Уничтожение СССР в портретах его вождей от Брежнева и Андропова до Горбачева и Ельцина

Во-вторых, он всем нравился своим добродушием, и вообще был милейшим человеком, от любви к которому плыли не только женщины, но даже крепкие на вид мужчины.

Брежнев был, конечно, не самым умным или подготовленным кандидатом на пост генсека (например, Косыгин был гораздо умнее его), зато он был самый добрый.

Тут мы подошли к сути души Брежнева, из-за которой во многом он стал новым руководителем страны в октябре 1964 года.

Суть души Брежнева заключалась в его доброте.

Занимая самые высокие посты, Брежнев отличался каким-то человеческим и даже дружеским отношением к подчиненным (а подчиненными у него теперь стали все в стране).

Он всегда старался помочь людям, которые к нему обращались. Никогда не орал, не устраивал разносы, а распоряжения отдавал мягким ласковым тоном.

Он всегда терпеливо выслушивал чужие мнения и часто соглашался с ними. Даже, если Брежнев был в корне не согласен с подчиненным, он не кричал на него в стиле «я начальник, ты дурак», а деликатно переходил к другому вопросу.

Брежнев почти никогда никого не увольнял. Если руководящий работник по глупости или лени заваливал порученное ему дело, Леонид Ильич все равно держался за него до последнего.

Он любил повторять:

– У любого можно найти недостатки в работе! При желании любого можно уволить! Но это не мой метод! Когда к людям относишься по-хорошему, и они отвечают тебе добром!

Долгие годы такое отношение к людям было его главным плюсом, а со второй половины семидесятых стало главным минусом.

Дело в том, что сотрудники аппарата государства стали потихоньку стареть, болеть и приходить в негодность. Если при Хрущеве высокие должности занимали сравнительно молодые люди, то при Брежневе они превратились в больных стариков. Однако Леонид Ильич почти никого не увольнял, за исключением тех, кого подозревал в неверности (об этом поговорим ниже).

Если Брежневу осторожно намекали, что тот или иной работник уже не тянет, он возражал примерно в таком ключе:

– Он старый заслуженный ветеран и очень много сделал для нашей страны. У меня язык никогда не повернется вызвать его и сказать, чтобы он освободил свой кабинет. Пока я жив, никто его не обидит!

Второй проблемой, связанной с кадрами, стало резкое ухудшение здоровья самого Брежнева, начиная с середины семидесятых годов.

Со времен Сталина все большие вопросы замыкались на Генеральном секретаре партии. Поскольку теперь Брежнев постоянно болел, вопросы государственной жизни оказались в подвешенном состоянии и перестали решаться.

Третья проблема была связана с тем, что, пока Брежнев был здоров, чиновники все-таки опасались окончательно обнаглеть и трудились довольно хорошо.

– Конечно, Брежнев ценит нас и любит, но бережённого бог бережёт! – рассуждали они.

Однако, наблюдая за больным Брежневым, чиновники стали пускаться во все тяжкие.

Многие большие начальники старались теперь поменьше работать, а побольше отдыхать.

– Придёт новый Сталин, и снова заставит нас пахать день и ночь! Так что пока нам лучше расслабиться и отдохнуть! – рассуждали они.

Другие большие начальники (более энергичные и менее совестливые) взялись за воровство, пользуясь почти полной своей безнаказанностью.

И только третья группа руководителей продолжала трудиться не за страх, а за совесть.

На больших начальников равнялись средние, на тех маленькие начальнички, на них в свою очередь подчиненные. В результате значительная часть страны начала сачковать, а другая тырить у государства.

Ещё более неприятные, но скрытые глубинные процессы шли в сознании советских людей.

Если в шестидесятые годы подавляющее большинство советских людей гордились, что живут в Советском Союзе и верили в счастливое будущее страны, то с каждым годом правления больного Брежнева и его инвалидной команды, оптимизма становилось все меньше.

Постепенно люди стали разочаровываться в собственной стране. Они сначала тихо подсмеивались, а потом стали зло смеяться над идеологией, экономикой и политикой. Вместо гордого названия Советский Союз появилась его уничижительная форма Совок.

Запустился процесс идеологического растления народа. Пышным цветом расцветали цинизм, мещанство, хамство и частнособственнические инстинкты.

В верхних слоях молодежи появились мажоры, детки больших начальников, которые считали себя новой аристократией. Они поступали по блату в престижные учебные заведения и вызывающе плевали сверху вниз на простых советских граждан. Как же это отличалось от времен Сталина, когда дети вождей первыми стремились послужить Родине военными летчиками или инженерами.

Среди другой молодежи, прежде всего сыновей рабочих и крестьян, расцвело гопничество, когда шайки пацанов нападали на своих сверстников и могли покалечить просто так забавы ради.

Все эти процессы зашли настолько далеко, что страна просто нуждалась во встряске и сильной руке. Но больной Брежнев физически не мог ничем помочь.

Страна еще по инерции двигалась вперед, как корабль, которому когда-то был задан правильный курс. Но за штурвалом корабля уже никого не было, и любая буря или нештатная ситуация могла посадить его на мель или привести к гибели.

Еще одним побочным эффектом болезни Брежнева стало его слишком доброе отношение к коллективному Западу и военному блоку НАТО.

Он полюбил постоянно подписывать с ними всевозможные мирные договора. Так, например, в августе 1975 года были подписаны Хельсинские соглашения, которые установили нерушимость границ в Европе на все времена. Тогда подписание этих соглашений было объявлено величайшей победой Брежнева и его дипломатии. Только где сейчас те границы?!

Брежнев, который и до своей болезни был очень добрым человеком, превратился в эдакого Кота Леопольда.

– Ребята, давайте жить дружно! – стало основным лейтмотивом его песни.

Поразмыслив над брежневской песенкой, США и Западная Европа стали смотреть на него, как на полусумасшедшего дурачка. Они подписывали с ним какие-то бумажки, но не обращали на них никакого внимания, продолжая делать свое «черное» дело: готовить планы об расчленении СССР, умножать свою «пятую колонну» внутри нашей страны, продвигать своих агентов влияния на самые высокие посты в руководстве Советского Союза, растлевать советских людей с помощью радио «Свобода» и т.д.

Когда другие руководители пытались образумить Брежнева и донести до него, что его слишком доброе отношение к Западу чревато большими неприятностями, он только обижался.

– Я очень люблю встречаться с американскими президентами и целоваться с ними! – старчески бухтел генсек. – Почему вы хотите запретить мне это?!

Когда ему докладывали о кознях Запада в отношении СССР, он закрывал уши. Даже обычно покорный министр иностранных дел Андрей Громыко однажды не выдержал и попробовал повлиять на внешнюю политику страны.

– Леонид Ильич, тебе не кажется, что целоваться с товарищами из слаборазвитых африканских стран гораздо приятней, чем с политиками из капиталистического мира? – хитро заметил он.

– Целоваться с неграми очень приятно! – моментально оживился Брежнев. – Но целоваться с политиками из США или Великобритании тоже очень интересно. Потом это совершенно разные вещи. Негры целуются очень сильно, так, что губы потом болят и зубы сводит, а англичане или французы целуются нежно по касательной, оставляя после себя приятное послевкусие во рту. Короче, моя цель, чтобы наша внешняя политика была как можно более разнообразной и многосторонней!

– Да, но…

– Или ты, Андрюша, хочешь, чтобы я вообще спать перестал?

– Спать? – не понял Громыко.

– После хорошего поцелуя я иногда могу уснуть почти без снотворного! А ты, видимо, хочешь, чтобы я не слезал с таблеток и, в конце концов, окочурился?!

– Что ты? Что ты? – испуганно несколько раз повторил Громыко и больше никогда к этому вопросу не возвращался.

– Борьба за мир во всем мире основа всей нашей геополитики! – всегда стоял на своем Брежнев, не обращая внимание ни на какие логические доводы.

В результате получилось, что болезнь Брежнева привела к кризису, как внутреннюю, так и внешнею политику СССР.

Чем же и почему он болел?

В детстве и молодости Брежнев был очень крепким и здоровым человеком. Но напряжение первых пятилеток, Великая Отечественная война и тяжелые послевоенные годы, когда Брежнев руководил работами по восстановлению Запорожской и Днепропетровской областей, подточили силы могучего организма. Леонид Ильич отдал всего себя работе, часто не спал неделями и, конечно, все это не могло не отразиться на его здоровье.

Главной проблемой Брежнева было, что он «сбил» себе сон и уснуть теперь мог только с помощью снотворного.

В 1952 году Брежнев пережил первый инфаркт (это случилось на фоне перевода из спокойной Молдавии в бурлящую политическими страстями Москву).

Второй инфаркт случился в июне 1957 года прямо во время попытки снятия Хрущева (Брежнев очень переживал за своего патрона и даже сбежал с больничной койки, чтобы поддержать его).

В 1972-1973 годах в узком кругу самых высоких руководителей СССР стали ходить разговоры, что Брежнев сдает. Если в пятидесятые и шестидесятые годы он подсел на снотворное, то теперь его уже не удовлетворяли обычные таблетки, и он перешел к сильнодействующим транквилизаторам, которые в среде наркоманов именуются «колеса».

Доставал он их самыми разными путями.

Главным поставщиком «колес» являлась кремлевская медсестра Коровякова. Правда, осведомленные люди уверены, что она была только ширмой, за которой скрывался глава кремлевской медицины академик Чазов.

Дело в том, что Чазов предполагал, что Брежнев рано или поздно загнется, а он может оказаться за решеткой. Поэтому на людях он постоянно возмущался, что кто-то пичкает Брежнева таблетками, а действовал тайно и чужими руками.

Однако даже у Чазова не было столько снотворного, сколько хотел Брежнев. Кремлевский медик старался, как мог, добывал даже не прошедшие испытания новинки советской фармакологии, но генсеку все было мало.

Брежнев, как масштабно мыслящий государственный человек, решил организовать несколько альтернативных каналов поставок.

По его просьбе таблетки стали доставлять некоторые члены Политбюро (особенно старался Андропов), другие руководители СССР и дружественных социалистических стран.

Но и этого мало!

Брежнев перешел к раскрутке на предмет «колес» посетителей своего кремлевского кабинета. Особенно он любил поговорить на эту тему с дипломатами, разведчиками или командированными в страны Запада чиновниками.

Разговор с командированным Брежнев начинал издалека, расспрашивал о его проблемах, терпеливо выслушивал жалобы на жизнь, обещал помочь и, наконец, переходил к главному.

– Последние несколько дней что-то не могу уснуть! – жаловался он. – И как назло, у нас в Кремле закончилось снотворное. Что делать? Ума не приложу! Может быть, вы мне из-за границы привезете? Я тут набросал списочек!

Брежнев передавал толстую тетрадь всю исписанную мелким убористым почерком. Командировочный был вынужден согласиться. Впоследствии некоторые из них все-таки попадались на таможне за провоз наркотиков, но большинство осуществляло свою миссию успешно.

Удивительно, но при таком образе жизни наш герой продолжал довольно сносно управлять страной вплоть до середины семидесятых годов.

Только бесконечно так продолжаться не могло.

Первый звоночек прозвенел летом 1974 года, когда Брежнева обнаружили на даче в астеническом состоянии.

Уже не звоночек, а целый гром раздался в декабре того же 1974 года во Владивостоке. Брежнев, нацеловавшись вдоволь с американским президентом Фордом, проводил его и отключился прямо в аэропорту.

Тем не менее, когда на следующей день его откачали, он отправился целоваться в Монголию (больно уж хотел попробовать и это удовольствие).

После монгольских поцелуев его привезли в Москву уже в критическом состоянии.

С этого момента на протяжении 1975-1982 годов (около восьми лет) Брежнев почти все время болел. Краткие периоды ремиссии сменялись долгими месяцами больницы и послебольничного отдыха.

Несмотря на критическое состояние здоровья, Брежнев нисколько не изменил своего образа жизни и продолжал употреблять «колеса» горстями. При этом будучи больным человеком и находясь частенько под кайфом Леонид Ильич стал попадать в анекдотичные ситуации, что с ним раньше никогда не случалось.

Например, он мог по бумаге читать доклад и перепутать страницы, от чего терялся весь смысл, и получалась белиберда. Участвуя в награждении, он мог перепутать фамилии и повесить орден на грудь совершенно постороннему человеку. При этом, если сам Брежнев, будучи здоровым, довольно равнодушно относился к наградам, то заболев, полюбил это дело так, что почти каждый месяц участвовал в награждении самого себя.

Показал себя Леонид Ильич и на международной арене.

Так в начале декабре 1975 года он отправился в Польшу на VII съезд Польской объединенной рабочей партии. Съезд по традиции открывался пением «Интернационала». Брежнев, находясь под кайфом, разошелся так, что стал размашисто дирижировать залом, приведя в изумление поляков и многочисленных коммунистов со всего мира.

Разумеется, другие руководители Советского Союза видели состояние Брежнева и не могли на это не реагировать.

Первая робкая попытка снять Брежнева относится еще к 1966-1967 годам. Ее предприняли ряд бывших руководителей комсомола: член Политбюро и руководитель Комитета партийного контроля Александр Шелепин, председатель КГБ СССР Владимир Семичастный, глава Москвы Николай Егорычев, руководитель Гостелерадио СССР Николай Месяцев и ряд их соратников.

«Комсомольцы» активно обсуждали между собой, что Брежнев не тянет и слишком злоупотребляет снотворным. В своем кругу они мечтали заменить его умным и работоспособным Шелепиным.

Однако, хотя Брежнев и был очень добрым человеком, но размазней он никогда не был. У Леонида Ильича всегда были ушки на макушке. Он крепко держал подчиненных в узде и реагировал на любые козни против него достаточно оперативно, хотя без жестокости.

Прослышав о разговорчиках «комсомольцев», Брежнев провел кадровую чистку: Шелепина сняли с руководителей Комитета партийного контроля и сослали председателем профсоюзов (хотя членом Политбюро он оставался до 1975 года), Семичастного уволили из КГБ и отправили аж в Киев заместителем главы украинского правительства, остальных их соратников направили послами в разные страны. Брежнев вообще широко ввел в практику назначение послами неугодных политических деятелей (даже в этом проявлялся его гуманизм).

В первой половине семидесятых Брежнев, предчувствуя, что здоровье в ближайшее время может дать сбой, решил упредить ситуацию и убрать из Политбюро подозрительных ему лиц. В 1973 году он вывел из Политбюро руководителя Украины Петра Шелеста и руководителя правительства России Геннадия Воронова.

Сделал он это очень мягко в свойственном ему стиле. В мае 1972 года Петра Шелеста сняли с руководства Украиной и перевели в Москву заместителем председателя союзного правительства, что на первый взгляд выглядело повышением. А спустя ровно год с почетом отправили на пенсию. Правда, сам Шелест на пенсии сидеть не захотел и устроился работать по специальности простым конструктором на авиационный завод.

Председателя правительства РСФСР (нынешняя Россия) резкого и умного Геннадия Воронова сначала (1971 год) перевели в руководители Комитета народного контроля, что выглядело, как перемещение по горизонтали, а в мае 1973 году отправили в почетную отставку вместе с Шелестом.

Одновременно с отправкой на пенсию неугодных Брежнев ввел в Политбюро безусловно ему преданных, хотя не менее, а зачастую более возрастных людей. Например, Константина Черненко (о нем речь впереди) и Николая Тихонова (его в 1980 году в возрасте 75 лет назначили Председателем Совета министров СССР).

Тем не менее, несмотря на все принятые меры, когда в конце 1974 года здоровье Брежнева дало серьезный сбой, в высшем руководстве страны снова началось брожение.

Некоторые члены Политбюро осторожно с соблюдением мер конспирации повели между собой разговоры об отправке генсека на пенсию. Ядром оппозиции стали: Председатель президиума Верховного Совета СССР (глава законодательной ветви власти) Николай Подгорный, Первый заместитель председателя Правительства СССР Дмитрий Полянский и, конечно, Председатель профсоюзов Александр Шелепин.

Конечно, никакой заговор не может быть удачным без поддержки КГБ. В 1964 году тогдашний председатель КГБ Владимир Семичастный оказал всемерную поддержку снятию Хрущева.

В этот раз Подгорный, Полянский и Шелепин очень рассчитывали на поддержку председателя КГБ Юрия Андропова. Принципиальный и честный Андропов лучше других знал о состоянии здоровья Брежнева и не мог не понимать, чем такая ситуация чревата для страны.

С Андроповым поговорили, и он дал свое согласие на «мягкий» вариант (почетная отставка).

О том, что случилось дальше, мы поговорим в следующей главе.

Глава вторая. Юрий Владимирович Андропов (1914-1984)

Мать Андропова, Евгения Карловна Флекенштейн, была дочерью богатейшего ювелира Карла Францевича Флекенштейна, магазин которого располагался в центре Москвы в аккурат на Лубянской площади.

Все детство, юность и часть молодости Евгения Флекенштейн провела в Москве, купаясь в роскоши, удовольствиях, шампанском, светских тусовках, поэзии и музыке (последнюю она так любила, что даже из прихоти устроилась работать учительницей музыки в женскую гимназию).

Всем тогда казалось, что маму Андропова ждет обеспеченная купеческая жизнь: она выйдет замуж за какого-нибудь старого миллионера, дождется его смерти и начнет тратить деньги без счета и жить на широкую ногу.

Однако ее жизнь сложилась по-другому. Почему так случилось версий много.

По самой распространенной версии, которую популяризировал сам Юрий Андропов, произошло примерно следующее.

Однажды в 1913 году на одной из светских тусовок Евгения Флекенштейн познакомилась с лихим донским казаком и по совместительству инженером-технологом Владимиром Константиновичем Андроповым. Молодые люди провели вместе несколько веселых деньков, в результате чего Флекенштейн забеременела.

Ее отец был в шоке.

– Я уже подобрал тебе несколько хлипких старичков-миллионеров! – отчитывал он дочь. – А ты, идиотка, залетела от голодранца! Моли теперь бога, чтобы кто-нибудь из моих женихов согласился взять тебя с пузом!

Однако дочь не стала молить бога. Вместо этого, в апреле 1914 года она в тайне от отца обвенчалась с Андроповым.

Уже в июне у них родился сын Гриша (впоследствии ставший Юрием). От этого удара Карл Флекенштейн слег в постель.

– Моя дочка опозорила нашу честную фамилию потомственных ювелиров! – переживал он. –Я выгоняю ее из дома и лишаю наследства!

Супруги переехали жить на станцию Нагутская, где Владимир Андропов стал работать на железной дороге.

Когда наш герой заполнял анкеты, он в разные годы по-разному указывал должность своего отца: рабочий на железной дороге, контролер, телеграфист, начальник железнодорожной станции и т.д.

Побег дочери окончательно подорвал здоровье Флекенштейна, и он тихо умер от горя (1915 год).

Молодая семья Андроповых вынуждена была перебиваться с хлеба на воду. В конце концов, отец семейства, Владимир Андропов, так расстроился от всего, что заболел тифом и тоже умер в диапазоне между 1915 и 1920 годом (Андропов путался в анкетах относительно года смерти своего отца).

В 1921 году Евгения Флекенштейн повторно вышла замуж за машиниста Виктора Федорова, после чего семья переехала в Моздок.

Имеются и другие версии того, что случилось с Флекенштейн.

Например, якобы первым ее первым мужем и отцом Юрия Андропова был некто Владимир Либерман. Он искусно соблазнил Флекенштейн, женился на ней, на следующей день после свадьбы занял у ее отца большую сумму денег и исчез в неизвестном направлении. Тогда отец Флекенштейн бросился спасать честь дочери, нашел какого-то дурачка, Владимира Андропова, женил его на своем чаде и записал на него ребенка.

По другой версии Либерман и Андропов – одно и тоже лицо (якобы Либерман с началом революции на всякий случай сменил фамилию на русскую).

Еще по одной версии никакого Владимира Андропова никогда не существовало (по крайней мере, у нас не имеется свидетельств людей, которые бы знали его).

Фикция-Андропов нужен был только для легализации его сына, который имея фамилию Флекенштейн или даже Либерман вряд ли мог рассчитывать на успешную карьеру в Советском Союзе (разве что в театральной или музыкальной среде).

Остается неизвестным также, когда Евгения Флекенштейн покинула отчий дом и уехала из Москвы. Андропов утверждал, что это случилось еще в начале 1914 года задолго до революции. Однако, например, в справочной книге «Вся Москва» Евгения Карловна указывалась в 1915 и 1916 годах. Получается, что наследница миллионного состояния бежала из Москвы в 1917 году, вероятно, опасаясь расправы со стороны восставших рабочих и крестьян.

Разобравшись кое-как с происхождением нашего героя, попробуем теперь проследить его судьбу дальше (хоть это дело еще более трудное и почти безнадежное).

По официальной биографии с 1921 года он жил вместе с матерью и отчимом в Моздоке, где учился в фабрично-заводской школе (закончил в 1930 году).

Вроде бы в самом факте посещения фабрично-заводской школы нет ничего криминального или предосудительного. Но однажды в конце семидесятых годов местный краевед решил покопаться в детстве Андропова (он собирал информацию для своей книги о выдающихся уроженцах Моздока). Краевед пришел в школу, где учился наш герой, и попросил посмотреть в архиве классные журналы.

Андропову, который был на тот момент председателем КГБ СССР, моментально доложили об интересе к его персоне. Он пришел в неописуемую ярость (подчиненные его таким никогда не видели) и немедленно приказал отбить у любителя истории всякую охоту совать свой нос туда, куда не следует.

Остается только догадываться о такой реакции Андропова на вполне невинные исследования провинциального краеведа. Можно лишь предполагать, какая ужасная тайна скрывается в школьном детстве Андропова.

Автор, например, считает, что в фабрично-заводской школе Андропов никогда не учился. По крайней мере, никаких документов, подтверждающих его обучение (дневники, классные журналы и т.д.), не существуют. На протяжении всей дальнейшей жизни Андропов никогда не встречался со школьными друзьями и не переписывался с ними. Более того, ни один одноклассник никогда не напомнил ему о себе (хотя одноклассники других руководителей государства регулярно досаждали их различными просьбами).

Скорее всего, Андропов вместо посещения фабрично-заводской школы сидел дома, где получил элитарное образование. Дело в том, что его мама вполне могла вывезти из Москвы парочку чемоданов с драгоценностями, спрятать их в надежное место и потихоньку тратить, вкладываясь в образование сына. В двадцатые годы по провинциальным городам России в поисках куска хлеба бродило немало бывших царских учителей гимназий и даже университетских профессоров. Вполне вероятно, что некоторые из них стали домашними учителями Андропова.

Впоследствии знающие нашего героя люди поражались глубиной и обширностью его эрудиции. Он прекрасно разбирался в истории, философии, литературе, искусстве и т.д. Некоторые его приближенные утверждали, что он в совершенстве владел английским языком. Другие вообще говорили, что он полиглот. Однако от большинства знакомых он тщательно скрывал знание иностранных языков.

В 1929 году умерла мама Андропова и навсегда унесла за собой в могилу тайну сокровищ семьи Флекенштейнов.

Андропов был вынужден пойти работать.

В официальной биографической справке, опубликованной в газетах при его избрании Генеральным секретарем, было сказано: «Шестнадцатилетним комсомольцем Ю.В. Андропов был рабочим в г. Моздок Северо-Осетинской АССР» (Юрий Владимирович Андропов//Правда.13.11.1982).

На самом деле, Андропов никогда не был рабочим. Он совсем немного поработал телеграфистом, а потом больше года трудился киномехаником в клубе железнодорожников.

Каждый день по долгу службы он смотрел советские фильмы, через которые постигал окружающую его действительность.

Будучи человеком чрезвычайно амбициозным, он довольно быстро понял, что кратчайший путь для продвижения по карьерной лестнице лежит через комсомольский аппарат. Однако для карьеры в комсомоле в обязательном порядке нужны были рабоче-крестьянское происхождение и безупречная биография.

Начинать карьеру в Моздоке, где знали его семью, Андропову показалось самоубийственным. Там его вполне могли вывести на чистую воду. Он не знал, как ответить на вопросы: кто был его папа, кто была его мама и где он учился.