явно Верхний мир, позолота на сломанной крыше. Рядом мертвые тела, изувеченные, изломанные, кое-где куски тел. Кровь, много крови.

Полковник внимательно следит за моей реакцией, но я не впадаю в истерику и спокойно убираю верхний снимок из стопки и смотрю следующий. Мне уже приходилось видеть столько крови и грязи, что еще несколько фотографий не подорвет мою психику.

На следующем снимке снова кровь и тела. Обломки флайера посреди когда-то жилого дома.

– Что думаешь? – интересуется полковник.

– Что я видел картинки и получше, – отвечаю равнодушно, отодвигаю от себя фотографии.

– И тебе не жаль этих людей?

– Мне никого не жаль. – Не моргаю и не отвожу глаз, смотрю прямо на него, как и он на меня.

– Почему?

– Если ничего не можешь изменить, жалось никому не нужна.

– Хм. – Коннери, кажется, удивлен. – Я думал, ты скажешь, что тебе не жаль их, потому что никто не жалеет тебя, – признается.

Пожимаю плечами.

– А почему меня должен кто-то жалеть?

– Но тебе не нравится то, что ты видишь? – не унимается Коннери, бросает взгляд на фотографии.

Не вижу смысла лгать.

– Ошметки тел – не лучший пейзаж, – говорю честно. – А если вы о том, желаю ли я зла незнакомым мне людям, то нет. Я их не знаю, они меня тоже.

Полковник выглядит довольным. С чего бы?

– А если бы у тебя была возможность предотвратить кровопролитие?

Не ведусь на провокацию, не понимаю, чего он хочет и на что намекает.

– Предотвращать – ваша работа, – говорю достаточно дерзко.